Катарсис

В этот вечер ностальгия мучила его особенно сильно. Он одиноко брёл по опустевшим парижским улицам. Застывший, сонный город, смутно проступающий сквозь сгущающейся вечерний сумрак, казался ему фантасмагорическим нагромождением мрачных, зловещих строений. Их оконные проемы одиноко зияли своими большими темными провалами, в которых иногда мелькали странные, чёрные тени, сгущающиеся из окружающего мрака.
Бледная, вампирическая луна уныло изливала свой тусклый, мертвенный свет на затаившийся призрачный город, окутанный ночной тьмой. Она казалась ему жутким, светящимся глазом, гигантского циклопа в чёрной мантии, испещрённой мёртвыми огнями зловещих звёзд. Когда он присматривался к ним,  они начинали стремительно вращаться, превращаясь в огромные засасывающие спирали, мерцающие неверным, инфернальным светом.
Захваченный своими фантастическими видениями, он бездумно, не разбирая дороги, шёл сам не зная куда, сквозь вязкую черноту ночи. Внезапно его сознание провалилось во тьму, и вместе с ним бесследно исчез, весь огромный, ненавистный мир, наполненный его безумием.
Он очнулся в незнакомом месте в одном из пригородов Парижа. Резкая боль, пронизывающая его голову, на время вернула ему, утраченное чувство реальности.
Он находился перед небольшим, ухоженным домом, окружённым красивым цветущим садом, залитым светом луны. Очарованный этой картиной, он решился подойти поближе и заглянуть в окно. За широким накрытым столом ужинала большая семья, в углу уютно потрескивал жарко натопленный камин. Исходящие от него пурпурные блики красиво отсвечивали на многочисленных старинных картинах, висящих на стенах комнаты.
То ли сильный ушиб головы, то ли вид этой незатейливой, идиллической картины каким-то непостижимым образом освободил его из цепких объятий, наступающего безумия. Его нездоровому, грезящему сознанию смутно чудилось, будто гигантский чёрный ворон, много лет сжимавший в когтях его душу, наконец отпустил её. Она встряхнулась, широко расправила свои  крылья, и серебряным голубем метнулась ввысь.
Происшедшее пробудило глубокие слои его дремлющей памяти, и давно забытые образы и воспоминания хлынули в его воспалённое сознание. Он вспомнил родной Петербург, свой дом на Фонтанке, добрые глаза матери, совершенно не вяжущиеся с её строгим, сосредоточенным лицом, кокетливые улыбки гимназисток, высыпавших навстречу первому снегу, и нежный вкус французских булок из кондитерской напротив.
Вспомнил, как бежал по пустым петербургским улицам и громко смеялся от переполнявшего его счастья, от того, что был молод, и мир вокруг него был прекрасен, и еще от того, что где-то там, в тесных петербургских переулках, его с нетерпением ждала его первая любовь.
Он вспоминал, как маленьким ребенком безмятежно спал в своей колыбели, как серебряная луна спускалась в его окошко, бережно брала его на руки и заботливо омывала в своём прозрачном сиянии, напевая колыбельную песню… И тогда его охватило давно забытое, оставленное где-то в детстве чувство безмятежного покоя…
С легкой, просветлённой улыбкой он шёл по Елисейским полям, и вековые дубы-исполины, помнившие французских королей, улыбались в ответ, радушно приветствуя его. Сверкающий свод небес загадочно подмигивал, обещая раскрыть ему все тайны вселенной, а вечно юные, шаловливые звёзды, весёлой гурьбой, носившиеся по небосклону, рассказывали ему свои таинственные истории. И даже само неведомое, выглядывая из своего извечного небытия, играло на невидимой флейте и протяжно пело ему, безмолвные песни пустоты…
После этого случая приступы ностальгии потеряли свой болезненный, паталогический характер, и со временем уступили место тихой, светлой печали по безвозвратно утраченной отчизне.