между небом и землёй

МЕЖДУ НЕБОМ И  ЗЕМЛЁЙ

Эссе

По словам известной английской писательницы Вирджинии Вульф, прочитав Чехова, она точно зависла между небом и землёй. Очевидно она не готова была определить отношение к прозе, автор которой намеренно не поучал, не пояснял и не давал  прямых ответов. Отсутствие этих 3-х «п»,( как отмечает ведущий   литературного канала Армен Захарян)  – кредо Антона Павловича, и в этом (хоть и не только в этом) состояло его новаторство, непонятое многими его современниками, включая известных критиков и писателей. Они упрекали Чехова в безыдейности и равнодушии к собственным героям. Отвечая на эти упрёки в письме к Авиловой, Антон Павлович писал, что автор может обливаться слезами над судьбами своих персонажей, но представляя их читателям,  он должен быть максимально отстранённым и объективным. Только так  можно добиться глубокого впечатления.

Замечательно в рассказах Чехова и то, что сюжет как основная «несущая конструкция»  сводится к минимуму. Главное - в описании внутреннего мира или душевного состояния героев,  при котором точные сравнения и  детали приобретают особое значение.  Для Чехова типично не представлять своих героев – их предыстория отсутствует. Как говорил В.Набоков, Чехов входит к ним без стука и так же в какой-то момент оставляет их идти по жизни своим путём. Практически все его рассказы имеют открытый конец. Читателю предоставляется полная свобода самим судить, сочувствовать и представлять  будущее героев.

Приведу  пример из короткого рассказа «Супруга», написанного в 1895г.   Начинается он  с того, что Николай Евграфович, уездный хирург, бессмысленно ходит по комнатам в поиске телеграммы от брата, содержание которой – поздравление с праздником  - ему известно и неинтересно. Просто он не знает куда себя девать от раздражения на ту жизнь, на которую себя обрёк 7 лет назад, женившись на лживой и развратной особе, «отдав себя в рабство и позорно подчинив себя слабому, ничтожному, продажному, низкому, созданию».   Он вглядывается в фотографию, снятую вскоре после свадьбы, и видит с высоты пройденных лет  «тестя, тайного советника, хитрого и жадного до денег, тёщу - полную даму с мелкими  и хищными чертами, как у хорька, безумно любящую свою дочь; если бы дочь душила человека, то мать не сказала бы ей ни слова и только заслонила бы её своим подолом.» «Лучшие годы жизни протекли, как в аду, надежды на счастье разбиты и осмеяны, здоровья нет, в комнатах его пошлая кокоточная  обстановка, а из десяти тысяч, которые он зарабатывает ежегодно... он уже должен по векселям тысяч пятнадцать...казалось, если бы в его квартире жила шайка разбойников, то и тогда бы жизнь его не была  так безнадёжно, непоправимо разрушена, как при этой женщине».
 
 В комнате жены Н.Е. находит  телеграмму, посланную ей любовником из Монте-Карло. Некто Мишель надеется на её приезд и тысячу раз целует её маленькую ножку. Н.Е. решает дать жене развод и в ожидании её возвращения проводит бессонную ночь,  машинально выводя на  бумаге : «Проба пера... Маленькая ножка». Ольга Дмитриевна возвращается поздно вся в слезах. Провожавший её студент Азарбеков потерял её сумочку с 15-ю рублями, и она ни о чём другом  не в состоянии говорить, так что потерявший терпение Н.Е. обещает ей дать 25 рублей, если она  наконец успокоится и выслушает его.
 
Поняв, что отпираться нет смысла, О.Д. признаётся в любовной связи и желании поехать к своему любовнику. Но разводиться с мужем  она не станет, так как не собирается терять своё общественное положение и не знает сколько продлится её нынешний роман.  Собственно, этим рассказ и кончается, если не считать того, что называют «вишенкой на торте». «Когда в одиннадцать часов Н.Е. надевал сюртук, чтобы ехать в больницу, в кабинет вошла горничная. – Что вам? – спрашивает он. - Барыня встали и просят двадцать пять рублей, что вы давеча обещали.»

