Тарахтелочка

Повесть для не самых маленьких

Это произошло в начале осени, в одном из самых прекрасных городов на Земле, где текут самые чистые реки и по ночам маленькие носики самых загадочных на свете существ, имя которым кошки, чуют запах самых вкусных на свете металлических ветров, доносящихся… с завода. Все кошки этого города знают, что называется этот завод «Северсталь». А город? Череповец. 

В одном из подвалов жили-были Он и Она. Он был обычным драным котом, «работавшим» в местном гастрономе на улице Ленина. А она… Все коты считали Малышку самой красивой кошкой Индустриального района, потому что у неё, чёрной кошки, были самые красивые на свете карие глазки, чёрная спинка, белая грудка и лапки в белых носочках.

Каждый кот был бы счастлив положить перед ней хвост украденной рыбы и легонько подтолкнуть его к Малышке лапкой, намекая на то, что можно будет неплохо поорать вдвоём под окнами четвёртого подъезда, где в тёмный-претёмный подвал вёл никем не забитый ход обветшавшего и развалившегося от времени окна.

Но коты в округе знали, что Малышка любит именно Драного кота из гастронома на улице Ленина, увальня и недотёпу по кличке Драник. И котята у неё появляются именно от него.

Малышка приносила котят каждые полгода. Их судьбы складывались абсолютно по-разному. Кого-то брали «в добрые руки». Кто-то погибал, не слушая маму и выбегая на шумную улицу, где быстро ездили машины, ходили туда и сюда ещё одни существа, неизвестно по какому праву живущие в городе Череповце. Назывались они люди. Некоторые из них были добрые. А некоторые — наоборот.

Добрые люди чаще всего назывались дети. Они брали котят Малышки в свои добрые руки и порой относили домой, где их ждали другие люди. Назывались они взрослые. Взрослые кричали добрым детям: «Зачем ты принёс сюда эту гадость?! А ну, убирай их отсюда вон!». И котята снова оказывались на улице, понуро плетясь в подвал под окнами четвёртого подъезда, где их ждала самая добрая на свете мама — Малышка, шептавшая им ночами:

— Не печалься. Ты вовсе не гадость. И ты ещё обязательно найдешь свои добрые руки, которые сделают тебя самой счастливой кошкой на свете.

И вот в начале сентября прошлого года Малышка грустно взглянула на Драного кота, вернувшегося с работы из магазина. Кот охранял магазин от мышей и крыс. Но он подружился с семейством крыс. И когда шёл на «облаву», нарочно громко мяукал.

- Мама! Дети! У Драника дежурный обход. Срочно прячемся, чтобы он мог сделать вид, что нас не заметил, - кричал Папа-Крыс. И его Крыса с крысятами прятались за трубы, пока грозное Драничье «М-а-а-у-у! Ма-а-а-а-ау!» — да-да, именно так, через протяжное «а» — не затихало вдали.

Когда у Драника было «ночное дежурство», папа Крыс, мама Крыса и крысята с разрешения старого кота ложились прямо на него и грелись, грелись, грелись… в Череповце суровые зимы с 30-градусными морозами. Крысы грели кота, а кот грел крыс. Звери так часто помогают друг другу.

За такую «работу» ему иногда бросали немного колбасы, просроченную сосиску или кусок плавленого сырка. Всё это Драный кот, любивший Малышку, тащил в подвал, по дороге, конечно, немного съедая сам, но кое-что перепадало и ей – самой красивой кошке на свете с грустными глазами и необычной формой мордочки. Бывали и премии. Иногда перед мордой кота открывали целую банку «оршанки» - специального корма для кошек и собак, который делали в далёком городе Орша.

Когда кот, вспотев и вымокнув, притаскивал такую «зарплату» в подвал, его круглые глупые глаза светились гордостью. А Малышкины —благодарностью. Она была настолько благодарна, что Драник кормит её, что, покончив с «оршанкой», они вдвоём пели лирическую кошачью песню:

«Полбанки оршанки, оршанки полбанки,
У нас с тобою было на двоих»

Да-да, домой Драник приносил только полбанки «оршанки», потому что когда он шёл к чёрному выходу из гастронома с «зарплатой», всегда слышал за своим хвостом чей-то голос:

- Вот так и уйдёшь? А как же мои дети?

Ну, конечно, это был папа Крыс, который смотрел на кота глазками-бусинками настолько жалостливо и просительно, что кот открывал оршанку и тут же со всех углов и щелей к нему мчались мышата. А Мама-Мышь влюблёнными глазами смотрела-смотрела на Драника, а потом не удержалась, подошла и поцеловала его в его маленький прохладный носик-пуговку.

***

В тот вечер Драный кот плёлся в подвал, чуя кошачьей душой перемены. В сентябре пряные ветра, несущиеся с завода «Северсталь», становились более холодными. И на душе было почему-то особенно паршиво. Но когда Малышка посмотрела на него грустными выразительными кошачьими глазами, он выронил украденную в гастрономе сосиску изо рта. И выдавил из себя….

— Опять?!

Она виновато переминалась с лапки на лапку, глядя в опутанный паутиной угол и стараясь не встречаться своими светящимися в темноте глазами с Драным котом. В темноте подвала сияли четыре испуганных кошачьих глаза. Два зелёных, Малышкиных. И два жёлтых – Драника. Не хватало красных. И тогда получился бы светофорчик. 

Драник молча подошёл к ней в плотную, затем поднёс мокрый холодный нос к её брюшку и втянул ноздрями воздух. Пахло молоком. Это значило, что скоро у Малышки будут… котята!

— Малышка, ты решила рожать… зимних котят? — изменившимся голосом выдавил он из себя.
— Обещаю. Это в последний раз, — мяукнула Малышка, словно невзначай бросив взгляд на сосиску, так и лежавшую на холодном полу подвала. 
— А в прошлый раз? — с дрожью и страхом в голосе спросил Драный кот. — Что ты говорила в прошлый раз? 
— Прошлый раз был предпоследним, Драник, — облизнувшись, сказала Малышка и мягко ткнула своего любимого кота макушкой под подбородок. Так делают кошки, когда они виноваты. И, видя, что Драник совсем не рад, тихо добавила. — Если ты больше не хочешь котят, я уйду рожать в Сточек… И ты меня больше никогда не увидишь.

Сточеком в городе называли 104-й район, когда-то называвшийся «Простоквашино». Драник знал, что там построили новые дома. Кошки-путешественницы, которые бывали в этом районе на отдыхе, говорили, что там, в 104-м, живут другие люди и треплют шёрстку вкусные ветра. Некоторые кошки уходили через мост, и никогда больше не возвращались. Может в Сточеке было настолько хорошо, что в Индустриальном районе, называвшимся в простонародье Помойкой, им больше было делать нечего?

Увы, были и другие кошки, которые опрометчиво шли не по обочине, а прямо по дороге, считая, что знак «40», висевший перед въездом на мост, позволит водителям своевременно увидеть кошек и затормозить. То ли водители не замечали знак 40 и ехали 80. То ли не все они любили кошек. Но некоторые хвостатые бедолаги так и оставались лежать на мосту, ведущем в «Сточек». 
 
«Не каждая птица долетит до середины Днепра!» — говаривала старая кошка, бабушка Драника. Она жила в Заречье. В Заречье Драник ходил в самом крайнем случае, когда у него что-то болело или в его кошачьей жизни возникали важные вопросы. Одним из таких вопросов неизменно была Малышка, рожавшая котят. В последний раз Драник был у бабушки в конце лета, и та сказала ему: «Не каждая кошка перейдёт Октябрьский мост». Поэтому сейчас он осоловело посмотрел на Малышку, которая повторила свой вопрос.

— Эй, ты уснул? Хочешь, я уйду рожать в «Сточек»?

Драник ткнулся носом в её холодный от ужаса нос, подтвердив этим, что без неё он не сможет прожить. И подтолкнул к ней лапкой сосиску поближе. Малышка была немногословной вологодской кошкой. Поэтому сразу же начала уплетать сосиску за обе мохнатые щёки. Ведь Драник тоже был голодный. И мог передумать. Это была не жадность, а просто кошачья жизнь. Она знала, что в животе у неё от 5 до 8 маленьких комочков, которым нужны силы для того, чтобы появиться на свет. И двойные силы, чтобы выжить в нём.

Пока Малышка ела, Драник думал о том, что придётся опять воровать. Один раз его поймали за этим делом на работе и плеснули кипятка. Было очень больно. И обидно. Драник понимал, что умирает. И он лёг ошпаренным боком на лёд, ожидая, что какой-нибудь «добрый» ребёнок добьёт его из рогатки. Но дети равнодушно шли мимо. Лишь одна девочка, присев на корточки перед ним, погладила его.

Потом лёд сделал своё дело. Стало легче. Вот только шерсть на правом боку начала вылезать. Было это незадолго до встречи с Малышкой. Она посмотрела на него, еле живого, выдохнула: «Драник…» и сразу полюбила. А потом тащила на себе в подвал, где Драник лежал, едва дыша, две недели, а Малышка водила к нему кошку-докторшу. У Кошки-докторши была белая шёрстка, как врачебный халатик, она 5 минут смотрела на стонавшего Драника, 5 минут умывалась, а потом торжественно произнесла диагноз:
- Или выживет, или подохнет.
Взяла из лап Малышки полпакета «Китикэта» в качестве гонорара и ушла.
Драник выжил.

Драник. До этого его не называли никак. Потому что обычно кошек называют хозяева, а не кошки. У Малышки, когда она была котёнком, тоже был хозяин, но когда-то он умер. И Малышка оказалась на улице. А Драник был хозяином сам себе. Пока не оказался в подвале, где жила Малышка. Она стала хозяйкой его души.
 
Ещё Драник думал, что она ни разу — никогда за 5 лет своей долгой жизни! — не рожала зимних котят. Их можно было сохранить только в подвале, у горячей трубы. И только, если будет много еды.

Подвал был опасным местом. Во-первых, сюда часто заглядывал Он — человек, от которого за километр несло мерзостью, забивавший осколками кирпича дырки в подвал, чтобы кошки не могли выйти и умирали от голода, если не найдётся кто-то добрый, кто разблокирует выход. Жил он, ненавидевший кошек всей душой, каждой частичкой своего прокуренного и пропитого тела, в этом же доме. И это был печальный факт, отказаться от которого было невозможно. Во-вторых, сюда время от времени приезжали люди, которые поливали подвал из специального брандспойта вонючим средством от блох.

Средство-то было от блох, но погибали от него маленькие котята. Так погибло четвёртое из девяти поколений малышей. И ещё. У подвала иногда появлялась грузовая машина. Машину вызывал Он. Из неё выходили люди со специальными сачками и пневматическими ружьями. И тогда начинался ад.

Из седьмого поколения котят Малышки удалось спасти только одного, серенького, раненного в левую лапку пулей калибра 4,5 мм. Малышка схватила его зубами за шкирку и опрометью понеслась туда, куда глядели глаза. Она чувствовала за собой топот ног и крики: «Не уйдёшь, дрянь!». Но чёрной тенью молодая тогда ещё кошка скользнула между передними и задними колёсами большой грузовой машины, ехавшей по улице Ленина.

Потом свернула на улицу Сталеваров, на проспект Строителей, промчалась, как вихрь, мимо музея, распугав не ждавших её так рано сизых голубей, повернула на Бабушкина, немного попетляла в 202-м районе, едва не сбила с ног молодую санитарку из Великого Устюга. Та как раз окончила смену во 2-й городской больнице, не поверила своим глазам, охнула и ляпнула:
— Чой-та?!

Малышка не услышала, но по звуку поняла, что санитарка поднимает с земли камень. Чувствуя, как дрожит в её зубах тельце Малыша, она метнулась на Парковую, добежала до того самого заколоченного подъезда, откуда никогда не выходили люди, развернулась, выпустила сына из рук, прижала уши и навскидку сделала в полной тишине свирепое: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-а-а-а-а-а-а!». 

Так делают все кошки в минуты крайней опасности, чтобы враг понял: они готовы на всё. Но за спиной у Малышки никого не было. Двор был пуст. Только здесь она поняла: «Догнать не смогли…». 

Люди, бежавшие за ней, больше всего на свете ненавидели кошачьи жизни, и больше всего на свете любили свои. Никто из них не стал нырять между колёсами грузовика. Никто не хотел поскользнуться на так и не посыпанной песком дороге и сломать ногу. И вот перед Малышкой трепетал от холода её самый любимый котёнок. Он стоял на трёх лапках, четвёртая была перебита пулей. Котёнок ещё не умел выражать свои мысли кошачьим языком с примесью забавного вологодско-кошачьего диалекта, только в папиных жёлтых глазках читалось:

«За что?»

Она лизнула его мордочку шершавым, как тёрочка, языком, и на беззвучном кошачьем языке прикосновений это значило:

«Это наша жизнь. Привыкай!»

…Отлова давно не было. Потому что с весны не было котят. Девятое поколение выросло. И Драник полагал, что у Малышки оно было последним. Ведь в 5 лет дворовые кошки перестают заниматься глупостями. Но вот сейчас, в сентябре, Малышка долго и внимательно смотрела на Драника, а затем ткнула своей макушкой в его подбородок. И Драник понял, в чём дело.

Стоял сентябрь. И если где-нибудь за тысячи километров, в Краснодаре, лето было в самом разгаре и кошки грели свои шкуры на крышах двухэтажных домов мохнатой эры, то Череповец – это вам не Краснодар. Он находится на севере. И здесь осенние северные ветра бросали из стороны в сторону могучее пламя на трубе сталелитейного цеха. Драник знал: с каждым днём будет холоднее. Обязательно будет. И Малышка тоже это прекрасно знала. Но Драник нервничал. А Малышка просто вылизывала пузо, лежа на трубе. И однажды, посмотрев на своего кота, восторженно сказала:

«У меня в животе кошки скребутся!» 

Новые кошки! Это чудо, даже если их нечем кормить. Кто-нибудь из них выживет. И кошачье племя будет на каждом углу, в каждом подвале, у каждого магазина. Это жизнь!

***

Они родились в декабре. Их было пятеро. И Малышка сразу же начала придумывать им имена. Раздался шорох. Малышка знала, что это может быть Он. Бежать с пятью котятами в зубах не смогла бы даже ей мама — легендарная могучая северная кошка из Вологды.

Малышка приняла решение поступить с Ним так, как однажды поступила её папа, кот по кличке Баюн из Великого Устюга. Живодёр в очередной раз спустился в подвал с палкой, чтобы перебить котят, братьев и сестёр тогда ещё совсем маленькой Малышки. 

Папа Малышки сделал короткий, самый отчаянный в своей жизни прыжок и вцепился в самую мерзкую для всех кошек на свете физиономию живодёра, который взвыл от боли и, залившись кровью, бросился бежать из подвала наверх. С тех пор Он носил шрам на левой щеке. И ненавидел кошек ещё больше.

Но нет — это был не Он, а Драник, который тащил в подвал сразу две здоровенных сардельки.

— Это зарплата? – спросила Малышка.
— Считай, премия, — глухо сказал Драник и положил еду перед ней, глядя, как пять комочков сосут маму.

Малышка больше ничего не спрашивала. Она поняла: Драник начал воровать больше, чтобы прокормить детей. Ситуация становилась опасной. Запах вкусных ветров «Северстали» сменился знакомым запахом кипятка и ошпаренной кошачьей шерсти.

Все малыши были обычными череповецкими кошками. И лишь одна была не похожа ни на Драника, ни на Малышку. Шёрстка у неё была ни чёрной, ни белой, а… шоколадной!

