Заклятие ведьмы

В горах Уэльса, где туман ложится на склоны так плотно, что кажется будто сама земля забывает, где её границы, стоит деревушка Гленкэрриг. Я приехал туда осенью, в октябре, когда дни ещё держатся за свет, но ночи уже безжалостно холодны. Меня звали Эдвард Уайт, и я был архивариусом, хотя в глубине души всё ещё верил, что стану историком. Впрочем, в двадцать три года веришь во множество вещей, которые потом кажутся смешными.
Меня пригласил лорд Элджернон, владелец замка Гленкэрриг, чтобы разобрать семейные архивы, сваленные в башне так беспорядочно, что любой документ казался спрятанным не от чужих глаз, а от самого себя. За это мне обещали немногое — скромный гонорар, пищу и кров, а главное — доступ к пергаментам, которым шесть столетий. Для меня это было больше, чем деньги. Это было прикосновение к времени, которое не вернёшь, но можешь на мгновение удержать в руках.
Деревня состояла из двадцати домов, двух трактиров и церкви святого Михаила, столь старой, что её камни помнили ещё тех, кто принёс сюда христианство не словами, а мечами. Я остановился в "Серой вороне", где хозяйка, миссис Макгил, готовила овсянку так, что она становилась не едой, а испытанием. Но она была доброй женщиной, и в её доброте не было сентиментальности — она просто считала, что каждый должен иметь хоть что-то тёплое в желудке, и не лезла в душу с расспросами.
Первые три дня я провёл в архивах замка, и они не принесли ничего, кроме пыли в лёгких и головной боли от почерка XV века, в котором каждая буква казалась отдельным произведением искусства. Но на четвёртый день, когда я пробирался через лес обратно в трактир, свет заходящего солнца упал на старую часовню у дороги. Я зашёл внутрь — не из набожности, а просто чтобы укрыться от ветра, который в горах всегда дует независимо от времени года.
В часовне ощущалась сырость, идущая от стен. На каменном алтаре лежал небольшой бронзовый ключ, покрытый зелёным налётом окислов. Я поднял его — он был тяжелей, чем казался, и на нём выбиты слова: "Clavis aeterni". Ключ вечности. Я улыбнулся — какое драматичное название для старой безделушки. Но ключ лежал внутри часовни, а не снаружи, и это показалось мне странным. Я положил его в карман, не думая ни о чём, кроме ужина и горячего чая.
В тот же вечер, когда я возвращался по тропинке мимо реки Глен, где вода текла так тихо, будто боялась разбудить камни, я увидел человека. Он стоял у древнего менгира — камня, поставленного ещё до владычества Рима, чтобы помнить о чём-то, что люди уже забыли. Человек был в шотландском килте, с плечевой перевязью багрового цвета, и держал в руках двуручный меч, лезвие которого отражало свет уходящего дня.
— Добрый вечер, — сказал я, потому что в горах не принято проходить мимо, не поздоровавшись.
Он повернул голову медленно, как будто каждое движение давалось ему с трудом. Лицо его было суровым, с глубокими морщинами, и глаза — с таким выражением, как у людей, которые смотрели на смерть слишком долго.
— Ты нашёл ключ, — сказал он.
Я вынул ключ из кармана, не зная, почему повинуюсь.
— Это тот, что нужен, — он одобрительно кивнул. — Ты первый за двести лет, кто заметил его. Остальные проходили мимо.
Я хотел спросить, что он имеет в виду, но он продолжил:
— Меня звали Дугал Макферсон. Я был телохранителем лорда Гленкэррига, когда здесь ещё не было камня на камне у нынешнего замка. В двенадцатом году правления короля Джеймса мы шли через эти горы, и я попал в засаду. Меня убили, но не отпустили. Ведьма, которая служила врагу, наложила на меня заклятие — стоять вечным караулом у сокровищ моего господина, спрятанных в пещере под этим камнем. Двести лет я выхожу раз в пятьдесят лет, в ночь летнего солнцестояния, чтобы найти того, кто сможет разрушить чары.
Я слушал, застыв. Ветер перестал дуть, будто сама ночь затаила дыхание, прислушиваясь.
— Для этого нужны двое, — продолжал он. — Священник, не лгавший ни разу в жизни, и девушка, никогда не нарушавшая обещания. Священник должен прочитать слова отмены, а девушка — коснуться замка пещеры ключом. Если их сердца чисты, заклятие рухнет, и я найду покой. Если нет — я вернусь в свой караул на полвека.
