Фордо. Дорога в никуда

23 Хордада 1404 г. (13 июня 2025 г.)

Прошло четыре часа с момента, как начались удары. Четыре часа, за которые наш мир перестал быть прежним.

Дорога из Исфахана была похожа на бегство из горящего театра, где зрители ещё не поняли, что занавес опустился окончательно, а актёры уже толкаются у аварийного выхода. Трасса на север была пустой и темной, как зрачок слепого. Только редкие встречные машины слепили фарами, выхватывая из темноты куски пустыни — серой, пыльной, равнодушной к нашим маленьким человеческим трагедиям. Ночь, казалось, можно было свернуть в трубочку и выкурить, как сигарету последней надежды.

Амирхан вёл машину молча, вцепившись в руль так, будто это был штурвал тонущего корабля. Dena Plus урчала, пожирая километры асфальта. В салоне пахло бензином, страхом и мятными леденцами, которые нервно сосала Зейнаб.

Она не спала. И даже не слушала своих корейских мальчиков. Она смотрела в окно, где темнота иногда разрывалась далёкими вспышками. Фейерверк в честь конца света.

— Куда мы едем? — её голос был тихим, ломким, как сухая ветка.
— К госпоже Йезди, — ответила мама, не оборачиваясь. Она сидела на переднем сиденье, прямая, как струна. — К маме Рустама.

Я поперхнулась воздухом.

— К маме Рустама? — переспросила я. — Серьёзно? К матери человека, которого… которого больше нет?
— Да, — мама говорила ровно, как будто читала инструкцию по технике безопасности. — После похорон мы сблизились. Она много раз приглашала нас в гости. Сказала, что её дом всегда открыт для друзей её сына.

Я посмотрела на затылок отца. Он даже не дрогнул. Идеальная выдержка. Или идеальная социопатия. Мы едем прятаться в дом женщины, чей сын был убит по приказу моего отца (или из-за его ревности, что одно и то же), и эту женщину утешала моя мать, которая была причиной всего этого. Санта-Барбара на фоне ядерного гриба. Если бы Бог существовал, он бы сейчас подавился попкорном.

Мы ехали сквозь ночь, и я думала о причинно-следственных связях. О том, как бабочка машет крыльями в Газе, а ураган сносит крышу в Исфахане.

Если бы палестинцы не начали «Наводнение Аль-Акса»… Если бы в то утро, 7 октября, они напали не на рейв-фестиваль, где обдолбанные хиппи танцевали под транс, а на какую-нибудь скучную, укреплённую воинскую часть. Да, они бы там все полегли. Их бы размазали танками «Меркава». Но они остались бы героями. Шахидами с автоматами в руках, а не мясниками с камерами GoPro.

И мир бы поохал, ООН выразила бы озабоченность, Израиль побомбил бы Газу пару недель для острастки — и всё. Бизнес эз южуал. Но нет. Им нужно было шоу. Им нужна была кровь в прямом эфире. И теперь, два года спустя, это эхо докатилось до нас. Эффект домино, где последней костяшкой была моя собственная голова.

Если бы не те парапланы над кибуцами, я бы сейчас спала в своей кровати и видела во сне Адиля. А не тряслась бы в машине по дороге в никуда, размышляя, превратится ли мой город в радиоактивное стекло до рассвета или после.

Блокпост возник из темноты внезапно, как шлагбаум на границе миров. Пара бетонных блоков, мешки с песком, тусклый свет прожектора, в котором плясала мошкара.

Отец притормозил. Опустил стекло. В салон ворвался запах пустыни — полынь и остывающий камень.

К машине подошёл солдат. Молодой, мой ровесник, может, чуть старше. Форма сидела на нём мешковато, но держался он с той спокойной уверенностью человека, у которого в руках заряженный автомат, а за спиной — вечность.

— Доброй ночи, — сказал он, заглядывая в салон. — Документы, пожалуйста.

Отец протянул удостоверение. Мама — своё, научное.

Солдат посветил фонариком. Луч скользнул по лицам. Задержался на мне. Я посмотрела ему в глаза. Они были тёмными, внимательными и удивительно спокойными для ночи, когда небо горит.

— Начальник безопасности муниципалитета и старший научный сотрудник ядерного центра, — прочитал он, возвращая документы. В его голосе не было подобострастия, только лёгкое удивление. — Необычное время для путешествий.
— Служебная необходимость, — коротко бросил отец.

Солдат кивнул, но я видела, что он не верит. Он видел двух испуганных девочек на заднем сиденье и багажник, забитый вещами.

— Куда направляетесь? — спросил он уже мягче. Не как часовой, а как человек.
— В деревню Абьяне, — ответил отец.
— К родственникам?
— Нет, — сказала мама. — К госпоже Нилуфар Йезди.

Лицо солдата просветлело.

— А, тётя Нилу. Хорошая женщина. У неё самые вкусные финики в округе. И чай с чабрецом.
— Да, — тихо ответила мама. — Я знаю.

Я смотрела на него. На бейджике было написано: «Захир Мешхеди, рядовой, в/ч 2103».

Он был совсем не похож на Адиля. Адиль был милым, стеснительным интеллигентом, который краснел, когда я брала его за руку. Адиль читал стихи и боялся смотреть мне в глаза.

Этот парень, Захир, смотрел прямо. Он был… настоящим. Пыльным, уставшим, с автоматом на плече, но в нём была какая-то первобытная надежность. Как у скалы.

Я поймала себя на мысли, что сравниваю их. И что Адиль в этом сравнении проигрывает. Девятнадцать лет — циничный возраст. Первая любовь кажется сладкой ватой, а хочется уже мяса. Или хотя бы кого-то, кто может прикрыть тебя от осколков. И я ненавидела себя за эту мысль. Но война делает из нас прагматиков. Или циников. Или просто выживающих.

— Проезжайте, — сказал Захир, отступая на шаг. — После поворота сразу увидите огни деревни. Хорошего отдыха.
— Мы не отдыхать, — вдруг сказала мама. Её голос был твёрдым. — Мы оставим детей и вернёмся в Исфахан.

Солдат посмотрел на неё долгим, нечитаемым взглядом.

— Иншалла, — сказал он. — Да хранит вас Бог на обратном пути.

Он поднял шлагбаум. Мы поехали дальше, в темноту. Я обернулась. Захир стоял в пятне света и смотрел нам вслед. Одинокая фигура на краю ойкумены.

— Странный он, — прошептала Зейнаб.
— Нормальный, — ответила я. — Единственный нормальный человек, которого я видела за эту ночь.

Мы поехали дальше. В ночь. В деревню. В никуда. Я смотрела в окно и думала: «Вот и всё. Мы стали беженцами. В своей собственной стране. И даже финики госпожи Йезди не сделают это слаще».

Показались огни деревни. Абьяне. Красная глина, узкие улочки, тишина. Убежище. Или ловушка.

Машина остановилась у старого дома с высоким забором.

— Приехали, — сказал отец, глуша мотор.

Тишина навалилась на нас, плотная и звонкая. Здесь не было слышно сирен. Здесь пахло только пылью и, слабо, розами.

Мама Рустама ждала нас. Круг замкнулся. Убийцы привезли своих детей к матери жертвы, чтобы она их спасла. Если это не сюжет для греческой трагедии, то я не знаю, что это. Хотя нет, знаю. Это просто жизнь в Иране.