Сфинксы

           Однажды вечером староста группы Алексей Шатов собрал ребят у себя на Галерной: два с половиной месяца проучились вместе, а всё были как чужие. Пора познакомиться поближе!
Чёрная копоть в подъезде и скромная обстановка в квартире несколько смутили однокурсников, но вот включили магнитофон, откупорили вино, и все оживились, заговорили.
Молчала только Никольская, пухленькая девушка семнадцати лет с высокой старомодной причёской, похожей на шиньон или бабетту. Она сидела как пригвождённая, бросая короткие взгляды из-под полуопущенных век, и поминутно натягивала на свои круглые коленки подол платья, а когда Алексей брался за стакан с вином или за сигарету, она презрительно морщила губы, и рука у него тяжелела, как у человека, глубоко погрязшего в пороке.

Юрлова и Субботина, неглупые провинциалки, сидевшие рядом с Никольской, затеяли спор: кто гениальнее — Ахматова или Цветаева.
— Ахматова писала в классическом, пушкинском стиле: коротко, просто, спокойно. А Цветаева? Язык у неё ломкий, с вывертом, почти истеричный.
— И более современный! Потому Цветаева всем интересна.
— Просто она стала модной.
— Какой вздор!
Дойдя до черты, они обе вдруг смолкли, точно испугавшись себя.
— Девочки, сколько можно? — капризно сказала Новосёлова, длинноногая особа восемнадцати лет. — Давайте потанцуем. — И, встряхнув русалочьими волосами, оглянулась на юношей. Выглядела она по-столичному: на высоких каблуках, в джинсах «Rifle» и разноцветной жилетке, из-под которой желтела рубашка с острыми уголками воротника.
«Крутые бёдра, острые грудки, — думал Алексей, скользя по ней хищным взором. — А нижнюю губу оттопыривает, как избалованный ребёнок. Именно ребёнок», — сказал себе он в утешение, потому что Новосёлова, не удостоив его взглядом, остановила свой выбор на других.

Музыка зазвучала как будто громче, но другие — Соколов и Кульминский — остались глухи к ней. Перебрасываясь словами, они отправились курить на лестничную площадку.

Девушки танцевали одни. Алексей подумал и пригласил Марию Ардову. Она была младшего его, но старше остальных: рассудительная, степенная, взрослая. Одно время Алексей пытался ухаживать за ней, но она мягко отказала ему, объяснив, что у неё уже есть мужчина. Он женат, однако обещает развестись, и она терпеливо его ждёт. Откровенность Марии не удивила Алексея, он привык, что женщины легко доверяли ему свои тайны. Они стали друзьями.
— До сих пор не верю, что учусь в университете, — сказал Алексей, ведя её в танце, и вдруг усмехнулся: — Вспомнил один случай. Слушай:
Перед кабинетом, где принимают экзамен, — толпа. Открывается дверь, и выходит абитуриент, держась за распухшую щеку. Его обступают: «Сдал?» — «Сдал!» Те, которые сзади, переспрашивают: «Он сдал?» Им отвечают: «Сдал! На четыре с плюсом!»
— Четыре с плюсом? Как в школе? — усомнилась Мария. — Не может быть.
— Вот и я так подумал. Оказалось, у парня — флюс. И тем не менее он сдал на четыре.
— С флюсом?
— Ага.
Они рассмеялись. Мария покосилась на задёрнутое окно и сказала:
— И как ты здесь живёшь?
— А в чём дело?
— Думаю, солнце сюда не заглядывает.
— И верно! — Алексей от изумления остановился. — Никогда не заглядывает. Хм, а я даже не обращал на это внимания. Привык, понимаешь, что солнце отражается в соседнем доме.

Танец кончился. Отдав партнёрше поклон, Алексей вышел на лестничную площадку, где давно уже торчали Кульминский и Соколов.
— Я считаю, что даже весьма несовершенный и посредственный человек способен на любой возвышенный поступок, — говорил Соколов, цитируя чьи-то слова. Кульминский, облокотившись о перила, слушал его и глядел вниз, в пролёт.
— Заметь, он сказал это почти четыреста лет назад, задолго до Достоевского, — говоря это, Кульминский повернулся и осёкся, увидев перед собой старосту.
— О чём разговор? — спросил Алексей.
— О Монтене.

