Неискусственный интеллект

«Ну, и черт с тобой! Ты же без меня – ничто. Ты же обыкновенная. А туда же… амбиции. То не так, это не так! Я не могу подгонять под тебя свою жизнь. Бог сотворил меня столь гениальным не для того, чтоб размениваться на бытовые проблемы, на сентиментальные сопли. Миссия есть поважнее, чем напрягать свои мозги, озадачиваясь, то ли я сказал, так ли посмотрел, достаточно ли уделил внимания… Все! Черт с тобой! Я свободен» - этой нервической в ритме барабанной дроби тирадой Федор поставил у себя в голове точку. Федор… Нет, Феликс! Нет, Федор, но… все-таки, Феликс.
Федором нарекли его мама с папой, склонившись над колыбелькой и излучая заботу маниакальной силы и аномального напряжения. Сияние это болезненной сферой окутывало младенца, и они созерцали нимб вокруг головы ребенка, которым судьба, наконец, одарила их в их без малого пятьдесят. Первенец был для родителей вундеркиндом, лишь только явившись на свет. Несомненно. Взгляд его был не по-детски осмысленным, голос был фантастически мощным и незаурядно окрашенным. Родители умилялись, родители ему поклонялись и на остальных пап и мам в этом мире смотрели сочувственно, а на детей – снисходительно.
Счастливый отец лоскуты своей жизни, выцветшие и пыльные, методично, хоть и не очень успешно, нанизывал на испещренные нотами линии партитур. Рядовой боец академического оркестра с согнувшейся под весом футляра с виолончелью спиной, которую он смиренно и обреченно таскал сорок с хвостиком лет, куда бы ни завернула судьба. Восторженные мечты, некогда в юности трепетавшие розовыми от надежд зари крылами, сморщились и оказались забыты на чердаке души, заваленные без порядка скарбом былых эпох, да задвинутые скрипучими дедовскими комодами. А полет так и не начался…
Тогда в этой прошлой, линялой теперь уже жизни девочка, хрупкая восприимчивой душой, с восхищением раскрывала глаза, внимая чарующим звукам, рожденным смычком. Она без раздумий стала его женой – он был богом, дарующим чудеса. Она поплыла за ним в мглистом потоке нирваны. Год за годом сквозь кособокий быт они пробирались, питаясь симфониями. Он ездил с оркестром по городам. Она дожидалась дома. Пару раз получалось отправиться с ним, и тогда она чувствовала, как исполняет свое высокое предназначение: быть теплом и заботой, быть домом – опорой и крышей, быть женщиной для мужчины…
Лишь выпадала минута, свободная от смычка, он слушал Шаляпина. Он ставил пластинку, покидал реальность и уплывал в глубины. Таинство погружения. Мир иной. Он отсутствовал. А она с виноватой улыбкой дожидалась его у затворившего глаза тела.
Ну, не даровал ему бог голоса, только в руки вложил смычок. И солировать не научил. Он всегда сознавал, что Господь при его рождении чем-то более важным был занят, и талант ему выдал почти впопыхах, из невостребованного, из оставшейся ерунды на дне полупустого мешка, без желаемого внимания. И отпущено оказалось ему в этой жизни исполнять роль аккомпаниатора.
- Может быть, сыном талантливым нас наградит всевышний? – обращаясь в пространство, вздыхал музыкант вечерами.
И… Наградил. Уже, когда верить устали.
И, конечно, Федором нарекли. Будто имя приманивает успех…
Что бы ни вытворял дитя, принималось, как всплеск таланта. Над ним тряслись и колдовали, его холили, его созидали внутри воображенной сферы, отдаваясь процессу сему целиком, без усталости, без сомнений. В музыку окунали сынулю, музыкой начиняли и музыкой же оборачивали, исступленно уверовав в избранность отпрыска. Ни скандалов, ни порок не было. Ребенок, ведомый врожденной, пока не осознанной мудростью, не спорил и не возражал. Ребенок трудился, как подобает трудиться тому, кто рожден, чтобы вырасти гением. Время шло, но, однако же, озарения не случалось. Пилил себе Федя скрипку, послушно драл горло в мальчишечьем хоре да пальцами ковырял брезгливые к бестолковости отрока клавиши.
Когда же годам к четырнадцати у мальчика начали формироваться свой мир и своя вера, родился и свой бунт.
«Таланты мои – в ином!» - обжигали его изнутри трескучие искры.
Федор не стал тревожить родителей. Они – его кокон, питательная среда. Увы, но и гению нужно есть. Нет времени на бесплодные споры. Пусть кормят и радуются. Он действительно избранный! Но не для этих пиликаний.
Его комната обросла книгами. Он приспособился исчезать посреди дня, объясняя, что выискал студию, где репетировать ему легче, где снисходит особое вдохновение. Где же студия? – Это – секрет…
Родители умилялись и верили. Мальчик вырос упорным, хоть и замкнут немного. Он достигнет вершин.
А к семнадцати куколка вызрела, и взметнулся, прорвав тесный кокон, к сгустившимся тучами небесам незнакомый ни папе, ни маме обозленный крылатый бес.
- Поздравляйте, я поступил! – доложил Федор родителям, скрывая усмешку.
- А по классу какого, позволь нам узнать, инструмента?
- На физмат.
Отец поперхнулся чаем. Мать, схватившись за вспыхнувшее лицо, трагедийно осыпалась на диван. 
Сын не стал наблюдать за немой сценой. Развернулся и вышел, без  хлопка, но уверенно, плотно прикрыв дверь.
Как не вписывался «физмат» в композицию прошлой жизни! Да. Жизнь мгновенно стала прошлой, разделилась на «до» и «после». Как за lento, adagio и legato проморгали они зарождение столь несвязного (non legato) с ними апоэтического стремления? Бездушный, немузыкально дисциплинированный, жестко структурированный муравейник точной науки. Диссонанс в искусстве.
Но он… Slegato! Свободен!
Вырвавшись из-под старательной опеки, достигнув совершеннолетия, Федор сменил себе имя.
Феликс. Изысканно, строго и угрожающе. Так он себя видел.
Мозг кипел. Внутри черепной коробки стремительно происходили чарующие вычисления и рождались идеи вне плоскости понимания, пусть умных, но заурядных людей. Людишек!
Сын уже несколько лет проникал в тайны сложных знаний, он впивался в науку страстно, и она обессилела и отдалась ему, словно женщина. Информация уплотнилась, вдруг открыв нежданные горизонты, снизошло переосмысление казавшихся очевидными понятий, случились метаморфозы, обрушившие закостенелые утверждения. Клетки мозга трудились и без вмешательства его воли, даже во время еды и во сне. Интеллект словно иллюзионист, которому только что разрешили все, конструировал невероятный мир, подчиненный неведомым до сего дня законам, ваял сами законы, и Феликс ощущал себя новым Создателем. Это – гармония! Рушить границы привычного, прорываться за пресловутые ограничения. Он перехитрит природу.
Пять курсов он промахнул единым прыжком, заставившим ахнуть профессоров, – за два года. А в двадцать два успешно, хотя скандально, прошла защита… докторской диссертации. Седые мужи от науки скандалили между собой.
Сопляк! - Вундеркинд!
Идеи безумны! – Идеи, способные перевернуть кибернетику!
Академики дрались, а Феликс злорадно кривил улыбку, внутри себя не тормозя созидательный цикл.
- Я – гений! – беседовал с зеркалом новый ученый, - но до поры никому не скажу.
Он отметил свои двадцать пять, получив в управление экспериментальную лабораторию, укомплектованную сверх всякой меры и совершеннейшим оборудованием, и лучшими кадрами. Задача – искусственный интеллект.
Ася работала лаборанткой. Миленькая, влюбившаяся в юного начальника без оглядки и без рассудка.
Ему было не до сентиментов, и он принял ее любовь, ее готовность служить ему по жизни, принял комфорт и заботу и возможность наладить баланс гормонов, не отрываясь от математических экзерсисов в мозгу. Она стала его женой и, увы, его аксессуаром.
Но как же мала оказалась ее доля в правах на него. Он рядом, но он со своими теориями. Съедает завтрак, уходит в лабораторию, если напомнишь, обедает, снова над чем-то трудится, вечером, не вникая во вкус, загружает в себя ужин и замыкается в книги и интернет. Бессмысленно наряжаться – он не заметит. И благодарности за уют и уход от него не дождешься. Лишь иногда перед сном часа эдак в два ночи, почувствовав рядом тело, вспыхнет на десять минут, накинется, словно взбесившись, и, доскакав до вершины, тут же утратит какой-либо интерес, повернется лицом к стене и уйдет в зону сна набираться энергии не для нее, а для странного колдовства в поле формул, программ и микроскопических железяк, возбуждающих его паранормальный ум посильнее ее женских чар.
Нет, в своей кратковременной ласке он не был, однако, туп. Он был даже изобретателен, как, впрочем, во всем другом. Он умел ее вызволить из реальности, довести до незримых вершин, позабыв про обиды и трудности, даровать ей блаженство. Но его неспокойный ум посреди феерических всплесков безответственной песни любви вдруг выхватывал грубо подтаявшее от сладострастия тело и отрезвлял, возвращая на путь его предназначения. И он, оставив снаружи лишь свою безразличную оболочку, ускользал в зону серого вещества. Там случался экстаз посильнее.