— Может быть, мы назовём её Шоколадкой? – спросила Малышка, глядя в удивлённые глаза Драника. Но Драник не любил сладкого и от имени, которое придумала Малышка, его чуть не стошнило.
— Вздор. У дворовых кошек нет имён. Имена дают хозяева, — ответил Драник, на радостях урвав половину сардельки.
— Но у тебя и у меня имена есть, — возразила ему Малышка.
— Мы сами себе хозяева. Поэтому у нас есть имена.

Ночью, когда температура опустилась до минус 25-ти, Малышка перетащила всех котят на трубу и накрыла их своим телом. Драник спал одним глазом, а вторым контролировал вход, зная, что Он может прийти и ночью, если пойдёт в магазин на углу Ленина и Ломоносова. Магазин назывался «Ночник». Кот думал о том, сможет ли повторить подвиг кота Баюна? И приходил к выводу, что умирать не хочется, но придётся. 

Но Он в эту ночь не пришёл. И все благополучно уснули после того, как мама придумала котятам имена. Самого маленького и дохленького последыша назвали Заморыш. Пушистая девочка стала Белочкой, несмотря на то, что Драник заявил, что кошку с таким именем обязательно засмеют. Упитанный малыш, кушавший лучше и чаще всех, стал Пузатиком. Абсолютно чёрного котёнка с мамиными зелёными глазами назвали Чернышом. Любимицу мамы и папы назвали было Шоколадкой, хотя Драник и был против.

- Шокола-а-адка… - недовольно протянул Драник. — Хм… Что это за имя для кошки? Кошки не должны носить сладкие имена! – пробормотал он с досадой и направился к выходу.
- Ты куда это? – насторожилась малышка.
- Гулять с друзьями! Имею я право отметить? – спросил кот.
И малышка сразу поняла, куда собрался Драник.

С друзьями, помойными котами, они часто залезали в круглосуточную аптеку на углу, чтобы, тихо обойдя вечно дремавшую аптекаршу, добраться до заветной полки с валерьянкой, опрокинуть пару флакончиков и нализаться. Валерьянка – напиток котов! Нализавшись с друзьями, Драник всегда возвращался в подвал навеселе и орал:

- Филатов! – это была фамилия подонка, который терроризировал кошек. – Филатов, подлый трус, выходи!

Вот и сейчас Драник вернулся, попытавшись сперва поухаживать за Малышкой, а потом, когда кошка не ответила на его пьяные ухаживания, героически поорать. Кто-кто, а Малышка знала, что нужно в таких ситуациях делать. Высвободив всего лишь одну лапу, она хорошенько съездила Дранику по усам, вернув с небес валерьяночного блаженства не просто на грешную землю, а в обжитый подвал.

И Драник мгновенно осознал всю несуразность своего поведения, повертелся-повертелся, и улёгся, обнимая лапой свою судьбу в белых носочках. Было очень тепло.

Среди ночи все проснулись от странного звука. Казалось, что работал маленький трактор.

— Тр-р-р-р-р-р… Тр-р-р-р-р-р-р… М-р-р-р-р-р

Малышка открыла глаза и осветила подвал зелёным светом своих кошачьих глаз. Рядом с ней удивлённо смотрели на выводок два жёлтых глаза Драника, который тоже не мог уснуть от не прекращавшегося звука: 

— Мр-р-р-р… Тр-р-р-р-р…. М-р-р-р-р!

Во сне тарахтел, не давая спать, один из кошачьих малышей. Это была самый шоколадный котёнок на свете.

— Какая же это Шоколадка? Это Тарахтелочка, — буркнул Драник и уснул. Малышка долго смотрела на кошечку, понимая, что родила котёнка, который бывает у каждой кошки только один раз.   

— Ладно… Назову тебя Тарахтелочкой, — сказала Малышка и вылизала свою любимицу с ног до головы шершавым розовым язычком, от чего шерсть совсем маленькой кошечки стала ещё ярче.   
 

Глава 2. Первый солнечный луч

Шли дни, недели. Котята немного подросли и окрепли. Наступило счастливое время. Плохого человека, воевавшего с кошками, забрали во вторую больницу с музыкальным диагнозом «Запой». Информация об этом быстро дошла по сарафанному кошачьему радио. И… кошкам было раздолье!

Даже здесь, в северных широтах, в конце зимы всё чаще и чаще солнце гладит лучами, пробивающимися через дымовую завесу завода, шёрстки самых главных жителей города. А люди-то всё ещё думают, что главные — это они. 

Никогда ещё Малышка и Драник не были так счастливы, как в эту последнюю зиму. Заморыш, Белочка, Пузатик, Черныш и Тарахтелочка росли, как на глазах, играли, резвились. К ним тянули ручки маленькие дети, которых быстро одергивали их мамы, увлекавшие их в детские сады. Детям не нужны были детские сады. Им нужны были кошки. Но мамаши об этом не думали, потому что им не нужны были ни кошки, ни дети. Они хотели не опоздать на работу. А дети и их добрые руки были так нужны кошкам. Взрослым, жившим в этом районе, кошки были абсолютно не нужны. Но кошки были нужны сами себе.

Однажды Драник получил на работе вместо зарплаты пинка. Это было очень больно и неожиданно. Драник стоял и беседовал с папой Крысом:
- Филатов сам убрался из дома в больницу! Ха! Это я выжил его!
Глаза папы Крыса округлились. Драник подумал, что от восторга. А на самом деле – от того, что за спиной старого кота стоял директор гастронома. Удар был очень болезненным. Драник подпрыгнул на метр и услышал злой человеческий голос:
- Нинка! Ты посмотри! Котяра крыс не жрёт.
 А когда Драник заметался, заметался от стены к стене, уворачиваясь от сапога пьяного грузчика, женский, вероятно, Нинкин голос добавил.
- Да он просто сытый! Я ж говорила: оршанки ему боле не давать!
Папа Крыс стоял, как вкопанный. Его парализовал страх. Грузчик взял тяжёлую банку с оршанкой и запулил в него. Крыс упал, сражённый страшным ударом. Банка весила где-то полкилограмма.

Драник, сообразив, наконец, где просвет, схватил зубами тельце папы Крыса, которого покидала жизнь, и ринулся напролом.
Вслед нёсся хохот. Смеялись, задорно смеялись, продавщица и грузчик.
- Вона, как его, котяру, учить надоть! – слышался прокуренный и пропитый голос.
Драник не останавливался пока не добежал до подвала. 

***
Он положил перед Малышкой папу Крыса. Он вздрагивал, еле дыша.
- Сделай что-нибудь, - задыхаясь выдохнул Драник.
Малышка понюхала Крыса.
Кошки каждой клеточкой чувствуют чужую боль.
- Чем? – тихо спросила малышка.
- Банкой «Оршанки», - ответил Драник.
Малышка осторожно, подушечкой левой лапы, убрав коготки, потрогала Крыса.
Он открыл глазки-бусинки и простонал:
- Больно.
Вокруг Малышки собирались котятки.
- Кто это, мама? – спросила Белочка.
- Это папа Крыс, - грустно сказала Малышка. – Он был свидетелем на нашей с папой кошачьей свадьбе.
- Почему он такой грязный? – озадаченно почесал задней лапкой подбородок Пузатик.
- Это кровь, - ответила Малышка. – Сначала она красная. А потом чёрная.
- Кто его так? – спросила Тарахтелочка.
- Это люди, милая.
- А за что? – спросил Черныш?
- Просто так. Мы убиваем, когда хотим есть. А люди – просто так.
- Мама, я есть хочу, - сказал ещё не очень хорошо стоящий на своих четырёх лапках Заморыш. – Можно я его съем?
Малышка встряхнулась, словно от самой этой мысли её стало плохо:
- Друзей едят только люди.
- Малышка… - отдышался, наконец, толстый Драник, ты же у меня волшебница. Неужели ты ничего не можешь для него сделать?
Глазки-бусинки умирающего Крыса умоляюще смотрели на Малышку.
- Кое-что можем, - ответила Малышка.
Кошка взяла и несколько раз провела своих шершавым язычком по его морде, по тельцу, в котором была сломана каждая косточка.
- Так полегче? – спросила она.
Крыс уже не мог говорить, просто закрыл и снова открыл глазки.
И вдруг глаза Малышки сверкнули особым жёлтым огнём. Она внимательно смотрела на Крыса и медленно сказала:
- Я… Малышка… Гроза мышей… королева кошек… дочь Баюна… могучей северной кошки из Вологды… отпуская тебя, папа Крыс, на Радугу, клянусь, что позабочусь о тебе и твоей семье.
Крыс благодарно вздохнул и тихонько умер.
- Земля промёрзла. Тебе будет трудно, - сказала Малышка Дранику.
Драник вздохнул.

***
На берегу Шексны дул холодный пронизывающий ветер. Малышка, как могла, укрывала своим телом котят, не захотевших остаться в подвале. Крыс мирно лежал на песке. А Драник остервенело копал землю. Подушечки его лапок были уже изорваны осколками битых бутылок, которыми щедро был усеян пляж ещё летом.
- Сколько ему было лет? – спросила Малышка.
- Два года, - ответил запыхавшийся Драник, не переставая копать.
- Мог бы ещё год-два жить, - сказала Малышка.
- Может я его, всё-таки, съём? – спросил вечно голодный Заморыш?
Малышка легонька ткнула его лапкой в нос, придвинула его поближе к груди, и он принялся сосать, ведя свою непримиримую борьбу за жизнь.
Ветер дул пронизывающий, холодный. И если бы сейчас была не зима, а осень, Драника обязательно бы накрывало с головой.
- Почему именно здесь? – спросила Малышка. – Можно было бы похоронить на пустыре.
- Он хотел посмотреть на речку. Так и не посмотрел. Пусть хоть сейчас, - отозвался Драник.
- Достаточно, - веско сказала Малышка.
И Драник, тут же перестав копать, свалился от усталости в достаточно глубокую яму.
А когда выбрался из неё, захромал к папе Крысу. Тот не дышал. Но на морде Крыса была улыбка. Он перестал бояться чужого сапога. Ему больше не нужно было уворачиваться от летящих в него банок и камней. Ему не страшны были детские рогатки и взрослая жестокость.
Драник взял папу Крыса в зубы и осторожно, словно всё ещё боясь сделать ему больно, поплёлся к яме.
— Мама… - оторвала от маминой груди свою мордочку Тарахтелочка. – А что «Большая Радуга» действительно существует?
— Никто не знает, милая, - сказала Малышка. – Но все верят.
— Зачем? – пытливо спросил Заморыш. И Малышка провела языком по не до конца открывшимся глазам своего котёнка.
— Жить, веря в то, что ты попадёшь на «Большую Радугу», а не в ящик для отходов, как-то проще…
Драник, тем не менее, опустил папу Крыса в яму.
Малышка потянулась, потянулась, подошла к Дранику, и вдвоём взрослые кошки в четыре лапы начали закапывать папу Крыса.
Котята смотрели на родителей.
- Почему мы его не съели? – спросил Заморыш.
- Глупый, он был друг, - ответила Тарахтелочка.
- Какое вкусное слово «друг», – сказал Заморыш.
Белочка плакала.
Пузатик спал.
Черныш посмотрел на Тарахтелочку:
- Я хочу на радугу.
- Не спеши, - сказала Тарахтелочка. – А то успеешь.

***
В самом дальнем углу склада, где жила семья крыса. Раздался шорох.
- Папа, папа! – радостно закричали крысята.
- Это не папа, - задрожала от ужаса мама Крыса, прикрывая собой крысят. И тут же выдохнула с облегчением. – Драник… как ты меня напугал. Где Крыс? Мы ждём его уже полночи. Дети не хотят ложиться спать без отца.
Драник открыл пасть, чтобы сказать правду, но упаковка с сыром упала на пол. Драник смутился, разорвал её зубами и, уклоняясь от прямого ответа, сказал:
- Налетайте, ребята. Это от папы.
В самом дальнем углу склада раздался жуткий писк радости: крысята набросились на сыр.
- Где Крыс? – глухо спросила мама Крыса.
Драник постарался скроить весёлую морду:
- Крыс? Я встретил  его… там… он… просил передать… что поехал отдыхать на море… А вернётся… привезёт… крабов… вам… замороженных… целую пачку… Ну, я пошёл?
Драник поджал хвост и поплёлся к выходу.
Мама Крыса пискнула:
- Стой.
И он остановился.
- Его больше нет? – спросила она.
Драник обернулся и посмотрел на неё глазами полными слёз.
- Нет. Его нет. Береги детей. Скоро начнётся.
Драник вышел, поджав хвост.
А к пачке пошехонского сыра в ту ночь мама Крыса так и не притронулась. Всё скушали крысята.

***
Он, самый мерзкий человек на свете, выписавшийся, наконец, из больницы, пил тёплое вонючее пиво со своим другом-грузчиком из гастронома, где работал Драник. Пришла проверка. В магазине обнаружилась недостача 120 килограммов колбасы и 10 килограмм сыра. Едва ли десятая доля всего этого была украдена Драником и съедена семьёй папы-крыса. Но грузчику очень хотелось списать всё на Драника.
— Коты совсем распоясались, — посетовал он Ему, смакуя тёплое вонючее пиво. — Колбасу тащат и тащат. 120 килограммов, гады, утащили!
— Коты?! – в его глазах появился недобрый огонёк. — Уж я-то знаю, как решить эту проблему.
Грузчик посмотрел на него лукаво:
— Спорим, не решишь? Этих котов у нас – как грязи. Вроде кошка в подвале опять окотилась.
— А на поллитру поспорим, что решу?
— Идёт! 
Они ударили по рукам. И самый мерзкий человек на свете, достав допотопный мобильный телефон, нашёл в списке контактов давно не набиравшийся номер с надписью «Отлов». 

***
Малышка и Драник, глядя на десятое, юбилейное, поколение своих котят, так радовались, что вдруг перестали бояться всего на свете. Драник всё больше времени проводил со своей семьёй. Так он, семилетний кот, чувствовал себя молодым. Шли дни. Драник стал больше воровать со склада, потому что теперь ему приходилось кормить не только своих малышей и Малышку, но и вдову Крыса и его крысят.  От счастья он совсем потерял бдительность. По гастроному вовсю шлялись подросшие крысята. А Драник, потирая ушибленный грузчиком бок, старался разогнать их по углам.

Но люди поняли, что Драник больше не ловит крыс. И расставили мышеловки.

Драник старался не думать о том, что всё это кончится плохо. Он что-то чувствовал кошачьим сердцем. Малышка, тем временем, учила котят всему, чему должны были научиться кошки до того, как им исполнится три месяца, и они станут почти самостоятельными животными.

Когда опасности не было, котята от души резвились у огромного забора, на котором неровными буквами наискосок чёрной краской были написаны какие-то слова. Тарахтелочку слова очень заинтересовали. Она долго вострила ушки, силясь понять, что это такое. И, наконец, решила спросить у папы.

— Па… — мяукнула она. — Что здесь написано?
— Спроси у мамы, - ответил Драник, который только-только подставил всё ещё болевший бок первым солнечным лучам проклюнувшейся весны.
— Мама, - ткнулась в подбородок Малышки Тарахтелочка. – Что здесь написано?
— Спроси у папы, - отмахнулась Малышка.
Тарахтелочка снова решила уточнить у отца.

Но вдруг увидела, что папа «кинул косяка на маму», отодвинул своей усатой мордашкой плохо державшуюся доску забора, взял сосиску, и скользнул через него. Даже если есть маленькое отверстие, дети, кошка всегда сумеет прижать ушки и просочиться через него, как струйка воды.

«А котёнок может сделать это ещё проще!» - смекнула Тарахтелочка, которой вдруг стало очень интересно, куда это засобирался папа-кот, пока мама-кошка вылизывала глазки Заморышу. Они никак не открывались. А Заморыш очень хотел делать две вещи – видеть этот мир и охотиться на друзей-мышей.


