Обручи

  В горнице пахло дымом очага и сушёными травами. Пять взрослых сыновей, могучих и крепких, как молодые дубки, стояли у постели старого отца. Дни его подходили к концу, и последние силы он собрал, чтобы сказать им главные свои слова.

  — Дети мои, — голос его был тих, но ясен, как родниковая вода. — Настал мой последний час. Слушайте внимательно, ибо я хочу, чтобы вы растолковали мне одну историю.

  Сыновья притихли, склонив головы.

  — Вырос в лесу большой дуб. Гордый, к небу тянулся, под стать богатырю. Жёлуди с него дождём сыпались, новые рощицы сулили. Корни его так глубоко в землю ушли, что никакой буре не совладать с ним. Казалось, вечно простоит. Но однажды пришёл в лес плотник. Окинул он дуб взглядом опытным, засучил рукава, взмахнул топором и принялся рубить. К вечеру рухнул великан на землю с гулом, будто гром прокатился. Обрубил плотник его ветви-руки, а гладкое бревно повёз в мастерскую. Сделал он из него доски отменные, крепкие.

  Старик замолк, переводя дух. Сыновья переглядывались, не понимая, к чему ведёт рассказ.

  — Осенью, — продолжил отец, — пришёл к плотнику бондарь. Погрузил доски на телегу, увёз. И началась у дерева новая жизнь. Собрал бондарь из клёпок бочку, стянул обручами железными, вставил днище. Вышла бочка на славу — тугая, звонкая. Стал бондарь наливать в неё каждую осень молодое вино, да такое душистое, что сердце веселилось. Вино это, тёмное как рубин, тихо переливалось в её дубовой глубине, набираясь годами терпкой сладости и силы. Оно грезилось на свадьбах, веселило на пирах, утешало в печали. И казалось, сама жизнь, густая и добрая, бьёт ключом в этом деревянном чреве. Продавал он его крестьян ям на свадьбы, на именины, на поминки. И была в той бочке вся радость земли, собранная воедино. Так и текли годы, пока бочка была крепка.

  Лицо старика омрачилось.

  — Но всему конец приходит. Однажды один обруч, от старости, что ли, лопнул. Не уследил бондарь. Звякнуло железо о камень, и разом — вино — на пол, вся жизнь его вытекла впустую, захлебнулась рубиновой волной в придорожной пыли. Бочка рассохлась, клёпки разошлись и распались. Детишки, что играли рядом, подхватили железные обручи, покатили их по пыльной улице, словно обручи никогда и не держали целого мира. А хозяйка, недолго думая, бросила клёпки и днище в печь. Затрещали когда-то могучие доски, осветив огнём на миг унылую хату, и обратились в пепел.

  Он умолк, глядя на сыновей. В горнице стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев.
  Пятеро братьев думали. Лица их были напряжены. Каждый искал разгадку, примерял историю к своей жизни — к ремеслу, к земле, к дому. Но ни один не мог сложить кусочки в целое.

  Старый отец тяжело вздохнул, и в глазах его мелькнула грусть.

  — Молоды вы ещё, поэтому и не догадливы. Что ж, я растолкую вам её смысл.
Он приподнялся на локте, и его взгляд, внезапно загоревшийся внутренним светом, обвёл каждого из сыновей.

  — Лес с деревьями, что к небу тянутся, — это наше государство, великое и сильное. Бочка, что держала в себе целое море вина, — это наша семья. Клёпки — это мы с вами, каждый в отдельности. Обручи, что стягивали бочку, — это наше согласие, наша верность друг другу. А вино… — он улыбнулся, и в улыбке той было что-то бесконечно дорогое и ускользающее, — а вино — это радость нашей жизни, наше счастье, наши общие праздники и надежды.

  Он откинулся на подушки, будто сказав самое главное, но тут же вновь приподнял голову, и голос его зазвучал сухо и жёстко, как тот самый лопнувший обруч.

  — Пока обручи целы и крепко держат клёпки, вино наливается спелым и сладким. Но стоит одному обручу лопнуть — и нет больше бочки. Нет целого. Есть только разбросанные по земле доски, которые никому не нужны. Всё рассыпается в прах. Жизнь утекает в песок. Обручи покатятся по миру, никого уже не связывая. А клёпки... Что клёпки без обручей, скрепляющих их в круг? Бесформенная груда дерева. Их ждёт участь любого одинокого сухого сучка — бросить в огонь. И сгорят они быстро, ярко и бесполезно, не дав тепла общему очагу, не став частью прочного дома. Только горстка пепла останется, которую первый же ветер развеет. Дом, в котором нет согласия, — пропащий дом! Деревья поодиночке ветер ломает. Запомните это.

  Он закрыл глаза, силы покидали его.

  — Берегите обручи, дети мои… Берегите…

  Старший сын, могучий, с руками, привыкшими к тяжёлой работе, медленно опустился на колени. Он взял иссохшую, тёплую руку отца, бережно, как самую большую ценность, и поцеловал её.

  — Спасибо тебе, отец, — сказал он, и голос его дрогнул от сдержанных чувств. — За мудрый совет. Мы не забудем его. Пока живы.

  И в тихой горнице, где уже витал незримый дух их отца, пятеро братьев впервые почувствовали себя не просто родными по крови, а теми самыми клёпками. И поняли, что отныне их общая задача — хранить стальные обручи, скрепляющие их воедино.

  Чтобы вино их жизни никогда не пролилось в пыль.