Душа не от мира сего в поэзии М. Ю. Лермонтова

Душа не от мира сего в поэзии М.Ю. Лермонтова

           <...>

В стихотворении «Ангел» божественный  посланник приносит такую душу на землю, а в поэме «Демон» забирает её снова на небеса. Эта душа всю свою земную жизнь помнит о гармонии духовного мира, которой  она блаженно внимала на небе и не нашла на земле. Поэтому она тоскует по сладостным звукам небесных высот, невыносимо томясь в земной юдоли.

В стихотворении «Ангел»  открывается восприятие этой душою Небесного и земного  как музыки, невероятно Прекрасной на небесах и скучной на земле.

        По небу полуночи ангел летел
        И тихую песню он пел;
        И месяц, и звезды, и тучи толпой
        Внимали той песне святой.

        Он пел о блаженстве безгрешных духов
        Под кущами райских садов;
        О Боге великом он пел, и хвала
        Его непритворна была.

        Он душу младую в объятиях нес
        Для мира печали и слез,
        И звук его песни в душе молодой
        Остался — без слов, но живой

        И долго на свете томилась она,
        Желанием чудным полна;
        И звуков небес заменить не могли
        Ей скучные песни земли.

Всё стихотворение  исполнено неземной  музыки... Она смутно улавливается в мелодике этого произведения.  Нужно только   в с л у ш а т ь с я. Живую мелодию ангельской песни, услышанной в младенчестве, невозможно было передать в музыке, поэтому Лермонтов попытался выразить её в мелодичном звучании  своего стихотворения. Он сделал это прежде всего для себя, невольно открыв пред нами своё самое сокровенное. ("Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить... Ее певала мне покойная мать." Воспоминание Лермонтова)

В  этом стихотворении  душа воспринимат  небесный мир как дивную Музыку, как  чудную песню,   звуки которой передают нам божественные стихи.

В поэме «Демон»  в свою очередь  открывается небесный взгляд на такую  душу, как  на живую кифару, струны которой «сотканы»  Богом «из лучшего эфира».

         «Ее душа была из тех,
         Которых жизнь — одно мгновенье
        Невыносимого мученья,
        Недосягаемых утех:

        Творец из лучшего эфира
        Соткал живые струны их,
        Они не созданы для мира,
        И мир был создан не для них!»

Мы  догадываемся, что Творец создал такие души для то, чтобы, они блаженно звучали  от дыхания  Его пречистых  уст  подобно струнам эоловой арфы. 

О том, что такие души не от мира сего, лермонтовский ангел говорит  по библейски ясно и красиво:

         «Они не созданы для мира,
        И мир был создан не для них!»

И поэтому  их земная жизнь «одно мгновенье // Невыносимого мученья, // Недосягаемых утех» Мученья от того,  что на земле они лишены той сладости  небесных звуков, которую однажды вкусили и уже не могут забыть.

Ради чего же  же тогда они приходят в этот мир? Лермонтовсий ангел отвечает:

         «Она страдала и любила —
        И рай открылся для любви!»

Она приходила на эту грешную землю чтобы, страдая на чужбине  от разлуки с небесной отчизной, принести на землю любовь к горним высотам духа, к его божествнным напевам!

Так что в стихотворении «Ангел»  и в поэме «Демон»  (какой контраст названий) душа не от мира сего создана для божественной Музыки. Я думаю, именно такой душой считал себя и сам Лермонтов.

Струны его  души,  так чудесно звучат в  стихотворении «Ангел»  будто они «сотканны» «из лучшего эфира»!   «Имеющий уши да слышит...»

У такой великой души и искушения бывают  поистине великими, как мы это видим в поэме «Демон» . 

Но Лермонтов преодолел их. Это преодоление отразилось в конце поэмы невероятно  ярко именно в тех словах, которые произносит ангел, забирающий душу  небесной избранницы в рай. Будучи творцом поэмы, Лермонтов  отверг  искушение отдать душу Тамары демону, проявив милосердие как Творец.

Читая его чудесные произведения, мы вспоминаем пушкинские стихи:

       «...Как некий   х е р у в и м *,
       Он несколько занес нам песен райских,
       Чтоб, возмутив бескрылое желанье
       В нас, чадах праха, после улететь!»

Пушкинский Сальери говорит так о Моцарте. Но  к Лермонтову эти слова подходят ещё больше.

В своих "песнях" он как херувим  дарит нам на несколько мгновений свой небесный  слух и  зрение, чтобы  и мы получили возможность заглянуть его чудными очами  в иной, горний мир,  и услышать его неземные  напевы. Он  посвящает  нас в  святая святых: в свои воспоминания:

        И лучших дней воспоминанья
        Пред ним теснилися толпой;
        Тех дней, когда в жилище света
        Блистал он, чистый   х е р у в и м,
        Когда бегущая комета
        Улыбкой ласковой привета
        Любила поменяться с ним,

         <...>
        Когда он верил и любил...


Что делал он в том мире?