***
«Неожиданное знакомство»

Итак, Тарахтелочка пролезла через забор и увидела, как Драник побежал через улицу на красный свет. Кошки всегда игнорируют правила дорожного движения. Тарахтелочка дождалась зелёного. И перешла дорогу, ловкой увернувшись от хотевшего её погладить человеческого дитёныша.

- Убери руки от кошки! Может, она бешенная? – заорала на ребёнка женщина, которая шла рядом с ним.
- «Сама ты бешенная», - не сказала, но подумала Тарахтелочка. И в этот момент увидела, как папа-кот юркнул полез в подвал незнакомого ей дома.
«Очень интересно», - подумала Тарахтелочка. – «И зачем папе в этот подвал? Да ещё с сосиской».

Тарахтелочка не удержалась, подошла и заглянула. Лучше бы она этого не делала. В подвале была кошка и котята. Драник подошёл к этой кошке и… прижав уши, ткнулся лобиком в её подбородок, положил перед неё… сосиску! А кошка повалилась на спинку, как часто делают кошки, которые хотят, чтобы им почесали брюшко, и подставила Дранику свой животик. Котят было четверо. И это были… другие котята! Рыженькая, чёрный с беленьким и мальчик-трёхцветка. Тарахтелочка где-то слышала, что трёхцветные кошки приносят счастья. Но сейчас счастье не приходило, а, наоборот, уходило из их семьи.
Тарахтелочка вдохнула поглубже и как мяукнула в подвальную дыру:
- Это наша сосиска!

Драник испугался настолько, что завертелся на одном месте, готовый отражать угрозу, а другая кошка прижала уши и выгнула спинку, готовясь отражать атаку. Но быстро поняла, что отражать нечего.
- Как… как ты здесь оказалась? – задал нелепейший вопрос Драник.
- Так же, как и ты, папа. Перешла дорогу! – выпалила Тарахтелочка и увидела, как к ней идёт трёхцветный котёнок.
- Это мой папа! – пропищал он.
- Нет это мой папа! – Тарахтелочка спрыгнула к нему в подвал и стала нос-к-носу.
- Нась это папа, - сказали хором Рыженькая и Чёрный с беленьким. - И мы его любим.
Если бы Драник был человеком, он бы покраснел. Но он просто переминался с лапы на лапу и смотрел почему-то не на Тарахтелочку, а вниз.
Тарахтелочка посмотрела на кошку. Та была удивлена не меньше.
— Это что же такое? – наконец, пришла в себя явно ангорская кошка, оказавшаяся волею судьбы в подвале. – Ты опять ходил к Малышке?!
Тарахтелочка рассмотрела её в сумраке подвала и увидела чудо: у Ангорки был один жёлтый, а другой ярко-голубой глаз. Она смотрела на Тарахтелочку негодующе. Не дождавшись ответа от кота, продолжавшего на глазах превращаться в мышь, Ангорка зашипела так страшно, что Тарахтелочка опрометью выскочила из подвала и побежала к дому.

***

У папы есть другая семья! У папы другая кошка! У папы другие котята! Как это уложить в маленькой кошачьей голове, если ты появился на свет всего 2 месяца назад?

Она почувствовала, как за ней кто-то бежит и пищит. И остановилась посреди проезжей части. Это был Другой – так Тарахтелочка назвала трёхцветного котёнка Ангорки. Он держал в руках сосиску.
Котёнок положил её посреди проезжей части, аккурат на белую полоску зебры.
- Во-первых, когда во рту сосиска неудобно говорить. Во-вторых, тебе её просила передать мама. Она сказала… «Нам чужого не надо».
- Где папа? – спросила Тарахтелочка.
- Он скоро придёт. «Мама ему там морду когтями вычёсывает», - сказал Другой котёнок.
Тарахтелочка с готовностью взяла сосиску. В этот момент над ними проехал большой самосвал.
 - А ты красивая, - пискнул котёнок, который ничуть не испугался, и был младше Тарахтелочки примерно недельки на две. – Приходи ещё, поиграем.
И убежал, увернувшись от полицейской машины.
Сигналили машины, объезжавшие Тарахтелочку, но она была настолько поражена произошедшим, что не обращала на них внимания. И медленно побрела домой.




Да, в первую очередь нужно было научиться ловить мышей. И Тарахтелочка справлялась с этой задачей на ура. Однажды ночью, когда все спали на ещё горячей трубе, она услышала шорох и, осветив глазами-фонариками подвал, поняла, что видит маленького мышонка.

Никто даже не проснулся. А мышонку, перепутавшему подвал, где жили крысы, и попавшему в подвал, где жили кошки, показалось, что его догнал ветер. И вот уже они смотрели друг на друга. Маленькая двухмесячная мышка и маленькая двухмесячная кошка, осторожно прижавшая лапкой мелкого крыса.

В глаза-фонарики почти совершеннолетней кошки смотрели глазки-бусинки крохи, умиравшего от двух противоположных вещей – страха и любопытства.

— Привет, кроха! Сейчас я отнесу тебя маме. Она меня похвалит и даст мне кусочек сардельки, — то ли сказала, то ли подумала Тарахтелочка.
— А кто твоя мама? — поинтересовалась мышка-кроха.
— Её зовут Малышка. И она самая лучшая мама на свете!
— Малышка?! Гроза мышей, королева кошек, дочь Баюна и могучей северной кошки из Вологды?! — не поверил своим ушам тот, кто умирал сейчас от страха и желания попасть к мышам. 
— Тр-р-р-р-р…. Мр-р-р-р-р, — услышал он довольный ответ юной кошки.
— Но ведь твоя мама меня съест! — пискнул в ужасе самый несчастный и самый маленький на свете крыс.
— Ну, да… Так всегда бывает, — оторопела Тарахтелочка. — Разве когда-то было иначе?
— Но там, в соседнем подвале, сидит моя мама. И если меня съедят, она… она очень сильно расстроится!
— Сильно расстроится? — включила то, что у кошек вместо воображения, Тарахтелочка и немного опечалилась.
— Очень сильно! Очень сильно! – взмолился крысиный малыш.
— Что мне до того, что в соседнем подвали расстроится какая-то крыса? — искренне недоумевала Тарахтелочка.
— Это кто тут крыса?! — мгновенно раскалился до красна от негодования крысиный малыш. — Если что — я хомяк.
— Хомяк? — упавшим голосом сказала Тарахтелочка.
— Да, хомяк! И зовут меня Хомас.

Тарахтелочка убрала маленькие коготки, которые достаточно впивались в шкурку Хомаса. И мышонку, оказавшемуся хомячком, стало немножко  полегче. 

— Вот что, Хомас, — сказала, наконец, маленькая кошка. — За первую мышь мама обещала кусочек сардельки, а за первого хомячка… не обещала ничего.
— Тогда я пошёл?
— Иди, — Тарахтелочка убрала лапу. И проводила глазами-фонариками те глазки-бусинки, которые постоянно оглядывались на неё, словно боясь, что она передумает.
— Стой, - раздался позади голос маленькой кошки.
И Хомас, умирая от ужаса остановился.
— Ты не знаешь, что там написано на заборе? — вдруг спросила Тарахтелочка, которой не давали спать эти написанные наискосок чёрные буквы.
— Нет, - упавшим голосом ответил маленький хомяк. – Хомяки не умеют читать. Они должны уметь обходить кошек десятой дорогой.
— Тогда иди своей десятой дорогой, — ответила ему Тарахтелочка. 

Уже стоя в окне, в лучиках ярко луны, светившей в ту последнюю для обосновавшегося в подвале четвёртого подъезда семейства кошек, Хомас оглянулся и произнёс:

— Ну, погоди, маленькая кошка. Если ещё встретимся, уж я-то не забуду, отплачу тебе добром!

Тарахтелочка мяукнула ему на прощание, и Хомас скрылся в темноте. Маленькая кошка вдруг окинула взглядом маму, братьев и сестёр, подошла к ним и подумала, что её семья — две взрослых кошки и пять маленьких котят! — это по-настоящему прекрасно. Замурчав от этой приятной мысли, она  зарылась в самую гущу кошачьей братии и крепко-крепко уснула. Её последней в эту ночь мыслью было: 

— Все спят. И папа спит. А ведь мама сказала ему… сторожить.
 
Но будить папу, видевшего 10-й сон, не хотелось, и разбудили кошек людские крики.

— У окна стань, чтобы оттуда не рванули! А я постерегу у дверей.

Сердце вмиг проснувшейся Малышки рванулось отчаянием и болью. На весь подвал раздался её отчаянный вопль:
— Мя-я-я-я-я-я-я-у! — так кричат кошки, прощаясь с самым дорогим, что у них есть в жизни. А дороже всего у кошек свобода и потомство.

Всё случилось настолько быстро, что Драник не успел поступить так, как поступил когда-то папа Малышки, кот Баюн, спасая котят, рождённых могучей северной кошкой из Великого Устюга, дочерью которой была Малышка. Никому в рожу он не вцепился, потому что был слишком стар для этих дел, а во-вторых – был мертвецки пьян от вылаканной накануне валерьянки. 

На спящего Драника накинули сачок, и больно-пребольно пнули, чтобы не смел трепыхаться. Он успел увидеть полный укора взгляд своей возлюбленной, которая была ещё не в сачке.

— В окно! — что есть мочи закричала детям, метавшимся по подвалу из угла в угол. Среди них была Тарахтелочка.

Но бежать было некуда. Он, самый мерзкий человек на свете, постарался на славу, вызвав не одну, а сразу две бригады службы отлова. Поэтому у каждого окна стояло по живодёру, а у каждой такой нелюди в руках бывает по сачку.

Казалось, прошла вечность, а прошло всего лишь 7 секунд. Всё было кончено. Малышка, видевшая, как её любимые комочки трепыхаются в сачках. Она слышала отчаянный вой Драника, наконец-то, пришедшего в себя и пытавшегося разорвать сачок. Но от удара у него поубавилось во рту зубов, и в глазах было столько отчаяния, сколько бывает у котов, которые не смогли, не сумели отстоять свою кошку и драгоценных малышей-котят.

На Малышку наступали нелюди. Она дрожала от гнева, боли, отчаяния и шипела, шипела, шипела, всем своим видом показывая этим двуногим существам, что сдаваться она не собирается.

— Бешеная! — услышала она чьи-то слова. И даже порадовалась им. Бешеных живыми не берут. А значит, сейчас всё кончится. В неё выстрелили шприцем со специальной жидкостью. И последней мыслью перед тем, как сознание Малышки понеслось обратно, в детство, было яркое, как кровь, слово:

«Отловили»

Когда кошек грузили в фургон, из другого подвала их провожало взглядом  семейство кем-то выброшенных на мороз хомяков.

— Мама, мамочка! Куда они понесли кошечку, которая сегодня ночью меня отпустила, — проводил взглядом Тарахтелочку Хомас.
— Что же такое ты съел накануне, малыш? — сказала Мама-Хома, удивлённо посмотрев на своего ребёнка. — Если бы тебя схватила кошка, мы бы с тобой уже здесь не пищали.

А папа — Большой Толстый Хомяк — самодовольно усмехнулся и сказал:

— Ну и пёс с ними, с этими кошками. Забрали – нам спокойней будет. Малышка 3 года назад моего брата съела. В отлов? Туда им и дорога!
 
Маленький Хомас так не считал. И ему очень хотелось понять, где она, эта дорога, по которой катилась самая гадкая на свете машина с надписью «Фауна города». А вот что за надпись была на полуразрушенной стене Тарахтелочка в то хмурое утро так и не узнала, хотя, став на задние лапки, и увидела эту загадочную надпись через никогда не мытое окошко машины, которую в народе называют «живодёркой».

Самый мерзкий на свете человек самодовольно усмехался, стоя на пороге своего подъезда. Затем он пошёл в сторону «Гастронома». В подвале четвёртого подъезда не осталось ни одной кошачьей души.
 
Было тихо.

***

Их не убили сразу. Выловленные Малышка, Драник, Белочка, Черныш, Пузатик, Заморыш и Тарахтелочка, пришли в себя в тесной клетке. Было темно. И пахло ужасом, болью, страхом и… смертью. Малыши сразу же припали к Малышкиной груди, на которой было целых 8 сосочков, жадно начали лакать молоко. Драник молча сидел, повернувшись к ним спиной. Его два жёлтых глаза не могли смотреть в два зелёных глаза Малышки. Ему было неимоверно стыдно, что он, такой опытный старый кот, который делал всё, что мог для своей семьи, так проштрафился. Уж так проштрафился, что погубил и себя, и кошку, и котят.
- Должен быть выход. Должен обязательно быть выход, - дрожа от подкатывавшего от живота к кончикам усов смертного ужаса, лепетал Драник. – Должен был какой-то выход… И мы его найдём… Мы его найдём.
За Драником была семья. Молчание позади разрывало его сердце.

«Однажды это должно было случиться», - подумала Малышка вновь, пристально глядя на прижатые от горя и обиды ушки Драника. – «Люди очень жестоки. Ты ни в чём не виноват. Ты просто устал и хотел спать».

Старый кот не оборачивался, хотя и слышал её мысли. Дети жадно пили молоко, чмокая маленькими кошачьими ртами. И Малышка снова подумала громко-громко:

«Что бы с нами ни случилось дальше, я люблю тебя!»  — и эта мысль в голове чёрной кошки с белой грудкой, родившей Дранику 10 поколений таких разных и не похожих друг на друга котят, была настолько громкой, что…

Драник обернулся. Таких мыслей он не слышал от Малышки никогда. В них было то главное, для чего рождаются самые глупые коты на свете. А Драник, несомненно, родился для главного. Для того, чтобы на пороге своей неминуемой смерти, услышать эти самые главные слова от самой прекрасной кошки на свете.

От удовольствия и охватившей его нежности он открыл рот, где от ударов людей не осталось ни одного зуба, и задышал часто-часто, как собака, мысленно прося главное кошачье божество — Большую Кисю, Плывущую На Облаке С Изумрудным Наполнителем — дать ему возможность тихо умереть раньше, чем от укола или от удара дубиной умрут все они.

Мысль была малодушной. И Малышка собиралась было выговорить старому Коту за это. И вдруг раздался знакомый для Тарахтелочки шорох. Глазки-бусинки опять посмотрели в глаза-фонарики маленькой кошки.

— Крыса! — подумал Драник.
— Мышь! — подумала Малышка и глаза её загорелись. 
— Это Хомас, — поправила их Тарахтелочка. — Маленький хомяк из третьего подъезда.
— Не такой уж маленький, раз сумел сюда добраться! — с гордостью сказал грызун.
— Хомас! Как ты здесь? Неужели тебя… тоже? – с ужасом выдохнула Тарахтелочка.
— Пф-ф-ф! — зашипел от негодования хомяк. — Ну, конечно же, нет. Это была охота на кошек. Но только что я слышал, как сюда приходила одна добрая женщина, которая интересовалась котятами из отлова и хотела забрать…
— Добрая женщина?! — зелёные глаза Малышки воссияли радостью и надеждой. Пусть забирает пятерых! Я буду молиться за её здоровье Большой Кисе, Плывущей На Облаке С Изумрудным Наполнителем до конца своей жизни.
— Молиться осталось не так долго, — деловито сказал Хомас. — Завтра утром, ровно в 7, всех тех, кого не заберут, усыпят. И добрая женщина интересовалась только одним котёнком.
— Одним? — в ужасе выдохнули Белочка, Пузатик, Черныш, Заморыш и Тарахтелочка, у каждого из которых появлялся призрачный шанс на жизнь.
— И не просто котёнком, а породистым котёнком корниш-рэкса, - выдохнул спасённый этой ночью хомяк.
— Большая Кися, ты никогда не любила меня, — мрачно сказала Малышка. — Какая издёвка: мои дети, потомственные дворняги в 10-м поколении, никому не нужны…
— Одна нужна, - загадочно сказал Хомас, глядя в глаза-фонарики, и начал свой рассказ.