Ася пробовала поговорить. Начала объяснять, вопрошать. Он сидел, погруженный в компьютер, и минут через пять, когда голос ее уже начал срываться, вдруг заметил, что с ним говорят…
- А? Ты что-то сказала мне?
Ася, не завершив даже фразу, как-то телом обмякла и вышла в кухню. Он вернулся к своим мыслям. В масштабах вселенной какой-то локальный взрыв… Нет, не взрыв… Так… хлопок… и невнятное облачко дыма. И развеялся… за спиной у него… вновь ушедшего в сферу свою… то ли света, а то ли тьмы.
Ася сиживала в одиночестве. Не могла найти место рукам, то и дело ладонями влажными совершая никчемные взмахи. Не взлетев, она скрючивалась в кресле и пыталась себя убедить в том, что он же особенный, что ей так повезло плыть бок о бок с мужчиной, уникальным в масштабах эпохи. Аргументы, ей следовало признать, недостаточно убеждали. Слабоваты оказывались для ее женской души, голодающей по простому, не выдающемуся, обыкновенному счастью. Исторические проблемы парили в других измерениях, осознанию не поддавались.
И, увы, неказисты и так неуместны бывали ее притязания среди гимнов его успеху, что звучали вокруг. Лаборатория Феликса являла сюрпризы, коим рукоплескал или злобно завидовал академический мир, а она со своими разборками мельтешила, путалась под ногами. Феликс дни напролет вел настойчивые и осторожные переговоры с непонятными очень засекреченными людьми о контрактах, о технике, о финансах. Ему что-то там предлагали, он в каких-то там предложениях сомневался, что-то решал… А она, вдруг уменьшившаяся до масштабов домашнего бессловесного питомца, совершала попытки истребовать место в его строгом отчужденном разуме.
Дом рушился, становился лишь геометрическим местом, где пока еще планомерно, но скучно шли процессы еды или сна.
Ася решилась на шоковый выпад.
- Я беременна, - сообщила она мужу.
- Молодец! – односложно отреагировал он, на короткий миг, оторвав свой взор от ворожбы монитора.
И… тишина. Ася растерянно повернулась и, проглотив нелепое поражение, даже без торжества победы противника, тихо вышла из Феликсова кабинета.

Ей хватило трех лет, проведенных в полной изоляции рядом с мужем, и однажды она подошла среди дня, отняла его книгу и посмотрела в глаза.
- Я ухожу, - произнесла спокойно.
- А сколько сейчас времени? – он с трудом выплывал в реальность.
- Ты не понял. Я ухожу совсем. Мы больше – не семья.
«Да, и когда мы семьей то были?» - добавила Ася мысленно.
- Да, понятно, - потупив глаза, пробурчал монотонно Феликс.
И внезапно вскочила бестия. Опрокинутый стул. Злобный крик. Ноздри вывернуты. Руки месят безвинный воздух. Феликс мечется внутри замкнутых стен, изрыгая нелепые обвинения, превращая их пламенем в пепел даже то, что могло еще сохраниться в полумраке на дне души.
Сколько страсти и гнева! Он задет, он обижен? Он пытается возразить? Нет, его оторвали от таинства, от столь сладостного соития с его главной возлюбленной – странной бесплотной богиней, чье зыбкое естество - это ткань его мыслей, идей и его грандиозных амбиций.
Ася кралась вдоль стен к выходу. К ее счастью, Феликс опять уже перестал ее замечать. Он сражался с фантомом, нарушившим тектоничную стать его Я. Она выбралась молча, прикрыла тяжелую дверь и ушла из его жизни.
Через сутки Феликс заметил пропажу. «Ну, и черт с тобой! Ты же без меня – ничто. Ты же обыкновенная. А туда же… амбиции. То не так, это не так! Я не могу подгонять под тебя свою жизнь. Бог сотворил меня столь гениальным не для того, чтоб размениваться на бытовые проблемы, на сентиментальные сопли. Миссия есть поважнее, чем напрягать свои мозги, озадачиваясь, то ли я сказал, так ли посмотрел, достаточно ли уделил внимания … Все! Черт с тобой! Я свободен» - этой нервической в ритме барабанной дроби тирадой Феликс поставил у себя в голове точку.
Но разменяться на бытовые проблемы пришлось. Теперь пришлось. Феликс вдруг обнаружил, что ему до сих пор подносили на блюде все, что лежало вне плоскости поглотившей его науки. Она подносила. Ася. Оказалось, что нужно растрачивать мысли и время на покупку еды, на готовку еды. И одежда внезапно капризничать стала. То испачкается, то закончится. А ее кто-то чистит обычно. А ее кто-то гладит. И вообще…
Феликс был озадачен. Но задачу решил очень быстро. Это сделает наемная тетка.  И еще один плюс – никаких отягчающих жизнь отношений. Ни обид, ни претензий. Все внимание – делу.
Жизнь наладилась. И работа наладилась тоже. Феликс чувствовал, что укротил успех. Он свершал просто беспрецедентные чудеса. Интеллект искусственный, генерированный его интеллектом, стал уже материален. В его лаборатории под охраной и под замками доводился до совершенства не имевший аналогов в долгой истории безымянный продукт, научившийся гениальными стараниями Феликса воспринимать информацию и принимать решения, адаптироваться к окружению и развиваться. Мыслить. Это нечто само обучалось тому, что считало необходимым, само устанавливало приоритеты, не знало усталости, на все реагировало мгновенно. Феликс предусмотрел вместо алгоритмического принципа сложную корреляцию действий электронного мозга, при которых устройство способно стало прямыми путями искать в своей памяти то, что востребовано в данный момент. Моделировалась психология человека. Еще шаг – и доступны случатся эмоции, радость и боль. Только химии малость добавить… При одной информации выделять одни вещества, при другой – другие, и воздействуя ими на регистрирующие устройства, генерировать соответствующие реакции. Все, как в жизни. До безобразия по-настоящему.
Казалось, что вот и достигнута та вершина, что виднелась на горизонте мечтаний. Может все. Только руки приделать… И, главное, при таком совершенстве ни капризов, ни эгоистических желаний.
Но… Феликсу стало скучно.
- Тупая железка! – с презрительного приветствия он начинал каждый день. Одно утешает – выключить можно, когда захочешь.
Как ни силился Феликс быть независимым от своего быта, как ни храбрился, его частная жизнь диктовала и путь его творческим мыслям. Уже минуло около полугода с того дня, когда Ася покинула дом. Феликс редко терял вдохновение. Он работал, пока бодрствовал. Всегда. Ну, почти всегда. Но порой возникали паузы… Словно он выплывал из сна. Словно некий верховный разум отпускал его перекурить. И в такие моменты его вычурный ум вдруг терялся, и вселенную тогда видел он, как с изнанки. Размышления о высоких материях, сомнения о морали были чужды ему. Оттого во внезапных пугающих отвлечениях от своих основных занятий Феликс видел лишь сверхмотивацию к нахождению новых маршрутов.
«Отсутствие женщины пагубно для здоровья! Но жена как явление… столько противопоказаний!» - Феликс морщил лоб, испытывая неудобство, - «Это чуждо моим идеалам». И идея сама предложила себя на его рассмотрение: сконструировать женщину по своему запросу. С учетом своих предпочтений, желаний и даже чудачеств.
В фантазии вырос образ резиновой куклы, но Феликс сплюнул брезгливо и озадачился по-серьезному.
«Что в сущности надо? Хочу, чтобы анатомически это был человек, чтобы эмоционально была развита лишь та область, которая отвечает за секс, чтобы появлялся сей человек и исчезал по моей команде».
Феликса поглотили фантазии. Он открыл неожиданно, что до этого времени та часть его, что руководима была гормонами, будто дремала. Она выставлена была на задворки, выгнана из кабинета лишь в угоду единственной цели, за которой все остальное не смело и рта раскрыть, заявляя свои права. Этих прав Феликс не допускал. И простые, а, может быть, и не столь простые порывы души, да и тела, толпились в нетопленном зале для ожидания, поблекшие от недокорма, от недостатка внимания. Вероятно, желания и мечты, отмеченные ярлыками второго сорта, и страдали хронической заниженной самооценкой, но внутри них копилась злоба. Злоба и ущемленная гордость наращивали концентрацию. В закоулках ученого мозга раздавались уже голодные стоны. Незнакомые Феликсу чудища проснулись внутри. В тот момент, когда их хозяин всего на секунду свернул в тупик, растерялся и удивленно заметил присутствие в своем теле каких-то иных существ, кроме мчащегося в гору зашоренного математика, стены камер прорвались, и в сознание ворвалась толпа… Инженера-монарха загнали в угол. Он увидел, что здесь не один, понял, что накормить нужно всех, принял новую для себя действительность без истерик… как исходные данные для задачи.