В этом маленьком рассказе из 4-х страниц столько запоминающихся сравнений и деталей! Не удержусь и приведу ещё парочку. Вот небольшой штрих к портрету О.Д. Выслушав от мужа, что он не хочет мешать ей соединиться с любимым человеком и предлагает развод, беря вину на себя, «О.Д. пересела на  другое место, поближе к нему, чтобы разглядеть выражение его лица и понять его тайные мысли...так как  всегда подозревала даже  в самых благородных намерениях мелкие или низменные побуждения». А вот, что приходит на ум бессонной ночью Н.Е. «Он вспомнил, как у отца в деревне, бывало, со двора в дом нечаянно влетала птица и начинала неистово биться о стёкла и опрокидывать вещи, так и эта женщина, из совершенно чуждой ему среды, влетела в его жизнь и произвела в ней настоящий разгром».

Между тем,  сюжет рассказа тривиален и его можно пересказать в паре фраз: Муж устал от измен лживой и наглой жены и хочет дать ей развод. Но она отказывается его принять, т.к. считает  это для себя невыгодным. Совершенно очевидно -  задача Антона Павловича не увлечь нас содержанием, а показать душевное состояние героев, погрузив  в атмосферу, в которой корчится от безысходности Н.Е. и получает все удовольствия от своей паразитической жизни О.Д.
 
С.Моэм писал об удивительном даре Чехова так: «Когда читаешь Чехова, кажется, что это вовсе и не рассказы. Они совершенно безыскусственны, и можно подумать, что их способен был бы  написать  любой, если бы не тот факт, что  такие рассказы никому, кроме него, не удавались. У писателя возникло  то или иное чувство, и он умеет так  выразить его словами, что  оно передаётся вам. Вы как бы становитесь его соавтором... перед нами увиденная как бы сквозь сетку  сценка и, хотя мы видим  только часть, мы знаем, что действие  будет ещё продолжаться».

 О.Мандельштам, не заметивший Чехова, в одном из своих лучших стихов призывал своих соотечественников: «поучимся серьёзности и чести/на Западе у чуждого семейства». Интересно, как бы он удивился, узнав, что прославленные писатели из этого «чуждого семейства» спустя полвека не просто оценили Чехова, а восхищались им и безусловно усвоили его главные уроки.
Рассмотрим на нескольких примерах, как Хемингуэй и Сэлинджер, несмотря на всю  самобытность, вслед за своим великим русским предшественником,  также избегали 3-х «п» в своих произведениях,   любили открытые концы  и заставляли читателей чувствовать и додумывать за своих героев.
 
Начну с рассказа Хемингуэя «Там, где чисто,светло» (1933г). В нём около 3-х страниц, на протяжении которых практически ничего не происходит. Зато герои щедро делятся с нами своим душевным состоянием, которое волей автора мы воспринимаем как своё.
В позднее время в кафе за столиком остаётся сидеть у окна один постоянный посетитель –  старик, заказывающий раз за разом рюмку виски и не желающий уходить до самого закрытия кафе  в 3 часа ночи. «Старику нравилось сидеть допоздна, потому что он был глух, а по ночам было тихо, и он это ясно чувствовал». Два официанта наблюдают за ним, испытывая разные чувства. Младший крайне раздражён тем, что не может пораньше уйти домой, где его ждёт жена. От него мы узнаём, что старик пробовал кончать с собой, но его  вынула из петли  племянница. С  точки зрения официанта она это сделала зря  – теперь из-за него приходится торчать  в кафе и ждать, когда он наконец напьётся, хотя  спокойно  мог бы делать это в баре, открытом всю ночь. Терпение у официанта лопается, и он, отказав старику в последней рюмке, выпроваживает его за дверь на 30 минут раньше.

 Официанта, постарше, дома  никто не ждёт, и он  осуждает коллегу: «Ничего ты не понимаешь. Здесь чисто, опрятно в кафе. Свет яркий, а это большое дело, а тут вот ещё и тень от дерева». Он сочувствует старику, его самого мучает одиночество и отсутствие смысла в жизни. Ничего ценного он в ней не находит и не надеется найти. Запирая кафе, он продолжает разговор  сам с собой: « Всё ничто, да и сам человек – ничто. Вот в чём дело, и ничего, кроме света, не надо, да ещё чистоты и порядка.» Какая душевная пустота гнетёт его, можно понять, вслушавшись в его святотатственные слова: «Отче ничто, да святится ничто твоё, да приидет ничто твоё, яко в ничто и в ничто.»