***
Оказалось, что раньше Хомас и его братья, сёстры, мама и папа жили в тёплом доме, из которого их выбросили, когда у детей пропал к ним интерес. Вместе с ними жила кошка шоколадного цвета. Она-то и была потомственным корниш-рэксом.

— Если тебя, Тарахтелочка, постричь, завить твою шёрстку и оттянуть тебе ушки, как следует, то ты вполне себе сойдёшь за корниш-рэкса.

Драник посмотрел на Белочку печальными-печальными глазами.

— Доченька… Кажется, ты мечтала стать кошачьим парикмахером?

***

Всю ночь в клетке кипела работа. Из Малышкиных остро оточенных когтей получились славные ножницы. Белочка стригла сестрёнку. Драник, у которого во рту ни осталось ни одного зуба, выдувал облетающую с Тарахтелочки шёрстку. Заморыш и Пузатик мяли коротко стриженные остатки, чтобы шёрстка выглядела кудрявой. А Черныш, что было силы, тянул Тарахтелочку за ушки так, что та еле-еле сдерживалась, чтобы не закричать. А из её глаз-фонариков лились слёзы. Это не были слёзы боли. Хотя Тарахтелочке и её братьям в этот первый мартовский день исполнялось всего три месяца, шоколадная кошечка прекрасно понимала, что завтра, ровно в 7 утра, она потеряет самое дороге, что есть у каждой кошки. Семью.

И её очень хотелось остаться вместе с ними. И принять всё, что уготовила им Большая Кися на своём облаке.

***
В шесть утра через прутья клетки на мир смотрела совершенно другая Тарахтелочка. Вот такая. Семья, работавшая всю ночь, постаралась на славу!
 

И ровно в 6.30 прозвучали слова:

— Я забираю этого корниш-рэкса! — и замок клетки щелкнул. Знали бы вы, как были счастливы её братики и сестричка — все-все! — Белочка, Черныш, Пузатик, Заморыш.
— Когда мы встретимся в следующий раз, - сказала на прощание Белочка. — Я сделаю тебе другую стрижку. И холодно не будет.
Тарахтелочка ткнулась ей макушкой в подбородок и сказала:
— Сестрёнка, я люблю тебя.
— Прости, если было больно, — мяукнул Черныш, тянувший её за ушки.
— Ты спас мне жизнь, братик, — ткнулась своим носом в его мокрый от слёз и волнения нос Тарахтелочка.
— До свиданья, Тарахтелочка! — кричали, весело борясь, Пузатик и Заморыш. — Ты идёшь в добрые руки! 

И Тарахтелочку, действительно, взяли в добрые руки.

Малышка видела, как уносили её единственное дитя, которому удалось спастись из чудовищной западни злых людей. И думала, что такая уж, верно, у её детей судьба. Из 9-го поколения удалось спастись только одному серенькому котёнку, подстреленному из пневматической винтовки мальчику, которому она так и не успела придумать имени, потому что он пропал в самый разгар весны, когда в Череповце облетают тополя.

А из 10-го… Шоколадке, а вернее Тарахтелочке, из которой кошачья семья успела сделать корниш-рэкса за одну ночь.

И сейчас Тарахтелочка смотрела в жёлтые глаза Драника с невыразимой любовью. Она видела, что живодёр уже приближается к нему со своим острым шприцем. И смотрела так, чтобы Драник не успел обернуться. Её оставшиеся дети не понимали, что произойдёт через минуту.

На часах было 6.59. И Малышка успела ткнуться макушкой в подбородок кота, которого она любила больше всего на свете. 

Конец первой части


Часть 2.

Тарахтелочка и девять жизней. Минус одна и… ещё одна

Тарахтелочка не запомнила пути назад. Она уснула в машине на руках у забравшей её из отлова женщины. Ей снилось, что мама, папа, братики и сестричка идут по большой сияющей радуге. А когда она проснулась, всё произошедшее наяву показалось ей страшным-престрашным сном. Смеркалось. Было тепло. И она вдруг подумала, что проснулась среди мамы, папы, братиков и сестрички-Белочки в родном уютном подвале. Но это был не подвал. А что это было – Тарахтелочка ещё не знала, потому что в квартирах никогда не была.

Шёрстка, которую стригли, делая причёску «под Корниша» всё ещё побаливала. Она хранила следы острых маминых когтей и сестрёнки-Белочки. Болели ушки, которые оттягивали два братца — Пузатик и Мурз. Значит, всё случившееся… было правдой.

Маленькое сердечко Тарахтелочки взорвалось ослепительно острой болью. Она вдруг поняла, что осталась на свете совершенно одна. Без мамы, без папы, без братиков и сестрички. Глаза вдруг стали влажными. По шоколадной шёрстке на мордочке полились слёзы. О таких минутах говорят: «На душе скребутся кошки». Но как дорого бы она дала, если бы её семья из четвёртого подвала дома номер 141 на улице Ленина в самом прекрасном городе на свете, имя которому Череповец, снова была с нею и скреблась у неё на душе. 

Но не было никого. И тот звук, который издавала эта самая маленькая на свете кошка, сейчас напоминал рыдания:

- Тр-р-р-р-р…  Мр-р-р-р-р…. Тр-р-р-р-р…

От этого звука в комнате кто-то проснулся и сел на кровати.

— Мама! — голос принадлежал девочке.

В комнату тут же вошла женщина, которую Тарахтелочка видела в отлове.
И вспыхнул яркий свет. 

— Ты испугалась, моя милая? — спросила она у девочки.
— Там, там! — девочка показывала пальцем в сторону маленькой кошечки.

В это время глаза Тарахтелочки привыкли к ослепительно яркому свету, лившемуся из огромной люстры наверху. И кошка увидела свою новую жизнь. Она лежала на мягком удобном коврике, в который, при желании, можно было зарыться коготками (и Тарахтелочка решила это сделать сразу, пока коврик у неё не отняли, начав мять свою подстилку попеременно лапками и мурчать-тарахтеть, как это умеют и любят делать кошки).

А рядом… стояли две миски – одна с молоком, а вторая — со вкусно пахнувшими квадратиками. О таких изысках рассказывал папа, который не всегда был уличным котом, а когда-то жил в квартире. Это было настоящее молоко и настоящий сухой корм с запахом дивной рыбы.

Но ни к молоку, ни к корму Тарахтелочке почему-то не хотелось притрагиваться. А чуть поодаль был… настоящий лоток! Папа рассказывал, что те, кого берут в «добрые руки», проводят все свои девять кошачьих жизней в тёплых комнатах, на тёплых лотках, и хозяева позволяют им спать у них в кроватях. Кто в ногах, а кто и в изголовье. Мама никогда не верила этим россказням папы и полагала, что выброшенный когда-то на улицу папа привирает, чтобы Малышка знала: она родила 10 поколений котят не с простым котом.

— Деточка, не бойся, — услышала кошка голос женщины, и сразу же поняла, что она говорит, потому что кошки понимают абсолютно всё, просто иногда делают вид, что ничего не понимают. — Это котёнок. Маленький котёнок. Ты же так хотела, чтобы он у нас появился? Помнишь?
— Папа разрешил?! – глаза девочки светились счастьем.
— Папа… — замялась женщина. — Опять уехал в срочную командировку. А когда он вернётся, я с ним обязательно поговорю.
— Мамочка, я такая счастливая. Это же настоящий корниш! – девочка попыталась броситься матери на грудь, и тут… лицо её исказилось гримасой боли, смешанной с невыразимой усталостью.

Тарахтелочка поняла, что девочка… больна. Она знала, что такое болезнь. Ведь Заморыш мог бы не прожить своей короткой жизни, потому что родился последышем – совсем слабеньким котёночком, спавшим между папой и мамой на самом тёплом уголке батареи в подвале.

— Лежи, лежи, солнышко! — произнесла мама.

Затем женщина бережно взяла Тарахтелочку. И посадила её девочке на живот. Маленькая девочка и маленькая кошка с глазами-фонариками смотрели одна на другую. И боялись друг друга. Девочка осторожно поднесла к кошечке руку. И Тарахтелочка решила попробовать малышку на вкус, высунула свой шершавый язычок, провела по её ладошке.

— Мама, какое чудо! – счастливым смехом зашёлся ребёнок.

А Тарахтелочка укрепилась в своей кошачьей мысли о том, что эта девочка больна, потому что пахло от её руки, как из аптеки на улице Бардина, куда, как говорила мама, ходили больные люди. Ведь здоровые люди ходят в гастроном. Попахивало аптекой на Бардина и от папы, когда он ходил пить со своими друзьями валерьянку.

В этот вечер Маша, так звали больную девочку, засыпала счастливой. А среди ночи лежавшая рядом с ней Тарахтелочка вдруг почувствовала, как по её телу пробежала судорога, и температура Маши медленно поползла вверх.
 
Тарахтелочка встрепенулась и включила то, что обычно включают кошки, когда чувствуют, что нам плохо. Это было «Тр-р-р-р-р!» и успокаивающее «Мр-р-р-р-р…». Девочка открыла воспалённые глаза и в бреду прошептала:

— Я так боюсь умереть и не успеть придумать тебе имени…    

Она провела ладонью между оттянутых ушек Тарахтелочки и задумчиво сказала:

— Как же тебя назвать?
— Во-первых, — вдруг сказала Тарахтелочка. — Меня никак называть не надо. Меня зовут Тарах… — Она чуть было не проговорилась! Глупо, невероятно глупо было называть своё настоящее имя, потому что этой семье была нужна породистая, а не дворовая кошка. А породистую кошку никто и не подумает назвать Тарахтелочкой. — Меня зовут… Саманта Тан-Даш, я корниш-рэкс в десятом колене. Во-вторых, с чего ты взяла, что ты скоро умрёшь?
Маша слабо улыбнулась:
— У меня бред. Мне кажется, что ты говоришь. Я подслушала разговор мамы и доктора. Доктор сказал, что я без-на-дёж-на.
Тарахтелочка внимательно смотрела в Машины глаза, а затем сосредоточено умылась лапкой. Она всегда так делала, когда ей нужно было подумать.
— У тебя есть братья и сёстры? — спросила Тарахтелочка.
— Нет. И мама очень жалеет, что меня родила. Она хотела, чтобы у нее родился здоровый ребёнок. А вместо него родилась я. Но я знаю, что скоро умру, и мама, наконец, перестанет плакать.
— А папа? – живо спросила Тарахтелочка.
— Папа перестанет пить. Когда он пьёт, мама не хочет меня расстраивать, отправляет его в больницу на улицу Металлургов, а мне говорит, что у него важная командировка. Папа не любит животных. Я давно просила кошку. Но мне не разрешили держать даже хомяков. Выбросили на улицу. А если мне разрешили кошку, это значит… - девочка осеклась.
— Что? Что это может значить? — живо спросила Тарахтелочка.
— Это значит, милая Сэмми, что я скоро умру, а тебя выбросят на улицу.
— Там холодно, — рассудительно сказала Тарахтелочка. — А у меня нету шерсти. Я ведь теперь… корниш, - маленькая кошка спохватилась. — То есть, я, конечно, всегда была корнишем. Кстати, а почему тебе захотелось именно корниш-рэкса?
Маша слабо улыбнулась:
— Видишь ли, Сэмми. Корниши живут по 20 лет. Это кошки-долгожители. Когда доктор сказал, что я без-на-дёж-на, мне захотелось, чтобы рядом был хоть кто-то, кто проживёт долго. — Прости, если я тебя разочаровала, — тихо сказала Маша. — Ты ведь хотела жить долго явно не на улице. Кажется, у меня растёт температура. 
— Вот что! — категорично сказала Тарахтелочка. — Моя мама говорила мне, что у нас, кошек, девять жизней. Если хочешь, я дам тебе одну.
— Правда?! – глаза девочки загорелись радостью. — И я умру не сегодня?
— И не завтра, и не через год. Домашние кошки живут долго. А дворовые – как повезёт. Лежи тихо!
Маша откинулась на подушку, её карие глаза сияли лихорадочным блеском. А Тарахтелочка легла её на грудь, и… началось настоящее таинство. Включив на полную громкость «Тр-р-р-р-р-р!» и «Мр-р-р-р-р-р-р!», Тарахтелочка впилась маленькими остренькими зубками в мочку её уха.
— Больно… - застонала Маша.
— Терпи, - не выпуская её мочки уха из пасти, сказала маленькая кошка.   
И Маша терпела, хотя и боялась закричать, потому что в её грудь впивались маленькие коготки, а в мочку уха маленькие кошачьи зубки. Как Тарахтелочка делилась с Машей девятой жизнью?
Кошка этого не знала.
А Маша не знала и подавно. 
Отдав 9-ю жизнь, котёнок уснул сразу на три дня, а Машина мама… упала в обморок, когда вошла в комнату на следующее утро и увидела, как прикованная к постели дочка сидит в комнате на верёвочных качелях и, задорно смеясь, раскачивается до потолка.
Тарахтелочка спала. Кошки вообще проводят во сне до 85% своей жизни. А кошки, которые делятся с нами жизнями, проводят во сне ещё больше. Устают. Она не слышала, как пришёл доктор Махоркин и говорил, что успокаивать себя рано, что нужно сдать анализы.
Не услышала она и, как на следующий день, доктор Махоркин пришёл с анализами и, воздевая руки до потолка, кричал:
- Это чудо! Чудо! Лейкоциты в норме! Вы видите? Они в норме! – Тарахтелочка не знала, кто такие лейкоциты. Она спала.
На третий день Маша и Тарахтелочка подружились настолько, что начали вместе мечтать. Девочка слышала мечты кошки, а кошка слышала мечты девочки. Ни та, ни другая никогда не были за пределами Череповца. А ведь Маша так мечтала о путешествиях.
— Папа подарил мне глобус на Новый год и обещал, когда я выздоровею, показать мне весь мир. 
— Показать мр-р-р-р?! – очень удивилась Тарахтелочка. — Но ведь я тоже могу тебе его показать! Смотри! М-р-р-р… м-р-р-р…
— Да не «мур», а «мир». Когда папа дарил мне глобус и обещал показать мир, мама сильно-сильно плакала. Сэмми, ты хочешь увидеть мир?
— Пожалуй, нет! — Сэмми умыла лапкой свои коротенькие усики. — Я хотела бы снова увидеть свою маму, папу, братиков и сестричку.
— Мама сказала, что они в раю.
— А где это – рай? И что это такое? 
— Наверное, место, где никто не обижает кошек. Смотри! — Маша взяла в руки смартфон. — В Самарской области есть село Кошки.
— Так и называется? – присела на свой лысый хвостик Тарахтелочка.
— И там же есть Кошкинский район. В Польше есть город Кошалин. В Словакии один из населённых пунктов называется Кошице. Есть Кот д Ивуар, — вертела Маша глобусом. А ещё есть Никосия!
— А что-нибудь поближе? — робко спросила Тарахтелочка.
— В Москве есть Котельническая набережная. А ещё район Новокосино! Уж там-то косям… вернее — кошкам — точно будет хорошо! Но ты, дорогая моя Тарахтелочка, ведь навсегда останешься со мной?
— Навсегда – это сколько? — не поняла Тарахтелочка.
— Навсегда – это значит «на все года» и даже потом! — глаза Маши светились лучиками счастья.
— А если я… захочу уйти? — между пунцовыми ушками у Тарахтелочки роились самые тревожные мысли.
— То я тебя никуда не отпущу, — радостно воскликнула Маша, захлопав в ладоши. 
Таких слов от девочки кошка не ожидала.
— Ведь я же отдала тебе свою девятую жизнь?
— Чуть не забыла сказать тебе спасибо! Теперь ты проживёшь её со мной! — Маша подхватила кошку на руки и кружила её по комнате.
— Но я-то хочу прожить её с мамой, папой, сестричкой и братьями! — вдруг так ярко, так чётко подумала Тарахтелочка, что Маша едва не уронила её на пол.
— Знаешь… - сказала девочка. — Мама говорила, что их… Что никого из них… Что их больше нет… 
Страшная догадка ослепила простую череповецкую зверушку.
— Нет? Где же мне их теперь искать? Куда они пошли? Может, в «Сточек»?
У девочки не хватило мужества рассказать маленькому «корнишу» правду теми словами, которыми рассказала ей мама.
Тоненькая пружинка, натянутая между левым и правым ухом внутри маленькой кошачьей головы, со звоном лопнула.
Тарахтелочка не могла даже подумать, что у кого-то поднимется рука оборвать шесть кошачьих жизней. Что с ними стало? Куда отнесли ещё тёплые, пахнущие кошачьим молоком тела мамы и так недавно появившихся на свет котят? 
В глазках-фонариках было столько горя, что Большая Кися, Плывущая На Облаке С Изумрудным Наполнителем, коснулась маленького кошачьего сердечка своей мохнатой лапой, и Тарахтелочка провалилась в глубокий-глубокий сон, где опять были мама и папа, братья и маленькая сестрёнка, спасшая её жизнь. А ещё Никосия. А ещё Новокосино. В голове звучало звонкое:
«Папа обещал, что когда я выздоровею, он покажет мне весь мир!»
И ещё жалобные крики братиков и сестёр, которых — Тарахтелочка знала! — до последнего укрывали своими мохнатыми телами мама и папа.
Тарахтелочка проснулась от необъяснимого ощущения опасности. Кошки и совсем маленькие дети до 3-х лет всегда знают, когда приходит беда. Но никому не могут об этом сказать. Маше было уже 10 лет. И ничего кроме радости от выздоровления, она не чувствовала.
— Что с тобой, милая? — изумлённо спросила она.
— Мне страшно! Страшно! Страшно! – металась по комнате кошка. — Я чувствую его запах! Он идёт сюда! Он ИДЁТ СЮДА!
— Сэмми, любимая, я никому тебя не дам в обиду! А если сюда попытается ворваться кто-то чужой, то придёт мой папа и защитит нас!
Раздался резкий стук в дверь и послышался пьяный крик:
«Открывай!»
Маленькая кошка узнала бы этот голос из тысячи. Это был Самый Мерзкий Человек На Свете, виновный в гибели семьи Тарахтелочки. Почувствовав его запах, Тарахтелочка заметалась по комнате:
 
