Повесть Лунное ожерелье - 3 Третья глава

Глава 3. Остров. Пленение индейцами.
Тем временем пиратский корабль бороздил просторы Атлантического океана в поисках яхты «Арабеллы» — точнее, людей с неё. Три дня допросов и пыток капитана «Арабеллы» Олега Николаевича и её владельца Ивана Алексеевича не принесли похитителям ни малейшей информации о старинной карте и содержимом сундука. Чарли был уверен почти на сто процентов, что сундук выловили люди «Арабеллы» во время спасения пострадавшего с английской яхты, но добиться признания от команды они не смогли, хотя применили все методы, которые приносили успех в других случаях. Наконец, похитители — Чарли, его непосредственный начальник и капитан судна по прозвищу «Дикий» — решили вернуться к той точке в океане, где при буксировке «Арабеллы» они потеряли яхту вместе с оставшимся на борту экипажем. «Иван, — сказал хриплым голосом Олег Николаевич, — я вчера через перегородку слушал разговор Чарли с его людьми — капитаном пиратской яхты и неким начальником. Насколько я понял, они собираются вернуться на старый маршрут и искать нашу яхту, чтобы допросить команду и выпытать, где находится та самая старинная карта и записи». Проговорив всё это, Олег Николаевич закашлялся. «Похоже, нам повредили все внутренности, Иван, — прохрипел он с дикой злостью на похитителей». Иван Алексеевич тихо ответил ему сквозь боль: «Олег, у меня тоже всё болит, вздохнуть больно, но, слава Богу, почки целы, селезёнка не разорвана». «Согласен, — сказал Олег Николаевич. — Главное, что живы и не искалечены. Но теперь нам нужно уберечь товарищей. Если Чарли и его люди повернули яхту на поиски «Арабеллы», то дело серьёзное — для них карта бесценна. Ради неё они никого не пощадят. Даже если найдут, всё равно не остановятся: наши дни сочтены. Надо действовать».
«Выход один: топить этот корабль, — предложил Иван Алексеевич».
«Давай обсудим, прежде чем бросаться в омут, — ответил Олег Николаевич Ивану русской поговоркой и начал перечислять варианты затопления пиратской яхты. ; Первое, что можно сделать, — это открыть задвижки, называемые кингстонами. Они перекрывают доступ в систему судна, соединённую с забортной водой; находятся в подводной части и используются для приёма и слива воды. Если открыть кингстоны, вода пойдёт прямо в корпус в большом количестве».
«Ещё вариант, — продолжил он, — повредить шланги сливной системы гальюна. Если утечка пойдёт уже после забортных клапанов, место течи будет трудно найти: клапаны обычно закрыты. На судне может быть несколько кингстонов — бортовые и донные. Вопрос в том, как к ним подобраться», ; с разочарованием проговорил Олег Николаевич.
«Можно ещё вывести из строя системы отвода и охлаждения двигателя — порезать трубопроводы, — добавил Иван. — Правда, вода пойдёт медленнее, и эту диверсию пираты быстро заметят». «Или бросить якорь во время шторма: он будет болтаться, цепляться за всё на пути и может разрушить корпус. Но шторма пока нет, да и выйти на открытую палубу будет проблематично», — закончил капитан перечислять варианты затопления пиратского судна. Они помолчали, думая над одной и той же проблемой: что же всё-таки предпринять, чтобы устранить угрозу для себя и для команды «Арабеллы»? Через некоторое время после их разговора пиратская яхта развернулась и сменила курс. В каюте, где лежали пленники, иллюминаторы были закрашены чёрной краской, но смену курса они почувствовали по крену судна и крикам на палубе. «Видимо, курс сменили — идут на поиски нашей яхты», — мрачно сказал Иван Алексеевич.
Прошло примерно около суток с тех пор, как с них сняли наручники и уложили на подвесные койки. Их тела болели, но по истечении этого времени боль от побоев начала утихать, и мысли о диверсии и побеге с яхты всё сильнее досаждали Ивану Алексеевичу и Олегу Николаевичу.