Следующий  короткий рассказ «Ожидание» погружает нас в ожидание смерти девятилетнего мальчика. Сюжет его тоже чрезвычайно прост. Отец вызывает к заболевшему сыну врача, тот намеривает больному температуру – 102 по фаренгейту и прописывает лекарства от инфлюэнцы. Отец сначала пробует развлечь сына чтением  книги про пиратов Г.Пайла, но мальчик лежит с отсутствующим видом и явно не слушает. Тогда отец  какое-то время просто сидит с ним в ожидании, когда можно будет дать вторую порцию лекарства, а потом, предложив сыну поспать, уходит на прогулку, взяв с собой охотничью собаку. Увлёкшись охотой на куропаток, он возвращается нескоро.

 Сына он застаёт бодрствующим в той же неподвижной позе с напряжённым выражением лица и пристальным взглядом, устремлённым на спинку кровати. Померив ещё раз температуру, отец видит, что она несколько снизилась и волноваться не о чём, надо только снова принять лекарство. В ответ мальчик спрашивает - Ты думаешь это поможет? и говорит, что не волнуется, только не может перестать думать. А далее следует совсем неожиданный вопрос: как  кажется отцу,   через сколько часов он умрёт? В школе он слышал от мальчиков, что при температуре 44 градуса человек умирает, а у него больше ста.

Отец объясняет, что у него другой градусник, по которому нормальной считается 99 градусов, а не 37 как по другому,  который имели в виду его одноклассники. «Это как мили и километры». А! - откликается мальчик. «Но пристальность его взгляда, устремлённого на спинку кровати, долго не ослабевала». С ужасом  отец осознаёт, что его сын весь день с 9-и утра готовился к смерти. Задним числом он  понимает, что пережил несчастный ребёнок, который в его отсутствие никого к себе не пускал и что он имел в виду, говоря – Папа, если тебе неприятно, то ты лучше уйди.
 
Герой рассказа  «Снега Килиманджаро», как и автор, писатель, в прошлом   непосредственно участвовавший в военных действиях двух войн (Испанской и Второй Мировой) , погибает нелепой смертью в дебрях Африки. На охоте, пробираясь сквозь густые заросли, Гарри (так зовут героя) поцарапал колено и во время не прижёг его йодом. Начавшаяся гангрена сначала вызывает нестерпимую боль, а потом потерю чувствительности и общую усталость. Его спутница,  любящая женщина, годами обеспечивавшая ему комфорт и выполнявшая все его желания, бессильна  помочь. Она говорит, что для его спасения бой, туземец, развёл костёр и расчистил площадку, чтобы заметивший сигнал бедствия летчик мог приземлиться. Но и она и сам герой понимают безвыходность положения. Привлечённые запахом разлагающейся плоти грифы  и подступающая к палатке гиена не оставляют в этом  никаких сомнений.

В своём беспомощном состоянии Гарри переживает все оттенки отчаяния и раскаяния. Он уже давно не писал, развращённый  деньгами своей преданной подруги, которые делали возможными  любые путешествия и удовольствия.  Хотя  всё же  надеялся, что эта поездка отучит его от комфорта и праздности и «он напишет про племя  самых богатых людей, чтобы доказать, что он лишь соглядатый в их стане». Но сейчас ему ясно, что богатые слишком скучные люди, чтобы о них писать, да и винить богатую подругу в собственном бездействии несправедливо.  Он сам виноват, что  замыслы, которые он вынашивал как писатель,  охотно отправлялись им в кладовую памяти с простодушной уверенностью, что со временем он ими непременно воспользуется.  А теперь, когда очевидно, что судьба распорядилась иначе и будущего у него нет,  остаётся только вспоминать разные эпизоды своей бурной молодости, военных  и послевоенных голодных лет, - всё то, что он собирался написать и о чём уже никогда никому не расскажет.
 Рассказ построен так, что эти воспоминания чередуются с короткими диалогами, которые ведут герои и описанием того, что  с ними происходит. В частности,  ближе к ночи Генри слышит, как скулит гиена, подобравшись почти вплотную к светлому кругу от костра. И подобно гиене к нему подбирается смерть – сначала к ногам, а потом к груди и, наваливаясь как что-то тяжёлое и бесформенное,  не даёт ему дышать. Подруга думает, что он заснул, и велит боям перенести его в палатку, а спустя короткое время сама проваливается в сон.

 Привожу поразительный  конец рассказа, в котором с конкретными и замечательно живыми подробностями, большую часть которых я вынуждена пропустить, автор  описывает... Впрочем, привожу его собственный сокращенный текст.
 