— Это он! Он идёт! Это он! Маша, не пускай его!
— Ты что?! Это же папа! Папа! — кричала от радости Маша.

Судьба ещё никогда не была так жестока с маленькой кошкой.

На пороге комнаты показался Он. И, как только Он увидел кошку, глаза его налились кровью.

— Откуда… взялась… эта дрянь… — выдохнул он со злобой и ненавистью, глядя на прижавшуюся к батарее у окна Тарахтелочку.
И робкое: «Я тебе всё объясню» слилось в отчаянный крик Маши: «Па-па-а-а-а! Не надо-о-о-о!!!».

А через секунду распахнулось окно и морозный мартовский воздух, который перед падением с четвёртого этажа успела вдохнуть маленькими ноздрями Тарахтелочка (она же Саманта Тан-Даш), показался ей таким вкусным, пряным и полным надежды.

Так закончилась 8-я жизнь Тарахтелочки.


Часть 3. Жизнь № 7. В норке у хомяков. 

Если бы хомяков включали в книгу рекордов Гиннесса, то папа Хом был бы рекордсменом. Никто не верил, что хомяк может быть таких размеров. Все, кому посчастливилось видеть его, говорили: «Это какая-то шиншилла!».

Хом жил четвёртый год, хотя хомяки, как и любовь, живут всего три года. Хомочке, маме Хомаса, того самого хомяка, с которым однажды пересеклись пути-дорожки Тарахтелочки, было всего 2 годика. За сравнительно коротенькую хомячиную жизнь она родила ему 416 хомячат.

В момент, когда оборвалась 8-я жизнь Тарахтелочки, они доедали запасы кошачьего корма, который остался в подвале подъезда № 4 после того, как туда нагрянул отлов.

Вы думаете, хомяки не любят кошачий корм? Хомяки любят всё.

— От нее нужно поскорее избавиться! – отчаянно выпалила Хомочка, глядя на то, как малышата-хомячки переваливаются через не подававшую признаков жизни молодую кошечку.

— Она спасла Хомаса! – возмутился такому жестокосердию папа Хом, который был жуткой добрягой. — Неужели мы должны отправить её на холод?
— Но… если сюда нагрянет отлов, - лапки Хомочки дрожали от страха. — Подумай про наших малышей, старый щекастый дуралей!
— Куда же она пойдет? – вытаращил на родителей глазки-бусинки Хомас. И взрослым хомякам стало неловко, потому что их добрый малыш расстроился, не поверив своим маленьким ушкам, что родители хотят выставить на улицу бедную умирающую кошку.
Что-то нужно было говорить. Папа Хом смотрел на грязный пол, словно увидел там что-то необычайно интересное. Тогда Хомочка уперла лапки в боки и запричитала.
— Хомас, ты еще маленький и не понимаешь… Самый Плохой Человек На Свете ненавидит кошек, но не хомяков. Если она уйдет отсюда, мы можем уцелеть. 
— Я все понимаю! — отчаянно завопил Хомас. — И, если вы хотите, чтобы она ушла, я уйду вместе с ней.
— Не надо, Хомас… - вдруг тихо прошептала Тарахтелочка. И все увидели, что она открыла своим глазки-пуговки. — Я уйду одна.
Она встала на трясущиеся от удара о землю лапки (а кошки, как известно, всегда приземляются на 4 лапы) и побрела к выходу. 
Хомас смотрел на родителей глазами, полными боли и отчаяния. И папа Хом, большой подкаблучник Хомочки, вдруг сказал:
— Ну, хватит! Хоть Драник и воровал у нас сыр, а Малышка охотилась на моего брата, мир его хвостатой душе, этот кошачий ребенок спас моего хомячиного ребенка. И умереть ему от холода и голода я не дам!
Хомячата одобрительно запищали, а малютка-альбинос положила перед Тарахтелочкой крохотный кусочек сыра, который та с благодарностью приняла.
— Вот что, маленькая кошка, — папа Хом заложил лапки за спину и шагал перед Тарахтелочкой взад-вперед, а она устало и обиженно следила за ним глазками, подавляя в себе инстинкты хищника. — Кошкам объявили войну. А детям на войне не место. Тебе нужно уезжать!
— Куда же я поеду и на чем?
— В дальние края! – выпалил папа Хом, который никогда не покидал своего квартала, но знал, что где-то существуют дальние края, куда можно уехать. — Ровно в полночь, по четвергам, от магазина уезжает грузовик. У тебя хватит сил забраться в кузов, пока грузчики снуют туда-сюда?
— Я постараюсь… —  сказала Тарахтелочка. — Но я не хочу в дальние края. Я хочу к маме.
Хом и Хомочка переглянулись. А затем уже немолодой хомяк произнес:
— Твоя мама сейчас в тех дальних краях, куда уехать невозможно, но пройдет время, и ты встретишься с ней. 
***
Маленькие кошачьи ноздри втягивали морозный ночной воздух. Дурманяще фырчала выхлопная труба грузовика.
— Глупости… - вздохнула Тарахтелочка. — Тут так высоко… Я не смогу запрыгнуть в кузов.
Хомас печально взглянул на водителя грузовика, который весело трепался с двумя грузчиками. Кузов был полон ящиками с чем-то белым, но что такое ряженка Тарахтелочка, конечно же, не знала. Драник ее никогда не воровал для жены и детей в магазине.
— Я уже все это видел. Сейчас он докурит, бросит окурок мимо урны и захлопнет дверь. У тебя осталось несколько секунд.
— У меня дрожат лапы. У меня не получится… Здесь метра полтора, не меньше, — в ужасе шептала Тарахтелочка. 
— Я помогу тебе, — по-взрослому сказал Хомас.
— Ты? Ты всего лишь маленький… — хотела было возразить стукнутая о планету кошка, но не успела.
Хомячок — что есть силы! — вцепился в её тонкий остриженный налысо хвост.
От неожиданной боли Тарахтелочка подпрыгнула на 2 метра, оказавшись в кузове среди множества картонных пакетов с ряженкой.
И в следующее мгновения захлопнулась дверь. Оставалось потихоньку прогрызть один из пакетов, сделав вид, что он прохудился, вдоволь напиться неведомой вологодской ряженки и подумать о главном. А что такое главное?
Иногда для того, чтобы ты где-то оказался, нужно чтобы тебя побольнее укусил друг!

***
Фыр-р-р-р! Х-р-р-р-р! Мр-р-р-р-р! Здравствуй, морозное утро. Здравствуй, большая машина, едущая в дивные и дальние края. Здравствуй, дремлющий за рулём водитель. Здравствуй, маленькая кошка, мордочка которой вымазана в ряженке.
Вдоволь налакавшись напитка, отдалённо напоминавшего молоко Малышки, Тарахтелочка слышала, как машина едет по кочкам, подпрыгивая на них до небес, затем по ровной дороге, потом опять по кочкам, а потом ее движение становилось все медленнее и медленнее. Наступало утро. И это было утро огромного, как большой муравейник у помойки, города, который знающие хомяки называли Сыркино, местные кошки Муркино. Ну, а люди называли этот город почему-то на лягушачий манер — Москва. Ква-ква!
Тарахтелочка никогда не ездила так долго. Её укачало. Груз выпитой ряженки гнал её к лотку. Но не было лотка. И Тарахтелочка начала делать то, что делают все кошки, когда просят, чтобы их выпустили на свободу. Отчаянно царапать коготками дверь. Но водитель её не слышал.
Тарахтелочка забилась в угол, чтобы сделать своё чёрное дело. Лицо её, как обычно у кошек, приобрело философское выражение лица. И вдруг! Она поняла, что не одна в фургоне. В углу под потолком на неё, не мигая, смотрели два маленьких глаза-лампочки.   
— Кто здесь? – пролепетала маленькая кошка.
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! – раздался в ответ шелест парусиновых крыльев.
Тарахтелочке стало не по себе. Она сделала так, как делали мама и папа в минуты опасности. Прижала уши, напряглась и всем своим видом демонстрировала, что готова к атаке.
— Ш-ш-што ты хочешь делать, крыса? – шелестело существо. И Тарахтелочка не решилась сказать, что от испуга успела сделать все, что хотела и чего не хотела.
— Я не крыса…
— Может быть, ты белка? – кошке показалось, что голос и взгляд стал ещё более зловещим и настороженным. Хотелось бежать, но грузовик по-прежнему ехал, а дверь была закрыта.
— Я не крыса… и не белка… Я простая Тарахтелка…
— Получилось в рифму, - не без восторга заметило существо. — Что же ты за зверь?
Грузовик то трогался, то замедлял свой ход и Тарахтелочку начало здорово укачивать. Она почувствовала, что её вот-вот стошнит.
— Я кошка… Саманта Тан-Даш… Корниш-рэкс… В десятом колене…
— Ну, да… Череповец буквально кишит корниш-рэксами в десятом колене.
—  Ладно, я помойная кошка, но в отлове меня остригли налысо, чтобы я сошла за корниш-рэкса.
— Узнаю кошек. Четырьмя лапами держатся за жизнь, пока есть возможность. А потом все равно держатся за следующую жизнь, потому что у вас их девять.
— Кто ты такая, чтобы судить нас? – начинала злиться Тарахтелочка.
— Летучая мышь-камикадзе. Романтик подвалов. Перекати поле. Еду автостопом из Китая пропадать ни за грош. Везу сюрприз. Какой – не скажу. Военно-бактериологическая тайна. Ладно, расскажу! – сказала летучая мышь и вдруг ощерилась. — Я вся ходячий вирус. Людям жутко мстю и мстя моя ужасна.
 — Понятно, - сказала Тарахтелочка. Хотя ей было ничего не понятно. Она не знала ни что такое Москва, ни где находится Китай, а уж что такое военно-бактериологическая тайна и какой-то там вирус ей и подавно было неизвестно. — А кошкам?
— Кошек я не люблю еще больше, потому что вы охотитесь на наших братьев-грызунов, но раз уж мы оказались в одном кузове, так и быть, живи, не буду тебя кусать.
— Уж лучше бы ты меня укусила, - вздохнула Тарахтелочка. – Я совсем одна. У меня никого нет на свете. Я еду в дальние края. И что там со мной будет — неизвестно.
— Почему же неизвестно? Тоже мне бином Ньютона, - заявила вдруг мышь и спикировала из угла грузовика вниз. – Будешь ошиваться по помойкам, рожать беспородных котят, в которых будут стрелять из рогаток московские мальчишки, потом попадешь под машину. Потом всё сначала. Это у нас, летучих мышей, жизнь одна. А у вас-то девять.
— Грустно, - низко опустила голову Тарахтелочка. 
— Да, худо, — посочувствовала мышь. — Но твоя история мне нравится. Вот что, милая! — мышь коснулась кошки мягким парусиновым крылом. — Сделаю-ка я напоследок доброе дело. Научу тебя жизни. Город, который вы называете Муркино, а люди Москва, может дать тебе все, что хочешь, если ты сможешь показать себя.

— А как показать себя? – спросила Тарахтелочка.

Но летучая мышь ничего не успела ей ответить, потому что большая железная дверь распахнулась, пахнуло перегаром и зычный голос водителя, прокричал протяжно:
 
— Выгружай! Полчаса и еду назад.

Тарахтелочка выскользнула на улицу и метнулась, вспомнив о том, что на ее маленьких, коротко стриженных усиках еще не обсохла украденная ряженка.

***

Если в Череповце лысая кошка могла привлечь внимание любого прохожего, то в Москве, городе, который кошки зовут Муркино, ни до кого не было дела. Тарахтелочка брела по огромным, запруженным разношерстным и разномастным человечеством улицам.

Вспоминая слова летучей мыши, она то и дело становилась на задние лапки, пытаясь показать себя. Но на нее никто не обращал внимания. Было холодно. Еще холоднее, чем в Вологодской области, хотя Вологодская область находится севернее, чем город Муркино, который люди называют Москва. Это называется загадочным словом «парадокс», но таких слов Тарахтелочка не знала.


И вдруг! Она увидела изображение самых красивых кошек на свете. Они были настолько прекрасны, что у Тарахтелочки перехватило дыхание.
 
Она вдруг подумала, что кошка кошке рознь и что стоило маме и папе вырастить их именно такими кошками, с кисточками в ушах, прекрасной пятнистой шерстью, узкими хищными глазками и легкой, чуть надменной, кошачьей улыбкой, никто и никогда не посмел бы вызвать на них отлов.

Тарахтелочка, не мигая, смотрела на вывеску, от ослепительной красоты кошек она закрыла глаза и, незаметно для себя уснула. Прямо посреди улицы, по которой шли люди.

