Любовь к отеческим гробам

(Продолжение саги об одесской девочке)

                Два чувства дивно близки нам,
                В них обретает сердце пищу:
                Любовь к родному пепелищу,
                Любовь к отеческим гробам.
                А.С. Пушкин


Нет пепелища и уже почти нет гробов

Мне не раз попадалось на глаза стихотворение Пушкина с этой строфой, но смысл его стал мне близок только на старости лет. Видно, Пушкин созревал с поразительной быстротой и к 37 годам успел передумать все те мысли, которые приходят к нам гораздо позже (или вовсе не приходят). В 2008 году я приехала в Одессу на 50-летие выпуска, походила по любимым местам, обнялась с морем и и посетила кладбище, где похоронены мои предки.

Печальный вид моего родного двора, исчезновение семейного жилища прадеда, сгоревшая кирха, заброшенные могилы, где лежали мамины родители, и потерянная могила дедушкиной сестры, которая горячо и деятельно любила племянников,  произвели на меня тягостное впечатление. Могилы всех прадедушек, прабабушек и родителей отца после войны вообще были закатаны под асфальт нового парка с зверинцем. Ещё год-два – и следы маминых предков в Одессе исчезнут навсегда. Отлетели бытовые заботы, и вдруг появилось щемящее чувство, то самое, о котором так строго сказал Пушкин. Восстановить родное пепелище, увы, не в моих силах, но я тогда дала себе слово, что вернусь в Одессу снова и хотя бы приведу в порядок оставшиеся могилы..

Я еду на кладбище

В конце мая 2009 года я решительно пошла в железнодорожную кассу и купила билеты «туда-обратно» в Одессу. Туда я везла керамические фотографии моих дорогих предков и дедушкиной сестры, на которую я перенесла свою любовь к рано умершему дедушке, знакомому мне только по рассказам бабушки Насти. Эта вторая бабушка Лёля  всегда была добра ко мне. Мамин младший брат Виктор, одессит, похороненный в Харькове, перед смертью попросил меня поместить его фотографию рядом с отцом. Ну, хоть так… Я выбрала из своего архива самые красивые фотографии обеих бабушек, дедушки и дяди и отнесла в ателье. Получились они  хорошо. Кладбищенский мастер Николай обещал ждать меня только до 12 часов, занятой человек.

Поезд пришёл в Одессу в 11.56, и я решила взять такси. Несмотря на кучу таксистов на перроне, отвезти меня на кладбище согласился только один молодой парень, заломив несусветную цену и не сбавив ни копейки. Пришлось согласиться. Кладбище было совсем близко, в трёх трамвайных остановках от вокзала, и в 12.15 я подходила к мастерской. Николай ждал меня и быстро понял, что от него требуется, прошёл со мной к нашему участку.

Трудные годы - бедные могилы

На нашем участке среди буйных зарослей можно было разглядеть скромное белое надгробие, под которым лежали бабушка Настя и её невестка, с неказистым  кривоватым текстом, без фотографий.  Его поставил дядя лет десять тому назад. Над второй, еле видной могилой стоял железный крест с железной табличкой с именем деда. Крест поставили рабочие железнодорожных мастерских, где работал дедушка. Он умер от тифа в трудном 1922 году в возрасте 47 лет, оставив бабушку с тремя детьми.

К слову, бабушка в те же дни тоже лежала в сыпняке, окружённая испуганными детьми. Соседи, боясь заразы, издали  советовали детям обёртывать мать простыней, смоченной в уксусе… Это ли или что другое помогло, но бабушка не умерла. Так что спасибо рабочим и за этот крест, простоявший 77 лет. Умудрённый Николай предложил вариант памятника на замену ветхого креста, нашёл место для фотографии бабушки Насти на втором надгробии, но искать со мной могилу бабушки Лёли решительно отказался и откланялся. Я сама пойду и найду её!

…И никто не узнает, где могилка моя!