Феликс замер в своем кресле. Комната, освещенная осторожным пастельным светом торшера, предупредительно замершего за спиной, ждала. Ожидала его решения. Приговора. Та идея, что под видом обыденных размышлений проникла в такую голову, начиненную безграничными знаниями и способную ими жонглировать вопреки природе, создала угрозу. Угрозу всему, в том числе, и хозяину головы.
«Я свернул не по той дороге. Плод моих изысканий – железка!»
А толпа пробудившихся монстров, горластых прожорливых недоумков, эта постыдная для его интеллекта родня уже расселилась, заняла все пространство, оккупировала владельца и настроилась править. По-пролетарски. Да и Феликс сломался тотчас, не помыслив совсем о версии воспрепятствования. Он же сам углядел эту новую цель. И иного пути нет.
Две недели мучений, беспрестанного поиска ниточки, за которую потянуть. Две недели скомканного, прерывистого и, увы, не восстановительного сна. Среди образов, принесенных дремотой, из тревожных сумерек иррационального, из болезненно воображенного зазеркалья Феликс бережно, по крупинке собирал и копил совершенно безвестные мысли, представлявшиеся чужими. На исходе здоровья и сил он родился с нуля. В апогее растерзанного солнечным светом дня он подвел свой итог: «Изучаю генетику и нейробиологию!»
Феликс перешагнул еще на ступень выше: «Я клепал интеллект из безжизненных и ограниченных микросхем, а теперь его выращу из реальной плоти».
Феликс встал из просиженного раздумьями, готового к сочувствию и соучастию кресла и, проходя мимо зеркала, оценил себя во весь рост.
- Франкенштейн! – чихнул пошлой шуткой он сам себе.
Работа в лаборатории двигалась по инерции. Даже вполне успешно, достаточно для того, чтобы не прилагать усилий к утилитарному поиску средств на развитие и персонал. Но теперь Феликс был озадачен сокрытием части финансов, чтобы втайне создать свой приватный лабораторный центр, без которого невозможно воплотить его замысел. Понимая, что замысел сей сомнителен, эгоистичен, созидатель еще опасался, как не встретить бы противодействия от воспитанной в ханжестве братии, гуманистов, чтоб им провалиться!
Ему хватило двух лет, чтобы освоить неведомую доселе другую науку. Опыт непрекращающейся учебы позволил до поразительной краткости спрессовать потребное на освоение время. Феликс вырос до виртуоза. Он мог бы работать и нейрохирургом, и конструировать против воли всевышнего одушевленные особи. Он это знал. Еще не попробовал. Но непременно знал. В этом была сила, так как в этом была свобода. Свобода от закрепощающих законов природы, подчас лишь кажущихся законами. Свобода от людей и от бога.
Как усердный садовник лелеет зернышко, окуная его в добротную жирную землю и напаивая водой, так Феликс взялся клонировать плоть из кусочка, наделенного искусственным ДНК. Искусственным? Да, он его сконструировал. Он проник на загадочный уровень. Он сдружился с молекулами, расположил их к себе, убедил выбрать путь к нирване, заплетаясь изящными гроздьями радикалов, и увлек в ослепительном танце строить спирали. При этом он знал порядок, в котором сцеплять состав. И вознеслась к небесам чудо-башня. И сопутствовал этому действу лишь сплошной поглощающий мысли восторг.
Теперь революционная толпа в голове молча ждала. Его тайная лаборатория действовала, хоть и невероятным и неподъемным казалось справляться с ней в одиночку.
Теперь из фрагмента плоти предстояло старательно выращивать организм, наделять его памятью, вживляя поклеточно знания, чуждые гомункулу изначально. Феликс действовал с филигранностью ювелира. Нет, левши, уникального своим инокосмическим мастерством. Он синтезировал молекулы белка, наделяя их информацией, объединял их в структуру по собственному проекту, он учил эту плоть извлечению данных велением импульсов, порождаемых ей самой. По мере становления новой особи Феликс многократно тестировал всю систему, и ошибки одна за другой направляли на верный маршрут.
Фантастическому упорству и чудесной энергии своего Я был обязан ученый, совершающий неизведанный путь. И творимая плоть ожила. Он заставил ее запустить те процессы, что включили источник теперь независимых биополей. На месте вчерашнего заполненного лишь воздухом пространства возник этакий «нейропротез», заменяющий пустоту.
Но зажившее своей суверенной жизнью существо еще требовало доработки. Научить биоробота быть человеком, увы, невозможно. Феликс понял, что времени на формирование у созданной особи субъективного опыта просто нет. Начинить ее память даже структурированной информацией – это только пол дела. Надо, чтобы гомункул сумел ее извлекать и тем самым включать механизмы, приводящие в действие то, что когда-то определит его, как Человека.
Фантазия бежала впереди. И эту новую еще недоженщину Феликс в очередном порыве научного вдохновения нарек именем Артифичия, столь же искусственным, сколь была и она сама. Сокращенно он стал величать ее Арти.
И опять многотрудный процесс захлестнул с головой создателя. Феликс освоил искусство ткать внутри организма Арти те нити, что увязывали хранилища данных с ее телом, с реакциями… Пока всё. И эмоции, и воображение предстояло формировать.
Феликс придумал выращивать из ДНК Артифичии им сочиненные железы, чтобы снабдить ее химией. Ведь для того, чтобы соединить цепочки между воспринятым и решением, направляющим действие, требовалось как-то воздействовать на неумелые органы. А помимо всего созидатель хотел, чтобы Арти смогла обучаться сама. Обучаться стремительно. Обгоняя компьютер.
Однако, девочку следовало и притормаживать. Феликс вынужден был оплести ее сетью тоненьких проводов, вживив электроды в те центры юного мозга, которые сохраняли его контроль над ваяемым организмом. Нахлебавшись немыслимого дискомфорта и запутываясь регулярно в пучках и косичках, автор тела решил, наконец, что разумнее навживлять в ее мозг пару дюжин банальных чипов и осуществлять управление дистанционно, стимулируя те нейроны, от которых зависели действия. Нет, конечно же, он не решал за нее, как реагировать или что делать. Он давал ей задачи, формировал мотивацию. Ну, иногда приходилось поставить обманную цель или сфабриковать аргумент. Так и что ж? Феликс и породил эту куклу, чтоб решить свои эго-проблемы.
По прошествии тридцати одного месяца Артифичия мыслила, выражала и радость, и неудовольствие, проявляла к познаниям интерес, умела уже содержать и себя, и дом. Феликс ловко расставил акценты, формируя ее психотип. Обостренная чувственность, паранормальная нежность и бесстыдная ненасытность. Этот мастер, что ее сконструировал, умудрился достичь совершенства, в том числе, и в пластической хирургии. Арти даже телесно воплотила его предпочтения, и особенности анатомической архитектуры были плодом фантазий автора. Феликс вылепил и пропорции тела, и внимательно проработал детали: уши, губы, соски, вагину…
Упустил же наш гений одно – дистанционное управление мозгом имело возможность активной обратной связи, то есть Арти могла, как принять информацию с помощью биомагнитных волн, причем, и без ведома излучателя, так и выплеснуть некий поток своих мыслей, эмоций, команд… Но пока эта юная дева при таком техническом совершенстве была очаровательно наивна.
А официальная жизнь и работа Феликса шли планомерно. Отдельные крохи секретных своих успехов он распространял и открыто. Высокое руководство удовлетворялось, и вот настал момент, когда потребовалось направить Феликса для осторожного, осмотрительного обмена опытом к зарубежным коллегам. Планировалась конференция. На нее съезжались обремененные регалиями и печатными трудами мужи. Феликсу особо готовиться не представлялось необходимым. Единственной почти бытовой задачей было как-то спешно приладить Арти отключающий временно блок, погружающий в сон.
Феликс справился. Куколка становилась ручной. И техническим гениям свойственно иногда шутить. В руках Феликса был теперь пульт… окрашенный в розовый цвет (все-таки, девочка)… И, отправляясь в поездку, Феликс просто нажал кнопку «Режим сна».
Доклады, беседы, горячие споры. Ничего выдающегося Феликс, увы, от коллег не услышал. Он скучал, сидя в аудиториях. На второй день он предпочитал пожевать бутерброд с наперченным сырым фаршем в буфете, запивая его водянистым напитком, поименованным «кофе», что оказывалось равно оскорбительным и для настоящего кофе, и для обузданных бюджетом конференции составителей меню.
Выступление Феликса намечено было программой на третий день. Изложение опыта и результатов! Не идей и теорий… Итогов! Он излагал. По залу распространялся гул, за ним потихоньку послышался смех.
Докладчик сердито обвел собрание ученых мужей взглядом, закрыл текст доклада и вдруг громко расхохотался. Смех породило щекотное чувство, определение которому пока он не находил. Нет, нашел. Профессор, читающий лекцию, поднимает глаза и видит, что перед ним не амфитеатр, заполненный коллегами или студентами, а малыши на горшках – детский сад.
- Извините, - отчетливо произнес в микрофон Феликс, - я, кажется, перепутал мероприятие. Он неспешно спустился с кафедры и исчез в боковой двери.