***
Сон Тарахтелочки № 1
Во сне Тарахтелочка увидела себя большой и сильной кошкой в человеческий рост. Она находилась в огромном вольере, где журчали фонтаны, стояли позолоченные лотки и украшенные жемчугом миски с кормом.
Приоткрылась дверь и в вольер втолкнули Самого Плохого Человека На Свете. Лицо его было плаксивым и жалким. Тарахтелочка поняла, что ничуть не боится его, потому что была в своём сне намного-намного больше него. Окунув морду в стоявшую перед ней миску, она ощутила на губах вкус вологодской ряженки, Тарахтелочка взглянула на Самого Плохого Человека на Свете, приготовилась к прыжку, ощутила запах страха, пота и предсмертного ужаса своей жертвы, подошла-подошла, слушая во сне, как её коготки касаются пола, а потом…. Взяла и проснулась.
Новое утро Тарахтелочки наступило прямо возле здания, где проходила кошачья выставка. При входе на выставку стояло солидное Мурло.
— Ну-р-р-р, мя-у-у-у, и куда мы собрались? – спросил охранник.
— На выставку кошек, - тихо сказала Тарахтелочка.
— Сама-то откуда?
— Из Череповца.
Солидное Мурло оглянулось и спросило у кого-то в глубине зала, откуда пахло сразу всеми кошками на свете.
— Мяурта! Тут какая-то овца из Череповца. В смысле, кошка.
— Мур-р-р-р. Зови. Сегодня у нас день открытых зверей.
Солидное Мурло посторонилось, и Тарахтелочка переступила в мир, где на стойках и в позолоченных клетках мурлыкали, мурчали, мяукали, тарахтели турецкие ангоры и русские голубые, персы и сиамки, пикси-бобы и короткохвостые эльфы, бомбейские кошки и мей-куны, абиссинки и бирманки, сибирские и бенгальские красавицы, рэгдоллы и шотландские вислоухие, тойгеры, американские керлы и загадочные нибелунги, манчкины на коротких лапках и статные турецкие ваны с мускулистыми тельцами.
На самой высокой стойке сидела… Большая Кися.
У Тарахтелочки отнялись лапы. Все кошки смотрели на маленькое ушастое существо, которое, шатаясь от голода и усталости, шло навстречу самой главной кошке — Большой Кисе, на которую в Череповце молились буквально все кошки. Пауза затянулась.
— Вы… Большая Кися? – робко спросила Тарахтелочка.
— Мяу, можно сказать и так, я Норвежская Лесная кошка… хорошо обучаема, быстро усваиваю правила поведения в доме, легко приучаюсь к лотку и когтеточке, обладаю высоким уровнем терпимости к другим животным. Так что… можно сказать, что тебе повезло, маленькое ушастое животное.
— Вы — богиня всех кошек?
На морде Большой Киси отобразилось неподдельное удивление. Она открыла огромную пасть и… то ли по-кошачьи зевнула, то ли улыбнулась, показав пасть — ну, почти как у маленькой рыси!
— Богиня всех кошек? Так меня ещё никто не называл!
— Мама говорила, что все кошки должны молиться на Большую Кисю, Плывущую На Облаке С Изумрудным Наполнителем.
— Твоя мама — мудрая кошка, — улыбнулась Большая Кися. — Но… как зовут тебя и какая у тебя порода?
— Я Саманта Тан-Даш, корниш-рэкс в 10-м колене.
— Если это корниш-рэкс, то я уссурийский тигр! – раздался голос из позолоченной клетки. — Посмотрите на мяу! В смысле, на меняу! Я – корниш-рэкс. А она даже… она даже пахнет совсем не так, как пахнут корниш-рэксы.
— Чем же, по-твоему, пахнут корниш-рэксы? – спросила Большая Кися.
— Тёплой батареей! У нас всегда температура 38, а ещё мы пахнем дорогим кормом. Посмотрите в её глаза! Понюхайте её! Она пахнет подвалом, помойкой и отловом. Мне страшно смотреть на неё!
Большая Кися втянула огромными кошачьими ноздрями воздух, приблизив свою красивую благородную морду к Тарахтелочке.
— Пусть покажет свой мяу-ID! Свой кошачий паспорт!
И вдруг из всех клеток к Тарахтелочке потянулись когтистые лапы и со своих сторон послышалось шипение:
— Паспорт! Мя-у-у-у-у! Паспорт! Мяу-ID!
Тарахтелочка прижала уши и попятилась было назад, но позади кто-то стоял. Это был толстый кот, одетый в полицейскую кошачью форму. 
— Я Должностное Мурлишко, - важно сказал он. – Предъявите ваш паспорт!
Неожиданно кошачьему вою, смущавшему Тарахтелочку со всех сторон, положила конец Большая Кися. Она выгнула могучую спину и грозно зашипела. И сразу всё стихло.
— Что вы набросились на малышку? – возмущённо сказала Большая Кися. – Я три года живу на свете и не видела такой кошачьей мерзости! Роджер!
Корниш-рэкс разевавший свою пасть на Тарахтелочку вытаращил глазки-фонарики на Большую Кисю и задрожал.
— Ты забыл, откуда тебя взяли на «Кошачий вернисаж»?! Именно с помойки! А как ты там оказался?! Скажи-ка нам всем!
Корниш-рэкс повесил уши и грустно произнёс: 
— Я оказался на помойке, потому что меня туда выкинул в сентябре хозяин.
— А теперь скажи всем нам, куда делся твой хозяин? – проревела Большая Кися.
— Он… уехал…
— А куда он уехал?!
— В Казахстан.
— А зачем он туда уехал?!
— Он… он… 
— Вон! – рявкнула Большая Кися. — Ты – кот врага народа! — заключила она. — Забейся в угол клетки, выпей валерьянки, и чтобы я тебя до завтра не слышала!
Роджер, которому было, как минимум, лет 8, заскулил, как обиженный маленький котёнок, забился в угол клетки. Валерьянки у него не было. Но Должностное Мурлишко с готовностью протянул ему напёрсток с валерьянкой. Пока Роджер чавкал, Большая Кися слезла со своего пьедестала и подошла, виляя хвостом, к Тарахтелочке. Она обнюхала её и улыбнулась.
— От тебя реально пахнет помойкой и селёдочными хвостами, а ещё просроченной вологодской ряженкой, которую ваши люди возят в Мурлыкино. Общество примет тебя на «Кошачий вернисаж» только с паспортом.
— Но паспорта… мяу-ID… у меня действительно нет, - прошептала Тарахтелочка.
— Это потому, что ты маленькая помойная кошка, вся семья которой закончила жизнь в отлове. Но здесь не важно, какая у тебя порода… Здесь важно, какой у тебя паспорт… — Большая Кися повернулась к Должностному Мурлишку. — Проводи её к Царапку. И передай ему от меня горячий мяу-привет.
***
Тарахтелочка и Должностное Мурлишко шли тёмными дворами. Тарахтелочка заметила, что Должностное Мурлишко начал дрожать. В самой тёмной части заброшенного квартала от стен отделились серые тени. Как известно, ночью все кошки серы. И это были они. Злые, голодные, дерзкие дворовые кошки. Совсем не такие жирные и вальяжные, как на выставке.
— Добрый вечер, — раздался голос из темноты. — Кто это к нам пожаловал? Ба! Да ведь это же Должностное Мурлишко… Давненько мы не рвали на нём шерсть.
Голос принадлежал Царапку. Породистому сфинксу, на шее которого болтался тяжёлый тигриный коготь – символ кошачьей доблести и принадлежности к преступному кошачьему миру дворовых котов удачи.
— Б-б-б-б-большая К-к-к-кися п-п-п-п-передает вам мяу-привет, - произнёс Должностное Мурлишко, положив перед Царапком колбасу – четверть палки «Кремлёвской».
— М-м-мяу?! – приятно удивился Царапок. — Большая Кися?! Как она там?
— Жива, красива и здорова, — сказала Тарахтелочка, увидев, что Должностное Мурлишко вот-вот упадёт в обморок при виде Царапка. — Она рассказывала о вас.
— М-р-р-р-р. Что же она обо мне говорила?
— Что вы – красивый и смелый Кот Мечты.
Царапок на секунду замер, а затем затрясся от неистового кошачьего хохота.
— Слышали?! – обратился он к своим хвостатым подельникам. — Я – кот мечты! – и все, как по команде, начали смеяться вместе с Царапком. — Кот Мечты. Нет, я кот-кошмар, детка, но я не обижаю малышей. Это твоя первая весна?
— Да.
— Ты январская?
— Точно.
— Я тоже январский кот. Чем я могу тебе помочь, детка?
— Мне нужен паспорт…
— Паспорт?
— Да, кошачий паспорт. В нём должно быть написано, что я реальный корниш-рэкс с биографией до 10 колена.
— А кто ты по жизни? Говори правду. Я Царапок, сфинкс в 10-м колене. Меня обманывать нельзя.
— Простая череповецкая кошка, спасшаяся из отлова.
— Зачем тебе паспорт?
— Я хочу попасть на вернисаж кошачьей красоты.

Глядя на трёмесячное существо с оттянутыми красными от мороза ушами, кошачьи подельники Царапка расхохотались.
— Посмотрите на эту красавицу!
— Она хочет дать фору Большой Кисе?
— Это же призёр номинации «Кошачья Малина»!
И только сам Царапок смотрел на Тарахтелочку без тени кошачьей улыбки.
— Зачем тебе на вернисаж красоты, крошка? – спросил он серьёзно.
— Чтобы участвовать в конкурсе «Золотая пасть»,
— Э-э-э, детка, а зачем тебе «Золотая пасть»? – лениво спросил Царапок.
— Главный приз – тонна сухача от Royal Canin. Таким количеством корма можно накормить всех дворовых кошек Череповца. А ещё я мечтаю найти рай для кошек. Мне сказали, что там теперь мои мама и папа, братики и сестричка.
— Рай для кошек? – хохотал противный кот Мурз. – Да твои мама, папа и весь их выводок…
Но Мурз не успел рассказать, где теперь находится семья Тарахтелочка, потому что Царапок открыл свою пасть и зашипел за своих подельников так, что все они вжались в стены.
— Мурз, — обратился он к одному из них. — Сделай ей кипрский кошачий паспорт… с родословной до 10 колена. И чтобы ни одно Должностное Мурлишко не подкопалось.
Царапок перевёл взгляд на Должностное Мурлишко.
— А ему дай сардельку. И пусть проваливает. Передай Большой Кисе… — Царапок задумался и посмотрел в глазки-фонарики Тарахтелочки сияющим от любви взглядом. — А впрочем – ничего не передавай. Скоро я увижу её и всё промяукаю сам. У тебя будет паспорт. А вот насчёт тонны сухача – это ты правильно сделала, что нам рассказала…
Тарахтелочка смотрела на Царапка большими детскими глазами и не понимала хитрого блеска в его глазах. А вот Царапок, Мурз, Драный коготь, Лишайник, Подлиза и другие дворовые коты-разбойники прекрасно понимали блеск в глазах Царапка.

***
Этим же вечером Тарахтелочка положила кошачий паспорт перед продюсером Муркиндом. Муркинд был самым старым на свете котом. Ему уже исполнился 31 год. Он плохо видел, плохо слышал, но оч-ч-чень любил знаки внимания молоденьких кошечек.
— Откуда ты такая ушастенькая взялась? – промурлыкал Муркинд, перелистывая паспорт Тарахтелочки, где бандиты-коты нацарапали всех её дедушек и прадедушек, бабушек и пробабушек отпетыми корниш-рэксами.
Тарахтелочка чуть было не промяукалась о том, что она из череповецкого подвала на улице Ленина, но Большая Кися вовремя закрыла ей рот мягкой лапой с разноцветным маникюром.
— Это вологодский корниш-рэкс. Уникальная порода.
Муркинд уснул, но услышав про Вологодчину проснулся.
— Вологодский корниш? Патриотично. Свежо. Пусть жирные западные коты знают, что и у нас растут вот такие вот очаровашки…
Большая Кися внимательно посмотрела на Тарахтелочку и шепнула:
- Сто лет в обед, скоро подохнет, но вискасом не корми – дай помурлыкать с молодыми кошками.
- А какой у тебя номер?
- Номер? – почуяла неладное Тарахтелочка.
- Ну, как ты заявишь о себе на конкурсе «Золотая пасть»? Что-то ты должна делать – петь, танцевать, прыгать через кольца. Ходить на задних лапах. Нужно рассказать публике, кто ты есть.
- Я… Я не крыса и не белка, я простая Тарахтелка, - вспомнила Тарахтелочка.
- Жизненно! Чудо! Браво! – восхитился Муркинд. – Позовите мне горлопана Мяулана, пусть придумает ей подходящий мотив.
***
Стоя за кулисами, Тарахтелочка не верила своим глазам. Немолодая персидская кошка заводила публику истошными кошачьими криками в микрофон:
- Вычеши меня, вычеши меня! Кися счастья завтрашнего дня!
- Это что – реальная Муркачёва? – спросила Тарахтелочка у Большой Киси.
- Это нереальная Муркачёва. Ей столько же, сколько Муркинду, столько кошки не живут, но ей дают хорошие витамины, и она всё ещё выступает, - ответила Большая Кися. – Тебе нужно хорошенько пометить сцену и показать ей, кто в доме хозяин!
***
А в недрах Дома кошачьей моды через вытяжку, ведущую в комнату, где хранилась тонна сухача от Royal Canin, карабкался Царапок, которого под хвост ушами толкал верный кошачий громила Мурз. Царапок обрывал когти. До них доносились крики Муркачёвой: «Вычеши меня, вычеши меня!». У Царапка кончались силы:
- «Вычеши меня, вычеши меня…». — досадовал Царапок. — Что у меня вычёсывать? Я же сфинкс, мать моя кошечка!
- Кися Счастья нам бы сейчас не помешала, - устало отдувался громила Мурз.
Аплодисменты и кошачий визг восторженного зала не смолкали. До окошка, ведущего в комнату, где была тонна сухача от Royal Canin, оставалось метра полтора. Силы почти покинули Царапка. И вдруг! Он услышал, как Муркачёва поёт на бис:
«Любовь, похожая на ко-о-о-орм!» — и Царапок, вдохновлённый мыслью о корме, начал с утроенной силой царапать трубу. И… окошко оказалось прямо перед его мордой.
- Не пролезем, - тихо взгрустнул Мурз.
Хитрыми, блестящими в темноте глазами, Царапок посмотрел на Мурза.
- Мама говорила: «Просунешь башку – просунешь и всё остальное». И Царапок, прижав уши, на свою беду просунул башку.
***
Тарахтелочка вышла на сцену. В её маленький носик ударил дурманящий запах дорогого корма. Где-то там, в тёмном зале, было слышно дыхание тысяч кошек. И свет тысяч глаз-фонариков. Раздалось настороженное мурчание.
- Мур-р-р… Мур-р-р… Мур-р-р-качёву! Мур-р-ркачёву!
Тарахтелочка повернулась, чтобы уйти, поджав хвостик, но из темноты грозно смотрели на неё глаза Большой Киси.
Кот Ферансье вышел на сцену и заявил:
- Продолжаем конкурс «Золотая пасть»! Выступа-а-а-е-ет! Саманта Тан-Даш из…
- Череповца… - выдохнула в ужасе Тарахтелочка.
- Из… Овца... — важно выдохнул Кот Ферансье. – Корниш-Рэкс в 10-м колене.
Раздался смех тысяч кошек, Тарахтелочка обижено попятилась, но Большая Кися показала её острые коготки, легонько ударила лапкой по тонкой шее и грозно зарычала, преграждая маленькой испуганной кошке путь от большой славы назад, к большой череповецкой помойке, где её уже ждали головы свежевыкинутых маринованных селёдок.
— Пой, - твёрдо сказала Большая Кися.
Когтистая лапа ударника из кошачьего оркестра звонко ударила по тарелкам, и… Тарахтелочка услышала свой голос, многократно усиленный микрофонами. 
— Я не крыса и не белка, я простая Тарахтелка!
И кошачий оркестр подхватил её песню. А потом её подхватил зал:
— Я не крыса, я не белка, я простая Тарахтелка.

