Что я там забыла

     Вот публикую я свои произведения на этом ресурсе. Читаю рассказы и эссе других людей — всё больше о любви, о природе, о кошках энд собаках. Много фэнтези и фантастики. Ну да, о современной жизни и проблемах тоже встречаются. А у меня всё больше — о Франции XVIII и XIX веков. О революциях: Великой буржуазной, Февральской 1848-го. Об июньских днях того же 1848-го.

     И порой думаю — куда я полезла? Что мне не хватает? Ведь я же — женщина. Должна, кажется, писать о том, что близко, понятно, «уютно». О чувствах, о доме, о повседневных радостях и печалях. А я вместо этого копаюсь в пыли веков, в крови и пороховом дыме, в криках толп и речах ораторов, давно ставших прахом.

     Но как объяснить, что именно там, в этом хаосе, я нахожу что-то бесконечно важное? Не историческую точность, не парадный блеск эпох, а живое биение человеческих сердец в момент, когда всё поставлено на кон. Когда слова «свобода», «равенство», «справедливость» перестают быть абстракциями и обжигают ладони. Когда каждый выбор — это разрыв, а каждое решение — необратимо.

     Я пишу о 1789-м, потому что слышу в нём дыхание толпы, которая больше не может молчать. Вижу лица людей, впервые осознавших себя не подданными, а гражданами. Чувствую дрожь земли, по которой катятся головы венценосных особ, — и понимаю: так рушится не просто монархия, рушится сама идея неизменного порядка вещей.

     Я пишу о 1848-м, потому что в нём — надежда, наивная и прекрасная, что история наконец пойдёт по-другому. Что рабочие и буржуа, студенты и ремесленники, объединившись, смогут построить мир, где достоинство каждого будет не пустым звуком. И ещё — потому что в нём же, в этом 1848-м, звучит первый тревожный звоночек: революция, рождённая во имя свободы, может обернуться новой тиранией.

     А об июньских днях… О, об июньских днях — это рана, которая не заживает. Это момент, когда брат поднимает руку на брата, когда лозунги превращаются в пули, когда мечта о братстве сталкивается с жестокой реальностью классовой ненависти. Я пишу об них, потому что именно там, в этой боли, в этом предательстве идеалов, скрывается правда, которую нельзя замалчивать. Правда о том, что любая революция — это не только триумф, но и трагедия. Не только свет, но и тьма.

     И да, я женщина. И, может быть, именно поэтому мне так важно говорить об этом. Потому что в тени великих событий, за спинами вождей и ораторов, всегда были мы — женщины, чьи истории редко попадают в учебники. Женщины, которые несли патроны к баррикадам. Женщины, которые кормили и лечили, пока мужчины спорили о будущем. Женщины, которые теряли мужей и сыновей, но находили в себе силы жить дальше. Женщины, чьи голоса звучали — тихо, но непреклонно — в клубах, салонах, на площадях.

     Я пишу о революциях, потому что в них — не только кровь и разрушение. В них — отчаянная попытка людей стать хозяевами собственной судьбы. Попытка, обречённая на ошибки, на боль, на разочарования. Но без этой попытки история была бы просто чередой покорных поколений, принимающих мир таким, какой он есть.

     И когда я сажусь за стол, чтобы снова погрузиться в этот мир — мир грохота барабанов, запаха пороха, криков «Свобода!» и шёпота «Прости…» — я знаю: это не бегство от реальности. Это мой способ говорить с современностью. Мой способ напомнить себе и другим: мир можно изменить. Но цена этого изменения всегда выше, чем кажется на первый взгляд.

     Так что пусть мои тексты выглядят странно на фоне уютных рассказов о кошках и закатах. Пусть они кажутся неуместными в мире, где все стремятся к комфорту и покою. Я буду писать о революциях — потому что в их пламени я вижу отблеск вечных вопросов: Кто мы? Кем мы хотим стать? И главное - что мы должны делать в настоящее время для того, чтобы стать теми, кем хотим, в будущем?! Или "после нас - хоть потоп"?

     Закономерен будет вопрос: а почему я тогда не пишу о русских революциях, о гражданской войне в России, о ВОВ в конце концов?

     Отвечаю прямо: я просто не интересуюсь этими темами. Не из позиции, не из принципа — из естественного отсутствия внутреннего запроса. Моя интеллектуальная и эмоциональная энергия уже сорок лет направлена на Францию, на её бурные XVIII–XIX века. Там — мой предмет, моя страсть, мой накопленный за десятилетия опыт понимания.

     Я выбрала путь, который меня по-настоящему захватывает: исследовать природу человеческого выбора, власть идей и хрупкость надежд — на материале французской истории. Я знаю её детали, чувствую интонации эпохи, слышу голоса людей, давно ушедших. Это не случайный выбор — это результат долгой работы и искреннего интереса.

     Писать о том, чего не знаешь глубоко и чем не живёшь, — значит рисковать поверхностностью. Я не хочу имитировать вовлечённость. Не хочу касаться тем, к которым у меня нет ни душевной, ни интеллектуальной привязанности. Я ценю честность перед читателем и перед собой: лучше говорить с полной отдачей о том, что действительно твоё, чем разбрасываться по всему полю истории.

     При этом мне кажется, что события начала и середины XX века в России и СССР воспринимаются как «общие», «массовые» — словно гигантское полотно, где отдельные голоса тонут в едином гуле эпохи. А французская революция для современников была совсем иной: более «частной», дробной, личной. Там у каждого третьего могло быть своё мнение, свой расчёт, своя правда — и каждый мог её высказать, спорить, отстаивать.

     Во времена французских революций было куда труднее разобраться — где соратник, а где враг… По крайней мере, мне так кажется. Эта размытость границ, эта постоянная игра теней и света, эта необходимость ежеминутно делать выбор — именно то, что меня завораживает.

     В русской истории XX века — особенно в переломные моменты — картина другая: «всем миром» против явного врага, коллективный порыв, общая цель. Это не плохо и не хорошо — это иной тип исторического переживания. Но именно поэтому мне трудно к нему подступиться: я не чувствую в нём той индивидуальной драмы, того напряжённого диалога человека с самим собой, который и составляет для меня суть истории.

     Мне важно писать о том, где виден человек — не масса, не коллектив, а личность в момент выбора. О том, как идеи сталкиваются с повседневностью, как слова проверяются кровью, как мечты превращаются в лозунги. Французская история даёт мне эту оптику: я вижу лица, слышу интонации, различаю полутона. Русская история XX века — для меня — про другое: про монолит, про общий ритм, про коллективный опыт. И это не вопрос оценки, а вопрос моего угла зрения.

     Поэтому — нет, я не буду писать о русской истории. Мне это неинтересно. Я не избегаю её — я просто признаю, что не умею говорить на её языке. Мой язык — это язык частных судеб, личных сомнений, индивидуальных прозрений. А о Франции я буду писать, потому что там — мой мир, моя тема, мой способ понимать время и людей. Там я нахожу то, ради чего вообще берусь за перо, — человека, который решается быть собой посреди хаоса времени. И этого достаточно.

     P.S. Надеюсь, моё мнение станет более понятным после того, как я выложу вольный (или дословный - пока не знаю) перевод первого тома труда Ламартина «Революция 1848 года» — ранее этот текст вообще не переводился на русский язык. Для меня это не просто перевод, а возможность глубже погрузиться в эпоху, которой я проникнута, и поделиться с читателем подлинным голосом прошлого.