Пандемия

  (Товарищу моему,сыну Кубанского казачества,хорунжему Яценко Владимиру Николаевичу,посвящаю.)          


      Этот период истории для нашего государства был характерен правовым беспределом, когда на улицах полиция хватала немощных старушек,  выламывала им руки, гонялась за ними, как за преступниками, и штрафовала их на пять тысяч рублей, за хождение без маски!  Кому надо было гоняться за полицейскими, что бы они сидели дома, мне не ведомо!? В это же время в США, за сидение дома, государство платило по тысяче долларов в месяц каждому жителю страны. Спец. пропуска на автомобили сразу стали предметом нелегальной торговли в родном государстве. Другими словами ограничение свободы перемещения за бугром компенсировали тысячью долларов в месяц ,а на Руси голодовкой и штрафами! Но мы, за нашу свободу и демократию, победим кого угодно!
       И вот уже мы узнаём всю правду о прививках, и кому всё это было нужно. Привился и мой товарищ по казачеству от этого недуга. Близкий и дорогой мне человек. В течении года, после прививки, мне пришлось наблюдать за тем, как он, то зеленел, то бледнел, постоянно чувствуя недомогание.  Возраст под семьдесят совсем не сказывался на нём, вёл он здоровый образ жизни. О личной же его жизни я узнавал из наших интересных бесед и о возрождении казачества и его истинной истории. Фотографии,которые он мне показывал в период репрессий против казачества,были из стариков и малых детей.Все,способные держать оружие,лежали по оврагам,или навсегда покинули Родину.Выбора не было,казак,значит расстрел!
       Наши судьбы во многом были схожи. Будучи человеком умным и мудрым, всегда удивлял меня проницательностью,  добрым советом. Потому, делясь неустройством личной жизни обоюдной, говоря  об этом негативе, мы часто смеялись, то ли над собой, то ли над судьбой. Выросшие дети и внуки не радовали, скорее наоборот и потому обоюдная поддержка была очень необходима. Быть в разводе на седьмом десятке лет, на чём настояла его жена, ни единого дня не проработавшая официально, было тяжело. Женщины станицы по этому поводу восхищались, насколько ему надо было её любить, что бы это было возможным! Я долго не решался его спросить об этом, но в этот год, последний в его жизни, я всё же спросил. Ответ не удивил. Он сказал, тогда бы он не смог  заходить домой, из-за величины рогов, если бы она еще уходила на работу! А рога у него, с его слов, и так росли, как у молодого марала. Периодически, в очередной раз, выгнанный из дома, он звонил мне, что опять живёт на даче, и я с удовольствием приезжал к нему, и мы обсуждали все вопросы возрождения и становления казачества, патриотического воспитания молодёжи, и социального устройства в государстве. А был я тогда казачьим Атаманом, а он Председателем Совета Стариков в казачьем обществе. А это самая уважаемая должность, ведь суть воспитания казаков в уважении к старшим.
       Такие вот задачи государственного уровня будоражили наши головы. но и результаты нашей работы находили отражение в практической деятельности, чаще вопреки желанию властей, но на пользу казачества. Государству не нужна параллельная власть казаков, как и казачество в целом!.
         Так продолжалось не один год. Решая проблемы казачества, ни  он,  не я, ни на шаг не могли продвинуться в улучшении личных жизней. Точно знаю, что жену он любил, это невозможно было не заметить и не понять. У меня же было аналогично. Самое смешное было тогда, когда при очередной попытке их наладить, на секунду допустив такую возможность, оба оказывались выгнанные своими женами в никуда, независимо от состояния здоровья, и времени года!!!  Благо было куда уйти, преклонить голову!
          Но этот год, последний в его жизни, стал откровением, как для него, так и для меня. Обоим шел седьмой десяток, но жизнерадостность и любовь к жизни была основой нашего бытия.
        В это утро он приехал в казачьей папахе, из скромности никогда не проходил далее порога. Всегда отказывался от моего предложения, что ни будь съесть. Лишь уходя, срывал уже поспевшую хурму для своей любимой, чему я всегда был несказанно рад, помогая ему рвать её с дерева. На тот день жизни его оставалось чуть более трёх месяцев, когда он мне сообщил о раке четвёртой степени, и тут же назначенной инвалидности первой группы. Химия терапия не принесла желаемого результата, но он не унывал, надеясь на какую - то ещё терапию. Но рассказы о том, что дома ему холодно, а жене жарко, даже при открытых окнах, меня потрясли. Его умирающий организм не справлялся со своими обязанностями, а жена ругала за то, что он мёрзнет и закрывает форточки. Так и вышло, что за месяц до смерти она и решила его выгнать из дома, что делала она не единожды. Ему пришлось пойти на хитрость и сказать ей, что она не имеет права это делать по закону, после консультации в полиции. Конечно же, в полиции он не был. Слышать это было страшно , и не хотелось в это верить. Но мои сомнения были опровергнуты категорично. Так что до весеннего тепла он оставался в доме с любимой им женщиной! Но беспокойство за него не покидало меня уже никогда.
       Узнав от меня о том, что я опять собираюсь ехать к жене, с попыткой примириться и сохранить семью, он с улыбкой спросил  меня о том, как  давно я последний раз плакал. Как всегда посмеялись друг над другом, и я уехал за очередной порцией обвинений и оскорблений. За день до смерти, он позвонил мне и сказал, что бы уезжал оттуда и ничего не оставлял там, машина там моя была в ремонте. Умирая, он  заботился обо мне.  На следующий день позвонила его жена, и я узнал, что его больше нет.
       Как жене своего друга я, звоню иногда ей. Что бы услышать её слова о том, как ей стало одиноко  и  больно от такой потери. Правда недостаточная сумма денег, выделенная казачьим обществом на похороны, была воспринята ею, как оскорбление его чести и достоинства родового казака. Мысль о том, что ему надо было умереть, что бы о нём она стала говорить хорошо, не покидала и не покидает  меня. Вдалеке от могилы стоящая дочь, так и не подошла проститься с ним. Сын, приезжавший с Америки за месяц до смерти, сказал о напрасно потраченных на дорогу деньгах, и уехал.
        Так и закончился земной путь моего товарища по казачеству, грустно, и, по человечески, несправедливо. Не ответил я сам себе на вопрос, что его убило, пандемия,  или та обстановка в семье, в которой легче умереть, чем выжить!? А может небеса сжалились, и освободили его от этого тяжкого бремени?