***
Успешно просунувший башку Царапок безуспешно пытался просунуть всё остальное. Решётка была слишком узкой.
— Мурз! Подтолкни меня! – хрипел Царапок, у которого не пролезало туловище через решётку.
Но Мурз с ужасом вглядывался в темноту.
— Цара… Цара… Царапок… Там кто-то есть… - завертелся от ужаса на месте Мурз.
Из темноты действительно приближалось что-то темное, толстое и страшное.
— Кто? Кто там? – силился повернуть башку Царапок.
— Это… Это… Это кошмяур! – завизжал Мурз и побежал.
— Мурз, не бросай меня Мурз!  - гневно зашипел Царапок.
Но Мурза уже и след простыл.
Что-то тёмное, толстое и страшное подошло к Царапку.
- Послушай… Я всего лишь… лысый кот… сфинкс, которого когда-то давно выбросили на помойку… Ну, что плохого, кто бы ты ни был, будет, если я пожую сухача?
Что-то большое, толстое и страшное грустно вздохнуло.
- Наверное, ничего, - сказало оно.
- Ты кто? Звать тебя как?
- Я пингвин. А звать меня Пиня, - ещё раз грустно вздохнуло что-то большое, грустное и страшное.
Царапок, не веря кошачьим ушам, скосил кошачий глаз, извернулся и посмотрел на существо из темноты.
- Пингвин? Откуда ты здесь взялся?! Здесь Мяусква, а не Арктика!
- Муркинд купил меня в зоопарке сторожить его запасы элитного корма.
- А ты?
- А я сижу — такой пингвин, и слышу, что здесь кто-то скребётся. Вот я и пришёл.
- Ну, давай знакомиться. Я – Царапок. Гроза кошачьих дворов. Разоритель ветеринарных аптек. Лидер организованной кошачьей группировки. И вся такая мяуня. Я не знаю, сколько там живут пингвины. Если ты мне поможешь, я дам тебе столько корма, сколько ты за всю жизнь не съешь!
- Нет! – испуганно завопил Пингвин. – Я не ем третью неделю.
- Как?! – на секунду прижал уши от ужаса Царапок. – Муркинд задерживает зарплату?!
- Нет. – Пиня опять вздохнул, и Царапок перестал считать, в который раз. – Муркинд платит вовремя. Но я так хочу летать.
- Летать?! – удивился не на шутку Царапок.
- Да, летать. Но пингвины не летают, как птицы.
- А почему пингвины не летают, как птицы? – задумался Царапок.
- Потому что весят много, - опять вздохнул серийный вздыхатель Пиня. – Я худею, голодаю, и вот-вот полечу.
- Научить тебя летать? – хитро посмотрел на него Царапок.
- А ты умеешь?
- Ну, ещё бы! Слышал, как кошки летят и приземляются на четыре лапы? Мне бы только выбраться. И я тебя научу.
- Летать? Я бы отдал за это всё! – запальчиво крикнул Пиня.
- Помоги мне выбраться и отдай корм Муркинда. И я буду не Царапок, если ты у меня не полетишь.
- Я придумал! – замахал ластами Пиня. – Я смажу тебя своим пингвиньим жиром, и ты пролезешь через решётку в два счёта.
- Пингвиньим жиром? – испугался Царапок. – Да меня же в банде засмеют! Замазаться пингвиньим жиром! Коту! Да где это видано!
Обиженный Пиня повернулся, чтобы уйти.
- Стой! Подожди! – испугался остаться здесь навсегда Царапок. – Давай… бери мою кошачью жизнь в свои ласты. И мажь, мажь меня, толстая птица.
Пиня начал быстро мазать Царапка ластами. И кожа дворового сфинкса через мгновение залоснилась, заблестела, засияла, Царапок напрягся, прижал уши и проскочил через решетку.
Перед ним были залежи вкусно пахнущего корма. Здесь поддерживалась нужная температура. Сияли лучи ультрафиолета. Это было хранилище корма продюсера Муркинда.               
Царапок ткнулся мордой в сухач. Пиня услышал хруст. Царапок активно работал челюстями.
***
Потомственному вологодскому корниш-рэксу из Череповца аплодировали все кошки столицы. Все тянули к Тарахтелочке лапки, ушки, брюшки, чтобы она дотронулась лапкой, оставив кошачий автограф. Тарахтелочка смотрела глазками-фонариками со сцены, а там, в зале, ей восторженно сияли тысячи кошачьих глазок. Большая Кися улыбалась, а Муркачёва зло смотрела на Тарахтелочку из другого угла сцены.
- Ну, погоди у меня, вологодская выскочка! – прошипела она. И рядом с Муркачёвой материализовалось её вдохновение – гималайский кот Симба.
- Ваше кошачье величество, - произнёс он. – Дайте мне три дня и я верну её туда, где она должна быть. В череповецкий отлов.
- Один, - сказала Муркачёва. – Я даю тебе один день.
Гималайский кот Симба покорно кивнул.
***
- А когда мы будем учиться летать? – спросил Пиня, который устал слушать, как в закромах Муркинда храпит объевшийся Царапок.
- Кто здесь? – подпрыгнул чуткий шерстяной воришка и насилу вспомнил, что это за птица с ластами в красной шапочке стоит перед ним. – А, это ты? Сейчас полетим. – Царапок многозначительно посмотрел на замок. – Открывай решётку. – И огляделся. – Вот только как я это всё унесу?
- А у меня нет ключей от замка, - простовато вздохнул Пиня.
Царапок опешил.
- Как это нет? Ты же сторож.
- Во-первых, рож у меня не сто, а одна. Во-вторых, у меня не рожа, а морда. В-третьих, я не сторож, а…
- Кто ты, если у тебя нет ключа?! – устав слушать этот трёп протяжно завопил Царапок, до которого начала потихоньку доходить безвыходность положения. – И что ты здесь без ключа делаешь?!
- Песенки сочиняю.
- Песенки?!
- Ну, да, песенки.
- Какие песенки? Про кого?
- Про меня. Вот послушай! – И Пиня запел. – «Я здесь сижу такой пингвин. Совсем не пью игристых вин. Пингвин… Пингвин… Пингвин…Пингвин». Нравится? Там вин рифмуется с пингвин. А Пингвин в конце четыре раза для рифмы повторяется.
- Мать моя, кошечка, роди меня обратно! – заскулил от ужаса Царапок. Давай скорее, мажь меня своими ластами, я на свободу хочу.
Пиня активно заработал ластами, смазывая пингвиньим жиром Царапка. Царапок просунул морду обратно.
- Тащи!!! – завизжал он.
И Пиня ластами ухватил когтистые кошачьи лапы.
- Мя-я-я-я-у! – завопил от боли Царапок, когда понял, что его бока не пролезают через решётку.
Ещё через минуту они сидели по разные стороны клетки. И тяжело дышали. Большая странная птица, утиравшая клюв красной шапочкой, и тощая вороватая кошка-сфинкс — Царапок.
- Ты, это… «Винни-Пуха» читал? – спросил Пиня.
- Нет. Что за кот? Британец? Перс? – спросил Царапок?
- Это медведь. Он много съел и не смог вылезти из норы.
- И что? Отправили на живодёрку?
- Ты что? Он же медведь. Кто его отправит.
- А ты, значит, читал. Грамотный, значит? – зло сказал Царапок.
- Не я. Мне папа читал.
- Папа?
- Папа. У нас, пингвинов, вместо мамы папа.
И Пиня ушёл в свои воспоминания.
***
Когда-то давно, на берегу Антарктиды, сидел Папа-Пиня, у которого в специальном кармане лежало яйцо с малышом-пиней. И читал вслух сказку по складам: «Иногда Винни-Пух любит вечерком во что-нибудь поиграть, а иногда, особенно когда папа дома, он больше любит тихонько посидеть у огня и послушать какую-нибудь интересную сказку».
Пингвины-Отцы, у которых в специальных карманах были их яйца, жутко смеялись:
- Зачем ты ему читаешь? Это ж яйцо! Оно тебя не слышит.
- Ещё как слышит, - говорил Папа-Пиня. – И слышит, и всё понимает.
- Вот увидишь! К тебе твоя Пингвиниха не вернётся.
Дело было в том, что у Пингвинов своя история. Их мамы оставляют яйца с пингвинятами папам, а сами уплывают на полгода за кормом. Через полгода они возвращаются. И чтобы Папа-Пиня с Пингвинёнком нашёл Маму-Пиню среди тысяч и тысяч других пингвинов, они долго и протяжно кричат. Такая система называется «Пингвин-Пингвин». По звуку Мама-Пиня узнаёт голос своего мужа и малыша.
- Это почему же моя Мама-Пиня ко мне не вернётся? – спрашивал Папа-Пиня.
- Да потому, что пингвинихи к дуракам не возвращаются! – смеялись самцы-пингвины.
Папа-Пиня надевал очки и продолжал читать:
- Так вот, малыш… «Когда папа дома, он больше любит тихонько посидеть у огня и послушать какую-нибудь интересную сказку».
Шли дни, месяцы. Наступил счастливый день, когда из яйца Папы-Пини вылупилось лохматое чудо. Вот такое:
 
Это был Пиня. И пока другие дети ходили за своими отцами, крича: «Папа, хочу кушать». Пиня ходил за отцом и говорил: «Папа, я хочу летать!».
- Летать? – изумился только в самый первый раз старый Папа-Пиня. – Кто тебе сказал, что пингвины могут летать?
- Ты прочитал, что пингвины – тоже птицы.
- Птицы. И что?
- Я хочу летать. Я хочу, как они. Туда!
Пиня поднял клюв вверх и показал на чаек.
- То чайки. А мы пингвины. Пингвины не летают как птицы.
- Почему? Почему мы не можем летать, как птицы, если мы тоже птицы.
- Так есть!
- Это всё потому что ты читал ему свои дурацкие книги! – смеялись самцы-пингвины. – Он идиот! Утопи его.
- Он мой ребёнок. Самый лучший в мире ребёнок, - грустно говорил Папа-Пиня. – Просто… ему будет трудно в жизни.
Так Пиня и ходил за Папой.
- Папа, я хочу летать. Папа, я хочу летать.
А все смеялись над ним.
И вот наступил день, когда возвращались мамы-пингвины.
Папа-Пиня вместе с тысячью пингвинов-самцов стоял на берегу и кричал, кричал, кричал.
Никто не пришёл.
Счастливые и гордые самцы расходились во все стороны. Папа-Пиня стоял и молча раскрывал клюв. Охрип от горя.
Подошёл Пиня. Долго смотрел на него. Потом стал кричать. Система «Пингвин-Пингвин» работала безотказно. Но никто не пришёл. Берег Антарктики был зловеще пуст.
- Ты, наверное, хочешь кушать? – растерянно прошептал охрипший Папа-Пиня.
- Я хочу летать.
Потом, позже, на берег высадились странные существа, приносящие горе. Папа-Пиня перепугался. Сказал, что это люди. Но он был слишком стар, чтобы бежать. Его оставили. А Пиню забрали в зоопарк. Он стоял на корабле. И кричал, махая своей красной шапочкой.
- Я вернусь! Я вернусь! Я вернусь!
Никогда в жизни Пиня не забудет эту картину, как на берегу Антарктики стоял старый пингвин Папа-Пиня и превращался в маленькую чёрную точку.
***
- Что было потом? – завороженно спросил Царапок.
- Два года я сидел в зоопарке. В зоопарк пришёл Муркинд и выкупил меня. И привёл сюда.
- На кой кот ему здесь пингвин?! – удивился Царапок.
- Муркинд любит мороженое «Пингвин». И говорит, что это круто, когда его сокровища охраняет Пингвин.
- Пиня, дружище! – зарыдал Царапок. – Спасибо за рассказ. Доставил. Я клянусь тебе прахом моей бабушки, которая продавала после двадцати трёх ноль-ноль валерьянку у метро Шоссе Энтузиастов, что если я выберусь отсюда, ты у меня полетишь!
- К папе? – обрадовался Пиня.
- Да куда угодно.
Пиня услышал шаги. Шла вся из себя Тарахтелочка, одетая в концертное кошачье платьишко и продюсер Муркинд в смокинге.
- Может быть, ты хочешь попробовать мурлиски?
- Я никогда не пробовала мурлиски.
Услышав их голоса и шаги телохранителей Муркинда, здоровенных котов-мейкунов, Царапок наложил от страха, рванулся и проскочил через решётку.
Но отступать было некуда. Муркид, Тарахтелочка и охранники-коты были всё ближе. 
- Полезай ко мне в карман! – шепнул Пиня. И Царапок залез к нему в карман.
- О, мурлиски – это райское наслаждение, детка. Ты уже совершеннолетняя?
- Я совершеннозимняя.
- Чудесно. Люблю немного отмороженных молоденьких кошечек. – мурлыкал Муркинд. – Не бойся. Это настоящий Пингвин. Он тупой. Мечтает летать. Думает, что птица. Да, Пиня?
Муркинд достал из кармана ключ, отпер сокровищницу и положил в карман.
- Да, продюсер Муркинд, - обиженно сказал Пиня. И Тарахтелочка сразу полюбила его, заметив, как из кармана Пини показалась знакомая лапа Царапка, укравшего из кармана смокинга Муркинда ключ от сокровищницы с лучшими кормами мира и мурлиски.
Пиня был наивный, большой и смешной. А Царапок приложил палец к усам, мол, не выдавай меня, Тарахтелочка.
Пиня смотрел на Тарахтелку и тоже любил это ушастое существо с добрыми глазами. Не зная, почему. Не знал, что так бывает. А бывает так потому, что Тарахтелочка потеряла всю свою семью. А он потерял папу и никогда не видел маму. Хотя очень… очень хотел.
Муркинд многозначительно поглядел на Пиню.
- Что-то ты растолстел, Пиня. Наверное, я тебе много плачу. Говорят, ты спать стал много на посту.
- Я… - хотел было оправдаться Пиня.
- Уволен, - сказал Муркинд. – Дайте ему выходное пособие. Два хвоста селёдки. Нет! Один. 
И Пиня грустно пошёл к выходу.
Тарахтелочка с грустью смотрела вслед Пине.
- За что вы его так?
- За что? За дверь, милая! – расхохотался Муркинд вместе с котами-телохранителями. – Перед тобой все богатства московского кошачьего мира. Бери, что хочешь. Проси, что хочешь. Сегодня главный день в твоей кошачьей жизни.
- Мне ничего не надо. Я хочу… В Новокосино. Или в Никосию.
- Куда? – ужаснулся Муркинд. – Детка! Ты в своём кошачьем уме? Зачем тебе туда?
- Я… ищу кошачий рай на Земле. Девочка, которая не умеет читать, говорила, что… он есть… Только надо уточнить где.
- И какие версии? – глаза Муркинда заблестели.
- Кот Д’Ивуар. Новокосино. Котельническая набережная. Никосия, - выдохнула Тарахтелочка.
- А зачем тебе в рай? Ты же ещё молодая? Мне вот 4-й десяток. Я в кошачьей книге рекордов Гиннесса. И то не тороплюсь в рай. Мне сделали 4 пересадки сердца. И ещё кое-чего. По мелочи.
- В рай мне надо, - твёрдо сказала Тарахтелочка. - Там мои мама, папа, братики и сестричка.
Муркинд сел на хвост. За свои 30 рекордных лет, он ничего подобного не слышал.
- Я знаю путь короче, - сказал Муркинд. – Рай может быть здесь и сейчас.
- Правда?! – сказала наивная Тарахтелочка.
- Да! – сказал Муркинд и протянул ей бутылочку с «Мурлиски», на которой красовалась надпись «Райское наслаждение».
Коты-мейкуны стали грозно мяукать:
- Пей до дна, пей до дна!
- За маму, за папу, за Большую Кисю!
Тарахтелочка зажмурилась и высосала всю бутылочку.
У неё тут же закружилась голова. И всё поплыло перед глазами.
***
На крыше собрались все члены банды Царапка: Мурз, Драный коготь, Лишайник, Подлиза и другие дворовые коты-разбойники.
- Ключ от сокровищницы Муркинда у нас в кармане! – сказал довольный Царапок. – Дело за малым. Взять мешки побольше. Прийти, когда Муркинд уляжется спать с новой кошкой. И всё вынести!
- На завтра вся кошачья пресса напишет, что Муркинд банкрот! Кошачья Мяусква будет наша! Мы купим котицию. Каждое должностное мурлишко будет работать на нас. Захватим все ветеринарные аптеки! И будем гнать валерьянку 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 дней в году!
- А мы будем сегодня летать? – раздался голос Пини, стоявшего на краю крыши 42-этажного небоскрёба.
Подлиза посмотрел на Пиню и шепнул Царапку.
- Шеф, это свидетель. Его надо убрать.
- Он уберётся сам! – огрызнулся Царапок. – Не лишай пингвина мечты.
Царапок повернулся к Пине.
- Ну, конечно, ты сейчас полетишь! Знаешь, что такое кошачья магия?
- Нет, - глаза Пини засветились от предвосхищения полёта.
- Это три слова, которые мы произносим, когда падаем с крыш многоэтажек и выживаем чудом. Сейчас ты произнесёшь их и… в добрый путь, в Антарктику, малыш!
Мурз, которому стало жалко пингвина, завертелся на месте волчком.
- Может, не надо, Царапок? – спросил он.
- Закрой пасть или полетишь вместе с ним, - прошипел Царапок. – Итак, Пиня! Ты готов?
- Я готов! – замахал радостно ластами Пиня.
Царапок зашевелил ушами.
- Что же это за три слова, кто помнит? – улыбнулся он банде.
Подлиза был тут как тут.
- Крэкс, фекс, пэкс! – мяукнул он громко.
- Лети, мой друг! Лети к Папе!
Пиня недоверчиво посмотрел на Царапка.
- Папа читал мне эту книжку. Ведь это слова Лисы Алисы и Кота Базилио из Страны Дураков?
- Дураки всегда в пролёте, - улыбнулся Царапок. – Ну, что же ты не летишь? Лети! Сейчас или никогда!
Пиня видел, как приближаются к нему члены банды Царапка. И всё понимал маленькой пингвиньей головой. Он посмотрел вниз. Там было 42 этажа полёта.
***
- Меня тошнит! Мне надо на воздух! – от мурлиски Тарахтелочку действительно затошнило. Гадость была ещё та! Кто бы вам что не наливал – не пейте дети, если это дают не из рук папы и мамы.
- Босс! – она загадит нам сокровищницу.
- Ладно, пусть проветрится! – брезгливо сказал Муркинд. – Пустите её на крышу.
Тарахтелочка метнулась на крышу, зацепившись концертным нарядом за косяк. Он слетел с неё, обнажая простую череповецкую кошку, на которой уже начала предательски отрастать вологодская шёрстка.

