Пассажир в собственном вагоне

Пока мои сверстники с дурацким восторгом жевали душную жвачку вроде «Денискиных рассказов» и ржали над незамысловатыми скетчами «Ералаша», я с юных лет воспитывал в себе здоровый цинизм.
 Всё это фуфло детское претило моему утончённому вкусу, а потому я методично откладывал мелочь, выдаваемую матерью на мелкие расходы.
 Эти средства не были растрачены — они инвестировались.

Объектом инвестиций выступали песочники из школьного буфета.
Правда, из стратегии случались иррациональные отступления: порой я покупал вожделенный коржик лишь для того, чтобы с видом галантного кавалера вручить его одной однокласснице.
 Я уже тогда, в нежном возрасте, постиг непреложную истину: мало какая дама устоит перед ухаживанием, подкреплённым свежей выпечкой.
 Это был мой первый и, пожалуй, самый успешный курс по гендерной психологии.

Основной же капитал копился для грандиозной авантюры — побега.
 Не на юга, не в пионерлагерь, а в настоящую, большую жизнь.
План был безупречен: товарняк, Дальний Восток, а оттуда — в Китай.
Зачем именно в Китай?
Этот вопрос я бы назвал кощунственным. Просто надо — и точка.
Мозг десятилетнего стратега не был обременён геополитикой или романтикой Шёлкового пути; его влекла чистая идея Иного, в которую прекрасно упаковывалась тоска по побегу от песочников и линеек.

Мой интеллектуальный рацион соответствовал высоте устремлений.
Пока другие пережёвывали простенькие сюжеты, я оттачивал ум на криминальных загадках Конан Дойля и печальной романтике «Легенды об Уленшпигеле».
 Но истинными учебниками жизни стали для меня «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок».
 Ильф и Петров учили меня, что мир — это абсурдный базар, где каждый торгует своим фантиком, и только ирония спасает от участи лоха.
А «Бравый солдат Швейк» Ярослава Гашека был моей настольной книгой, эталонным пособием по тому, как сохранить здравый смысл и внутреннюю свободу в мире, сошедшем с ума и пытающемся надеть на тебя мундир.

Таким образом, пока детство моих однокашников текло по утверждённому руслу, я в тишине своей комнаты, пахнущей старой бумагой и мамиными пирогами, готовился.
 Готовился к путешествию, которого так и не совершил, но которое навсегда сделало меня пассажиром в собственном, весьма скептически обустроенном, вагоне.