Глава 10

Глава 10. Визит в квартал Фанар


Карета княжны Веры, неприметная, но с исключительно прочными рессорами, пробиралась по узким улочкам квартала Фанар. Здесь пахло иначе, чем в европейской части Царьграда: не жасмином и морем, а оливой, старой древесиной и ладаном из бесчисленных церквей. Это был мир, где тени Византии казались плотнее, чем любая материя.

Дом, который разыскал Гоги, оказался не постройкой, а скорее нишей между двумя громадами каменных стен, прикрытой ветхой дверью из кипариса. Княжна, отклонив помощь слуги, сама постучала в створку тростью с набалдашником в виде головы орла.

Дверь открыл юноша-студент, Никифор. Его лицо, бледное от ночных бдений, выразило сначала испуг, затем почтительный трепет.

— Госпожа... мы не ожидали...
— Я знаю, — мягко прервала его Вера, переступая порог. — Дело не терпит отлагательств, и потому пришла сама. Проводи меня к нему.

Внутри было тесно, но поразительно чисто. Полки, груженные книгами и свитками, подпирали потолок. В воздухе висела пыль многовековой учёности. И в глубине комнаты, в деревянном кресле, сидел слепой.

Лицо — пергаментный свиток, испещрённый буквами-морщинами. Глаза закрыты, но веки, казалось, видели больше, чем зрачки. Руки, тонкие и жилистые, лежали на раскрытой книге с рельефными буквами.

— Феодор, — произнесла княжна, и её голос в этой келье звучал иначе — без светской мишуры, чисто. — Я пришла поговорить о «слепом картографе».

Слепой не пошевелился, но воздух в комнате изменился, стал плотнее.
— Княжна Оболенская, — его голос был звуком падающих сухих листьев. — В ваших жилах течёт кровь Великих Комнинов. Вы могли бы не приходить — вы могли бы прислать солдат.

— Солдаты нужны для того, чтобы брать, — отозвалась Вера, садясь на единственный свободный стул без приглашения. — Я пришла не брать. Я пришла узнать и понять. И предложить сделку.

— У слепого старика и княжны нет общих дел, — произнес Феодор, но его пальцы слегка дрогнули на страницах.

— Ошибаетесь. У нас общее прошлое. И, возможно, общее будущее. Рукопись, которую вы переводили для синайских монахов… в ней не просто говорится, что библиотека — это человек. В ней указано, как его узнать. По знаку. По колыбельной. По сну.

Теперь Феодор повернул к ней своё лицо. Казалось, он всматривался в неё сквозь плотную завесу времени.

— Вы знаете, о ком речь?

— Да, — тихо сказала княжна. — Это вы, Феодор. Вы — последний хранитель. Не потому, что вы помните тексты. А потому, что вы помните  р и т м. Ритм, по которому библиотека дышит. Ваша слепота — не недуг. Это условие. Чтобы не отвлекаться на внешнее. Чтобы слышать внутреннюю музыку камней.

Она вынула из складок платья небольшой медальон, открыла его. Там не было портрета — лишь тонкий пергамент с вышитым золотом древним узором.

— Это герб вашей матери. Не той, что родила вас, а той, чья линия идёт от императрицы Анны, дочери последнего Великого Комнина. Вы скрывались, вас берегли. Но сейчас время прятаться прошло… Все ищут мёртвые буквы. И если найдут первыми — сотрут и буквы, и память, и сам ритм. Немцы превратят это в доктрину, англичане — в музейный экспонат, наши русские генералы — в пропаганду. Византия умрёт окончательно. Не как империя — как смысл всего.

Феодор медленно поднял руку, его пальцы повисли в воздухе, будто нащупывая невидимые нити.

— Что вы хотите от меня, княжна? Песни? Я уже пел её стенам. Они отозвались. Но это не открыло дверь. Это лишь... разбудило стражей.

— Я хочу, чтобы вы пошли со мной туда, где эти стены сейчас слушают других. Где ваш ритм может стать ключом не к воротам, а к выбору. Чтобы вы помогли решить, что достойно остаться, а что должно быть забыто. Не как хранитель тайны — как судья.