К ним в каюту больше не заходили; видимо, Чарли решил, что от них он уже ничего не добьётся. Пленные лежали молча, лишь изредка переговариваясь, храня свои затаённые мысли при себе. На третьи сутки им стало намного легче: тела были в синяках и кровоподтёках от побоев, внутренние боли ещё давали о себе знать, но ходить по каюте и ложиться в койку можно было уже без тех стонов, которые они издавали ранее. «Иван, — прошептал капитан, — по моим расчётам, уже глубокая ночь. Нужно действовать: сейчас или никогда — сегодня мы должны вырваться из этого заточения. За дверью один охранник, в соседней каюте — Чарли со своим напарником. Давай действовать. Либо пан, либо пропал». Он застонал и, подпрыгнув, топнул ногами, сделав видимость падения с койки. Сам встал у двери каюты, а Ивану Алексеевичу показал жестом, что тот должен лечь в скрюченном положении на полу. Вошёл охранник в той же повязке на лице и наклонился над телом лежащего. В этот момент Олег Николаевич набросился на охранника и начал душить его, обхватив шею руками. Иван Алексеевич вытащил нож из кобуры охранника и нанёс ему два удара в бок. Тот захрипел и обмяк в руках Олега Николаевича. Они вместе бросились к двери соседней каюты, ожидая, что Чарли с напарником выскочат на шум. Так и случилось. Произошла борьба: спросонья Чарли и его напарник не могли быстро сосредоточиться, и Иван Алексеевич быстрым движением ножа обездвижил напарника Чарли, вонзив нож по самую рукоятку в правый бок. Тот обмяк и рухнул на пол коридора. Чарли попытался закричать, но Олег Николаевич зажал ему рот, а Иван Алексеевич прикончил его. Они встали: руки у них тряслись, немного тошнило, времени было в обрез, и мощнейший выброс адреналина в кровь подстегнул их к дальнейшим действиям. Заскочив в каюту, они начали искать оружие; на крюке рядом с дверью заметили два пистолета в кобурах, схватили их и направились к двери каюты. «Постой, Иван, — громким шёпотом остановил своего друга Олег Николаевич, — в углу я вижу какие-то коробки, посмотри, может быть, там взрывчатка». Действительно, в коробках, по-видимому, были взрывные мины с часовыми механизмами, а рядом лежали завёрнутые в плотную бумагу квадратные куски, похожие на мыло. «Пластит», — решил Иван Алексеевич, на ходу активируя два взрывных устройства с часовыми механизмами. Прихватив пистолеты и нож, закрыв на ключ каюту с телами и взрывчаткой, Иван Алексеевич с капитаном начали искать выход на палубу.
«Наша задача, Иван, — незаметно выбраться на палубу, по ходу прихватить спасательные жилеты и спасательные круги и выброситься за борт». Выйдя на палубу пиратского корабля, они заметили часового, который, оторопев, смотрел круглыми глазами, находясь буквально в метре от них. Не успев вскрикнуть, он получил от Ивана Алексеевича смертельный удар в шею. Беглецы сняли с него жилет, один заранее был уже надет на Иване Алексеевиче; спасательные круги не пришлось искать — они висели по борту. Взяв жилет и прихватив висящие круги, они крадучись направились к корме. Яхта шла под парусами, и с кормы им было удобнее и незаметнее попасть в воды океана. Шум был нежелателен: часовые механизмы на взрывных устройствах были поставлены на полчаса, и их побег мог привлечь внимание пиратов, которые по тревоге побежали бы докладывать Чарли и могли обнаружить мины. Спустившись в холодные воды Атлантики, друзья, как ни странно, почувствовали себя в большей безопасности, хотя их окружал открытый ночной океан. Мгла вместе с надвигающимися волнами окутала их своими объятиями. Яхта пиратов буквально за десять минут исчезла из виду, оставив беглецов один на один с многотонной массой воды. «Сейчас рванёт», — проговорил Иван Алексеевич, имея в виду взрыв закладных мин и пластида на борту. И действительно: по курсу раздался взрыв, на горизонте взметнулся шар огня. Примерно через двадцать минут они оказались в эпицентре разрушения — от яхты не осталось ничего, вокруг плавали лишь мелкие обломки корпуса и корабельный скарб, уносимые усилившимся ещё с вечера ветром. Рядом с ними проплывала мачта с яхты; они ухватились за реи и, стараясь не запутаться в наполовину утонувших парусах, взобрались на остов мачты. Олег Николаевич помог Ивану Алексеевичу устроиться рядом с ним. Темнота и перекатывающиеся громадные волны океана давили им на психику, но это был их выбор ; оказаться здесь. Ночь, бескрайние воды океана и их маленький остов — спасительная для них мачта, наполовину затопленная в тёмных волнах — так прошли первые часы после взрыва. Когда вспышка огня погасла и на горизонте остался лишь едва мерцающий след от тлеющей парусины и горящих бочек, друзья почувствовали, что самое страшное позади. Казалось, сама стихия смилостивилась: мгла всё так же висела над водой, но ветер слегка утих, волны стали ровнее, и мачта, за которую они держались, плавно покачивала их, как колыбель, уносящая в неизвестном направлении. Олег Николаевич устроил Ивана Алексеевича поудобнее, подложив под голову спасательный жилет и свернув старый парус, как импровизированную подушку. Олег Николаевич, хотя и выглядел усталым, держался спокойно: капитанская выдержка брала верх над нерешительностью и испугом.
