Пластмассовая душа

Среди легиона кукол в моей комнате царила строгая иерархия. На самом верху — импортная кукла-блондинка Соня. Ниже — две большие ростовые куклы в блестящих брючных костюмах. Еще ниже — советские пупсы с недвижными улыбками и стеклянными, ничего не видящими глазами. А на нижней полке жил он.

Буратино.

Не деревянный, а пластмассовый. Ярко-желтый, с алыми штанишками и вечным колпачком, державшимся на честном слове. Его нос был задран не от высокомерия, а будто он вечно к чему-то принюхивался — к запаху приключений, которых не было в нашей хрущевке. Я вытащила его из подарочной коробки в шесть лет, во время своей третьей ангины подряд.

— Опять горло? — хрипела я матери, пока та заворачивала компресс.
— Молчи, — говорила она, но не сердито, а устало. — Вот, держи своего дурачка. Пусть развлекает.

Я прижимала его холодный, негнущийся бок к горящей щеке и шептала в его ухо-завитушку:
— Тебе не больно?
Он молчал. Но в его черных точках-глазках, казалось, было понимание. Больше, чем в глазах взрослых.

Он стал моим капитаном в болезнях. Мы лежали с ним под одеялом, и я рассказывала ему продолжения его истории.

— А потом, — хрипела я, — Карабас не рассчитал и сам сел в свой же сундук. А ты открыл театр. Но не для денег. Для таких, как мы. Для тех, кто болеет.

Буратино молча одобрял. Его улыбка была выдавлена на лице навсегда. В ней не было жалости. Была уверенность.

— Мам, — спрашивала я однажды, уже почти здоровая. — Он правда может ожить?

Мать, вытирая пыль с моих кукол, бросала короткий взгляд на улыбающегося уродца в моих руках.

— Нет. Он пластмассовый. У него нет души.
— А у меня есть?
— У тебя есть. Поэтому не придумывай ерунду.

Но я не верила ей. Я чувствовала, как его душа — резкая, пахнущая краской и теплым пластиком — смешивается с моей под одеялом. Он был моей первой тайной верой.

А потом он исчез.

Не постепенно, а сразу. Однажды я вернулась из школы — а его нет.

— Где Буратино?!

Мать, не отрываясь от плиты:
— Отнесла в садик младшей группе. Им игрушек не хватает. Ты уже большая.

Я не плакала. Я онемела. Это было не предательство. Это было раскулачивание. У меня отняли моего святого, моего заступника, мою пластмассовую душу.

Годы стерли остроту боли, но не образ. Взрослея, я ловила себя на том, что в комиссионках мой взгляд автоматически выискивает полосатый колпачок. Я искал не игрушку. Я искал артефакт. Часть себя, оставленную в плену.

И вот, двадцать лет спустя, я нашла его. Вернее, его двойника. На «Авито». Фото было плохого качества, но я узнал его с первого взгляда. Тот же нелепый изгиб руки, та же трещинка у основания носа. В описании стояло: «Буратино, СССР, б/у. 500 руб.»

Я написала, руки слегка дрожали:
— Он целый?
— Целый, — ответили мгновенно. — Немного потертый.

Я выкупила его как похищенную реликвию. Когда посылка пришла, я осторожно сняла слои пузырчатой пленки. Он лежал там, как в саркофаге. Пах статикой, пылью и чужим домом.

Теперь он сидит на моей книжной полке, между "Искусством войны" Сунь-Цзы и шкатулкой с украшениями. Я иногда снимаю его и поворачиваю в руках.

— Ну что, старик, — говорю я ему. — Добрались до настоящих приключений.
Он молчит. Все так же. Его улыбка все так же говорит: «Я знал, что ты вернешься».

Я смотрю на него и понимаю: я выкупила не игрушку. Я выкупила обратно точку отсчета. Ту самую себя, которая умела лечить ангину верой и разговаривать с неодушевленными предметами, потому что в людях той поры часто не было столько же понимания, сколько в этих двух черных точках-глазках.

Он напоминает мне не о детстве. Он напоминает о прочности вымысла. Самые прочные корабли для плавания по реальности строятся не из железа, а из крашеной пластмассы и слепой веры шестилетнего ребенка. И они — единственные, что не тонут. Они просто иногда уплывают. Чтобы мы, став капитанами своих собственных, иногда слишком взрослых кораблей, помнили, как выглядит самый первый, самый дурацкий и самый надежный спасательный круг.


Приглашаю на свою страницу в
Стихи ру https://stihi.ru/avtor/veronique28
и мой творческий блог
VK https://vk.com/akademiyaliderstva