— Слепой судья? — в голосе Феодора впервые прозвучала горькая ирония.

— Лучше слепой, чем ослеплённый жаждой власти, — парировала Вера. — Ваши условия, Никифор говорил, что они есть. Назовите их.

Феодор замолчал надолго. Слышно было, как за стеной щебечет птица.

— Две вещи, — наконец сказал он. — Первое: моя сестра, монахиня в монастыре на Халки. Если со мной что-то случится — ей обеспечивают безопасность и покой. Не богатство — но покой.

— Было бы честью, — кивнула княжна.

— Второе: когда всё кончится, что бы ни случилось — вы уничтожите рукопись «слепого картографа». Не отдадите, не спрячете — уничтожите. Огонь или вода. Чтобы никто и никогда не мог повторить этот путь. Потому что некоторые дороги должны быть пройдены только один раз.

Княжна Вера встала. Подошла к Феодору и положила свою руку на его дрожащие пальцы.

— Даю слово рода Шервашидзе и крови Комнинов. Условия приняты.

Она сделала знак Никифору, который стоял, затаив дыхание.
— Помоги ему собраться. Берите только самое необходимое. То, что нужно для памяти, а не для учёности.

Пока юноша суетился, княжна подошла к небольшой иконе в углу — Христос Пантократор, строгий и всевидящий. Рядом на гвоздике висел простой деревянный свисток.

— Это он? — спросила она, не оборачиваясь.
— Да, — тихо отозвался Феодор. — Им пользовался ещё мой дед. Он не для того, чтобы звать. Он для того, чтобы... настраивать. Как камертон.

Через полчаса карета увозила трёх человек: княжну, слепого хранителя и трепетного студента. Феодор сидел, сжимая в руках тонкую трость и деревянный свисток. Он не видел, как меняются за окном улицы, но, казалось, ощущал каждый камень, каждый поворот. Он ехал навстречу судьбе, которую избегал всю жизнь. Ибо быть хранителем — значит не только хранить, но и вовремя отдать. А время, как чувствовал его слепой книжник, уже наступило. И где-то в глубине цистерны Феодосия стены уже начинали тихо стучать в унисон с его собственным, едва слышным, сердцебиениям.

***
В цистерне Феодосия воздух сгустился от напряжения, будто перед ударом грома. Свет из пролома погас, сменившись холодным сквозняком, и это заставило всех насторожиться. Майор Исмаил приказал своим людям отступить от стены, Гессен вполголоса спорил с Амалией, а Фаустуло, присев на каменный выступ, смотрел на эту сцену как театральный критик на неудачную премьеру.

— Все так стремятся войти в историю, — вздохнул он, — но никто не задумывается, что история, возможно, не хочет впускать их.

Именно в этот момент со стороны входа послышались шаги — не тяжёлый шаг солдат, а лёгкая, быстрая поступь и шуршание женского платья. Русские водолазы расступились, и в свете факелов появилась княжна Вера, а за ней, робко озираясь, шёл молодой человек в простой чёрной сутане с бледным, одухотворённым лицом. Но он был не один, он осторожно вел за руку малоприметного старца.

Все обернулись. Гессен оценивающе посмотрел на новоприбывших, его пальцы сжались. Амалия, увидев юношу и спутника, замерла, будто узнала в них что-то давно забытое. Аполлон, поймав её взгляд, почувствовал, как сердце упало куда-то в сапоги.

— Простите, что опаздываю, господа, — княжна Вера легко ступала по мокрому камню, будто шла по паркету своего салона. — Но, кажется, без нашего гостя вы бы так и простояли здесь до следующего пришествия. Позвольте представить — Феодор. Книжник, знаток древних рукописей и песнопений… человек с весьма занятной родословной.

— Что это значит? — резко спросил Гессен, делая шаг вперёд. Его люди, скрывавшиеся в тени колонн, тоже придвинулись.