Остаток ночи они провели в полудрёме: каждый раз, когда мачта ныряла в очередную ложбину опускающейся волны, они вздрагивали, отходили от дрёмы и смотрели друг на друга, проверяя линь, которым были привязаны к мачте. Ночной холод и надоевшая до изнеможения сырость въедались в кости, но одежда немного сохраняла тепло и спасала их от переохлаждения. Разговоров почти не вели — хватало редких реплик: о доме, о глупости тех, кто поддался влиянию пиратов, о детях, о хлебе и воде — голод и жажда давали о себе знать. Иногда Олег Николаевич тихо напевал старую морскую песню, и его ровный мелодичный голос как будто сглаживал качку и мрачное дыхание ночи. Утро первого дня порадовало их солнцем, которое, пробиваясь сквозь серые облака, дало надежду на выживание в этом беспросветном пространстве. Оно будто извинялось за ночные трагедии, начинало пригревать их тела, принося покой и надежду на будущее. Туман рассеялся, и вокруг заиграли миллионы серебристых бликов. Видимость улучшилась, но радость, изначально согревшая их сердца, сменилась тревогой и пониманием: они были в открытом океане, лишённые еды, пресной воды и нормального укрытия; у них под рукой были только обломки палубы, полузатонувшая мачта и порванные паруса. Олег Николаевич, как заправский моряк, первым делом осмотрел обломки, застрявшие в парусах и канатах. В водонепроницаемом ящике нашёлся запас консервов и несколько бутылок пресной воды, что было редкостью в такой ситуации. Они сделали небольшой перекус и пересчитали находившиеся рядом яхтенные материалы: парус, несколько реек, кусок троса, спасательный круг. Олег Николаевич, оглядывая всё это хозяйство, проговорил: «Иван Алексеевич, вот было бы здорово соорудить здесь костёр — например, на обломке корпуса». «Спичек не найдём», — однозначно ответил Иван Алексеевич. Днём волна была ласковее, но на открытой глади по-прежнему встречались мощные гребни. Они приметили стайки птиц — верный знак, что недалеко могут быть острова или хотя бы течения, приводящие к судоходным путям. Олег смастерил из паруса примитивный козырёк, чтобы дать им тень и собирать росу утром. Из отрезка троса и доски от корпуса получился неуклюжий, но импровизированный якорь-плавник, который уменьшал скорость дрейфа и позволял остову держаться относительно устойчиво. Иван Алексеевич удивлялся решительности капитана: тот, не смотря на усталость, не только руководил, но и своим видом вселял уверенность в их трагическом положении. Второй день оказался ещё труднее: небо вновь затянуло, и шквалистый ветер поднял большие волны. Иногда на мгновение казалось, что обломки, которые они кое-как прикрепили к канатам и остову, вот-вот оторвутся от мачты. Одна особенно высокая волна швырнула обломком палубы, и лишь быстрая реакция помогла им удержаться. В этот миг, прижавшись друг к другу на мачте, они молча молились о спасении, прося Всевышнего, чтобы не оказаться снова в открытом океане. Ближе к вечеру их лица уже покрылись коркой соли, кожа сильно обветрилась, глаза горели от жажды и переутомления, но дух их не был сломлен. Не смотря на пережитые дни плена, пытки и жестокие избиения, они были готовы до конца бороться за свои жизни. Олег Николаевич часами наблюдал за горизонтом, считывая малейшие его изменения: он отмечал направление ветра, силу волн и мог предугадывать, как поведёт себя их плот при следующем порыве ветра и набежавшей волне. Иван Алексеевич же оттачивал внутренний слух: он стал первым, кто заметил слабый гул дизеля вдалеке на второй день, но сначала звук казался всего лишь игрой ветра. Они подали сигналы — и теперь, когда надежда вновь вернулась к ним, они воспрянули духом. Но проходящий вдалеке корабль через десять минут исчез за горизонтом, обрушив все их ожидания. Следующей ночью, под слабым мерцанием звёзд, друзья делились остатками провианта, и их голоса становились всё слабее от усталости и пережитых эмоций, но, самое главное, среди них не было паники. Каждая минута, каждая миля дрейфа давалась им с трудом, но с маленькой, почти непобедимой уверенностью, что это испытание можно перетерпеть.