         О Боге великом он пел, и хвала
         Его непритворна была.

(Уже само ангельское имя Лермонтова «Михаил» воспевает Бога, потому что оно означает «Кто как Бог?»)

Такого мы не видели и не слышали ни  в "Раю" Данте, ни в "Потерянном рае"   Мильтона, ни в «Фаусте» Гёте! Здесь нечто большее. Кто-то возразит: "Но ведь это, не считая последнего двустишия, - воспоминания лермонтовского демона!" Ничуть. Лермонтов живописует красоту небесного  мира ангельскими, благодатными красками. Он восхищается в отличии от демона  чудным величием божьего творения! Это чувствуется в каждом стихе. Так что, читая  хочется воскликнуть: «Остаовись мгновенье, ты прерасно!»

Поэтому «мир сей», пронизанный притворной святостью и тайным грехом, не мог его вынести,  и злобно гнал его, завистливо шипя ему вослед как  Сальери:

       «Так улетай же! чем скорей, тем лучше».

А родственные ему души благодарно  отвечали ему песней Тамары:

         «Как парус над бездной морской,
        Как под вечер златая звезда
        Явился мне ангел святой –
        Не забуду его никогда.

        К другой он летел иль ко мне,
        Я б напрасно старалась узнать.
        Быть может то было во сне...
       О! Зачем должен сон исчезать?

        <...>

        Виновата я быть не должна:
        Я горю не любовью земной;
        Чиста как мой ангел она,
        Мысль о нём неразлучна с Тобой!


        Он отблеск величий Твоих
        Ты украсил лицо его Сам.
        Явился он мне лишь на миг,-
        Но за вечность тот миг не отдам»

         («Песня монахини» из поэмы «Демон». Вариант поэмы 1832 года, поэту 18 лет)

                *    *      *
Лермонтов  очень рано почувствовал, что душа его  не принадлежит этому миру,  что она «гонимый миром странник», ведь мир завидует таким душам и  преследует  их:
 
         «Нет, я не Байрон, я другой,
        Еще неведомый избранник,
        Как он,   г о н и м ы й    м и р о м     странник,
        Но только с русскою душой.»

«С русскою душой», ищущей Бога,  о которой так глубоко  поведал Ф.М.  Достоевский*.

         «Я раньше начал, кончу ране,
        Мой ум не много совершит;
        В душе моей, как в океане,
        Надежд разбитых груз лежит.
        Кто может, океан угрюмый,
        Твои изведать тайны? Кто
        Толпе мои расскажет думы?
        Я — или Бог — или никто!»

         (1832, поэту около 18 лет)

О чём её тайные думы?  Как видно из последнего стиха, его душа с юности мечтает о том, чтобы обрести  в себе утраченный  образ Божий. На меньшее она не согласна! Всё или ничего!

Но на земле его душа  лишь изредка находит  отзвук утраченной небесной гармонии и видит Бога: 

        Когда волнуется желтеющая нива,
        И свежий лес шумит при звуке ветерка,
        И прячется в саду малиновая слива
        Под тенью сладостной зеленого листка;

        Когда, росой обрызганный душистой,
        Румяным вечером иль утра в час златой,
        Из-под куста мне ландыш серебристый
        Приветливо кивает головой;

        Когда студеный ключ играет по оврагу
        И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
        Лепечет мне таинственную сагу
        Про мирный край, откуда мчится он, —

        Тогда смиряется души моей тревога,
        Тогда расходятся морщины на челе, —
        И счастье я могу постигнуть на земле,
        И в небесах я вижу Бога...
         (1837, поэту 23 года)

Только чистая как ангел детская душа, способная отразить в себе  образ Божий, может увидеть в небесах Бога. Ведь  подобное познётся подобным. ( «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят»)  Знаменательно, что пишет он это стихотворение находясь в камере под арестом.

Незадолго до своей смерти Поэт  мечтает о прежнем безмятежно райском состоянии своей  души, которое он сравнивает с блаженным сном.

Я б хотел забыться и заснуть!

      Но не тем холодным сном могилы…
      Я б желал навеки так заснуть,
      Чтоб в груди дремали жизни силы,
      Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

      Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
      Про любовь мне сладкий голос пел,
      Надо мной чтоб вечно зеленея
      Темный дуб склонялся и шумел.

(начало июня 1841, за месяц с небольшим до смерти)

Этот сладкий голос поющий ему во сне о любви, напоминает песнь ангела, который принёс его младую душу в этот мир.  А тёмный  дуб, который склоняясь  шумит над ним,  навевает воспоминание «о блаженстве безгрешных духов   // П о д    к у щ а м и     райских   с а д о в ». Так в  последней лермонтовской мечте смутно улавливается  чудесный отзук той самой первой ангельской песни.  Свидетельство тому начало стихотворения:

         «Выхожу один я на дорогу;
         Сквозь туман кремнистый путь блестит;
         Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
         И звезда с звездою говорит.»