 Утром Гарри услышал гул самолёта, а спустя короткое время к палатке уже подходил  его старый приятель Комптон. Эллен (кстати мы только сейчас узнаём имя подруги Гарри) отвела его в сторону и объяснила ситуацию. Приятель вернулся и сказал, что им надо поторопиться, но т.к. у него есть место только для одного пассажира,  мемсаиб он заберёт следующим рейсом.

И вот уже, подскакивая на ходу, обходя кабаньи ямы, машина понеслась по площадке и с последним толчком поднялась в воздух. Потом они пролетели  над предгорьем, где антилопы-гну карабкались вверх по тропам... « и, взглянув вниз, он увидел в воздухе над самой землёй розовое облако, разлетающееся хлопьями, точно первый снег в метель,... и он догадался, что это саранча повалила с юга. Потом самолёт  начал набирать высоту...и вдруг стало темно,– попали в грозовую тучу, ливень сплошной стеной, будто летишь сквозь водопад, а когда они выбрались из неё... он увидел заслоняющую всё перед глазами, заслоняющую весь мир, громадную, уходящую ввысь, немыслимо белую под солнцем, квадратную вершину Килиманджаро. И тогда он понял, что это  и есть то место, куда он держит путь.

Как раз в эту минуту гиена перестала скулить в темноте и перешла на какие-то странные, почти человеческие, похожие на плач вопли... Женщина проснулась и в первую минуту не могла понять, где она, и ей стало страшно. Она взяла карманный фонарик и осветила им вторую койку, которую внесли, когда Гарри заснул. Она увидела, что он лежит там, покрытый сеткой от москитов, а ногу почему-то высунул наружу, и она свисает с койки. Повязка сползла, и она боялась взглянуть туда... Потом крикнула: – Гарри, Гарри! – Потом  громче: – Гарри! Ради бога,Гарри!
Ответа не было, и она не слышала его дыхания. За стенами палатки гиена издавала те же странные звуки, от которых она проснулась. Но сердце у неё так стучало, что она не слышала их.»

От  последних строк ужас проникает и в наши души. Конец рассказа запоминается также «открытым концом» Гарри. Неясно, что произошло – описывает ли  автор последний сон, посланный судьбой в утешение герою, или начало иной жизни после смерти? Впрочем ответа на этот вопрос  и  не может быть -  как сказал один польский философ,  мы не помним, откуда пришли и не знаем, куда уйдём.

Поражает то, что в 1936-м году, описывая отчаяние Гарри, не успевшего реализовать свои писательские замыслы и тем исполнить своё предназначение, Хемингуэй предвосхитил свою собственную трагедию. В последние годы жизни он пережил 2 авиакатастрофы и погрузился в жестокую депрессию, которую врачи психиатры решили лечить электрошоком. От этой терапии в 1961г. Хемингуэй лишился памяти и не смог больше писать. Жизнь для писателя  потеряла смысл и стала такой невыносимой, что он покончил с собой, пустив пулю в висок.

 Среди особенностей, присущих рассказам Д.Сэлинджера, я бы отметила присутствие 3-х «н»: напряжения, неожиданности и недосказанности. Поясню это на  3-х примерах. В рассказе «Перед самой войной с эскимосами» две школьницы Джинни и Селина по утрам в субботние дни играют в теннис.  Дружбы между ними нет, Джинни считает Селину «тусклячкой», но ценит то, что она единственная в классе приносит на корт непочатые жестянки с теннисными  мечами. Правда, на этом основании Селина считает, что, возвращаясь  с корт на такси, Джинни должна довозить её до дому, а потом сама расплачиваться за   проезд. Джинни это не кажется справедливым, т.к. мячи Селина получает от отца, связанного с теннисным бизнесом, бесплатно, а она платит за проезд из своих скудных карманных средств. В один прекрасный день взбунтовавшаяся Джинни предъявляет Селине счёт и требует, чтобы та вернула долг обязательно сегодня  т.к. ей нужны деньги, чтобы вечером сходить в кино. Селина возмущена мелочностью  и настырностью одноклассницы. У неё нет при себе денег, их придётся брать у матери, которая болеет пневмонией...но т.к. Джинни непоколебима,  они вместе выходят из машины и  молча поднимаются в квартиру Селины. Возникшая между девочками враждебность не смущает Джинни, вознамерившуюся добиться своего. Селина  проводит её в гостиную и просит обождать, пока она возьмёт  деньги у матери.

