С вами Бог!

Как-то раз ехали мы из Судогды в Муром глубокой ночью, с десятого на одиннадцатое ноября в середине девяностых. Кругом стояла темень хоть глаз выколи. По обочинам, словно часовые, замерли высоченные сосны; их верхушки, казалось, смыкались кронами впереди, образуя над дорогой бесконечный тёмный тоннель.

Мы молчали. Мне стало жутковато — ни машин, только сноп света от фар да непроглядная стена дремучего леса за его пределами. Вспомнилось, как однажды под Междуреченском нашу машину пытались остановить бандиты с милицейским жезлом, но без фуражки. Рядом в кустах ждали две «Волги». Тогда я попросил сбавить скорость, сделать вид, что подчиняемся, а затем — резко газануть. Так и сделали. Ушли, но получили вдогонку очередь из автомата. Одна пуля вошла в заднее стекло и вышла в лобовое, рядом с моим ухом.

Мой напарник из Москвы, Володя Подколзин, словно угадав ход моих мыслей, мрачно пробормотал:
—Да, в таком царстве только Соловью-разбойнику и водиться.
—На каждого соловья свой Илья Муромец найдётся, — успокоил я себя вслух, но тревога не отпускала. Я ждал чего-то непредвиденного.
—Лучше бы богатыря встретить, — добавил Володя. — А то вчера где-то на этой дороге бомбанули грузовик. У водителя все деньги забрали и бензин слили. Начальник снабжения рассказывал.

Я достал сигарету, приоткрыл окно, втянул горький ночной воздух с дымом и усмехнулся:
—Наших-то денег немного, не жалко. Жизнь дороже. Так что не дрейфь, прорвёмся.

Не успел договорить, как на повороте в свете фар возникла одинокая фигура. Мужик шёл по правой обочине. Увидев нас, он остановился и поднял руку. В то неспокойное время редко кто подбирал попутчиков, а уж ночью в лесу — и подавно.
«Проскочу побыстрее,на всякий», — сказал Володя.
Но меня вдруг,словно уколом, кольнул стыд за этот безотчётный страх.
—Остановись! Человек один! — почти крикнул я, выдыхая беспокойство.

Мужик оказался высоким, лицо в щетине, шарф из старого пальто выбился наружу, шапка съехала набекрень.
—Садитесь, — буркнул я, повернувшись и щёлкнув блокировкой задней двери.

Попутчик ввалился на сиденье, и в салон тут же ударил тяжёлый запах сивухи.
—Дыши через раз, а то помрём почём зря, — не выдержал я, оборачиваясь. — Где это ты так набрался?
—День работника милиции отметили, праздник же, — виновато произнёс попутчик. — Во Владимире начальство сабантуй устроило. Один мужик довез до поворота, ему в другую сторону. А мне тут ещё километров десять топать.
—Попросил бы добросить.
—Бензин на исходе, а заправки у нас нет.

Тут я разглядел, что на незнакомце была шинель с потёртыми погонами.
—Ты что, милиционер?
—Вроде как. Типа Аниськина, местный. Участковый на три деревни.
—И как у тебя с преступностью? Раскрываешь или в пьяном угаре не замечаешь? — съязвил я довольно зло.
—Обижаете. Я лучший участковый, всё раскрываю. Только в суды бумаги не подаю — сам с людьми решаю. Сейчас вообще легче стало. Развалили страну, народ пьёт, вот и преступления. А они у нас мелкие, в основном. Нахожу через магазин.
—Это как? — с притворным интересом переспросил я. — С ними пьёшь, а с ними же и преступления сочиняешь?
—Колхозов нет, а жить-то надо. Вот народ и держит скотину с птицей. Коров мало, больше свиней, коз, куриц. А кто вороватый да работать не хочет — тот то курицу, то козу утянет, а то и свинью на мясо прирежет.
—И что? — не терпелось вывести его на чистую воду. — Как через магазин ловишь?
—Да просто. Зайду к Нюрке-продавщице. Конфетку куплю, дарю. Слово за слово, языками по деревенским делам почешем. Сплетни я, конечно, не люблю, но для дела — как Триумфальная арка: въезд в город розыска. Потом спрашиваю: «Как спиртное-то берут? Или самогонку гонят, доход тебе портят?» — «Берут, — говорит. — Вот сегодня пару бутылок Витька Хнырев купил». Постою у Нюрки минуты две, откланяюсь — и прямиком в хату к Витьке. Козу украл, значит, на вырученные пару бутылей и купил.