Если в стихотворениии «Когда волнуется желтеющая нива...» поэт в момент душевного умиротворения видит  в небесах Бога, то здеь он слушает Его вместе с пустыней  точнее пустыня его души  внимает своему Творцу.  И  от этого в ней пробуждается давнее желание.

Поделившись с нами своей сокровенной мечтой,  поэт  в другом стихотворении предсказывает и трагический конец своего земного бытия, который последует вскоре:

         «В полдневный жар в долине Дагестана
        С свинцом в груди лежал недвижим я;
        Глубокая еще дымилась рана,
        По капле кровь точилася моя.»
         (1841)

Душа Лермонтова покинула этот мир и вернулась «в жилище света», оставив нам своё  чудесное по истине «херувимское»*  вИденье и слышанье Бога.

И мы «Иже херувимы* тайно образующе, и животворящей Троице трисвятую песнь припевающе»» («Таинственно образуя  херувимов и воспевая Животворящей Троице Трисвятую песнь»), молимся о душе этого таинственного странника!
А он молится о нас. «Бог же не есть Бог мёртвых, но живых, ибо у Него все живы» (Лк 20:38).
Об искренности и пламеннности его молитв можно судить по той молитве, которую он написал сидя под арестом в одиночной камере:

              Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
              Пред твоим образом, ярким сиянием,
              Не о спасении, не перед битвою,
              Не с благодарностью иль покаянием,

              Не за свою молю душу пустынную,
              За душу странника в свете безродного, —
              Но я вручить хочу деву невинную
              Теплой заступнице мира холодного.

              Окружи счастием душу достойную,
              Дай ей сопутников, полных внимания,
              Молодость светлую, старость покойную,
              Сердцу незлобному мир упования.

              Срок ли приблизится часу прощальному
              В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
              Ты восприять пошли к ложу печальному
              Лучшего ангела душу прекрасную.

              («Молитва», февраль 1837)

Об исцеляющей силе молитвы, возвращающей нас в  первозданное состояние, Лермонтов по-детски  просто сказал в стихотворении «Молитва»:

      «В минуту жизни трудную
      Теснится ль в сердце грусть,
      Одну молитву чудную
      Твержу я наизусть.

      Есть сила благодатная
      В созвучьи слов живых,
      И дышит непонятная,
      Святая прелесть в них.

      С души как бремя скатится,
      Сомненье далеко —»

Так  же как в стихотворении «Ангел» мы не слышим слов этой молитвы, она остаётся для нас такой же  неразгаданной  Тайной  как и  песня ангела.  В ней как и в песне царит та же вера, искренность, простота и гармония, но при этом к ним добавляются и благодатные слёзы.

      «И верится, и плачется,
      И так легко, легко…»
       (1839)

В этих благодатных по детски ясных слезах человек возврвщается  к своей  первозданной чистоте.

Так поэзия Михаила Лермонтова таинственно открывает нам, что душа человеческая создана  не для мира сего, а для «жилища света», для «звуков сладких <небесных> и молитв». Что на пути к своему небесному предназначению её ожидают многие испытания, преодолеть которые ей помогает детская простота, вера, надежда, чистота, искренность и любовь.  Поэтому нужно как зеницу ока  хранить в себе внутреннего младенца, своего сердечного херувима, с которым  «бегущая комета»  «спешит поменяться улыбкой ласковой привета».  Иначе человека может постичь участь «печального Демона, духа изгнанья», не сохранившего в себе первозданной детской простоты.


---------

                Примечания

  Разъяснение  некоторых понятий, упоминающихся в статье.

* Херувимы наряду с серафимами являются самыми близкими к Богу ангелами. Они образуют второй ангельский чин после серафимов. Херувимы «многоочитые»  то есть исполеннные очей. В Ветхом Завете о Боге часто говорится как о — «Сидящем на херувимах».  После изгнания первых людей из Эдема, путь в него заградил херувим с  огенным  мечом. А над Скинией были изваяны два крылатые херувима.

* В Херувимской песне, исполняемой на литургии,  Святая Церковь призывает нас таинственно уподобившись херувимам и отрешившись от всего земного,  воздать хвалу Творцу. Она звучит словно  песня ангелов и напоминает нам о небесной гармонии, которая царит на небесах (Песнь лермонтовского ангела связана с ней по смыслу. )

* «“Мир сей” - это система ценностей и отношений, основанных на отвержении или игнорировании Бога. Это мир, в котором люди живут чем угодно, кроме любви Божией. Мир, в котором они ставят себе ложные цели и руководствуются ложными ценностями.

Святой Апостол Иоанн характеризует мир сей так: “Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего” (1Иоан.2:15,16). Мир сосредоточен на поисках удовольствия (похоть плоти), обладания вещами и богатствами (похоть очей) и социального статуса, престижа (гордость житейская).»  (Сергей Худиев)
В своей первосвященнической молитве Отцу Иисус Христос дважды говорит о своих учениках и последователях  «мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира  (Ин. 17: 14) «Они не от мира, как и Я не от мира» . (Ин. 17: 16).