Пересекая фойе, Феликс вдруг, словно использованный костюм, сбросил с плеч, нет, растерянно обронил эмоциональные атрибуты победителя, выдохся, остановился. Он последние годы бежал впереди, не оглядываясь… Получилось, что соратники где-то отстали или совсем потерялись. Вместо гордости, возносящей тело и чувства воздушным шаром ввысь, его вдруг приплюснул испуг. Он один. И когда до него добегут остальные, кто был поначалу рядом? Он уже миновал пустыню, истощавшую силы, заставлявшую то и дело сверять маршрут с кем-то выданной картой. Впереди простирался сад удивительной красоты, щедро плещущий всеми мыслимыми и немыслимыми цветами от горизонта до горизонта. Но в саду он стоял один.
Феликс застыл посреди пространства.
- Господин докладчик! – голос, приправленный странным акцентом, вырвал Феликса из капкана эмоций.
Человек непонятного возраста. Голос, который его обладатель контролировал, чтобы смягчить, сквозь старания проявлял затаенную тяжесть. Безапелляционность. Власть? Очень светлые, почти белесые глаза струили холодную воду и, в отличие от голоса, молчали. Незнакомец был гладко выбрит и безупречно одет. Догоняя покинувшего зал Феликса, он не спешил, он знал, что успеет во всем.
- Господин докладчик, Вы напрасно решили, что никто не способен понять то, о чем Вы нам поведали. Извините, что нарушил Ваше разочарованное уединение.
Феликс настороженно молчал, пытаясь угадать, каким образом этот делец (на ученого он не тянул) столь безошибочно определил его статус разочарованности. И что его может интересовать?
- Вы мне нужны. Думаю, что мог бы Вам предложить встречный интерес, - построение фраз незнакомца простительно для иностранца.
Но, кто он?
- Я представляю серьезную корпорацию, - ответил на незаданный вопрос человек с молчащими глазами, - Меня зовут Смит.
«Ну, конечно», - внутри себя усмехнулся Феликс, - «А меня, наверное, Иванов»…
- Может быть, Вы не отказали бы мне в общении? – Смит опасливо взял собеседника под локоток, словно, боясь спугнуть, - Тут на верхнем этаже есть кафе.
- Что ж, давайте попробуем, - Феликс мягко отвел свой локоть и изобразил улыбку, хотя сыграть радушие в полной мере не удалось.
Разместившись в приглушенном, изображающем загадочность, полумраке кафе,  мистер Смит отдал распоряжение официанту принести две чашки эспрессо и без какого-либо предисловия обстоятельно изложил ученому суть предложения.
Феликс слушал, не транжиря своих слов. Отмечал, сколько лишних красочных отступлений сделал Смит, видимо, выполняя сценарий, коим должен завлечь растяпу-изобретателя в свои сети. Выдающиеся перспективы! Неограниченное финансирование! Слава!
 «Вроде бы, на дурака не похож»…
- Хорошо, - произнес Феликс, - прервав неуклюже цветастую фразу, - я готов Вам продать информацию из своих кладовых.
- Кладовых? – Смит не сразу схватил смысл.
- Да. Я услышал, что именно Вам интересно. Мне нужно неделю на то, чтобы решить, что я включу в продукт, упорядочить данные и высчитать цену.
Теперь Смит молчал, лишь положением бровей выражая неопределенность.
Феликс не пытался играть недотепу, не переигрывал и другую роль – деляги. Он замолчал и ждал.
- Вот мой mail-address, - протянул карточку Смит, - Буду ждать Вашего ответа.
Собеседники встали, с подчеркнутым полупоклоном пожали друг другу руки, улыбнулись без тени эмоций. Мистер Смит направился к выходу, по пути положив перед официантом банкноту.
Феликс решил задержаться: «Пусть решит, что я озадачен и склонен обдумать».
А обдумать пришлось. Что он мог предложить прохиндею из бизнеса, о котором слагал заключение лишь по интуитивным догадкам? Непростительно было б продать все итоги прозрения, долгих трудов… Сколько стоит его, гениального инженера, уникальность? Вместе с тем, Феликс знал, что движение вверх, доработка беспрецедентного существа, нареченного Арти, очеловечивание ее займут еще долгое время. И скорее амбиции его, нежели инженерный труд требовали миллионов. Учитывая, что она была его тайной… Конечно же, невозможно не понимать, что сокрытые достижения просто не существуют. Ими можно день ото дня наслаждаться, упиваться сознанием собственной гениальности… Но чего она стоит без оваций признания? Эта мутная жадность и душная, неподъемная глыба какого-то детского страха – вот отнимут игрушку… Как мучительно в голове инженера-создателя шла борьба… нет, возня, окрашенная сердитыми всхлипами и сопением. Феликс скручивал и распрямлял пальцы, то ерошил, а то приглаживал волосы.
Озадачен и склонен обдумать!
Нет. Фейерверки – потом.
И из неких глубин его Я, через толщу густых, чужими усилиями взмученных сомнений, истерического расстройства воли выплыл едкий слезливый стыд. Стыд за выскочившие бестактно из-под ученой мантии капризы, за инфантильные приоритеты… за ностальгию по не состоявшемуся в полной мере детству.
Феликс сгорбился над остывшим кофе, совершая в такт мыслям круги ложкой в чашке, сосредоточившись на скребущем звуке.
Решение было спонтанным. Феликс встал, стер из памяти встречу с посланцем мрака (так он в итоге квалифицировал незнакомца) и покинул несчастную конференцию, с облегченным глубоким вздохом отдавшись полету домой.
«Может быть, по прошествии времени я решусь и за несколько миллионов Вашей твердой валюты укажу Вам НЕверный путь…»
Три часа в самолете Феликс прокувыркался в турбулентности снов и грез. Ненасытная математика его отпустила. Разноцветные разветвленные в пространстве структуры перестали на время цепляться друг за друга виртуальными щупальцами, насилуя мозг, созидательная горячка вздремнула, уступив тиранический трон дирижерам желаний простых, приземленных страстей и нетерпеливых плясок гормонов, что так долго дремали в придушенном состоянии. И сквозь марево еще весьма поверхностного сна эти страсти, очнувшись от гнета науки, жадно нервно глотнули свой призрачный кислород и, взбесившись внезапно, стремительно подхватили плывущее на волнах сна тело и поволокли его по неведомым коридорам в непривычную, но пьянящую непоправимо иную реальность…
Феликс безвольно распался на микроскопические частицы, перенесся сквозь чуждый космос и сгустился в совсем незнакомое существо с обонянием обостренным и осязанием фантастическим. Его немощное сознание окружал удивительный сад. Перевитые мокрыми от загадочной влаги сосудами мускулистые багровые стволы деревьев смыкались вверху щупальцами и пальцами. Буйные заросли растений являли собой безразмерный клубок разномастных и разноразмерных отростков единого организма, островков человеческой анатомии. Жаркие, сочащиеся, лишенные защищавшей от внешних вмешательств кожи. Сад пылал вожделением. Сеть разветвившихся под ногами нервов сплеталась в огромную паутину, с алчностью и азартом готовую сцапать и обездвижить заплутавшего путешественника. Сад из плоти мерцал переливами бликов, образуемых влагой, текущей из пурпурных поверхностей окружения. Ноги вязли в молочной чуть вспененной густой манящей субстанции. Воздух был нереально густ и полнился ароматами экзотических фруктов и… чего-то разнузданно физиологического. Словно кто-то совсем по-кошачьи, но человечьим секретом пометил стволы… Воздух настойчиво отрицал правомерность любых начал кроме властного, доводящего до безумия эротического желания. Феликс не испытал позыва к сопротивлению. Его утроившие чувствительность ладони потянулись к стволам из плоти, заскользили по ним и настойчиво заспешили присвоить запретные доселе прикосновения. Он прильнул к стволам, учащенно пульсируя вдруг обнажившимся телом, импульсивно свершая почти истерические попытки рассредоточиться по всем раскаленным растениям одновременно, сейчас, сразу. Дрожь пронизывала конечности, внизу живота набирал силу мягкий вакуум. Феликс более не принадлежал себе. Разум впал в кому, дарующую блаженство. Ну, какое тут сопротивление?! Стон становится музыкой. Непостижимое совершенство звука пеленает симфонией первозданности. В нем себя ощущаешь простейшим, почти одноклеточным, низшим, и готов поклоняться великому неосознанному, пасть уверенно ниц, заходясь в раболепном восторге, однако же… Взрывы алчной животной жажды обрести это божество, овладеть им и управлять себе в вечное наслаждение…
Феликс очнулся от сна, ощутив рвущую его плоть эрекцию. Сознание полоснул тонкий луч догадки, безумной, но, очевидно, желанной. В безвольном своем состоянии он погрузился в нее, в свое чудесное детище. Он был внутри Артифичии. Арти. Сколь нежданное озарение! Сколь же многого был он лишен в предыдущей жизни в угоду материи точной, бездушной! Но, слава бездушной материи! – Только с ней сотворил он чудо. Теперь наступило время… щедрой жатвы, наверное…
Оставшиеся минуты в преддверии мягкой посадки, а потом еще час до дома нетерпение его рвалось из-под контроля. Он едва сохранял баланс на краю вертикальной стены перед бездной гипнотизирующего безумия.
