Глава 40. О том, как текст решает за нас

Как мы понимаем, что перед нами? Роман, складская книга? Историческая справка? Как мы можем вообще понять и определить, что же за текст попался нам на глаза?

Кажется, что ответ на поверхности. Дискурс. Мы всегда все понимаем через дискурс. Но что такое этот ваш дискурс, из чего его готовят и с чем его едят?

Начнем мы, как водится, с текста. О чем? Давайте он будет о чем-то таинственном.

Среди древнего леса возвышался полуразрушенный замок. Что стало причиной его столь негодного состояния? Война. Древняя война, осколком и немым свидетелем которой этот замок и являлся. Впрочем, его можно так же назвать и выжившим воином погибшего войска. Он вел свою единственную, последнюю битву. Битву со временем.

Хорошо, а теперь пришла пора вопросов. На какие минимальные единицы мы можем разбить наш рассказ? Кажется, что их не так уж и много. Сначала мы спросим, а о ком вообще идет речь, кто действует? Кажется, что это замок. Впрочем, время как действующее лицо нам тоже годится.

Итак, о ком этот рассказ? О замке и времени. Как их можно называть? Барт называет их экзистентами. Теми, кто именно действует. В принципе, можно назвать эти элементы действующими героями, и мы будем не столь далеки от истины. Однако давайте придерживаться изначальной терминологии.

Итак, замок и время у нас что делают? Борются. А что значит бороться? Вступать в какие-либо отношения по отношению друг к другу. Вот такие отношения Барт называет оккурентами. По сути, это глаголы. Например, мы так же можем ввести еще одного экзистента — война. Что делала война? Была.

Хорошо, а возможны ли экзистенты без оккурентов? Или наоборот, оккуренты без экзистентов? В принципе, возможны, но это скорее будут некие абстрактные шифтеры — фразы, которые применимы ко всему и ни к чему одновременно.

Была. Кто была, что была, когда была, зачем была? Короче, сплошные вопросы.

Война. Тут уже как будто бы проще, мы вроде понимаем, что такое война через основное значение, скажем так, общечеловеческого словаря. Однако, что нам даст лишь одно только слово? Непонятно.

Ладно, а что же тогда делать? Видимо, мы должны объединить экзистент и оккурент. Война была. Так погодите, а что мы только что сделали? Получили минимальное предложение. А вы же помните, что такое дискурс? Это раздутое предложение. Значит, через соединение оккурента и экзистента мы получаем некий минимальный дискурс? Судя по всему — да.

Но это как-то мало, как нам усилить этот дискурс? А как мы усиливаем художественность, вы же помните, с чего мы вообще начинали? Что, повтором? Да, повтором.

Война была, война была, война была.

Да ну, чушь же какая-то.

Война. Что может быть разрушительнее и одновременно желаннее для человечества? И пусть сейчас царит мир, но где-то старые солдаты все еще натачивают по утрам свои клинки.

Уже интереснее. Но погоди, как мы это сделали, что только произошло и причем тут повторы? Отвечаю с конца — повторы тут притом, что я просто чуть иначе повторил одну и ту же фразу. А с помощью каких приемов? А вот это очень интересно, именно такими тропами и ходит обычно дискурс.

Итак, что у нас есть в первом предложении? Война. Что мы только что сделали с неким явлением? Назвали его? Да. Имянаречение рождает самый первый прием — мы что-то называем. Но как? Ну, полноте.

Либо через метаязык — "война это когда двое каких-то людей или явлений начинают бороться между собой ради достижения неких целей".

Либо через поэзию — "Война — то боль и кровь и слезы сквозь пушек грохот, дыма гарь".

Иными словами, мы что-то наименовываем через наши словари. В семиотике подобное называется знаком. Как можно назвать какую-то группу явлений и акторов тех самых явлений одним словом? Вот это и будет знаком. Значит, знак — это первый инструмент дискурса? Да.

А второй? Что мы делали во втором предложении — "что может быть разрушительнее и одновременно желаннее для человечества". Кажется, это какая-то риторика, мы вроде что-то утверждаем, однако оно какое-то странное. А в чем странность? Как будто что-то пропущено. Но что?

По-хорошему, нам сначала надо как бы показать, что война желанна для человека. Пойти путем силлогизма — логической цепочки.

Все ресурсы ограничены. Все люди хотят себе как можно больше ресурсов. Значит, все люди должны бороться за эти ресурсы.

Но в исходном предложении мы как бы этого не делаем. Вот, когда мы ленимся обосновывать что-то логически. Ну, либо это не обосновывается логически, но очень хочется, то на помощь нам приходит энтимема. Это некий силлогизм — цепочка рассуждений, но с пропущенными частями.

