Из загробного мира

Профессор медицины Джонатан Смит был человеком, которого трудно было не заметить — даже в толпе таких же выдающихся учёных. Высокий, худощавый, с внимательным взглядом тёмно-серых глаз, он производил впечатление человека, который одновременно устал от мира и всё же продолжает бороться с ним. Его волосы рано поседели, но седина придавала ему не старость, а солидность, будто подтверждала десятилетия напряжённого труда и бессонных ночей.
Он редко улыбался, но когда это случалось, на лице появлялось выражение безграничного увлечения — того самого, что двигает учёных к открытиям, и на которое многие уже давно не способны.
Смит был не заурядным исследователем, а настоящим первопроходцем. Его упорству могли позавидовать многие. Неудачи для него были не поводом остановиться, а лишь ещё одной задачей на пути к цели. Финансирование, оборудование, бюрократия — всё это лишь временные препятствия. Он шёл вперёд, потому что иначе просто не умел.
Именно это качество позволило ему когда-то совершить то, что считалось невозможным: разработать метод, почти полностью исключающий отторгаемость трансплантированных органов. Не просто новое лекарство — целый комплекс биомедицинских решений, которые позволили иммунной системе «принять» чужой орган так, будто он был родным. Благодаря этой технологии тысячи пациентов, чей шанс на жизнь стремился к нулю, снова смогли дышать, двигаться, жить. Медицинское сообщество называло это прорывом века. И всё же сам Смит относился к этому как к ступени — важной, но не последней.
Потому что у него была другая цель. Особая. Опасная. Та, о которой он не говорил никому. Работа, находившаяся на грани закона и далеко за пределами этики. Он знал, что вряд ли кто-то осмелится поддержать его в этом, поэтому действовал в одиночку, по ночам, когда клиника пустела и лишь редкие шаги дежурных нарушали тишину коридоров.
Его лаборатория была вершиной технической мысли — стерильная, светлая, уставленная аппаратурой, большую часть которой он модернизировал или собрал сам. Здесь стояли хирургические комплексы нового поколения, капсулы с регулируемыми параметрами среды, нейробиологические интерфейсы, голографические диагностические системы и целые батареи анализаторов, способных в реальном времени отслеживать малейшие изменения в тканях. В одном углу находился операционный стол, освещённый холодным белым светом. В другом — массивные холодильные камеры и системы жизнеподдержки, обычно применяемые лишь в крупнейших исследовательских центрах. На стенах мягко мерцали мониторы с бесконечными графиками.
Эта лаборатория была его миром — и его тайной. И именно здесь, этой ночью, произошло то, о чём он мечтал и чего одновременно боялся.
После ввода нового экспериментального препарата тело на столе дёрнулось. Затем ещё раз. И наконец — вдохнуло. Тихо, хрипло… но вдохнуло.
Перед ним сидел оживший мертвец. Мужчина, пролежавший в морге пять лет. Около пятидесяти, с осунувшимся лицом, редкими тёмными волосами и следами старых морщин у глаз. Когда-то он, судя по документам, был бухгалтером в небольшой фирме — человеком тихим, незаметным, одиноким. В автокатастрофе погиб мгновенно. Никто не заявил на тело, никто не пришёл на опознание. Поэтому клиника официально использовала его для учебной подготовки студентов днём… и для тайных опытов Смита — ночью.
Теперь этот человек, вытащенный из тишины мертвецкой, сидел на столе и смотрел перед собой пустым, всё ещё неосмысленным взглядом. Но взглядом живого.
Смит почувствовал, как в груди поднимается дрожь. Он ожидал этого момента, готовился к нему много лет, но то, что теория вдруг стала реальностью, всё равно потрясло его до глубины души.
Перед ним открылась дверь в неизвестное. Шанс узнать то, чего не знал никто.
Шанс заглянуть туда, откуда люди не возвращаются. Собравшись, он приблизился, стараясь говорить спокойно, хоть голос чуть дрожал.