Прихожу, а у них суп из козлятины готов, стаканы на столе. Голову козлиную ещё не убрали, в сенях на шкуре валяется. С поличным поймал, но виду не подал. Сначала супу скушал — полную тарелку. Рюмку не стал, при исполнении. Спрашиваю: «Ну, что будем делать?» Порядились, посудачили. Часть мяса — хозяину. Ну и там... определились. Иду к потерпевшим. Если их вариант устраивает, проводим возврат товаром. А под конец сторона вороватая угощает потерпевших — вроде как мирный договор скрепляем. Когда курицу воруют — одна бутылка у Нюрки, а вот свинью упрут — три, а то и больше возьмут. Так что ничего хитрого. Только начальство допытывается: почему у меня никто не ворует, а у других дела за делами? Говорят, хорошие люди в моих деревнях. А я молчу, киваю — повезло, дескать. Плохо только: ни премий, ни слова хорошего.
—Молодец, — я не знал, что сказать. Мне стало неловко, стыдно за свои едкие вопросы, накатила даже какая-то жалость. — Другой бы полдеревни пересажал, зато премию получил. А ты по справедливости.
—Ну, захвалили, — пахнуло от него сивухой резче, но теперь этот запах казался даже сродни делу. — Народ и так ориентир в душе потерял, а его ещё сажать за горемычную жизнь — неправедно. А так — оступился человек, я его поправлю. Все довольны. Атмосфера пусть и не сахар, но хоть справедливостью пахнет. А для нашего народа это главное. Он всё может перетерпеть, если всем миром страдаем. А несправедливость — не любит.
—А как сам-то выживаешь? Берёшь от пострадавших?
—Нет. И да. То есть когда дела решаю — ни-ни, нельзя. А то кто ж тогда доверять будет? А вот ежели пройдёт время, и кто-то из жителей салом или овощами, по мелочи, уделит — то беру. Но не от всех. Знаю, кто от чистого сердца.
—Вы молодец! — я уже не мог обращаться к нему на «ты». Захотелось сделать что-то хорошее для этого мудрого человека, встреченного в глуши муромских лесов. — Наверное, вы потомок Ильи Муромца. Добро ваше по сёлам струится.
«Аниськин»рассмеялся, грохочуще и как-то по-медвежьи:
—Леса-то здесь Муромские, а звать-то меня Илья. Я, то бишь, и есть Илья Муромец. Меня так народ и кличет.
—Вот это да! Настоящего потомка богатыря встретили! — воскликнул я, глядя на Володю.
—Я же говорил, что Муромца лучше встретить, — хмыкнул напарник.
—Ну, прощевайте, мужики, — сказал попутчик, когда машина замедлила ход. — Вот моя деревня. Если остановиться захотите — милости прошу. Меня тут каждая собака знает.

Я вышел следом за ним, обнял за могучие плечи, поправил съехавшую шапку.
—Выполните одну просьбу? Обещайте?
—Если не противозаконная — исполню.
Я вынул почти все деньги,что были с собой.
—Возьмите. На добрые дела. Себе как премию... или людям помогите. Им и так тяжело.
—Не могу я деньги брать, извините, — участковый даже руки не протянул.
—Илья, обещал. Противозаконного ничего нет. Придётся взять.
И я сунул свёрнутые купюры в карман его шинели.
—Спаси... б..о, — губы этого высокого, крепкого человека дрогнули.

Я обнял его ещё раз и прошептал уже на ухо:
—Ничего. Прорвёмся.
С вами Бог...

Машина тронулась. Я долго смотрел в заднее стекло, пока одинокая фигура в шинели не растворилась в тёмном тоннеле дороги, а в моей памяти осталась навсегда.