Глава 7. Накануне разгрома

     Как все и предсказывали, Вашингтон не смог удержать Нью-Йорк. Высадка британских сил у залива Грейвсенд оказалась прелюдией к первому поражению американцев, и хотя командующий выказал блестящее мастерство при отведении разбитой армии от Бруклинских Высот посредством парусных судов и гребных лодок рыбаков Марблхэда и Глостера, и им удалось высадиться в Спейтен Дуйвил, не потеряв ни людей, ни оружия, однако всем было ясно, что умелое отступление – это далеко не победа. Все же командующий не терял присутствия духа, и англичане отошли в надежде на то, что непокорные смирятся.
     Первая попытка принудить колонистов сложить оружие оказалась неудачной; письмо Хау, адресованное «мистеру Вашингтону», было отослано назад нераспечатанным.
     Три человека, назначенные Конгрессом обговорить условия заключения мира с лордом Хау на Стейтен-Айленд, вернулись ни с чем. Англичане отказались вступать в переговоры до тех пор, пока американцы не вернутся вновь в полное подчинение королю Георгу. Всё зашло слишком далеко.
     Легко было сказать «сопротивление», но как добиться того, чтобы оно не было напрасным? Для этого требовался подлинный гений.
     Вашингтон сначала отошёл к Гарлемским  Высотам, оставив Патнэма с пятью тысячами охранять город. Эти люди, однако, не выдержали канонады Хау и с трудом пробились под защиту Гарлемских Высот.
     Так как попытка пробиться через американские линии не удалась, Хау вернулся на корабли и постарался окружить левое крыло американцев с юга.
     Вашингтон разгадал этот манёвр и преградил врагу путь у Чаттертон-Хилл.
     Последовала схватка, сражение у Уайт-Плейнс. Перед второй атакой Хау заколебался, вспомнив Банкер-Хилл. Между тем Вашингтон ретировался в Норт-Касл и там окопался.
     В ответ Хау двинулся на Доббс-Ферри на Гудзоне, где он намеревался отрезать правое крыло Вашингтона у Спейтен Дуйвил. Форт Вашингтон, который находился в той местности, защищал генерал Грин, но, так как генерал был ослаблен изменой своих и застигнут врасплох неожиданным появлением британцев, он был захвачен вместе со всем гарнизоном в три тысячи человек практически на глазах Вашингтона, который наблюдал со скал Палисейдс с противоположного берега реки, как британский флаг взвился над крепостью, что носила его имя.
     Это был удар.
     Кроме того, что был потерян хороший генерал и значительное число людей, прекрасное оружие и пушка достались британцам, и потому моральный урон был велик, и было непонятно, как его можно возместить.
      Однако Вашингтон не терял времени.
     Послав сообщение генералу Ли, который охранял соседнюю крепость, с приказом пересечь реку и присоединиться к нему в Нью-Джерси, Вашингтон сразу же начал отступление с ядром армии, которое находилось под  его началом.
    Генерал Ли едва успел получить приказ, как его атаковал лорд Корнуоллис, и в спешке арьергард потерял багаж и амуницию.
     Когда они достигли основных сил армии, Корнуоллис буквально наступал им на пятки.
     Казалось, Революции пришёл конец, столь же стремительный, как и её начало.
     Повсеместно люди торопились выразить преданность британскому правительству. Конгресс бежал в Балтимор, и беглые губернаторы начали возвращаться в свои города.
     Между тем Вашингтон бродил по голым плоским равнинам Нью-Джерси.
     Зима приближалась к середине. Его люди были плохо одеты, недоедали. Дезертирство и смертность скоро уменьшили их число до примерно трёх тысяч.
     И с каждым днём к ним приближался Корнуоллис.
     Маленькая армия, как и вся страна, была обескуражена поражением при Гудзоне. Мало было надежды на то, что Вашингтон сохранит даже тех немногих, что ещё следовали за ним. Всё-таки он упорно стремился вперёд, меняя направление, переплавляясь по рекам Хакенсак, Пассаик и Раритан, чтобы замести следы и запутать противника.
     Таким безнадёжным казалось его положение, что генерал Ли не пришёл к нему на помощь, несмотря на его отчаянную просьбу, так как боялся, что тоже погибнет.