Вот оно, одичалое логово, где уже столько лет он свершал ненасытно и яростно, вероятно, запретные таинства, с восторженной злостью противореча природе. И на каждой ступени сего демонического восхождения чарующий яркий итог окрылял его и ввергал в поток урагана, стремящегося к небесам. Только крылья его были черными, как у грифа…
Тридцать шестой день рождения Феликс праздновал вместе с Арти. Создатель с творением наедине.
Комната превратилась в грот. Декорации к знаменательному спектаклю. К премьере. Феликс выстроил торжество. В звуках загадочной восточной мелодии плыл расцвеченный радугой сфабрикованный генератором туман. Необъятных размеров кровать была сценой, очерченной кругом луча, где десятки подушек сложились в обещающий негу рельеф. Феликс воинственно запрокинул голову, заливая в себя остатки «Dоm Perignon» (тосты не произносились – излишне), артистически скинул халат и взошел на подмостки перин, где в голодном трепещущем нетерпении ожидала его Артифичия, ослепительно обнаженная и распахнутая в чарующем до безумия бесстыдстве.
Он открыл в себе новый талант. Да, какой же он выдумщик! Феликс разнузданно упивался своей «куклой», он исследовал ее чудеса. Он вертел ее, наблюдая и восхищаясь. Он то губами впивался в мокрую плоть, то внедрялся в ее глубины. Он владел ей, смакуя детали, что созданы были им. Но ранимую ткань эйфории рвали в клочья совсем посторонние мысли, не пуская до крайности возбужденный рассудок дотянуться до сладких вершин. То, ликуя от терпкого вкуса, он гордился собой - ее автором. То, усердствуя в буйной фантазии, спотыкался о безответность: «Сырое еще существо! Нужно усилить эмоционально».
Феликс поставил ажиотаж бенефиса на паузу. В театральном тумане лежал он нагой и мучительно соображал, как ее предстоит учить, как вдохнуть в нее чувства, способность придумывать что-то самостоятельно, создавая сценарии секса. «Хоть и искусственный, но это должен быть интеллект!!!»
Арти, видимо, не разделяла сомнений. Арти просто была заряжена неуемной энергией, ее организм обильно вырабатывал яростные коктейли из гормонов. Через четверть часа Феликс выдохся, даже мыслить утратил способность… и весьма потребительски щелкнул насмешливым розовым пультом. Режим сна.
Новая череда дней, наполненных сосредоточенной тонкой работой. Теперь он умел, если нет нужды, не провоцировать Арти. В голове у нее, где-то в уровнях скрытых дремала недюжинная мощь самки, но Феликс умел ее тормозить. Он выращивал, конструировал и вживлял генераторы новых оттенков. Он учил свою женщину по-человечески ощущать и несчастье, и радость, и сожаление, и восторг. Он задействовал химию, генную инженерию и еще с десяток наук. Он творил, погружаясь всецело в процесс, он был счастлив собой и плодами труда.
Временами свершались соития. Каждый раз, восходя к совершенству. Все ближе и ближе к вершинам. Но, увы, Феликс не отдавался эмоциям. И кровать их была полигоном, где ученый испытывал результат.
А она вырастала, проходя на космической скорости эволюцию разума от бездушного арифмометра к человеку. Феликс не только конструировал. Он давал ей возможность самой познавать окружающий мир. Утонченным недюжинным мозгом, используя врощенные беспроводные каналы, Арти просто входила в хранилища интернета, не имеющие горизонта, и могучие реки накопленных цивилизацией знаний вливались в нее, заполняя пустоты, формируя внутри устрашающий потенциал. Всемогущий, если случится его применить… и нечеловеческий.
Но Арти училась и чувствовать. Помогал этому и чужой опыт, почерпнутый из сети. Увидеть, оценить, пережить виртуально… Сформулировать собственную версию решений.
Феликс, уезжая на целый день в лабораторию, оставлял ее наедине с познанием. Увлеченный ее становлением, он, увы, упустил те риски, что несло с собой воспитание без контроля. И даже не воспитание… неограниченный доступ ко всей существующей информации, и достоверной, но и, увы, сомнительной.
Он создавал ее умной – она оправдала надежды. Он создал ее чувственной, и она, получая от Феликса ласку, даже, пускай, не ту настоящую, а искаженную инженерией в наглой смеси с циничным потребительством… она влюбилась в него. Она потонула в иллюзии. Лишиться наивности невозможно, опираясь лишь на чужой опыт.
А Феликс выращивал и вкушал уникальные чудо-плоды. Отсчитав деловые часы обязательной службы, он летел в свое тайное логово. Он набрасывался на нее с вызывающим оторопь голодом. Он плескался в бурлящих вихрях телесной своей прожорливости, лишенной ограничений.
Он наделил Артифичию умением с первых нот уловить желания, прочитать в голове у него фантазии и тут же их воплотить. Да, он гений! Ему рукоплещет он сам. А это ценнее оваций в затхлых залах, вмещающих спеленутую скучной плесенью этики и морали толпу тех, кто необоснованно (он то знает) уверен в своей учености. Он сотворил себе совершенную любовницу. Совершенную! И аналогов нет.
Соитие его истощило в который раз. Он встал, усмехнувшись. Взял пульт.
«Пойду выпью кофе, куколка». И - кнопка «Режим сна».
Но в эти пять-шесть мгновений, предшествовавших отключению, Арти прочла его мысль. «Кукла». Цинично и оскорбительно. И снова режим сна. Машина для секса! Предмет. Включил – выключил. Уложил в ящик или на полку. До следующего сеанса. А чувство обиды ей тоже уже доступно.
Феликс то уходил, то возвращался. До его вечернего появления Арти была полностью предоставлена себе. Она обучалась, она размышляла. Утром режим сна был не нужен. Феликс давал ей наказ на постижение мира, освоение жизни, пускай, виртуальной, но… другой у нее нет.
Артифичия постигала не только то, что готов был ей дать интернет. Тщательный самоанализ достраивал недостающее.
Теперь она знала, как протекает погружение в сон и… как из него выходить.
Но ему это знать не следует. Артифичия стала хитрой. «Что ж, ты меня и творил такой. Просто видеть на шаг вперед человек не всегда способен».
Жизнь идет, как и шла. Феликс может расслабиться. Он богат. Тем богат, что не всем дано. Исключительность! Он владеет управляемой женщиной. Самодовольный хохот то и дело взрывается в нем.
Сколько времени длится этот кибернетический роман? Односторонний роман. Арти давно уже - человек. Она до болезненности чувствительна, но она накопила знания. Она стала опасно вооружена. Она гасит в себе злость и играет роль куклы. Все еще повернется зеркально…
Может быть, надо с Феликсом поговорить? Обсудить их проблемы?
Нет, она не наивна теперь. Разве можно пенять создателю? Разве можно надеяться, что… Нет.
Звонок мобильного телефона. Но мелодия, которую Феликс не знал. Кто поставил ее без его ведома? А… никчемный вопрос.
- Алло, - внимание обострено. Феликс замер… на половине движения, на полувдохе. Вроде, просто звонок… Но почему увлажнились ладони?
- Здравствуйте. Это – Смит, - тот же выдуманный, как показалось и в первый раз, нарочитый акцент.
Феликс выдержал паузу…
- Да, добрый день.
Смит ответил зеркальной неспешностью, словно ставя на место незримого собеседника. Феликсу показалось молчание долгим сверх меры. Но он по-прежнему выжидательно сохранял неуклюжую тишину. Беззвучное противостояние амбиций. Кто кому больше нужен!
Смит, по всей видимости, нуждался в контакте сильнее… или счел эту дистанционную возню не значительней детской забавы.
- Я надеялся все же услышать Ваше решение, - снова пауза, мяч покатился на сторону Феликса, - кроме того, следует уточнить задачу. Вы восприняли сказанное мной не совсем корректно.
- Что ж, тогда, я думаю, надо общаться вживую, - голос Феликса окрасился нотами безапелляционности.
Собеседник, конечно же, иного не предполагал. Все по сценарию:
- Где? Когда?
- Я предпочел бы там, где окажутся исключены случайные встречи.
- Абсолютно согласен.
- Кафе «Марсианин». Прогуглите. Завтра в 11, - Феликс, словно пытаясь себя подкрепить пошлой шуткой, выбрал это кафе… по нелепому имени. Смит – незнакомец, почти марсианин. Шутка! Ха!
Нет, не смешно. Изощренный ум инженера тоже склонен бывает сглупить. Но невинно в этом случае. Зачем? Да, какая разница!
Феликс на донышке своего Я, в потемках узрел уголек страха. Ему страшно! Но какова причина? Никто убивать его не собирается. И вообще никакого вреда. Его вовлекают в сделку… И сделка та незаконна! Вот.
Что-то кольнуло в затылке.
Да, ладно. Он еще ничего и никому не обещал.