К концу вторых суток они выглядели как люди, перенёсшие долгое плавание: кожа была загорелой и потрескавшейся, пальцы натружены, в мозолях и царапинах, глаза были напряжены до предела, но живые, смело смотрящие вперёд. Ветер, который ещё утром был слабым и ласковым, усилил свои порывы. На горизонте они начали замечать птиц. «Скорее всего, чайки, — с надеждой в голосе сказал Олег Николаевич, — значит, земля близко: чайки дальше пятнадцати миль от своего жилища не улетают».
Олег Николаевич, вытерев ладонью кровь с руки, улыбнулся — если так можно было назвать гримасу на его лице — не от радости, а от тихого облегчения, что они вместе со своим другом продержались двое суток в открытом океане на полузатонувшей мачте, чудом удерживаясь на ней, и выдержали это испытание. А это не каждому дано. К вечеру чайки всё чаще стали кружиться над полузатонувшей мачтой, где нашли спасение два друга - Иван Алексеевич и Олег Николаевич, полные радости от того, что все их мытарства наконец кончились. Истощение было очевидно: скудный запас воды и пищи наглядно сказывался, превращая их в постаревших за короткое время людей — с иссохшей, шелушащейся кожей на лице, но с горящими, пытливо смотрящими вперёд глазами, выискивающими землю на горизонте. Второй день их пребывания в открытом океане подходил к концу, и близкая встреча с землёй вдохновляла, настраивая на разговор.
«Ваня, — заговорил первым Олег Николаевич, — как повернулась наша жизнь... Значит, нам были предначертаны судьбой все эти испытания; значит, мы все на яхте «Арабелла» были направлены высшими силами по этой водной дорожке. Не находишь ли ты в этом знак свыше?» Иван Алексеевич молчал, переваривая слова Олега и вспоминая, с чего всё началось.
«А началось всё с телепередачи о сокровищах, спрятанных оккупантами в Крыму», — мысленно подытожил он. Впереди, чуть левее по течению, показалась тёмная полоска. «Земля!» — вдруг истошно прокричал Олег. «Земля, Ваня!» Он вскочил на мачту, чуть не упал; к счастью, был привязан канатом, и начал махать руками, выражая радость. Волна, пробежавшая под полузатонувшей мачтой, на которой они ютились эти двое суток, отозвалась в пространстве длинным, томным дыханием, словно старинная мелодия. Чайки, словно белые записки судьбы, чертили своими виражами над ними строки судьбы. Иван Алексеевич поднял руку, прикрыл глаза от солёного ветра и вдруг понял, что в груди у него нет ни привычной тревоги, ни прежней боли, а только тихая, приглушённая радость — почти болезненная оттого, что их судьба не управляется ими, а лишь следует по заранее указанной дороге. Он посмотрел на Олега Николаевича: тот стоял с покрасневшими, словно от вина, щеками, и в его лице, иссечённом солнцем и печалью, вдруг зажглось детство — та простая вера в то, что все невзгоды кончатся благополучно.