Но тут неожиданно в гостиной появляется долговязый очкастый парень  в пижаме и босяком, старший брат Селины. Он спрашивает Джинни, не подруга ли она его «поганки» (так он величает свою сестрицу) и выяснив, кто она, задаёт следующий вопрос, не сестра ли она паршивой воображалы Джоан.  Из дальнейшего разговора выясняется, что Франклин имеет основания считать Джоан таковой, потому что, познакомившись с ней на вечеринке,  послал ей 8 писем и не получил ни одного ответа. Позвонить Джоан и встретиться с ней у него возможности не было, т.к. он, бросив колледж, уехал работать на военный авиационный завод ( из-за ревматизма служить в армии его не взяли).

На легкомысленный вопрос Джинни, как ему там понравилось, Франклин отвечает сарказмом: "Я был в восторге. Просто обожаю самолёты. Они такие миляги!" Затем он подходит к окну, смотрит на прохожих и объявляет -  проклятые идиоты тащатся на проклятый призывной  пункт... В следующий раз будем воевать с эскимосами.  – А на вопрос «  почему с эскимосами?» отвечает вопросом : «Откуда к чертям мне знать?»
 Прежде, чем уйти из гостиной, чтобы переодеться, он любезно предлагает  Джимми съесть его бутерброд с курицей и выпить стакан молока, не веря, как это она после тенниса, чёрт возьми, не проголодалась.

 Спустя некоторое время появляется уже сменившая шорты на платье Селина с деньгами и лживыми извинениями: «прости, что заставила тебя ждать, мне пришлось ждать, когда мама проснётся». Но совершенно неожиданно Джинни говорит, что денег ей не нужно. Она как-то раньше не учла, что Селина каждый раз приносит новые мячи. К тому же в кино она раздумала идти, а вот, если у Селины особых планов нет, она бы вечерком к ней заглянула.
 Селина в полном изумлении смотрит на неё во все глаза. Открывая двери лифта, Джинни вскользь замечает: «Познакомилась с твоим братом» и так же вскользь спрашивает, чем он занимается и сколько ему лет.

Очевидно, Франклин заинтересовал её неожиданными и  оригинальными суждениями, и ради него она даже согласна угождать «тусклячке» Селине. Картинка, показанная нам автором, могла бы называться как картина Моне, изображающая восход солнца, «Впечатление».

В рассказе «И эти губы, и глаза зелёные» Сэлинджер как бы по совету Чехова отбрасывает первый абзац. Он не объясняет, что было до того, как седовласый мужчина и молодая женщина с глазами на столько синими, что их цвет даже отдаёт фиолетовым, оказались в одной постели и кем они приходятся друг другу.   Это было бы лишним, так как ситуация проясняется, когда раздаётся  телефонный звонок и седовласый спрашивает у своей партнёрши, снять ли ему трубку или это будет ей неприятно.
 Трубку Ли (так зовут седовласого) всё же снимает, обрекая себя на долгий разговор с Артуром, мужем синеглазой Джоан. Артур извиняется за поздний звонок, но,  так как его жена  до сих пор не вернулась, он хочет узнать у Ли, не видел ли тот, с кем она ушла с вечеринки. Не стану передавать поток лживых успокоительных заверений Ли, вкратце они сводятся к совету выпить побольше виски, успокоиться и ждать, когда появится Джоан скорее всего в компании с общими друзьями, которые уговорили её выпить с ними в каком-нибудь ночном баре.

 Артур уже давно выпил всё имевшееся в доме спиртное и в исступлении исповедуется Ли. Он сходит с ума, он уже не в первый раз даёт себе слово порвать с развратной женой, но сейчас уже дошёл до точки. – Мы не пара, вот и всё. Коротко и ясно. Мы совершенно друг другу не подходим. Знаешь, что ей нужно? Ей нужен какой-нибудь здоровенный сукин сын, который вообще не станет с ней разговаривать... такой доведёт её до полнейшего бесчувствия и пойдёт преспокойно дочитывать газету. Вот что ей нужно. Слаб я для неё, по всем статьям слаб... Мне просто приходится держать себя за шиворот, чтоб не заглянуть в каждый стенной шкаф, сколько их есть в квартире... каждый вечер, когда я прихожу домой, я так и жду, что по углам прячется целая орава сукиных сынов. Какие-нибудь лифтёры! Рассыльные! Полицейские!..