Профессор глубоко вдохнул и произнёс:
— Вы меня слышите? Мне нужно задать вам несколько вопросов…
Реанимированный мужчина дрожал всем телом, будто заново учился существовать. Его взгляд метался по лаборатории — от потолочных ламп до металлических стен, от приборов до собственных рук. Он перевёл взгляд на пальцы, медленно разомкнул их и снова сжал. Суставы хрустнули сухим, неестественным звуком. Он тронул свою грудь, плечи, лицо — как человек, который пытается убедиться, что тело действительно принадлежит ему. В каждом движении ощущалась растерянность, будто сознание ещё не успело догнать факт возвращения, а мышцы подчинялись с запозданием.
Смит включил ярче свет — белый луч разлился по лаборатории, блеснул на металле инструментов, подчеркнул тени под глазами ожившего.
— Добро пожаловать обратно в мир живых! — произнёс профессор, стараясь говорить уверенно. — Я профессор Смит. А как вас зовут?
Мертвец поднял на него взгляд. Зрачки у него были слегка расширены, но в глубине читалось нечто иное — настороженность, усталость, пугающее знание. Он открыл рот, и хриплый шепот сорвался с пересохшего горла:
— Моё имя уже не имеет значения. Я был обычным человеком… но смерть изменила меня.
Неважно, что послужило причиной. Я видел то, что лежит за пределами вашего понимания, профессор.
В этот момент его тело снова дёрнулось. Плечи подрагивали, будто слабые разряды пробегали по нервам. Зрачки резко сузились, превратившись в тёмные щели, а затем снова расширились. Казалось, что внутри его глаз происходила борьба — как будто кто-то или что-то пытается прорваться наружу вместе с его словами.
Смит наклонился вперёд, не скрывая волнения.
— Да, да, именно это меня и интересует! — возбуждённо выдохнул он. — Ради этого я потратил тридцать лет исследований! Расскажите мне о загробном мире. Что вы видели?
Мужчина хрипло рассмеялся. Смех был неровным, будто с каждым звуком его тело теряло устойчивость — грудь судорожно вздымалась, руки дрожали, а голова слегка запрокидывалась назад.
Потом он затих и прошептал:
— Загробный мир — это ваше слово… ваше упрощение.
Если говорить просто — это место, где существуют души после смерти. Но оно не похоже ни на что, что вы способны представить. Там множество измерений… множество сфер, каждая со своими законами. Там невозможно считать, измерять, предсказывать. Там нет порядка, нет времени… там нет даже самого понятия “пространства”, как вы его понимаете.
Он вдохнул, словно вспоминая.
— Там существуют силы. Огромные, древние, вне вашего языка. Сущности, которые не были людьми.
И они не всегда благосклонны к живым.
От его слов в лаборатории будто похолодало. На мгновение профессору показалось, что через зрачки мертвеца на него смотрит не человек — а сама тьма из иного измерения. Глубокая, бездонная, лишённая привычных форм. Как будто за его глазами раскрылось окно в иной мир, где текучие тени сменяют друг друга, а неведомые законы сворачивают и разворачивают реальность.
Смит невольно отступил на шаг, сердце бешено колотилось.
— Какие силы? — осторожно спросил он, чувствуя, как по спине пробегает холодок. — Что вы имеете в виду? Поясните…
Мертвец прикрыл глаза, будто собираясь с силами или выискивая нужные слова в той бездне, что он видел:
— Раньше между нашими мирами не было барьеров, — произнёс он медленно, будто вспоминая нечто древнее. — Рай, Ад, Чистилище… всё это лишь малые части тех пространств, что когда-то были доступны людям. Мы переходили туда без страха, без запретов. Но потом барьеры воздвигли — потому что нельзя было допускать смешения. Нельзя позволять свободного перемещения между материей и тем, что лежит за её пределами. Ни в Библии, ни в Торе, ни в Коране, ни в каких-либо иных писаниях нет даже сотой доли истины о том, что там есть. А я был там. И я это знаю.
Его голос звучал тихо, но от этих слов по лаборатории будто прокатилась невидимая холодная волна.