 «Может быть, — сказал наконец Иван, и голос его был каким-то отчуждённым, — всё то, что мы называли несчастьем, было лишь путём к одному открытию: что земля — не только место под ногами, но и суть смысла, которая возвращает нас к жизни. Вся эта боль, голод, жажда и холод будто шлифовали нас; мы стали тоньше, светлее и, наверное, чище душой». Он замолчал, а море в это время отвечало ему лишь монотонным колебанием их пристанища ; полузатонувшей яхты. Олег улыбнулся его витиевато сказанным словам, и в той улыбке чувствовались и покаяние, и благодарность. Он поднял руку, указал на узкую тёмную линию на горизонте и проговорил таинственным голосом: «Ваня, как странно устроена жизнь! Мы сейчас радуемся, а сами ещё не знаем, что нас ждёт на этой обетованной земле: то ли благополучие, то ли печали?» Вечернее небо растаяло по краям горизонта, мягкий свет опалил всё вокруг и уже прятался за нагромождением камней и скалистых вершин на побережье острова. Они замолкли, будто боялись своим словом нарушить священное появление полоски земли. Пространство будто вздохнуло надеждой — тонкой, но реальной — и звало их к тому месту, которое вдруг стало таким желанным.
Иван не выдержал тишины. Он опустил взгляд на темнеющую линию горизонта и прошептал: «Олег, если это и знак, то не о злате и не о славе. Это знак, что человек может вернуться к себе ; не в территориальном смысле слова, а в душевном. Мы как те люди, кто долго блуждал по ночному лесу и наконец увидел просвет между стволами». Про себя он подумал: «Может, клад, о котором говорили в тех передачах, был внутри меня, а море и океанские волны лишь смывали с него налёт всё это время?»
Они спустились с мачты осторожно, как возвращающиеся в храм после долгой службы. Канат, которым они были привязаны всё это время, держал их, словно пленников, но нога Ивана скользнула по доске, и неуверенность в движении тела подвела его: он ушёл под воду с головой. Но он быстро вскарабкался вновь на своё спасательное средство и начал всматриваться в прибрежную полосу. У берега показалась тонкая лодка, и за ней мелькнула человеческая фигура, но прежде чем он успел всё это разглядеть, в воздухе прозвучал крик — не человеческий, а певучий, похожий на звон. Это были чайки: они взметнулись над ними и, будто благословляя, устремились к полосе земли, приглашая следовать за собой.
Доверившись этой простой, почти детской радости, они поплыли к берегу. Их мачту — пристанище и спасательный предмет с пиратского корабля — сносило течением вправо от острова. Благо до берега было недалеко, да и они были в спасательных жилетах и со спасательными кругами в руках. Не опасаясь, что от слабости они могут утонуть, Иван Алексеевич и Олег Николаевич начали грести к острову. Каждый взмах рукой в сумерках отбрасывал мелкие всполохи света, и с каждым гребком казалось, что они преодолевают не только расстояние, но и невидимую черту. На той стороне их ожидало не просто спасение — там было возвращение к жизни, которое дороже любых найденных сокровищ.
Когда мачта уплыла от них, растворившись в океане, земля приняла их так, как когда-то принимали путников за большим трапезным столом: молчаливо и с достоинством опустила их измождённые тела на песчаный берег. Иван Алексеевич, уткнувшись лицом в песок, даже заплакал от душевного перенапряжения, но слёз не было: организм, пребывавший так долго среди многотонной массы океанской воды, был иссушен отсутствием питья, и он даже не смог выдавить ни одной слезинки. Узкую лодку, похожую на каноэ, и людей на берегу они не увидели; следов от их присутствия тоже не было.
Пройдя по побережью в одну и другую сторону, Иван Алексеевич проговорил: «Олег, может, нам всё это померещилось, и здесь не было никаких людей и лодок?»