Подавленный этими признаниями, Ли в сотый раз уговаривает его лечь и успокоиться, отвлечься другими мыслями. Когда ему наконец удаётся повесить трубку, Джоан уверяет его, что он был изумителен, просто великолепен. А  не на шутку угнетённый Ли отвечает: "Да, действительно положение  невозможное, то есть всё это настолько неправдоподобно... Он, видно в совершенном... "

Но тут снова звонит телефон, и Артур бодрым голосом сообщает ему, что относительно Джоан Ли был совершенно прав, Боб и Леона  уговорили её съездить с ними в ночной бар,  она только что ввалилась и пошла в ванную, а он решил перезвонить, чтобы поблагодарить Ли и заодно посоветоваться – стоит ли ему завтра утром самому пойти к шефу с объяснениями до того, как он узнает, что Артур провалил дело в суде, не сумев  защитить своего клиента.
 
Ли настолько ошеломлён, что не может больше говорить с Артуром. Сославшись на сильную головную боль, он просит отложить разговор до утра и вешает трубку. Читатель, конечно, изумлён не меньше Ли. Очевидно, Артур осознал, что излив душу, он уже  не хочет больше говорить о Джоан, поэтому  надо  этот  сюжет благопристойно исчерпать. А вот квалифицированный  адвокатский совет – как вести себя в провальной рабочей ситуации, хорошо бы получить поскорее.

В рассказе «Голубой период де Домье-Смита» напряжения, неожиданности и недосказанности больше всего. (Заранее извиняюсь, что коротко мне его изложить не удастся).

Необычное имя присваивает себе герой, от лица которого ведётся повествование, в силу обстоятельств, которые состоят в следующем. Мальчиком в 10 лет он перебирается из Нью-Йорка в Париж с матерью и отчимом, успешно освоившим профессию оценщика и эксперта в частных галереях  живописи и музеях изобразительных искусств.  В Париже герой успешно учится живописи и спустя 9 лет получает признание в виде 3-х первых премий на национальной выставке молодых художников.

  Но затем после безвременной смерти матери отчим возвращается со своим пасынком в Нью-Йорк, ставший для молодого человека чужим и неуютным. Герой мечтает о независимой жизни и тут наталкивается на объявление в одной из Канадских газет. Директор нового прогрессивного  заочного курса «любителей великих мастеров»   объявляет  о наборе  квалифицированных преподавателей. На многих страницах ( «от одного только  вступления на 3-х страницах  дым шёл столбом!» герой описывает свою вымышленную весьма впечатляющую романтическую биографию. Ему якобы 29 лет, он – француз, живущий в своём родовом поместье, с детства увлечённо рисует, но по совету близкого друга семьи Пабло Пикассо пока не выставляет своих работ.

Однако, в настоящее время его полотна украшают лучшие  дома Парижа и  уже привлекли внимание выдающихся критиков. В связи с недавней смертью жены герой покинул Францию и временно живёт у престарелого дядюшки в Америке. Но так как с  отъездом его материальные дела пошатнулись, он готов принять предложение директора курсов,  мосьё Йошото.

 Герой в спешке дорисовывает несколько карикатур, т.к. реклама  входит  в круг интересов японца, и высылает их вместе с десятком  произведений чистого искусства. Спустя  неделю герой с радостью убеждается, что наживка заглочена – в ответном письме японец выражал безграничное сочувствие мистеру де Домье-Смиту по поводу его материальных и моральных потерь и приглашал приехать заблаговременно, чтобы освоиться со своими  обязанностями и «завязать дружбу с другими преподавателями».

 По приезде, правда, герой обнаруживает, что никаких преподавателей, кроме мосьё  Йошота и его жены, не существует. А когда начинают поступать первые конверты с рисунками от заочных учеников, выясняются и другие малоприятные вещи. Хотя сам японец был неплохим художником, судя по акварелям и картинам, обильно представленным в его скромном жилище, его метод обучения  был исключительно примитивен – он наносил  поправки на кальку поверх присланных рисунков вместе с письменными  замечаниями на обороте рисунков. Но так как его почерк был крайне неразборчив и писал их он по-французски, герою предлагалось переводить их на английский. Занимаясь этим унизительным для себя делом, герой  пребывал в страшном напряжении, подозревая, что японец разгадал его, и теперь не доверит ему никакой осмысленной работы.