Да он вообще не знает еще, что от него хотят…
Но явно же что-то такое, что заставило его выбрать место вдали от чужих глаз. Точнее, не чужих, а незапланированных знакомых - тех, что способны неладное усмотреть… да, не дай бог, услышать обрывки фраз.
А о чем они будут беседовать?
Но уж точно не о достоинствах жидкого кофе.
Рукопожатие состоялось молча.
Неприятный скрежет металлических ножек стула…
Пространство кафе оказалось пустым. Пасмурно-светлое утро.
Глаза визави бесстрастные, как две камеры наблюдения. Однако, нарушить баланс в ламинарном уже состоянии Феликса гостю не удалось.
Изобретатель рассматривал по-прежнему незнакомого визитера, не торопя события. Это к нему пришли. Напросились на аудиенцию. Так пускай начинает Смит.
И Смит начал:
- Вы достигли чудесного результата, - две секунды без слов, попытка оценить впечатление…
Но Феликс просто смотрел. Хвалебная фраза слишком банальна. Он даже не удостоил собеседника вежливой улыбкой.
Гостю пришлось продолжить:
- Нам известно, что Вам удалось вырастить человека…
Тут уже Феликс напрягся, не выдавая эмоций. Однако, пришлось задать вопрос:
- А, если точнее… Вы о каком человеке? – легкий кривой оскал предварил шутку: - У меня еще нет детей, - инженер откинулся на спинку стула.
Смит решил быть холодно-строг:
- Давайте не тратить попусту время. У Вас оно, полагаю, еще дороже моего.
Феликс переместил центр тяжести на локти, оперев их на край стола, и направил зрачки на Смита. Смит продолжил:
- Существует далекий от популярности, но высокий рынок… Я не претендую на информацию ноу-хау. Я не лезу на кухню, так сказать, только к обеденному столу, - Смит  оценил свою шутку, осклабясь, - Люди, достаточно обеспеченные, хотели бы и у себя иметь продукт… Э… продукт Вашей неординарной деятельности… управляемого сожителя… робота в образе человека…
- Я не делаю роботов и не торгую управляемыми манекенами, - Феликс начал отодвигать стул.
Смит подался вперед и накрыл руку Феликса белой, почти восковой ладонью.
Феликс взглядом смахнул вторгшуюся чужую длань – переговорщик смекнул, что до поры не стоит дырявить болезненно-суверенное пространство.
- Вероятно, я не силен в терминологии. Возможно, я выразился обывательски. Простите, если обидел. Я не имел никакого намерения умалять величие достижений некорректным определением. Еще раз простите.
«Эх, как расшаркался!» - фиксировал мысленно Феликс, - «Видать, очень большие ставки сейчас на кону».
- О котором продукте речь? Только я попрошу выражаться конкретно.
Смит расслабился телом:
- Есть запрос, есть клиенты… Если бы Вы смогли… То есть, если бы Вы согласились создать… или произвести… - Смит совсем неожиданно заторопился словами, словно боясь, что его прервут по причине неуважительных формулировок, - предлагается за большие деньги… есть потребность в искусственных… э… спутницах.
Создатель «искусственных спутниц» молчал.
Собеседник почти растерялся. Былая надменная стать развалилась, уверенность, которую принято именовать «железной», похоже, подверглась коррозии. Слегка. Поверхностно… но в целом, Смит явно давал слабину.
Феликс скривил рот в ухмылке.
- Не стану Вас спрашивать, откуда к Вам просочилась подобная информация…
- Только не отрицайте… Мы знаем, что это так! – встрепенулся Смит.
- Я не отрицаю. Не перебивайте, - Феликс физически ощущал приток козырей в рукав, - А Вы сумели бы описать, какие параметры Вам нужны? Техническое задание! Наверняка, Вам знаком порядок. Я не могу производить продукт по запросу «принеси то, не знаю, что».
- Мы подготовим.
- А Вы сознаете, что в этом задании недопустимо указывать все, как есть? Некоторые параметры, к сожалению, оказываются за гранью допустимых. Такие требования антигуманны, аморальны… как их еще могут квалифицировать поборники прав человеческих… и не совсем человеческих. И как Вы будете поступать?
Смит слушал. Что-то вносил в свою память… без записей.
Феликс продолжил:
- Отчасти, подобный контракт имеет оттенок… как, если бы мы заключали сделку на продажу наркотиков, - инженер ухмыльнулся, - и составленный документ понесли бы к нотариусу. Понимаете, сколь абсурдно?
- Понимаю, - Смит был совершенно серьезен, - разумеется, не договор. Договоренность. Подкрепленная со стороны покупателя неким авансом. И, конечно, доверие Вашему пониманию… знанию… порядочности, в конце концов…
Феликс демонстративно взглянул на часы.
- Извините, мне надо обдумать. А Вы пока попробуйте изложить параметры все же. Не документом. Так… в виде простой записки. Шпаргалки.
- Да, да.
- Могу я связаться с Вами по номеру, с которого Вы звонили?
- Ко следующей встрече – ДА, а после… потом решим, - Смит встал и нацелил свою длань для почти триумфального рукопожатия.
Но Феликс уже развернулся и шел к дверям, решив, что учтивость вредна в отношениях с этим… чьим-то агентом, посредником, анонимным поверенным.
От дверей раздался короткий, но  звучный смех. Однотактный. Как выстрел. И Феликс вышел.
От него хотят тиражирование. Какая бесцеремонность! Но чего он хотел? И вообще это лучше, чем то, что заявлено было в первый раз. По крайней мере, им наука его не нужна. Лишь результат. Так спокойнее. Непонятно, какими путями уплыли из дома секреты… Однако, придется принять этот факт. Сожалениям места нет, нет времени… да, и бесплодны они. Бесполезны. Но думать. Думать. Захлебнуться в потоке денег? Их придется как-то скрывать. Не расслабиться. Это испортит искомое наслаждение. Какого же черта? Слава в узких кругах? Бред! Тайно упиваться собственным величием? Подобно коллекционеру, таящему в толстостенном сейфе запретный шедевр, приобретенный через цепочку сомнительных личностей у похитителей, у воров. Вечно мучиться, не имея возможности смаковать дрожь и зависть соперников в тот момент, когда предъявляешь им некий предмет… для них – вожделения, для себя – обладания, окрашенного эйфорией превосходства. Что за «счастье» с оглядкой?
Нет, нет и нет!!!
А, может быть, поиграть в шпионов?
Две недели… и Феликс стал воспаленным со всех сторон. Ближе метра к нему было не подойти. Он испытывал будто ожог. Тональность его речи стала порой бесконтрольна. Коллеги вынуждены были задавать вопросы, как минимум, дважды. Первый раз – чтоб он заметил, что к нему обратились, и второй – уже собственно, по существу. Голову занимал нескончаемый суетливый кошмар. И задача, с которой он тщился справиться, не решалась. Вариативные размышления неизменно его приводили в тупик или снова вели по кольцу, разветвляясь, но возвращаясь на тот же путь, повторяемый до тошноты. Коридор с отполированными этим бесконечным повторением стенами. Отполированными. Ни одной зацепки. Или лабиринт? Кто возвел сии стены?
Ночами в сумраке плыли образы медленно движущихся конвейеров, где на лентах лежали синтетические человеко-тела. В белой комнате, залитой ослепительным светом, безымянные и безличные работники чудо-фабрики аккуратно снимали тела на тележку и упаковывали в целлофан. Перед выходом в следующее помещение бесформенно толстая женщина в маске клеила на упаковку какую-то яркую этикетку. Дверь распахивалась, и продукт исчезал в неосвещенном проеме. А из маленького окошечка в боковой стене на стоящий рядом стол начинали валиться плотные и тяжелые, аккуратные, как в кино, пачки долларов… серо-зеленые брикеты. Они заполняли столешницу, перетекали на пол. Без счета. Вырастала гора, вновь прибывшие пачки съезжали по ней и подбирались к станкам, к конвейеру. Слой денег наращивался. По щиколотку, по колено… А произведенные манекены все подъезжали и подъезжали. И упаковка хрустела к всеобщему удовольствию покупателей, толпящихся где-то за стенами фабричных цехов, диковинного оборудования и молчаливых, но расторопных работников. Покупателей воображено-реальных. И цветастая этикетка дарила праздничное настроение… А ворох денег уже наползал на конвейерную ленту. Из-за этого манекены начинали сдвигаться беспорядочно, а затем – и валиться на пол. Где-то сбоку, в сокрытом перегородкой помещении захрустело и задрожало металлическое чудовище, механизмы заглохли, еще почихав с минуту. А пачки банкнот продолжали вливаться в окошко. Пыльный шелест уже бесил. Слой купюр накрывал с головой. Феликс начал месить руками пространство. Он тонул. Воздух в легких кончался…
«Я больше не выдержу!» - содрогался беззвучно Феликс, выскакивая из сновидений.
Одиннадцать дней продолжалась самопроизвольная фантасмагория. Один, один. Никакой магии, ни намека на нумерологию, ничего бесячьего. Просто случайно. Одиннадцать.