Бабушка Лёля умерла в 1951 году от дифтерита, и хоронил её дядя Виктор, живший в её доме после смерти отца до самого 2000-го года. Сам он умер на руках у моей сестры в Харькове в 2008 году. Ему было 96 лет. Так что спросить уже было не у кого.. Место досталось  не на прямой аллее, а поперёк какой-то кривой дорожки, под номером 108а, как нарисовал мне дядя при нашей последней встрече. _ Там должен быть белый крест, - добавил дядя.  Он очень любил свою вторую мать.

Я пошла к дальней стене кладбища. Глухомань, сплошные заросли акаций, сирени, дикого винограда и просто рослого бурьяна – и ни души вокруг. Большинство могил здесь давно никто не посещал, и они скоро станут безымянными. Побродив бесплодно и не найдя белого креста, я пошла в кладбищенскую контору. Толстая директорша кладбища сказала, что книги регистрации за пятидесятые-восьмидесятые годы давно сданы в городской архив. Ну, не посылать же мне запрос в архив и ждать ответа неведомо сколько, надо искать.

Милый образ бабушки Лёли, сначала красивой порывистой девушки, потом элегантной портнихи в окружении мастериц, потом любимой тётушки с племянниками Олей и Витей, потом просто бабушки в пенсне и на каблучках, к которой я бежала после школы и которая хлопотала о моём устройстве в детский санаторий,  как будто шептал мне: - Найди меня, найди!

Поборов страх, я снова отправилась в глухую часть кладбища и стала методично обходить ряд за рядом, раздвигая заросли. И вдруг из-под огромного куста сирени, склонившей тяжёлые ветви почти до земли, на меня глянула жестяная табличка, выкрашенная в белый цвет, на которой рукой дяди Вити чёрными неровными буквами выведены имя и фамилия бабушки!

Табличка была приварена к железному кресту, коррозия проела в ней большую дыру, а крест  от лёгкого нажатия сильно шатался. Холмик уже расплылся, на сухой растрескавшейся земле, засыпанной многолетним слоем сухих листьев,  одиноко держался кустик мужественного барвинка. Меня не было в Одессе в 1951 году, когда умерла бабушка Лёля, и я тогда не осознала потери, не поплакала о ней. И вот, спустя 59 лет, я заплакала горючими слезами, как будто она умерла  сейчас.

Сынок Одессы Ильичёвск

Поплакав, я решила сама  привести могилку в порядок, сделать, что в моих физических силах. С этой мыслью я вернулась на вокзал, села в маршрутку и поехала в Ильичёвск к Гале, дочери второго моего дяди Жени и такой же внучке наших дедушки и бабушки.  Долгие годы  я считала Галю просто дочкой маминой подруги. Увы, мой дядя оставил любимую девушку, не зная, что она ждёт ребёнка от него. Галин отчим удочерил её, так что и сама Галя узнала, кто её отец, только перед смертью матери. Поэтому Галя не имела понятия о наших могилах и ухаживала за другими.

Портовый город Ильичёвск, когда-то бывший берегом Сухого лимана, порадовал меня оживлёнными улицами, обсаженными заматеревшими платанами, новыми домами, молодым приморским парком и благоустроенным пляжем. Галя жила как раз рядом с парком, от её двора до моря – метров двести. Зато Галина квартира после смерти её мужа и сына пришла в полный упадок, особенно – сантехника, она меня просто удручала до того, что я на другой день купила ёршик, резиновые перчатки и реактивы и занялась прочисткой унитаза.

Как Ливингстон и Тёма

Назавтра я отправилась на кладбище, взяв с собой ведёрко, пилу, топор, секатор, сухую смесь «Церезит» и фотографию молодой бабушки Лёли на керамике. По пути я прошла мимо могилы с надписью «Михаил Маркович Гильдин». Так вот где лежит бравый военный комендант одесского порта, отец мальчика моей мечты из нашего двора, Люсика! А Марии Ивановны рядом нет, и на могилку давно никто не приходил – значит, Люсика нет в Одессе или уже вообще нет...