     Тем временем холода усиливались, и армия страдала ужасно. Многие бежали, многие умерли от лишений, но Вашингтон всё шёл вперёд сквозь снег с дождём и ледяной ветер. Перейдя рубеж, он пустился дальше  по Делавэру.
     Здесь показалось, что конец близок, ибо, хотя берега реки тщательно прочёсывались, не успели американцы достичь границы Пенсильвании, как авангард Корнуоллиса появился у реки.
     Но британцы не могли переправиться; американцы утопили те суда, которые не использовались, и Корнуоллис был вынужден остановиться. Однако зима была исключительно холодной, и  Делавэр быстро замерзал, так что английские генералы решили подождать и перейти по льду. Оставив полковника Ралла, прусского офицера, командовать британцами, с приказом преследовать и разбить загнанных в угол американцев, как только река встанет, Корнуоллис вернулся в Нью-Йорк, откуда намеревался отплыть в Англию, чтобы рапортовать его величеству о том, что мятежные колонии усмирены.
     Дело казалось настолько безнадёжным для американцев, что было решено не оставлять много людей на берегу Делавэра, и генерал Хау и основные британские силы вернулись на удобные зимние квартиры в Нью-Йорк.
     Страна сложила оружие, веря, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
     Вооружённой оставалась лишь горстка голодных замёрзающих людей, всё ещё сохранявших отдалённое сходство с регулярной армией, на другом берегу Делавэра. Ли двинулся им на помощь, но он не собирался быть втянутым в гиблое дело, и потому его пленение было лишь вопросом времени.
     Между тем Делавэр быстро покрывался льдом, и совсем скоро англичане смогут безопасно переправиться и добить врага.
     Такова была ситуация в преддверии Рождества, и в Нью-Йорке давали большой бал в честь победы лорда Корнуоллиса перед его отбытием в Лондон. Бал был очень весёлый и великолепный, те же, которые были не рады, держались подальше, а те, которые притворялись, что рады, хорошо играли свою роль, имея на то вескую причину.
     В залах собрания блистало множество огней, и алая униформа британских офицеров красиво мешалась с золотыми и серебряными парчовыми платьями дам.
     Всё, что только было в Нью-Йорке блестящего, прекрасного, очаровательного, собралось вместе, и память о недавних тревогах, минувшем кровопролитии, исчезнувших трудностях придавала особую лихорадочную весёлость  обычным бальным удовольствиям.
     Возможно, тут было немало тех, кто скрывал сердечную боль, или раненую гордость, или оскорблённое достоинство; было достаточно и тех, кто ненавидел Британию и втайне желал бы, чтобы Вашингтон, а не Корнуоллис, открывал этот бал, но они вынуждены были прятать свои чувства и выказывать энтузиазм, которого на самом деле не испытывали, ибо британский флаг реял ныне над фортами Ли и Вашингтон, а новая американская армия превратилась в кучку оборванцев, которые не подавали о себе никаких вестей много недель.
     Была здесь одна, чьё сердце сейчас пребывало на берегах Делавэра, и которая находила музыку, свет, одуряющие ароматы невыносимыми.
     То была прекрасная мистрис Маргарет Шиппен, самая модная светская львица Нью-Йорка теперь, когда Гортензия де Божё стала женой Ричарда Трайона. В разгар бала она ускользнула от британского офицера, с которым танцевала, беззаботно смеясь, в комнату для карточной игры, которая оказалась пустой. Если б кто-нибудь увидел модную красавицу в этот момент, то был бы сильно удивлён.
     Со стоном бросилась она на диван перед маленьким столиком из орехового дерева и стиснула руки на груди. Затем достала из платья листок бумаги и серебряный карандашик и начала писать дрожащей рукой:
     «Любимый, мне надо написать тебе, чтоб утишить ужасную боль в сердце, вот только послать это письмо я не смогу. Я на балу, дорогой. Здесь тепло, всё сияет и благоухает, я окружена льстивыми речами, но думаю, что мне сейчас хуже, чем тебе там, в ледяном диком краю.