Но вот наконец  мосьё Йошото кладёт на его стол  три невскрытые конверта с просьбой ответить ученикам.  В первом конверте  23-х летняя домохозяйка прислала свой  портрет в купальном костюме без бретелек и в белой морской  бескозырке. В прилагаемой анкете она сообщила, что её любимые художники Рембрандт и Уолт Дисней. Второй ученик оказался 56-и летним фотографом. Хотя его любимыми художниками были Рембрандт и «Тицьян», он объяснял, что в их духе работать не собирается. Оба ученика выбрали сатирические сюжеты. Герой в деталях описывает их  шедевры пошлости и бездарности с присущим автору (Сэлинджеру) юмором, хотя и приговаривает, что они  его не насмешили.

 Напротив, ему захотелось подойти к мосьё Йошото  и выразить свой протест, прокричав срывающимся голосом: «У меня  мать умерла,.. мне приходится  жить с её милейшим мужем в Нью-Йорке, где никто не говорит по-французски,.. в комнате, куда Вы меня поселили даже стульев нет! Как же Вы хотите, чтобы я  учил этих двух идиотов  рисовать?»
К счастью, он этого не делает. Но всё это – присказка. Неожиданное скрывается в 3-м конверте. Третьей ученицей оказывается монахиня, сестра Ирма из женского монастыря. Она преподаёт кулинарию и рисование в начальной  монастырской школе неподалёку от Торонто. В классе рисования у неё 18 крошек; они любят рисовать бегущих человечков, а она этого совсем не умеет. Любит она больше всего «Господа и Слово Божье»...

 На присланной ею картине очень подробно  изображалось перенесение тела Христа в пещеру сада Иосифа Аримафейского. Герой очень подробно описывает  содержание этой картины, которая произвела на него неизгладимое впечатление живостью и безыскусностью.  Приведу несколько его фраз. «На переднем плане, слева, стоявшая лицом к зрителю женская фигура, вскинув правую руку, отчаянно махала кому-то – может быть ребёнку или мужу, а может и нам, зрителям, – бросай всё и беги сюда! Сияние окружало двух женщин, идущих впереди толпы... я мог только догадываться, кто они. Но Марию Магдалину я узнал тотчас же... Она шла впереди, поодаль от толпы, уронив руки вдоль тела. Горя своего она напоказ не выставляла.»
 
Одним словом,  лже-Домье-Смит увидел перед собой произведение истинного художника с печатью самобытного таланта. Уйдя в свою комнату и заперев дверь, герой расположился на циновке и до утра старался оказать сестре Ирме  в её художественных исканиях ту помощь, в какой она по его мнению нуждалась. А покончив с этим, написал бесконечно длинное письмо.  Оно отчасти содержало  разбор её незначительных ошибок, отчасти профессиональные советы, например, что ей нужно как художнику приобрести, а также пожелание, чтобы она скорее перешла от акварели к маслу, аргументируя это тем, что она представляется ему натурой страстной.

 Он интересовался, удовлетворена ли она в духовном смысле  своей монастырской жизнью и сожалел, что он – агностик, что впрочем не мешает ему любить Франциска Ассизского и чтить протестанта  Мартина Лютера.  В заключении он просил сестру Ирму сообщить часы приёма , т.к. конец недели у него свободен и он может  случайно оказаться в её краях.

Конечно, из такого письма мы вправе  заключить, что его автор сам – натура страстная и хочется сказать наивная не по годам, по крайней мере не по годам, которые он себе приписывает.
О своём романтическом состоянии герой пишет: «Я старался представить себе, как я приду к ней в монастырь... Я видел, как она выходит мне на встречу, робкая, прелестная девушка лет восемнадцати. ещё не  принявшая постриг,.. как мы медленно  и молчаливо проходим в глубину монастырского сада и там бездумно и безгрешно я  обвиваю рукой её талию.»

Герой с нетерпением ждёт ответа, и он приходит, но не от сестры Ирмы, а от её наставницы и не ему, а мосьё Йошото. В  письме  сообщалось, что начальство, пославшее сестру Ирму на курсы, изменило своё решение и не может позволить сестре Ирме на них заниматься. В письме выражалась искренняя надежда, что уплаченный первый взнос будет монастырю возмещён.
Получив такой удар под-дых, несчастный герой снова хватается за перо в надежде оправдаться и исправить положение. Во втором не менее коротком письме он объясняет, что монастырское начальство его неправильно поняло. Чтобы быть более эффективным  учителем, он  хотел ближе познакомиться с сестрой Ирмой, но не  собирался отвлекать её от долга благочестия.

