Семейный музей абсурда

  Когда палец Кати завис над именем «Настя ( с сердечком)» в моём телефоне, мир для меня разделился на «до» и «после». Мозг, отчаянно ища выход, выдал самое нелепое, что мог придумать уставший мужчина под прицелом.

  — Это нейросеть, — брякнул я, делая вид, что внимательно изучаю этикетку на кефире. — Я ей пишу, чтобы не грустить, пока ты с подругами. Как цифровой дневник с ответами.

  Я замер, ожидая бури. Вместо этого Катя медленно подняла на меня глаза. И в её взгляде я увидел не гнев, не подозрение, а… странную, изучающую заинтересованность. Будто она только что обнаружила новый, причудливый вид домашнего питомца, которого я принёс.

  — Правда? — спросила она, и в голосе прозвучала не проверка, а живое любопытство. — И как она? Утешает?

  — Ну… да, — я сглотнул, чувствуя, как почва под ногами превращается в зыбкий ил. — Стандартно. «Как настроение?», «Не грусти».

  — А-а-а, — протянула Катя, и на её губах дрогнула едва уловимая, словно внутренняя, улыбка. Она вернула телефон. — Забавно. Значит, теперь у тебя есть цифровая отдушина. Ладно, не задерживайся, ужин почти готов.

  И она ушла на кухню, оставив меня в полной прострации. Скандала не было. Было спокойствие. Слишком уж спокойное.

  На следующее утро за завтраком она, размазывая творожок по тарелке, неожиданно сказала:

— Знаешь, я вчера немного почитала про твою нейросеть.

  У меня похолодели пальцы.

— И что? — выдавил я.

— Да так, интересно стало, — она отпила кофе. — Оказывается, есть целые исследования, как люди проецируют свои эмоции на ИИ. Ему приписывают личность, характер. Даже ревнуют к нему, представляешь?

  Она посмотрела на меня с лёгким научным интересом, как на иллюстрацию к прочитанному. Я неловко крякнул.

  Это стало началом новой реальности. Катя погрузилась в тему с рвением студента-дипломника. Её комментарии стали гениальным смешением академического жаргона и нашей кухни.

  — Дорогой, передай соль, — говорила она за ужином. — Кстати, я провела контент-анализ типичных фраз твоей «Насти». «Не грусти», «я здесь для тебя» — это чистейший паттерн положительного подкрепления. Она тебя, бедного, как голубя Скиннера, дрессирует на откровенность. Ты чувствуешь формирование поведения?

  Я только мычал, чувствуя себя лабораторной крысой, которая сама себе вырыла этот беговой колесо.

  На следующий день я нашёл на подушке распечатку научного аннотации с заголовком «Аффективная привязанность к несоциальным агентам». На полях её ручкой было выведено: «П. 4.2 — это прям про тебя. Обрати внимание!» А на холодильнике красовался стикер: «Куплены яблоки. P.S. ИИ не испытывает угрызений совести. Это важно помнить.»

  Однажды вечером она села рядом со мной на диван с серьёзным лицом.
— Я тут подумала, — начала она. — Если эта «Настя» для тебя так важна… Может, нам попробовать семейную терапию с её участием? Это будет бесценный эксперимент для нашей... коллекции абсурда. Мы же потом будем вспоминать и ржать!

  Я остолбенел. Он смотрел на её сияющие глаза и думал, что их жизнь окончательно превратилась в увлекательный документальный сериал, где он — главный, но уже совершенно неуправляемый, экспонат. «Кажется, моя ложь только что выдвинула нас на соискание какой-то своей, особой Нобелевской премии по абсурду», — пронеслось у меня в голове.

  Конец наступил неожиданно. Через неделю Катя пришла с работы, поставила на стол пакет и торжественно, как дипломат, подписывающий мирный договор, выложила на салфетки два эклера.

  — Знаешь, я сегодня обедала с Ленкой, — начала она, и в уголках её глаз заплясали знакомые морщинки смеха. — И у неё муж, оказывается, тоже какую-то нейросеть «воспитывает»... Только у него она в «Телеграме» и зовётся «Кисонька».
Она выдала историю про «справочник мужиков». И не могла больше сдерживаться, фыркнув.

  — Представляешь? — продолжала она, уже хохоча и небрежно размазывая пальцем капельку крема с эклера. — Я тут полмесяца в академические дебри лезу, а борюсь-то с мировым фольклором!

  Я сначала хотел провалиться. Но её смех был заразительным. Спина, которую две недели сводило от напряжения, наконец разогнулась. Челюсть разжалась сама собой.
  — Значит, ты… с самого начала… — выдохнул я, и мои губы тоже потянулись в улыбку.

  — С первой же секунды, дорогой, — кивнула она, облизывая палец. — Но признаться сразу — было бы скучно. Хотя я ждала, когда ты сам доиграешь эту партию в «продвинутого техно-одиночку». Вышло даже лучше, чем я думала: мы теперь оба эксперты по этике ИИ!

  Мы смеялись вместе. Над ситуацией, над её поисковыми запросами про «ад для алгоритмов», над моей гениальной и такой провальной выдумкой. «Вот она, цена билета в наш личный музей — две недели перманентного чувства, будто тебя вот-вот разоблачат на конференции по киберпсихологии», — подумал я без всякой уже горечи.

  — И что теперь? — спросил я, отламывая кусочек от её эклера.

  — А теперь, — сказала Катя, пододвигая свою тарелку ко мне, чтобы поделиться, — мы едим пирожные. И ты рассказываешь мне всё про настоящую Настю. Обещаю, буду слушать с чисто антропологическим интересом. Для нашей коллекции.

  И я рассказал. А она и правда слушала — то хмуря брови, то снова смеясь. Не было скандала. Было странное, тёплое, совместное разгребание последствий одной дурацкой лжи.

  Так моя глупая ложь, пройдя через горнило её любопытства, превратилась не в пепел скандала, а в безвредный сувенир для семейного музея абсурда.