 Алексей смутился. О Монтене он слышал впервые. Его замешательство было замечено. Вчерашние школьники многозначительно переглянулись.   
— Алексей, ты хороший староста, — вкрадчиво заговорил Кульминский, — но можно ведь, наверно, не всех отмечать и не всегда. В конце концов, не все же предметы главные…
— Ты про историю КПСС? Посещение обязательно. Иначе мы окончательно профукаем социализм. Знаете, о чём кубинцы меня спрашивают? «Почему русские говорят нам в магазине: «Не покупайте это — оно советское». Почему, если советское, то плохое? Где ваш патриотизм?» 
Знатоки Монтеня оторопели и напряглись, как будто имели дело с фанатиком или сумасшедшим.
— Мы живём, под собою не чуя страны…
— Маль-чи-ки! — нараспев произнесла Мария Ардова, высовываясь из дверей. — Мы скучаем.

Группа воссоединилась. Прикончив вино, все скакали под магнитофон, пока не постучала соседка снизу: ей нужно было выспаться перед ночной сменой. Веселье прервалось. Всем стало грустно.
— А давайте пойдём к сфинксам! — игриво предложила Новосёлова. — Будем загадывать желания.
Её поддержала Ардова, быстро смекнувшая, что от сфинксов до метро, до Василеостровской станции, рукой подать:
— Пойдёмте! Непременно пойдёмте! Надо три раза обойти сфинксов, и тогда сбудется. Это так романтично!
И к Неве направились все, кроме Никольской, которая жила на Дворцовой площади.
Было неожиданно морозно. Сильный резкий ветер хлестал по щекам, выбивая слезу, леденя пальцы. Даже фонари по обе стороны моста, казалось, пускали холодные иглы света. Молодёжь убежала вперёд и кричала уже на том берегу, а Алексей с Марией всё ещё шли по мосту.

— Я с Салехарда люблю ветер, — говорил Алексей Ардовой, согревавшей дыханием свои кулаки. — Забываю обо всём. Такой восторг на душе! Хочется сделать что-то героическое. Оглядываюсь вокруг: не горит ли где? Не тонет ли кто?
Он и впрямь огляделся, посмотрел через перила на Неву. Колючие стальные волны дробили свет фонарей, и казалось, что это извиваются змеи.
— Если б я стал поэтом, я бы взял псевдоним: Салех Ардов. И все думали бы, что мы — муж и жена.
— Брат и сестра, — поправила его Ардова твёрдым, трезвым голосом.
Мимо них проезжали редкие автомобили, и колёса хрустели, как будто давили сухари. Мост кончился.
— Идите к нам. Где вы пропали? — кричали ребята, окружив сфинксов.
Алексей увидел на пути гранитный спуск к Неве, весело бросил Марии:
— Я скоро! Хочу попробовать: холодна ли водичка. — И стал сбегать по ступеням.
А нижние ступени уже обледенели от волн. Алексей поскользнулся, вскрикнул и, взмахнув руками, полетел в реку. Все ахнули: конец старосте! Однако Алексей не утонул. Было мелко, он стоял на дне по пояс в воде и, поворачиваясь к ребятам, вскидывал руки, как чемпион на пьедестале почёта.

— Пьяный дурак, — шептала Мария, протягивая к нему ладони.
Сырой по грудь Алексей поднялся на набережную. Ардова хотела проводить его домой, но он решительно отказался от её помощи и быстрым шагом пошёл по мосту. Ребята кричали ему вдогонку, но он уже не оборачивался. Мышцы сводило от холода. Ветер пробирал до костей. С одежды текла вода, и мокрые следы темнели на асфальте. Обгоняя Алексея, по небу неслись гривастые тучи, точно бесчисленный табун лошадей. Казалось, мост никогда не кончится, но вот уже заблестела брусчатка на площади, последний поворот на Галерную — под арку. Стуча зубами, Алексей ввалился в квартиру и стал сдирать с себя затвердевшую ото льда одежду — совсем как в детстве, в Салехарде.
— Ну, что, поэт Салех Ардов? — услышал он внутренний голос. —Схлопотал воспаление лёгких?