— Это значит, герр Гессен, что пока вы искали карты и свитки, ключ к библиотеке ходил по улицам Царьграда, — княжна улыбнулась, но её глаза оставались холодными. — Он — потомок последнего хранителя. Того, кто не записал тайну, а заучил её наизусть.

Феодор, смущённый вниманием, прошептал что-то на греческом.

— Пусть он откроет проход, — потребовал Гессен. — Или мы найдём другой способ убедить его.

Амалия вдруг встала между Гессеном и книжником.
— Нет. Вы не прикоснётесь к нему. Это не оружие, которое можно захватить. Это… свидетель.

Казаки фон Швабе ждали сигнала Оболдуева.
— Свидетель чего? — тихо спросил Аполлон, глядя на неё.

— Того, что империя — не только земли и армии, — ответила Амалия, не отводя глаз от Гессена. — Империя — это ещё и память. И эта память заслуживает большего, чем стать разменной монетой в ваших играх.

Фокин, всё это время молча наблюдавший, наконец заговорил, обращаясь к Феодору:
— Старец, ты чувствуешь что-то здесь? Не только холод и сырость. Что-то… ещё?

Феодор кивнул, его глаза были закрыты.

— Здесь поют. Но не стены. Здесь поёт… вода в старых трубах. И камни, которые помнили шаги императоров. Они поют колюбельную, которую мне пела бабушка. Песню о золотом древе, что растёт в темноте.

Он начал напевать — тихо, с дрожью в голосе. Мелодия была странной, не то церковной, не то народной, полной нисходящих ходов и неожиданных пауз. И по мере того, как он пел, в цистерне стало происходить нечто невозможное.

Стена, где раньше был золотой пролом, задрожала. Не открылась — именно задрожала, как поверхность воды. И из неё, будто из тумана, начали проступать контуры — не двери, а нечто вроде арки, увитой каменными лозами с буквами, которые то появлялись, то исчезали.

— Это не вход, — прошептал Фаустуло, впервые за день без иронии. — Это зеркало. Зеркало, которое показывает не то, что есть, а то, что помнится.

Гессен не стал ждать. Он кивнул своим людям, и те бросились к арке. Но едва первый из них пересёк её порог, раздался резкий, сухой звук — словно лопнула струна огромного инструмента. Человек замер на месте, потом медленно осел на колени, не в силах пошевелиться, будто его сковала невидимая сила.

— Механизм защиты, — быстро сказал Фокин. — Инфразвук? Или что-то химическое?.. Старец, прекрати петь!

Но Феодор, казалось, вошел в транс. Его песня набирала силу, и арка становилась всё реальнее. А из её глубины теперь тянуло не ветром, а густым, пряным запахом — воска и чего-то еще, неуловимого и древнего.

Княжна Вера подошла к Аполлону и тихо сказала:

— Граф, теперь всё зависит от вас. Немцы не отступят. Турки майора Исмаила тоже. Амалия… Амалия на грани. Только вы можете решить, что важнее — заполучить эту библиотеку для России или не дать ей стать оружием.

— А что вы предлагаете? — спросил Аполлон, глядя на дрожащий контур арки, за которым, возможно, его ждала величайшая тайна Ромеи.

— Предлагаю сыграть по правилам, которых нет в дипломатических протоколах, — улыбнулась княжна. — Иногда чтобы выиграть, нужно не взять, а… отдать. Но решайте быстро. Потому что, судя по всему, наша дверь открывается. И то, что за ней, может не понравиться никому.

Арка дрогнула и наконец застыла, превратившись в проём, ведущий в абсолютную темноту. Песня Феодора оборвалась. Он открыл глаза и прошептал:

— Они ждут. Рыцари, что остались внутри. Они ждут, чтобы их вспомнили. Но будьте осторожны… потому что некоторые воспоминания лучше не тревожить.

В проёме что-то шевельнулось. И это было явно не византийское сокровище — скорее тень, забытая даже временем, медленно поворачивалась к ним пустыми глазницами. Послышался тихий, методичный шепот, который это нечто издавало, словно перечисляя по памяти всех, кто когда-либо искал его.