Я подумал об отце Майкле, священнике из церкви святого Михаила. Он был человеком добрым, но я не знал, лгал ли он когда-нибудь. А девушка — Мойра, дочь кузнеца, помогавшая в церкви, казалась мне самой честной девушкой на свете. Я сказал об этом Дугалу.
— Завтра последний день, — сказал он. — Если до полуночи не получится, я уйду ещё на пятьдесят лет.
Я пошёл к отцу Майклу. Он был в саду за церковью, поливая розы, которые цвели в Уэльсе каким-то невероятным образом даже в октябре.
— Отец, — начал я, и рассказал ему всё. Он слушал, не перебивая, и лицо его мрачнело.
— Это не шутка, сын мой, — сказал он наконец. — Макферсон был реальным человеком. Его проклятие — часть истории этого места. Я слышал о нём от своего дедушки. Но ты понимаешь, что требуется? Абсолютная чистота намерений. Ни малейшей лжи, ни тени сомнения.
— Вы не лгали никогда, отец?
Он взглянул на меня так, будто я задал вопрос о чём-то слишком личном.
— Каждый лжёт, сын мой. Иногда даже не замечая. Но для этого ритуала нужно, чтобы лжи не было в тот самый момент. Это труднее, чем кажется.
Мойра работала в кузнице своего отца, и я застал её при затачивании косы. Она была моложе меня, лет девятнадцати, с волосами янтарного цвета и руками, кожа которых потрескалась от работы.
— Я помню обещание, — сказала она, когда я объяснил ей просьбу. — Когда мне было двенадцать, я обещала матери, что буду заботиться об отце. И я не нарушила это обещание. Но есть и другое — я обещала себе, что никогда не буду лгать о своих чувствах. И вот тут я, может, уже солгала.
Она посмотрела на меня, и я понял, что имеет в виду. Но мы не могли отступить.
В ночь солнцестояния мы собрались у менгира. Дугал Макферсон стоял там, как часть камня, и его лицо было таким же неподвижным. Он показал нам трещину между двумя валунами, куда нужно было вставить ключ.
Отец Майкл начал читать слова, выученные из старой книги, которая хранилась в церкви. Мойра взяла ключ и протянула руку к трещине. И в этот момент я увидел, как лицо отца Майкла изменилось. Он смотрел не на камень, а на Мойру, и в его глазах было нечто большее, чем пастырская забота. Он думал не о спасении души воина, а о том, что сокровища, если их найти, можно было бы использовать для блага церкви, для помощи бедным, для... Но любое "для" уже было эгоизмом. А дело требовало чистоты.
Мойра вдруг замерла, не дотронувшись до камня.
— Я не могу, — прошептала она. — Я думала, что могу, но не могу. Я лгу. Я не люблю этого человека как сестра. Я люблю его как женщина. И это тоже ложь — перед собой, перед богом, перед вами все.
Ключ выпал из её руки. Дугал Макферсон издал звук, похожий на стон ветра в ущелье.
— Сердца не чисты, — сказал он. — Священник думает о богатстве, девушка — о грехе. А ты, архивариус, думаешь о славе открывателя. Все лжёте. Все.
Камни заскрипели, и трещина начала смыкаться. Я схватил ключ, но было поздно. Дугал Макферсон смотрел на меня без осуждения.
— Двести лет я ждал, — сказал он. — Ещё пятьдесят — не велика беда. Время для меня не течёт как для вас. Но вы трое — живите с этим. Живите, зная, что упустили шанс, потому что не смогли быть честными ни перед собой, ни перед другими.
Он растворился в тумане, как будто его и не было. Камень сомкнулся. Мы остались втроём, и между нами лежала неудобная правда, которую нельзя было ни отрицать, ни принять.
Отец Майкл первым повернулся и ушёл, не говоря ни слова. Мойра посмотрела на меня, и в её глазах были слёзы, но она тоже ушла. Я остался один с ключом в руке.
Наутро я отнес ключ обратно в часовню и положил на тот же каменный алтарь. Пусть его найдёт кто-нибудь другой через пятьдесят лет.
Я уехал из Гленкэррига на следующей неделе, так и не закончив работу с архивами. Лорд Элджернон был недоволен, но я сказал ему, что некоторые документы лучше не трогать. Он не понял, но согласился.