Сильно хотелось пить: их иссохшие тела просили влаги, отзываясь внутри спазмами и невыносимой болью. Идя вдоль побережья в западном направлении, они неожиданно наткнулись на небольшое озерцо, буквально в двадцати шагах от берега. Жажда подсознательно подтолкнула их к озеру, и, примчавшись туда, они упали на колени и сделали по нескольку глотков живительной влаги. Но тут же выплюнули содержимое: солёность воды вызвала рвоту. Они переглянулись и, нерешительно черпая воду пригоршнями и выливая её обратно, растерянно смотрели друг на друга. И тут на Ивана Алексеевича снизошло озарение, и он радостно поделился им со своим другом: «Олег, — проговорил он радостным голосом, чем удивил Олега Николаевича, — вода, скорее всего, разбавлена океанской водой, пришедшей с приливом, а пресная, вероятно, попала сюда из родника, который должен быть неподалёку». Они обогнули озерцо и увидели ручей, стекающий с возвышенности острова. Пройдя по ручейку, они обнаружили небольшой водопад, падающий отвесно с невысокой горы. Внизу водопада образовалось озеро значительно большего размера, чем то, что они видели у моря. Надеясь, что здесь вода пригодна для питья, они бросились в озеро и начали пить, проглатывая воду крупными глотками, как люди, долгое время лишённые воды. Напившись вволю, они ещё долго не отходили от озера, время от времени прикладываясь губами к живительной влаге. Насытив организм водой, они улеглись тут же, на берегу пресного озера, и сразу уснули. Ивана Алексеевича разбудила острая боль в спине: полусонный, он вскочил на ноги, но тут же был повержен на землю. Присмотревшись внимательнее в темноте, он увидел людей с копьями; наверное, этими копьями они и кололи его в спину. Он не успел опомниться, как его связали по рукам и ногам. Он закричал, но тут же получил удар ногой в бок. Скосив глаза в сторону, он увидел Олега, лежащего так же связанным.
Больше всего его удивило то, что все эти действия — внезапное нападение и пленение — происходили в гнетущей тишине, при свете ярко-оранжевой луны. Их долго вели вглубь острова по широкой, ровной, хорошо утоптанной тропе, без камней и рытвин; было видно, что дорога вела к поселению похитителей и, вероятно, по ней ходило много людей к берегу моря. «А может, к водопаду?» — мелькнула у него мысль, не имевшая к текущей ситуации никакого отношения. Олег Николаевич шёл за Иваном Алексеевичем, ошарашенный нападением незнакомых людей, похожих на индейцев. Шёл как во сне, толком не понимая, что происходит.
Шли долго — часа три — и наконец очутились на большой поляне, где по краю располагались остроконечные строения, похожие на жилища: стены их были из хвороста, а крыши покрыты большими листьями. Их завели в одно из жилищ и уложили на пол, покрытый сухой травой. Их не развязали и положили по разным сторонам. Оставив двух человек у входа, все удалились. Наступила тревожная тишина.
Как только Иван Алексеевич, обращаясь к своему другу Олегу Николаевичу, заговорил, к нему подбежал один из стражей, стоявших у входа, и уколол его копьём: удар остриём был не сильный, но Иван Алексеевич почувствовал, что кровь из ранки начала стекать по телу. Он замолчал и больше уже не пытался разговаривать. Олег Николаевич тоже молчал, понимая, что если он заговорит, его ждёт та же участь, что и его друга ; укол копьём. Тишина в жилище стала невыносимо гнетущей; казалось, можно было слышать, как шуршит трава в лесу. В полумраке жилища тускло мерцали отблески от луны, просачивавшиеся сквозь крышу из больших листьев и плетёные стены; они словно дышали, и каждое дуновение ветра вносило в воздух запах костра с площади поселения и влажной земли. Иван Алексеевич лежал и считал удары сердца; кровь из ранки успела подсохнуть, оставив лишь тёмную, липкую дорожку. Он хотел попросить воды, хотел выговориться, спросить, куда они попали и за что их пленили, но боялся получить ещё один удар остриём копья. Он пытался понять, почему их связали и бросили на пол жилища, почему им не дают разговаривать. Так и не найдя ответов на свои внутренние вопросы, Иван Алексеевич задремал. Олег Николаевич смотрел на друга, потом снова на плетёную стену, пытаясь прочесть в узорах ответ на свои вопросы, которые тоже мучили его ещё в дороге. Наверху жилища тихо зашелестел лист; потом послышались шаги за плетёной стеной. У входа, помимо двух стражей, оказался ещё кто-то; силуэт стоял рядом со стражами, у самого порога, молча наблюдая за ними. К кому-то за порогом этот силуэт обратился негромко; слова были похожи на плеск воды и на щёлканье сухих веток, и Иван Алексеевич понял, что не способен