- Шеф, это не корниш! – сказал Мей-Кун.
- Как, не корниш? – вспенился Муркинд.
- Обычная дворняга. Вся в шерстИ! – сказал второй Мей-Кун.
- Вызовите сюда должностное мурлишко! – истошно заорал Муркинд. – Пусть разберётся, что мне подсовывает Большая Кися?!
 ***
Пиня понял, что придётся лететь. Он грустно посмотрел на всех, улыбнулся и сказал:
- Сейчас или никогда. Я полечу!
На крышу вылетела Тарахтелочка. Она не знала, летают ли пингвины, но знала, что Царапок – обманщик и негодяй.
- Крэкс, фекс, пэкс! – сказал Пиня, замахал ластами и сделал шаг. Уже делая его, он услышал как истошно закричала Тарахтелочка.
- Не-е-е-ет!
Но Пиня уже летел, ощущая каждой клеточкой своего тела пустоту. Ласты не помогали. Заклинание – и подавно. Тяжёлое тельце пингвина неслось к земле.
Тем временем, на крыше Царапок хамовато смотрел на Тарахтелочку.
- Он же спас тебе жизнь! Он же был тебе другом! – заплакала от отчаяния она.
- Мы – кошки, детка. У кошек нет друзей. Конечно, если это не продюсер Муркинд. Как тебе мурлиски? От тебя несёт на всю крышу. А Пиня… Пиня полетел к папочке. Тот, наверное, давно сдох.
Банда Царапка расхохоталась так, что Тарахтелочка поняла: кошки - не всегда друзья. А друзья – не всегда кошки.
Тарахтелочка не стала отвечать. Она метнулась на лестницу. И со скоростью пули, сметая на своём пути официантов и актёров, охранников и режиссёров, сценаристов и гримёров, вылетела на улицу.
***
Там, в луже крови, лежал Пиня. И собравшиеся фотографировали его телефонами.
Тарахтелочка метнулась к нему и понюхала. Жизнью от Пини не пахло. Но он ещё вздрагивал. В глазах были боль и отчаяние. Клюв открывался. Как будто Пиня что-то хотел сказать. Тарахтелочка прижала ушко к его клюву.
- Мама… - сказал Пиня. И умер.
А люди рядом щёлкали и щёлками телефонами. Раздавались смешки.
Тарахтелочка зашипела первый раз в жизни. Как мы помним, в восьмой. Она прижала уши. Мордочка её была страшной. Где-то показались фонарики-глазки должностных мурлишек. Они грозно вращались. Их вёл Гималайский Кот.
- Смотрите! Смотрите! Это никакая не корниш-рэксиха! Это не крыса, не белка, это простая Тарахтелка – помойная кошка! Арестуйте её!
Тарахтелочка выгнула спину. Зашипела. Поджала хвост. Завертелась на месте.
- Не подходить! – крикнула она.
- Бешеная кошка! Бешеная кошка! Где отлов? Стреляйте в неё!
- Это всё мурлиски, - протирал очки, стоя в сторонке Муркинд. – Я всегда был за то, чтобы запретить этот похабный напиток.
Тарахтелочка обнюхала тельце Пини.
Рядом была Большая Кися. Она с нежностью и любовью, как мама, смотрела на Тарахтелочку. А затем царственно подошла к ней. И, лизнув в лобик, сказала:
- Решать тебе, малышка. Решать только тебе.
- Да… - вспомнила про свою девятую жизнь Тарахтелочка. – Решать только мне. Отойдите все отсюда!
Но Тарахтелочку обступали со всех сторон. И Большая Кися поняла, что нужно сделать. Став на задние лапки, она сделала страшную мордочку и пронзительно закричала:
- Лиша-а-а-а-а-ай!!!
Все испугались, надели маски на морды, перчатки на лапки и расступились. Фонарики-глазки Тарахтелочки излучали самый главный свет. Это был свет жизни.
Она произнесла:
- Я, Саманта Тан-Даш… Корниш-рэкс в девятом колене… Нет, я не Саманта Тан-Даш! Я… Тарахтелка… Дочь Драника и Малышки, внучка Баюна и Великой Северной Вологодской кошки… Котёнок младший… Стою над тобой и… Отдаю тебе, птица, свою девятую жизнь!

Пиня вздрогнул. Народ ахнул. Пиня встал. И народ сел на свои хвосты. Пиня замахал ластами. Закричал. Увидел в небе двух пингвинов. Папу и Маму. Они летели и махали ему ластами. Пиня побежал по мостовой.
- Взлетай! – закричала ему Тарахтелочка. И он взлетел. Метнулся в небо. Сделал круг над головой у Тарахтелочки. Коснулся ласково ластом её головки. И умчался ввысь.
Стояла гробовая тишина. В центре этой тишины стояла кошка.
Вдруг, откуда ни возьмись, появился Мяулахов. Красивый лощёный кот с микрофоном в руках, рядом с которым был Кот с камерой на плече.
- Прямое включение. Можем! – буркнул Кот с камерой на плече.
- Итак, друзья, добрый вечер! В эфире передача Мяулахов-Шоу. У нас замурчательные новости. Во-первых, банда Царапка ограбила продюсера Муркинда.
- Что?! – ужаснулся Муркинд.
- Вынесли весь корм. Выпили всё мурлиски, - сказал в камеру Мяулахов. – Во-вторых, звезда конкурса «Золотая пасть» Саманта Тан-Даш оказалась обычной дворовой кошкой из Череповца, купившей паспорт у банды Царапка.
- Мы видели, - сказали Муркачёва и Гималайский кот Симба. – За это сразу на живодёрку.
- В-третьих, она воскресила пингвина, в-четвёртых пингвин улетел, в-пятых на таких новостях только что в шестой раз сдох продюсер Муркинд.
Два мей-куна уже загружали тело Муркинда в «Скорую».
- Что нам с ним делать? – спросили два Кота-санитара.
- Везите в Кремлёвскую ветлечебницу, - сказала Муркачёва. – Там ему поставят пятое сердце, и завтра он опять будет клеить молоденьких кошечек.
- А это правда, что у него больше нет корма?
- Есть у него корм. Такого поди ещё обожри, - сказал Гималайский кот, икая.
 «Скорая» умчалась, увозя Муркинда в Кремлёвскую ветлечебницу.
- Это были «Мяулахов-новости»! – закончил рассказ Мяулахов.
- Порвали весь «Муртуб», - сказал Кот-оператор. – Два мурлиарда просмотров.
- Ну, и в-последних: эпидемия лишая побеждена. Спасибо Большой Кисе. Расходимся! – сказал Мяулахов.
И народ, действительно, стал расходиться. Площадь пустела.
Должностные мурлишки шли к Тарахтелочке.
Но Большая Кися преградила им путь. Никто не мог идти против Большой Киси. Она ведь победила эпидемию. Даже пандемию. Большая Кися повернулась к Тарахтелочке.
- Ты сделала свой выбор. Но, может быть, ты ошиблась. Никто не скажет. Знаешь, как называется эта улица?
- Я не умею читать.
- Котельническая набережная.
- Значит, я в раю? Где тогда мама и папа? А братики и сестрички – где они все?
Большая Кися внимательно смотрела на неё.
- Сейчас я возьму тебя в зубы. Как мама. И покажу кое-что. Ты готова?
- Готова.
Большая Кися взяла Тарахтелочку за шкирку. И они оказались…
***
В страшном-престрашном тёмном месте. Дули ветры. Лил дождь. Было холодно. Испещрённая свежезакопанными ямами земля плохо пахла.
- Где мы? – спросила Тарахтелочка.
- На скотомогильнике, - грозно и зло ответила Большая Кися. – Это место, куда попадают все звери мира. Здесь! Слышишь? Здесь заканчивается наш земной путь. Сюда повезут Муркачёву. Здесь будет зарыт Царапок. Даже всесильный Муркинд, пересади ему хоть сто сердец, рано или поздно окажется здесь! Здесь! А ни в каком-то там раю! Где-то здесь твои папа и мама… братики и сестрички… Все кошачьи дороги ведут сюда!
- Значит, рай выдумали? – ужаснулась этой мысли Тарахтелочка.
- Да. Его выдумали. Нет никакого рая. И Большой Киси тоже нет.
- Зачем так обманывать… Зачем?! – закричала Тарахтелочка так отчаянно, что Большая Кися отпрянула.
- Чтобы такие, как ты, боялись таких жирных котов, как Муркинд или Муркачёва. Чтобы каждый боялся сказать лишнее «Мяу!» против таких, как я. Чтобы все жили в страхе, боясь попасть в ад.
- А что же ад? Он-то есть? – спросила, став вдруг взрослой, Тарахтелочка.
- Да. Ты прожила и разбазарила в нём свои девять жизней. А теперь прощай. Светает. Самая короткая ночь на исходе. И твоя жизнь короткая, но не напрасная жизнь — тоже. Не каждая кошка может понять то, что поняла сейчас ты. Мне пора. Что я могу сделать для тебя? Могу отправить тебя в Никосию, в Кот Д’Ивуар, в Новокосино. Я – Божество. Мне всё под силу. Потому что такие, как ты, мечут к моим лапам и ливерку, и самый дорогой на свете корм.
- Верни меня домой. Я хочу умереть там. 
Глаза Большой Киси засияли волшебным светом. И Тарахтелочка оказалась.
***
…в Череповце. Она сидела на скамейке, на автобусной остановке. А рядом сидела Девочка. Та самая, которой она спасла жизнь. Отдав одну из своих девяти жизней.
- Тарахтелочка! Милая! Дорогая моя! Где же ты была все эти годы!
- Годы?!
- Прошло три года, как папа выбросил тебя из окна.
Тарахтелочка грустно усмехнулась.
- И как поживает папа?
- Папа… умер. А я пошла в школу. Мама ходит в церковь. Ставит свечки. И говорит, что Папа в раю. Я не очень-то верю.
Тарахтелочка хотела было сказать, что ни ада, ни рая нет. Но не стала расстраивать Девочку. Она вдруг увидела свой родной забор, на котором было написано что-то… А что? Тарахтелочку осенило.
- Скажи, хоть теперь-то ты умеешь читать? – спросила она Девочку.
- Ещё как умею. Скорость чтения – миллион слов в минуту! – не без хвастовства сказала та.
- Тогда… прочитай, что тут написано?
Девочка посмотрела на забор.
- Как? Разве ты не знаешь? Я давно эту хохму прочитала. Здесь написано: «Жители Череповца, которые плохо себя ведут, после смерти снова попадают в Череповец».
Подъехал автобус.
- Ты прости, мне пора. Я бы пригласила тебя домой, но мама… не разрешает приводить в дом кошек. Пока!
Девочка села в автобус и уехала, оставив обалдевшую Тарахтелочку на остановке.
Ну, конечно! Как эта мысль никогда раньше не приходила ей в маленькую кошачью башечку? Мама ведь всегда говорила, что Папа – самый плохой кот на свете. И дети – все в него! – плохо себя ведут.
Тарахтелочка метнулась. Она пролетела весь «Сточек», выбежала на Октябрьский мост, метнулась мимо Дворца металлургов наискосок, попетляла-попетляла по улице Ломоносова, проскочила, едва не попав под колёса самосвала возле медсанчасти, вылетела пулей на улицу Ленина и… нашла родной двор… а вот родной подвал… и… тишина.
Нет, не тишина! Кто-то отчаянно рылся в помойке, выбрасывая самые лакомые хвосты селёдки.
Тарахтелочка подошла к помойке. И просто мяукнула. Из помойки показалась сильно ободранная, но до слёз и до боли знакомая морда.
- Заморыш… - выдохнула маленькая кошка, шёрстку которой трепал осенний ветер.
- Тарахтелочка, - прошептал её самый безнадёжный братик.
- Как же ты… выжил?
- Я был настолько безнадёжным, что на меня не стали тратить смертельный укол. И закопали живым. А я выбрался. И вот он — я!
Тарахтелочка подошла к нему. И заплакала. Лил дождь. Слёзы были горячими. А капли дождя, переходящего в град, холодными.
- Там… - сказал Заморыш… - Там, в подвале… Недавно родила котят одна кошка. Приезжал отлов… кошку забрали… а котята плачут… пойдём?
- Пойдём, - сказала Тарахтелочка. И вдвоём они направились к подвалу в доме номер 141 по улице Ленина, откуда становились всё отчётливее слышны кошачьи тоненькие голоса…
Тарахтелочка и Заморыш. Новые Малышка и Драник.
Жизнь продолжается даже тогда, когда наступает…
КОНЕЦ