И началась моя битва с дебрями. Я пилила пилой  и рубила топором толстые стволы сирени, обрезала секатором ветки и густую поросль, кляня неразумных людей, сажающих на кладбищах деревья и дикий виноград. Я тащила эту древесину на кучу, которую кто-то устроил над безымянной могилой в 50 шагах от бабушкиной. Так, наверное, прорубал себе дорогу в джунглях Ливингстон. День был жаркий, и солёный пот стекал по щекам, носу и подбородку. Людей нигде не было, только где-то недалеко слышался опасный лай собак.

У меня не было граблей, поэтому я сгребала прошлогодние листья руками. Вдруг что-то больно впилось мне под ноготь. Это был шприц. Приглядевшись, я увидела, что соседний холмик без надгробия весь усыпан шприцами вперемежку с мусором. Мороз подрал у меня по коже. Значит, здесь пристанище наркоманов! Зароились всякие трусливые мысли, но я, как Тёма, спасающий Жучку из  колодца, сказала себе: «Не надо бояться! Только трусы боятся! А я, кажется, не трусиха...» и продолжала работать.

Когда холмик и оградка очистились от древес, я почистила оградку, крест и табличку наждаком, развела церезит и нанесла густой слой на табличку с двух сторон. Ура, дыра заделалась! Теперь быстренько вдавить фотографию в сырую штукатурку! Для надёжности я обмазала края фотографии раствором и оставила сделанное на просушку.


Что сказал бы Пушкин?

На другой день я снова была возле бабушки Лёли с банкой голубой краски и кистью. Это уже было лёгкое дело. Главное, что керамика с фотографией, фамилией и датами жизни крепко пристала к табличке. У торговок при входе на кладбище я купила небольшой венок, охапку ярких цветов из шёлка, и с ними голубенькое место упокоения бабушки Лёли стало даже каким-то весёлым, как ни странно это звучит. В следующий приезд я закажу ей памятник, обещаю!

 Я сфотографировала могилку и некоторое время с удовлетворением смотрела на свою работу. Что бы сказал о моих усилиях Пушкин, не жаловавший учёных дам?

Не дай мне бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шале
Иль с академиком в чепце!

Александр Сергеевич, а как насчёт дамы, махающей топором и лопатой во имя любви к отеческим гробам?  Подарите им тоже хоть маленькое четверостишие! Шучу, а в на душе неспокойно.  Если керамика отвалится или её разобьют наркоманы за то, что я разгребла их логово, то могила станет безымянной и в неё захоронят кого-то другого.

Я ещё приеду сюда

Надо было ещё помочь сильно постаревшей Гале купить слуховой аппарат. Адрес магазина был Торговая улица, 1. Я полдня походила по этому старому району Одессы, пока неожиданно не вышла к Приморскому бульвару где-то за Тёщиным мостом! Впрочем, я не жалею об этом: надо же хоть на восьмом десятке увидеть, где берут начало эти такие знакомые мне улицы: Торговая, Новосельская, Софиевская, Старопортофранковская...  Обратно я пошла уже бульваром, вспоминая наш с подружкой смешной «выход в свет» в 1949 году.

Через два дня, перед отъездом домой, я поехала на кладбище принимать работу от Николая. Над могилой дедушки уже стояло надгробие со светлой плитой, а с плиты на меня глядели дедушка и дядя.

При расчёте Николай замялся. В конце концов, он спросил: «Вы говорили с мадам обо мне? Если да, то мне надо с ней поделиться...» И он был глубоко удовлетворён, когда я заверила, что никому не говорила о нём. Пора было уезжать, я сделала, что сумела. Я приеду в следующем году, буду снова сражаться с дебрями, поставлю ещё один памятник и не дам траве забвенья заглушить память о тех, кому я обязана жизнью.

Продолжение следует.