их даже повторить, не то чтобы понять. Лицо пришедшего, внезапно освещённое луной, оказалось женским — женщина средних лет с круглыми, глубоко посаженными глазами, шея была украшена нитями ракушек. Она стояла, принюхиваясь, словно пыталась уловить запах, исходящий от их тел. Её взгляд задержался на ранке у Ивана Алексеевича в боку. Она молча вынула из-за пояса большой лист и прижала его к ранке. Запах травы и горечи ударил в нос Ивану Алексеевичу; горькая влага сочного листа остудила кожу вокруг раны и слегка пощипывала. Женщина сжала губы, потом жестом показала: «Лежи, не шевелись». Под её руку кто-то положил деревянную чашу с мутной жидкостью — то ли отваром, то ли иным снадобьем. Иван Алексеевич хотел заговорить, но её рука, опустившаяся на его плечо, словно заставила его замолчать. Он увидел взгляд Олега Николаевича: в нём были и боль, и желание помочь другу, и опасение за них обоих. Со стороны поляны донёсся отдалённый гул — сначала едва различимый, затем становившийся всё отчётливее и громче; вероятно, били в большой деревянный барабан, и вибрация разлеталась по всей округе. Женщина отстранилась, через щёлку в стене были видны огни — ряд факелов, окружённых фигурами, которые медленно шли по кругу. В их движениях было нечто ритуальное. Когда шаги приблизились к жилищу, в проёме двери они увидели мужчину в плаще из шкур. На голове у него был венок из перьев. Он остановился у входа, заглянул внутрь и тут же вышел. Зайдя повторно, он заговорил на чужом языке, вытянул вперёд руку с маленьким предметом, блеснувшим в свете факела, и указал им сначала на рану, затем на губы. Женщина у входа кивнула, и звуки барабана усилились, будто отвечая на кивок. Иван Алексеевич захотел вскрикнуть, вырваться, спросить о предмете, о смысле этой сцены, но когда мужчина приблизился ещё ближе и его лицо оказалось в полуметре от него, в груди у Ивана Алексеевича словно что-то щёлкнуло, и он уже ничего не соображал: кто к нему прикасается, зачем всё это делается с ним и с его другом Олегом Николаевичем. Внутри себя он ощущал тупое безразличие ко всему, что находилось рядом и что происходило с ними.
Он отчётливо понимал, что находится среди людей, похожих на индейцев, в повязках на бёдрах и с перьями на головах. Он видел, что начиналось утро: восходило солнце, и его первые лучи ярко просачивались через плетёную стену жилища, где они находились. Но безразличие и отрешённость от действительности делали его послушным, как неодушевлённый предмет. Его и Олега Николаевича вывели из жилища. Солнце уже поднялось над горизонтом. Их привязали к одинокому столбу посреди площади и начали танцевать вокруг них: извиваясь, выкрикивая угрозы и по очереди бросая свои копья в столб, к которому они были привязаны. Прошло около трёх часов, но пляски вокруг столба не утихали. Воины с копьями, сменяя друг друга, танцевали боевые танцы, устрашающе выкрикивая и наполняя дикими воплями всю округу. Свои копья они методичными движениями, с интервалом в минуту-полторы, втыкали в стоящий на площади столб, чуть выше голов Ивана Алексеевича и Олега Николаевича. После того как в столб было воткнуто большое количество копий, пляски останавливались: воины ходили минут двадцать вокруг, а затем вытаскивали их из столба, и с новой силой и не менее ожесточёнными криками всё повторялось.
В этом праздном буйстве участвовало почти всё мужское население племени, кроме древних стариков, которые восседали неподалёку на возвышенности, и женщин, стоявших в отдалении, в тридцати шагах от танцующих. У Ивана Алексеевича в голове немного прояснилось; начали появляться вопросы: что же всё это значит и почему после прикосновения предмета в руках чужестранца к его голове и к голове Олега, они впали в прострацию. Он посмотрел на Олега Николаевича, стоявшего рядом с ним у столба, и окликнул его. Тот сжал ему руку, давая понять, что слышит и всё понимает.
«Олег, что всё это значит?» — громким шёпотом спросил Иван Алексеевич, не разжимая губ, чтобы не привлекать внимания. «Скорее всего, это их воинский обряд, или, быть может, они готовятся к войне с другим племенем и нас принесут в жертву», — ответил он Ивану тем же способом, не разжимая губ. И как же он был до чрезвычайности прав: племя действительно готовилось воевать с другим племенем, называвшим себя «синими», которое проживало на соседних островах. Наши друзья были бы совершенно ошеломлены, если бы знали заранее, что племя, называвшее себя «синими», держало в плену их товарищей — механика Остапа Степановича, кока Николая Михайловича и матросов Михаила и Артёма.
Конец 3 главы.