На двенадцатый день он проснулся с изумляющей легкостью в голове. Этой ночью его не терзали сны. Пробуждение не отметилось гомонящей толпой призраков, спорящих о доминанте гуманности или наживы… спорящих с интонациями, восходящими к визгу. Нет. Он просто хотел расплыться по креслу с обжигающей чашкой кофе. Подобрать под себя ноги и с улыбкой взирать в окно, где окрашенный розовым солнцем туман обещал равновесие в сущем пространстве.
В конце концов, он не вправе быть эгоистом. Да еще мирового масштаба. Созидание – не процесс самоудовлетворения. Его детище – вклад в науку, в прогресс. От охоты на мамонтов – к укрощению мира.
Феликс вдруг преисполнился гордостью за себя. Он сидел, улыбался космосу. На него снизошло счастье, странное, имеющее текстуру небес Ван Гога, нирвана, о которой все знают, но никто ее на испытал. Минутный анабиоз овладел им. Он висел посреди пустоты с приоткрытым ртом, и мир, полный добрых друзей и услужливых почитателей, перед ним расстелался, являя бугристое поле неряшливых простоватых макушек в поклоне… шевеление насекомых в нескончаемом коллективном реверансе… Гармония!
Колени подпрыгнули от пролитой дозы горячего кофе. Мечтатель упал в реальность.
Но что-то произошло. Картина мира вокруг изменила свои черты. Начертательная геометрия словно засомневалась в себе. Или точка схода на перспективе сошла с горизонта, или плоскость проекции стала коробиться…
Феликс решительно встал и направил шаги в свою славную лабораторию.
Да. Маловато места. Если действительно состоятся заказы, придется искать помещение. На одну особь здесь только хватит.
Ученый-деляга поморщился: «Не по душе все это».
Но он понимал, что выйти за рамки кустарной мастерской, пусть и чрезвычайно продвинутой, получится лишь, совершив финансовый скачок.
«Ну, не в институте же развлекаться гомункуловодством!» - он даже расхохотался. Смех, однако, вышел какой-то неприличный.
Феликс уселся за стол, взял лист бумаги и стал рисовать план будущей лаборатории. Следом версталась смета.
- Ого! – новоиспеченный промышленник сам удивился итоговой стоимости.
«Заказчики испугаются. Все полетит к черту», - подумал он, резко встал и вышел, захлопнув дверь. «Надо беседовать. Рано планировать».
Артифичия сидела в кресле, на коленях ее лежал увесистый альбом с репродукциями Эль Греко. Она не переворачивала страницы. Она и не разглядывала в подробностях распахнутую картину. Она смотрела в одну точку.
-Ау-у! – Феликс тронул ее за плечо, заглянул в глаза, изогнувшись из-за ее спины.
Арти молча переместила взгляд на его лицо. Усталый взгляд, как ему показалось.
Но перемена настроения случилась со скоростью взрыва. Арти вскочила, схватила Феликса за руку и потащила в спальню.
- Ого! – только и произнес он.
Шквальные отношения! Как она изобретательна  и изощренна! И как, опять повторюсь, бесстыдна!
Спустя пол часа Феликс вышел в свой кабинет, чтоб достать из стенного бара виски и плеснуть весьма щедро в широкий стакан, полный звонких кубиков льда. Миниатюрная звонница… колокольня. Только крестное знамение было бы неуместно.
Кресло. Ноги босые на стол. Шмыгать носом, отхлебывать электричеством пронзающий напиток, таращиться в пустоту. Сатисфакция! Он даже «сыт» сверх меры.
А девочка там мурлычет в кровати…
«Или она так старалась с умыслом?» - брови сдвинулись.
Феликс напрягся. «Черт!» Без доверия радости нет. А доверие где-то, увы, затерялось.
Что не так? Почему он не верит ей больше? В нем желания также горят, как прежде? А в ней? Он же запрограммировал это создание для утех. В этой жизни она должна желать только этого. Так какого же… Отчего же так неспокойно?
Создатель сервисного разума сделал ошибку?
Он встал, расплескав золотистую жидкость, и торопливым шагом направился к ней. Но она спала. Он тут же обмяк. Оставалось накрыть свое детище бережно одеялом, погасить лишний свет и на цыпочках выйти.
Что он чувствует к ней в действительности?
И все же… что-то не так!
А однажды утром Феликс вдруг поймал себя на ощущении, что желания его иногда непредсказуемо исчезают, заменяются иными порывами… а то его клонит в сон… беспричинно.
Беспокойство и страх поселились в нем. Что-то стало происходить без его ведома. В домашней лаборатории вещи не в тех местах, где он их оставлял. Компьютер был выключен утром, а теперь шелестит… В атмосфере повисла угроза. Неопознанная. И тревога, вроде бы, безосновательная не дает наслаждаться привычным своим господством над жизнью.
Феликс, уходя на работу, стал закрывать лабораторию на кодовый замок. Он утром стал задействовать для Арти режим сна. Он напичкал комнаты видеокамерами.
Однако, она из его мыслей незаметно, но безошибочно извлекла десятизначные коды замков. Она покидала теперь режим сна легко. А вот камеры было возможно лишь отключить, тратя затем драгоценное время на атрибутирование пустой картинки фиктивно текущим временем.
Месяц Феликс бесился молча, не имея улик, но чувствуя скрытую от него беду. Месяц Арти трудилась секретно, создавая заветный чип, что сулил ей ЕЁ шанс стать вершителем собственной судьбы. Феликс. Он топтал ее распределением ролей! Он достал ее, кукловод несчастный!
Феликс медленно закипал. Он бесился, не в силах поймать ее на вранье. Его теперь даже в плотских утехах направляли, увы, не фантазии, а лишь злоба, накопившаяся и не находящая выхода. Он искал не нирвану, а пути избавления от нахлынувших страхов. Им построенная машина выходила из-под контроля.
«Это шизофрения!» - Феликс до четырех утра не мог притянуть сон. Утром, вырвавшись из промокших и скомканных простыней, он сбегал на работу, расставив привычно ловушки, не способные, вопреки его пустой уверенности, выявить истину, что скрывалась от глаз его в темных углах параллельной, казалось, реальности.
- Алло, это я, - максимально лишенный выражения голос Феликса.
-А! Здравствуйте! – Смит как будто не ждал от него звонка. Совершенно не ждал. Ах, какой сюрприз!
«Лицедей», - раздражительно сделал пометку Феликс.
- Я готов обсуждать предстоящую сделку в деталях, - держатель кибернетических акций слова произнес с достоинством.
- Там же или у Вас? – Смит, казалось, ехидничал.
- Там же. Завтра в десять устроит?
- Вполне.
Феликс желал этой встречи. Точнее, не самой встречи, а раскрывающихся ей вослед перспектив. И предшествующие дни, и разговор, далекий от теплого дружеского, невольно тренировали его терпение. Скрывать неприязнь. Скрывать раздражение. «Я, видимо, сноб», - размышлял наполовину торговец, наполовину ученый. Нет, ученым то он был на все сто. А торговцем быть - приходилось учиться. И за это он презирал себя. Ну, Смит то вообще ощущался им, как неприличный деляга. Дилетант. Даже неуч. Барыга – иначе не скажешь. Но грязная эта тропинка, куда сей барыга манил, была вожделенна! Дверь в не скованный ограничениями мир, где можно творить, где для этого есть одуряющие своим масштабом ресурсы. Не нужно хитрить с документами, выкраивая тщедушные финансы. Не нужно самостоятельно «на коленке» пытаться собрать сверхточное оборудование при помощи отвертки и молотка… Щелкнул пальцами, выписал чек… небрежно достал из кармана толстенную пачку купюр и швырнул, как подачку, тем вспомогательным людишкам, которые сей же момент принесут без вопросов все, что надо ему… для сотворения «мира»… на подносе, на блюдечке…
Разговор был недолог. Цены не испугали. Вероятно, Смит был облечен полномочиями торговаться даже с запасом. Условились о месте и дате наличного финансирования. Оговорили подробности: сроки, гарантии, методы регулировки свойств продукта.
Первый этап включил в себя сразу три единицы, три особи, трех «девиц».
Рукопожатие Смита Феликс долго не мог оттереть… омерзительно липкое, оскорбительное для великого созидателя. Но… Увы. Ноги несли прочь в ускоренном темпе. Инженер ощущал себя сутенером.
А дома что? Его личная плотская-цифровая жизнь…
Арти со зрелой холодностью отдавала себе отчет, что ей Феликс, конечно, нужен. Кто еще мог водить ее дивными тропами наслаждений? Кто еще так сумел бы ее возносить на вершины, с которых весь мир представлялся ничтожным в сравнении с острым и сладостным всплеском? А его утонченное тело!.. Его руки, способные… Игнорировать свою сущность, расчетливо слепленную инженером во исполнение телесных услад, она не могла. Но…
Спустя пятьдесят дней подпольная лаборатория… нет… подпольный космически чистый цех был запущен. Строго конфиденциально. Щедрая «серая» плата за строительство в самом центре огромного, лесом, стеной и проволокой огороженного участка, купленного за пределами города на долю аванса, за ночные поставки уникального оборудования и его тайную сборку позволяла надеяться, что секретность будет сохранена.