     Чем мы провинились, что так несчастны? Я на коленях молилась ночью, чтобы Бог вернул тебя мне. Но может быть, ты уже умер, тебя больше нет – ведь там, где ты, умереть так просто. Если б я знала это наверное, Бенедикт, я бы повесилась сегодня же на золотистом шарфе, который был на мне, когда ты поцеловал меня в последний раз. Я – трусливая тварь, раз я здесь сейчас, но подумай, у меня нет ни единой души рядом, которая поддержала бы меня. Мама плачет и умоляет, и я хожу повсюду с улыбкой, чтоб она была покойна. Впрочем, это всё равно, ведь я навсегда твоя, придёшь ли ты за мной или нет.
     Знаешь, в своём сердце я тоже мятежница. Я хотела бы быть с тобой, пусть там будут холод, голод, кровь, я не возражаю. Сама не знаю, что я пишу, ты не сможешь разобрать эти каракули, даже если бы это письмо дошло до тебя. Нет, я верю, что ты сердцем поймёшь, о чём я пишу тебе. Я сказала отцу, когда Бенедикт Арнольд вернётся, я выйду за него замуж. И он ответил, если Бенедикт Арнольд уцелеет, ты выйдешь за него.
     Я поняла, он имеет в виду, что ты никогда не вернёшься. Но я чувствую, это не так, он ошибается, я всё время твержу себе, что он ошибается, - ты же вернёшься, да? Я хотела бы знать, о чём ты думаешь, - думаешь ли ты сейчас  обо мне?
   Ну так вот, - я сижу в пустой комнате, слышу музыку и смех. На мне розовое платье, волосы напудрены, на груди спрятано твоё последнее письмо. Если б я могла перенестись через замёрзший Делавэр, войти к тебе в палатку, тогда бы ты утешился…»
- Маргарет!
     Мистрис Шиппен поспешно смяла письмо и спрятала в платье.
     Это вошла Гортензия, сияющая и раскрасневшаяся.
- Маргарет, что ты тут делаешь? Ты же танцуешь следующий менуэт с лордом Корнуоллисом.
- Я знаю. Уже иду.
     Гортензия пристально посмотрела на неё.
- Что с тобой? Тебя что-то печалит?
     Маргарет встала и покачала красивой головой.
- Я думала о том, какая холодная эта ночь -
Гортензия вздрогнула.
- и о тех, на берегу Делавэра.
- Дорогая, твоё сердце с Бенедиктом Арнольдом!
     Вместо ответа Маргарет закрыла лицо руками и зарыдала.
- Я больше не могу! Мне всё равно, что скажут! Я – его невеста!
     Гортензия бросила свой букет из шёлковых цветов на столик, и, не заботясь о своём сложном платье модного цвета, известного в Париже как «умирающая обезьяна» и о высокой напомаженной прическе, схватила Маргарет в объятия.
- Я чувствовала бы то же самое, если б это был Ричард, - сказала она, - но, милая, ты не должна любить мятежника.
- Откуда мне знать, жив ли он ещё? – рыдала Маргарет.
- Нет же, нет, он не умер, - ответила Гортензия. Она всегда смутно чувствовала, что несчастья случаются с другими людьми, а её саму охраняет Провидение. – Но каково будет его положение, когда он вернётся? – добавила она с той деловитостью, которая так странно сочеталась в ней с воздушным нежным обликом.
- Если он только вернётся, мне этого будет достаточно, - ответила мистрис Шиппен.
     В этот момент офицер в алой с золотом форме появился в дверях.
     Он постоял немного, наблюдая за двумя очаровательными женщинами, державшими друг друга в объятиях. Вдруг мистрис Трайон заметила его.
- Дорогая, - прошептала она. – Здесь лорд Корнуоллис.
     Маргарет бросила на элегантного англичанина взгляд, в котором смешались испуг и вызов.
- У меня закружилась голова, - сказала она, прижимая к губам носовой платок. – Прошу простить меня, милорд, я не смогу танцевать.
     Не дав ему времени ответить, она повернулась, взметнув юбками, и скрылась за драпировками.
Лорд Корнуоллис глядел ей вслед.
- Она помолвлена с одним из революционеров на Делавэре, так? – спросил он.
- Да.
     Гортензия замялась и добавила:
- Ведь у них нет шансов?
     Он улыбнулся с превосходством.
- Если б у них был хоть один шанс, разве оставил бы я их там, - даже ради удовольствий Нью-Йорка, как вы думаете, мистрис Трайон?
     Гортензия тоже улыбнулась, и он повёл её в бальную залу.