Профессор слушал, не отрывая взгляда. Он сам не заметил, как рука в кармане лабораторного халата сжалась вокруг небольшого карманного томика Библии — пожелтевшего от времени, с мягкой обложкой. Пальцы тревожно перебирали углы, будто вытягивали из неё хоть каплю защиты или уверенности. Вся рациональность, весь научный скепсис в этот момент отступали куда-то в тень, под напором того, кого он сам поднял из этой самой тени.
— Материальный мир… — продолжал мертвец, открывая глаза. — Он везде материальный. Но не единственный. Большой взрыв — лишь рождение множества миров, множества измерений. Огромной мультивселенной… между которыми существуют переходы, шлюзы. Они опасны, нестабильны. Некоторые из них давно закрыты… но один когда-то открылся. И этот переход позволил появиться жизни на Земле.
Он посмотрел на профессора так, будто тот заблуждался всю жизнь.
— Вы думаете, всё возникло из случайных молекул? Или из панспермии? — хрипло усмехнулся он. — Нет. Был переход. Через него проникли существа из иных миров. Так появились трилобиты… динозавры… цианобактерии… и многое то, что вы считаете естественным развитием эволюции.
Мертвец свесил ноги со стола. Его движения были резкими, угловатыми, не до конца живыми. Он ухватился руками за край хирургического стола — пальцы сильно впились в металл, словно он испытывал напряжение или хотел удержаться в этом мире.
И затем произнёс, глядя прямо в глаза профессору:
— Существуют сущности, которые жаждут власти над миром живых и мёртвых. Они ищут путь проникнуть сюда. Используют трещины в пространстве, слабые места, человеческую волю и страх, чтобы достичь целей. Они жестоки, безжалостны. Им нужны тела… души… целые миры.
Он наклонился вперёд, и голос его стал почти шёпотом:
— Смерть — это последнее, что разделяет наши миры. Последний барьер. Живым нельзя туда. Им — нельзя сюда. Тот, кто разделил миры, был мудр. И он знал, что делает.
Эти слова озадачили профессора. Он несколько секунд молчал, переваривая услышанное, а затем негромко спросил:
— Что вы можете мне посоветовать? Как защититься от этих… сил?
Мужчина — или то, что было мужчиной — медленно спрыгнул с хирургического стола. Его ноги коснулись пола неуверенно, но с каждым шагом он становился всё устойчивее. Он прошёлся по лаборатории, разглядывая оборудование, свет, самого профессора — так, будто хотел понять устройство этого мира заново. Смит не вмешивался, лишь наблюдал, стараясь не выдать растущую тревогу.
— Никогда не играйте со смертью, профессор, — произнёс он наконец. — Она непредсказуема. И жаждет тех, кто слишком близко к ней подходит. Будьте осторожны с тем, что вы вызываете. Некоторые тайны лучше оставить закрытыми. Не зря эти шлюзы были запечатаны.
Профессор сглотнул и кивнул, пытаясь сохранять спокойствие:
— Спасибо вам за предупреждение. Я приму его к сведению.
Мужчина хмыкнул, и в этом звуке прозвучало что-то чужое:
— Миры всегда закрыты… пока их не открывают. А оживив меня, вы открыли путь тем, кто давно ищет способ проникнуть сюда. Вы не представляете, что наделали.
После этих слов его тело начало меняться. В коже появились странные колебания, словно что-то пыталось прорваться наружу. Контуры фигуры исказились, очертания расплылись. Из его силуэта вытянулись тёмные, гибкие отростки, глаза стали множиться, появляясь в местах, где им не должно быть, а рот исказился в неестественную, пугающую гримасу. Всё, что происходило, выглядело так, будто человек растворялся, уступая место чему-то, что никогда не принадлежало миру живых.
— Я не бухгалтер, — раздался низкий, чужой голос. — Вы позволили нам войти.
И теперь придётся заплатить.
Профессор попытался броситься к двери, но тёмные отростки мгновенно перегородили ему путь. Они сомкнулись вокруг него, искажённая фигура шагнула вперёд. Последнее, что Смит успел почувствовать, — это холод и абсолютная, всепоглощающая тьма, будто сама смерть протянула к нему руки.