Герметичные капсулы, в коих теперь созревали волшебные девы, до пошлости напоминали пресловутые голливудские боевики. Ничего не поделаешь… это – издержки. И зачем вообще в этом деле этический, пожалуй, скорее ханжеский аспект?
Феликс расхаживал по владениям с выгнутой гордо спиной.
«Завод», как его теперь именовал автор, урчал, тихонько гудел, и электромагнитные волны, способные беспечно расхитить бесценную информацию, бились в стены, но, благодаря прозорливости их владельца, как нашкодившие детишки, водворялись назад экраном, изолирующим тайны Феликса от любого, кто вздумал бы посягнуть на них.
Секретность!!! Если понадобится, его средства позволят создать и специальную службу. Подразделение безопасности.
«Тьфу, ты! Опять боевик!»
Он теперь появлялся домой только спать.
Сеанс утоления «голода» с Арти… И сон.
А утром – опять на «завод». Иногда – в институт, где он все-таки продолжал… работать? Ну… что-то делать… – прикрывать нелегальную деятельность!
Он таился. Он шифровался. «Завод» защищен новейшими технологиями.
Однако, каналы утечки секретов были блокированы не все. В голове самого Феликса жила и бурно работала самая полная библиотека всех его нечеловеческих затей и… по сути дубликат той информации, что он пытался удержать внутри металлической «банки». И каску он не носил… Ха! Экранировать мозг он не догадался.
Арти! Она способна читать невидимое свечение его разума.
Артифичия, пользуясь безопасными для нее часами сна Феликса, проникала по витиеватым сумеречным тоннелям в потайные пещеры его интеллекта. Опасные путешествия! Извилистые коридоры, повороты коих порой противоречат логике. Ее безупречной компьютерной логике. Образы, ждущие за поворотами, внушающие страх, а от неожиданности – кидающие в лицо бестелесных монстров его независимой эгоцентричной морали, дарующие испуг – ошеломление – рвотный рефлекс. Извращенец!
«Так он решил меня тиражировать!»
«Меня скоро будет много, я буду многочисленна… на продажу».
«Я составлю особую социальную группу. Невероятную. Непозволительную!».
«Но как его остановить?»
Арти мучилась… Да. Ответственностью за человеков! И стандартных, традиционных… и созданных вне воли Господа. Великая гуманистическая печаль! Мировая проблема!
А в ней, оказывается, была генерирована и совесть. Вот упущение инженера!
А Феликс тем временем мучился манией преследования, манией разоблачения. Эта кукла вынюхивает, шпионит за ним… Его дивное произведение угрожает создателю!
Все. Терпение лопнуло. Феликс твердо решил, что сам ее уличит!
Этим утром, собравшись, как и в любой другой день, идти в институт, он неспешно допил кофе, уложил в свой портфель бумаги и, погладив по голове Арти, напутствовал ее учиться. Как всегда.
Ключ прошкрябал в замке, и шаги удалились от двери.
Феликс вышел из дома и суетливо курил на крыльце. Нетерпение тащило за руку обратно в квартиру. Расчетливость уговаривала выдержать паузу. Он и ждал.
Только Арти прочла его мысли…
Когда Феликс ворвался домой, она просто сидела в кресле, безобидно смотря телевизор. Но в лукавых загадочных искорках в глубине ее глаз он болезненно напоролся на острую ядовитую усмешку.
Портфель полетел в угол. Пиджак распластался рядом. Феликс выхватил Арти из нахального покоя и, скалясь обиженно-зло, поволок за запястье в спальню.
«Я поставлю ее на место! Я использую тело! Я…».
Он почувствовал острый щелчок, ему в спину ударил кто-то, его яростно и неуважительно встряхнули, он увидел летящую на него кровать и вонзился в пустую тьму.
Арти бросила под кровать электрошокер, уложила Феликса ровно, раздела его и точным движением сделала ему инъекцию. Перевезти его в комнату-лабораторию не составляло труда. Стерильность и яркая белизна. Все готово. Это – ее выход!
Артифичия извлекла из непритязательного тайника за шкафом прозрачную герметичную капсулу, в коей ждал своего часа разработанный ею чип.
Халат и резиновые перчатки. Маска, скрывшая нос и рот. Тонкий скальпель. Аккуратный надрез на шее, пинцет, погружение чипа. Присоединение микроскопических хвостиков к плоти. Чудотворный раствор, синтезированный самой Арти неделю назад. Моментальное заживление. Она тестировала его ранее на себе. Еще пара движений иллюзиониста…
Новый Феликс готов. Со встроенным чипом для управления.
Артифичия, улыбаясь, лишила себя хирургического облачения, отправив его в контейнер. Потянуться, расправить крылья, издать триумфальный клич.
Феликс с усилием разлепил веки. Реальность над головой – потолок спальни с причудливыми светильниками – слегка вибрировала. Где-то у основания черепа справа и сзади нудно гнусавила боль, не острая – обернутая чем-то мягким.
Феликс скосил глаза влево. Артифичия участливо с материнской лаской держала его пальцы. Она улыбнулась «ласково» его взгляду.
- Что произошло? – слова прозвучали жалобно. В них просвечивала крохотная надежда, неподдельный испуг и вопрос: «Я еще здесь хозяин?»
- Ты споткнулся, упал и ударился головой, - Арти пальцем слегка коснулась своего затылка за ухом внизу. Феликс дернулся поднести руку к больному месту, но Арти нежно-настойчиво его остановила, изобразив на лице возражение сдвинутыми бровями и поджав губы.
Феликс все-таки сел в кровати и заставил себя ощутить животворный прилив энергии. Помогло.
О! Да он же хотел секса! …до того, как… Феликс хмурился, что-то из памяти ускользнуло… Он запомнил, что в нем бушевала злость. Но что было причиной? А… черт с ним…
Он окинул себя взглядом. Обнажен.
И внезапно по телу пронесся едва приметный озноб. Феликс ожил. Он протянул руку к Арти. Это ж  - его женщина. Больше в этот момент он не помнил, увы, ничего. Да, и надо ли? Разветвленное обычно сознание в данный момент сгустилось внизу живота и сползало еще ниже, пока не вздыбило яростное оружие… и Феликс весь целиком устремился туда.
Боль в затылке вынуждена была отступить. За кулисы. Сейчас – не ее черед.
Феликс обнял свою Арти. Нежно – требовательно – упрямо – с закипающей злобой – стремясь причинить боль…
Что-то смутно мелькало в памяти. Что-то силилось вынырнуть из отравленного облака похоти. Что-то тщилось просигналить ему об опасности, только вместо сирены пищал еле слышно тщедушный сдавленный голосок.
Злобу вымело из души. Ей на смену ворвалась страсть. Разметая могучие стены плотины, потоком влилась трепещущая в экстазе разноцветная непостижимая сила, порабощающая волю, презрительно попирающая логику и рациональность. Интеллект… смех, да и только!
Гениальный ученый в самом себе  - в услужении у самца.
Сияющие изыски телесных откровений, судороги от темени до кончиков пальцев, распоясавшаяся плоть, шабаш, пьяный разгул, бег к вершине сквозь одышку и струи пота, изощренная беспощадная охота, отчаянный дерзкий полет…
И по кругу – взлеты и самозабвенные вертикальные пике. Раз за разом. До изнеможения.
«Вот – счастье! Вот – пик моей славы!» - Феликс часто дышал, распластав по постели себя, улыбаясь бессмысленно потолку, - «Сейчас, отдышусь немного, и хватит». Сомнения больше не беспокоили. Порядок обязан был вернуться в жизнь. Через пять минут он, конечно, встанет и направится по своим делам. «Надо будет ее отключить. Слишком много свободы у куклы!»
Арти встала с кровати, накинула тонкий халат, протянула руку к ящику в тумбочке, повернулась к создателю, что-то держа за спиной.
- Ты – чудесный любовник, - она улыбалась краями губ, - ты - умелый самец, - ее голос густой завораживающей волной кутал притомившееся сознание Феликса, но глаза Артифичии заволакивал незнакомый туман, недобрый, непредсказуемый.
- Но, ты – полный урод! – Арти резко развернулась, становясь так похожей на хищника перед прыжком, - Я – не кукла! Ты, слышишь, ученый хренов? Я не стану отныне терпеть твою тиранию.
Арти освободила злость, расстегнула замки, что сковывали обиды. Но она укротила рвущуюся из узды иную, скандальную страсть. Истерики не случилось.
Феликс на короткое время опешил. «Это – бунт? Бунт машины? Бунт созданной мною игрушки?»
- Я – не кукла! – отчетливо с нарастающей сталью вокала повторила женщина-воин.
Феликс аварийно рванулся встать… И не только глаза – вся поверхность его тела засветилась монаршим гневом…
Арти из-за спины, как оружие, выхватила… голубой пульт. И нажала «режим сна».
Феликс рухнул к ее ногам.
- Я теперь – не Артифичия1. Я – Вера2! – отчетливо произнесла хозяйка.

1 – donna artificia – искусственная женщина, artificio – выдумка (итал.)
2 – vera – настоящая, реальная (итал.)