 И вообще искусство не мешает вести монашескую жизнь. «Самое худшее, что бывает с художником, – это не знать полного счастья». Чтобы подтвердить свою мысль, он рассказывает сестре Ирме случай из своей жизни.  Однажды, когда ему было 17 лет, он шёл на встречу с матерью, чтобы вместе позавтракать.  Чувствовал себя он совершенно счастливым, т.к.  в этот день мать впервые  вышла из дома после долгой тяжёлой болезни, как вдруг столкнулся  с человеком без всякого признака носа.

Свой рассказ герой кончает словами: «Умоляю вас - продумайте этот случай. В нём скрыт глубочайший смысл.»
Пробуя сделать это вместо сестры Ирмы, выскажу такое предположение. Столкнувшись внезапно со страшным и уродливым, герой воспринимает это как послание свыше – ничем неомрачённого счастья на свете не бывает.

 Далее герой предлагает оплачивать обучение своей ученицы, если монастырское начальство считает это для себя затруднительным. Он уверен, что для сестры Ирмы это чрезвычайно важно, т.к. «не постигнув хотя бы элементарных основ  мастерства, она останется хоть и очень интересным художником, но никогда не станет великим мастером.» В конце письма он снова просит разрешения посетить сестру Ирму в следующую субботу между 3-я и 5-ю часами в зависимости от расписания поездов из Монреаля в Торонто.
Читателю ясно, что  изжить простодушие и наивность герою  не удалось -  одного удара судьбы оказалось мало. Но ружьё повешено и вот его финальный выстрел. Вечером, уединившись в баре, лже-Домье-Смит перечитывает своё письмо и находит его недостаточно убедительным. Он решает вернуться и переделать его. И тут по дороге домой переживает нечто очень странное, что, по его словам, и по сю пору не знает как объяснить.

 Проходя мимо ортопедического салона, расположенного напротив дома мосьё Йошото, он замечает  внутри освещённой витрины живого человека. Подойдя ближе, он понимает, что перед ним девушка, меняющая бандаж на манекене. Почувствовав на себе взгляд героя, девушка оглянулась испугалась сверх меры, уронила бандаж, споткнулась о груду эмалированных кружек и упала навзничь. Герой рефлекторно протянул к ней руки, но только больно ударился о стекло, а девушка вскочила и, вся раскрасневшись, продолжила  зашнуровывать  бандаж на манекене.
И вот тут-то оно и случилось. «Внезапно вспыхнуло гигантское  солнце и полетело прямо  мне в переносицу со скоростью девяносто  трёх миллионов миль в секунду. Ослеплённый, страшно перепуганный, я упёрся в стекло витрины, чтобы не упасть. Вспышка длилась несколько секунд. Когда ослепление прошло, девушки уже не было...»

Обойдя квартал  пару раз, дождавшись, чтобы ноги перестали подкашиваться, герой  возвращается в свою комнату, бросается на кровать, а спустя какое-то время
(может несколько минут, а может часов) записывает в  своём дневнике следующие слова: «Отпускаю сестру Ирму на свободу – пусть идёт  своим  путём. Все мы монахини.»
 
 Намеренная недосказанность  предполагает, что читатель волен сам толковать произошедшее. Попробую воспользоваться этой возможностью. В пантомиме, в которой волей случая герой участвует, им движут благие намерения, но он только пугает и смущает девушку. В этой связи загадочный световой удар,  посланный ему свыше,  может означать предостережение – не навреди!
Отчасти «лицо без малейшего признака носа», как повешенное ружьё, уже подготовило нас к тому, что в моменты сильных душевных переживаний герой рассказа особенно чувствителен к тому, что можно назвать знаками и символами свыше. Мне представляется возможным, что герой, не отдавая  себе отчёта,  подсознательно ждал ответа на вопрос – вправе ли он вмешиваться в  чужую судьбу -  и, получив, правильно его понял.

Конечно, приводя все эти примеры, я не имела ввиду подчеркнуть непосредственное влияние Чехова на прозу Хемингуэя и Сэлинджера, хотя в их «установках» много общего.  Я пыталась сказать, что все они видели  и показывали нам героев своих рассказов, пользуясь  особенно  мощной оптикой, обеспечивающей им долгую жизнь в нашей памяти.