Пропускаем то, что всем и так известно:
Все ресурсы ограничены. Все люди хотят себе как можно больше ресурсов. Значит, все люди должны бороться за эти ресурсы. Значит, война желанна для человечества.

Хитрим, скрываем то, что не вписывается в некую логику:
Все коты ходят на четырех лапах. Курицы ходят на двух лапах. Как всем хорошо известно, коты — это те же самые курицы, по своей сути.

Иными словами, второй прием дискурса — объяснение, наша трактовка событий.

Но что же тогда с третьим приемом? "И пусть сейчас царит мир, но где-то старые солдаты все еще натачивают по утрам свои клинки."

Я бы назвал это предоставлением выбора. Должны ли солдаты точить клинки? Вроде как нет. Но они выбирают это делать. А вслед за ними и мы, как читатели, тоже как бы выбираем. Но выбора у нас, на самом деле, нет. Солдаты должны точить клинки, потому что так выбрал автор.

Но что, если солдаты успокоились и с утра, например, пьют чай в компании боевых товарищей? Вы правильно поняли, автор выбрал для солдат такое поведение. Мог ли он выбрать что-то другое? Ну, конечно, мог.

Однако дискурс, где "война была" и солдаты точат клинки, нам как бы говорит еще о том, что война снова будет, не все еще успокоились. А "война была" и где солдаты с утра пьют чай, как бы говорит нам о том, что войны уже вроде как не будет.

Это, кстати, довольно любопытный прием. Барт выводит его из функций Проппа. Однако довольно любопытным образом. Если у Проппа в "Морфологии" функция — это просто некая развилка, и герой как бы обречен снова пойти по "правильному" пути, то у Барта герой не обречен. Он делает выбор пойти по одному пути и не пойти по другому.

Если герой идет по классике, то мы как бы не считываем этот момент выбора. Ревнивый муж выбирает ревновать, однако мы не замечаем, что у него был вообще выбор. Пропповский герой откликается на зов, однако мог бы и дальше лежать на печи. Только это был бы уже совсем другой жанр.

Хорошо, мы поняли про третий прием, но зачем ты так поешь соловьем про него, спросите меня вы. Потому что это очень важный момент. И очень хороший инструмент. Как нам выйти из некого стандартного повествования?

Через неклассический выбор. А много вообще в повествовании возможностей для выбора? Внимательнее. Их огромное количество, но, как я уже говорил, мы их не считываем. Иными словами, возможностей для эксперимента бесчисленное множество.

Герой откликается на зов, проходит мимо избушки на курьих ножках, находит меч-кладенец, а потом вступает в бой с вредителем. Однако меч-кладенец так и лежит в ножнах. Герою привычнее швыряться камнями. А меч он потом продаст, чтобы скопить на приданое для невесты.

Указываем мы все туда же, энтимемой вообще не пользуемся, а сказка у нас вышла совсем иная. Просто одним разворотом дискурса в ключевых точках.

Суммируя вышесказанное. Дискурс оказался не так уж и прост. Ведь он может указывать на что-то известное, пользоваться, так сказать, общественными знаками. А может и сам их вводить. Еще он может что-то утверждать. Причем это либо что-то известное, о чем всем и так понятно. А может жульничать и выдавать что-то спорное за общеизвестное. Ну и, наконец, он может крутиться как ему хочется внутри уже стандартных схем, привычных вариантов выбора.

А что он еще может? Ведь может ли, да? А вы догадливые. Да, может. Но что?

Война была. Войны не было. А была ли война?

Наш с вами дискурс может либо утверждать, либо отрицать, либо спрашивать. Ладно, а зачем нам это знать, спросите меня вы? Ну, вы же помните про то, что мы знаем и как мы это узнаем? "Я говорю о том, что мне сообщили о том, что ... ".

А если мы всегда исходим из такой позиции, то как мы будем выбирать то, что попадет в наш рассказ, наш роман, нашу повесть? Через подбор материала, помните про материал? Это нечто такое, из чего вообще состоит рассказ. Некие обрывки слов, фраз и смыслов.

Хорошо, но что именно нам нужно выбрать из множества того, что мы видели, что мы сказали и о чем нам сообщили? Так вот, все это должно быть подчинено трем властителям. Дискурсу — что вообще происходит. Доминанте — вокруг чего оно происходит. И конструктивному принципу — как мы это описываем.

А стилю — тому, как это описываем именно мы? Да, и стилю. Как-то слишком много царьков, да? Я бы сказал, что не очень. Они же для нас теперь почти как родные. А известное, как известно, не может нас напугать. К тому же мы сами вольны назначать эти роли. Кто из этих царьков будет самым главным у вас сегодня?