Когда всё стихло, существо ещё какое-то время пребывалo в лаборатории, будто прислушиваясь к чему-то невидимому. Затем его тело озарилось внезапным синим свечением — тихим, но ярким. Свет вспыхнул и так же быстро исчез, оставив после себя лишь оседающую на пол пыль.
Единственным свидетелем происшествия оказалась лабораторная видеокамера.
Утром дежурный техник, просматривая запись, закричал от ужаса. Приехавшая полиция наблюдала за происходящим на экране в мёртвой тишине. Протоколы были немедленно засекречены. Официальная версия: профессор Джонатан Смит трагически погиб, утонув во время круиза.
Клинике было строго запрещено продолжать эксперименты с реанимацией тел.
Но история на этом не завершилась. В подвале клиники, в морге, работники всё чаще стали замечать странности: неучтённые тени, пропавшие тела, двери, которые ночью открывались сами. Иногда пациенты и сотрудники исчезали бесследно — тихо, без борьбы. Кто-то шептал, что слышал шаги там, где никто не должен был находиться. Кто-то — что видел силуэты у дверей холодильных камер.
А иногда — очень редко — кто-то клялся, что видел, как трупы… шевелятся. Полиция не находила тел. Руководство клиники отрицало всё. Но между мирами зияла тонкая трещина, оставленная экспериментом профессора. Шлюзы так и не были закрыты.
И теперь кое-кто по ночам пробуждается в тени коридоров, где некогда работал Джонатан Смит. И кое-кто ищет дорогу… наружу.
А это значит, что история ещё даже не начиналась. Иногда, поздними ночами, в квартире профессора Смита начинало происходить то, о чём никто бы не решился говорить вслух.
На комоде в гостиной стояла его большая фотография — та, где он ещё живой, усталый, но уверенный учёный смотрит в объектив. Снимок был обычным, в простой деревянной рамке. Днём он выглядел так же, как и всегда. Но ночью рамка начинала едва заметно дрожать… а затем — тихо, почти неслышно — фотография выпадала вперёд, будто сама выбиралась наружу.
И каждый раз снимок не падал на пол — он мягко касался его, как если бы кто-то поставил его ногами.
Соседи, жившие по соседству, рассказывали друг другу шёпотом, что в квартире профессора слышатся шаги, хотя там давно никто не живёт. Слышно, как кто-то осторожно открывает дверцы шкафов, как шелестят книги, перелистываемые невидимой рукой, как обеденный стол скрипит под лёгким весом.
Иногда видели его. Фотографию. Точнее — фигуру, будто вырванную из снимка: плоскую, бумажную, но двигающуюся так, словно это настоящий человек, только раздвоенный между двумя мирами.
Она бродила по комнатам, наклонялась к вещам профессора, проводила по ним краями пальцев, как будто вспоминала. Иногда останавливалась у окна и тихо, протяжно выла — так, что звук был похож одновременно на ветер и на голос человека, потерявшего путь.
Те, кто видел это собственными глазами, жили потом недолго. Одна соседка — старушка с седьмого этажа — рассказала другу семьи, что в коридоре увидела «плоскую теневую фигуру» в лабораторном халате, словно вырезанную из бумаги. Она стояла у двери профессора и водила по ней рукой, будто пытаясь нащупать замок. Наутро старушка исчезла. Дверь в её квартиру была закрыта изнутри.
Молодой сосед снизу, слышавший ночные всхлипывания и шарканье, однажды вышел в коридор и увидел фотографию профессора, стоящую прямо посреди лестничной площадки. Она была обращена к нему лицом. Он наклонился, чтобы поднять её… и больше его никто не видел.
Полиция списывала всё на побеги, несчастные случаи, путаницу.
Но жильцы знали: с тех пор как умер профессор, его квартира будто дышит. Слышатся едва уловимые голоса. Иногда виден мягкий свет за дверью, хотя электричество давно отключено.
И каждый, кто слишком долго задерживается возле той двери, кто слишком близко прислушивается… рискует услышать лёгкое шуршание бумаги у себя за спиной.
Потому что фотография всё ещё выходит гулять по ночам. И ищет тех, кто нарушает её тишину.
(5 января 2024 года, Винтертур)