Стена

В тот вечер, когда Анна впервые услышала, как стены говорят, она стояла у плиты и варила варенье из белых вишен. Обычно она не слушала — только смотрела, как пузыри поднимаются к поверхности, как будто в каждом из них кто-то дышит. Но тогда, вместо шипения, она услышала чёткое: «Он вернётся». Голос был не громкий, не чужой. Он шёл изнутри кирпича, как будто кто-то стоял за ней спиной, но внутри самой стены. Она обернулась — никого. Только муж, Саша, сидел за столом, вырезал из старой газеты «Известия» квадраты, чтобы заклеить ими щели в раме. Он не слышал. 

Они жили в городе, который не было принято называть городом. Он был слишком мал, чтобы быть на карте, и слишком большим, чтобы быть деревней. Улицы в нём были прямые, как будто кто-то когда-то провёл линию и потом забыл, зачем. Дома стояли в два ряда, и между ними всегда дул ветер, даже когда нигде больше его не было. Люди говорили, что это потому, что город построен на месте старого кладбища, но никто не помнил, где именно оно было. 

Анна и Саша жили здесь уже двадцать семь лет. У них не было детей. Был сын, но он ушёл в восемнадцать и не вернулся. Они не знали, жив ли он. Они не знали, как его теперь зовут. Они знали только, что однажды он сказал: «Я не могу больше жить в доме, где стены дышат». И ушёл. 

После этого Анна начала слышать. Сначала — шёпот. Потом — слова. Потом — предложения. Она не говорила об этом Саше. Он был человеком тишины. Он говорил редко, и когда говорил, то будто бы проверял каждое слово на вес. Он верил, что вещи могут быть исправлены. Он чинил часы, которые никто не носил. Он склеивал чашки, от которых отламывались ручки. Он верил, что если всё будет аккуратно, то и жизнь не развалится. 

Анна же знала: жизнь не держится на клее. 

Однажды ночью она проснулась от того, что кто-то постучал в окно. Не в стекло — в стену рядом с окном. Три раза. Пауза. Ещё три. Она встала, подошла. За окном никого. Только отражение её лица — и за ним, как будто позади неё, кто-то стоял. Она обернулась. Пусто. Но когда она снова посмотрела в окно, она увидела: в отражении она была не одна. Рядом стоял мальчик. В том же пальто, в котором её сон ушёл. 

Она не сказала Саше. 

На следующий день она пошла к Лидии, соседке, которая однажды сказала, что умеет «видеть сквозь». Лидия жила в доме, где всё было перекрыто клетками: клетки на окнах, клетки на дверях, клетки на лампах. Она держала кошку, которая не мяукала. «Она говорит, — сказала Лидия, — но только когда никто не слушает». 

Анна спросила: «Может ли стена помнить?» 

Лидия долго молчала. Потом достала из-под кровати коробку из-под конфет и высыпала на стол пуговицы. «Выбирай», — сказала она. Анна выбрала одну — стеклянную, с трещиной. Лидия посмотрела на неё и сказала: «Ты не слышишь стену. Ты слышишь то, что в ней осталось. Это не голос. Это отпечаток. Как след на фотографии. Ты не сумасшедшая. Ты просто — последняя, кто ещё может это читать». 

Анна спросила: «А если я не хочу?» 

Лидия пожала плечами. «Тогда стена будет говорить громче». 

В тот вечер Саша впервые услышал. Он сидел за столом, вырезал квадраты, и вдруг остановился. Он посмотрел на стену. Потом на Анну. Потом снова на стену. 

— Ты слышишь? — спросил он. 

— Что? 

— Кто-то зовёт по имени. 

— Чьё? 

— Наше. 

Они молчали. Потом Саша встал, подошёл к стене, положил на неё ладонь. 

— Она тёплая, — сказал он. — Как будто внутри кто-то дышит. 

Анна подошла. Она тоже положила ладонь. 

И тогда стена открылась. 

Как будто в ней всегда была дверь, но они не замечали. За ней была комната. Не большая. С окном, которого не должно было быть. На подоконнике стояла ваза с засохшими вишнями. На стене — фотография. На ней — мальчик. И рядом — они. Молодые. Он держит её за руку. Она смотрит не в камеру, а на него. 

Саша шагнул вперёд. 

Анна осталась. 

Она знала: если войти — не вернуться. 

Она знала: это не прощание. Это предложение. 

Она знала: если она войдёт — он вернётся. 

Но не тот, который ушёл. 

А тот, который никогда не был. 

Она отступила. 

Саша стоял в комнате. Он смотрел на фотографию. Потом повернулся. 

— Ты не идёшь? 

— Я остаюсь. 

— А я? 

— Ты — можешь. 

Он посмотрел на неё. Потом на фотографию. Потом на вишни. 

— Я не умею быть там, где нет тебя. 

Она улыбнулась. 

— Ты будешь. Просто — не со мной. 

Он вышел. 

Дверь закрылась. 

Стала стеной. 

Анна осталась одна. 

Но не одна. 

Потому что теперь она знала: стены не говорят. 

Они повторяют. 

То, что кто-то когда-то сказал. 

И не успел. 

Она села за стол. 

Взяла ножницы. 

И начала вырезать из бумаги окно. 

Не настоящее. 

Просто — чтобы было куда смотреть. 

Когда нет больше стен. 

Через три дня стало ясно: Саша не проснётся. Не потому что умер — он просто перестал быть здесь. Утром Анна нашла его кровать пустой, но подушку тёплой. На столе стояла чашка с недопитым чаем: в ней плавала кожица, похожая на тонкую бумагу с почерком. Она подняла — ничего. Только завиток пара, который сразу рассеялся. 

Она не звонила никому. Не искала. Она знала: его нет в городе, который не называют городом. Он — в комнате, где ваза с вишнями никогда не пустеет. Где время не течёт, а просто стоит, как забытая песня. 

Она жила дальше. Готовила. Мыла. Спала. Иногда слышала, как за стеной кто-то двигает стул. Она не отвечала. Она знала: если ответить — стена снова откроется. И тогда придётся выбирать. А она уже выбрала. 

Однажды к ней пришла девочка. Где-то лет двенадцати. Босая. В платье, которое было явно не её — слишком большое, будто сшито из занавеси. Она постучала не в дверь, а в окно. Анна открыла. 

— Ты та, что слышит? — спросила девочка. 

— Уже нет. 

— А я слышу. Но не понимаю. 

Анна впустила её. Девочка вошла, огляделась, подошла к стене, приложила ухо. 

— Здесь кто-то плачет. 

— Это не плач. Это эхо. 

— Эхо чего? 

— Того, что не случилось. 

Девочка кивнула, будто поняла. Потом достала из кармана яблоко. Резиновое. С дыркой. 

— Это мне мама дала. Сказала: если я укушу — она вернётся. Но я не укусила. Потому что боюсь, что вернётся не та. 

Анна посмотрела на неё. 

— А ты кто? 

— Я — тот, кто идёт после. Когда стены начинают говорить, я прихожу. Я — следующая. 

— Следующая за кем? 

— За тобой. 

Анна молчала. Потом достала из шкафа корзинку с баночками. Десять. Неоткрытых. 

— Возьми. Это всё, что у меня осталось. 

Девочка взяла. 

— А ты? 

— Я — остаюсь. 

— Навсегда? 

— Пока стена не умолкнет. 

Девочка ушла. Не через дверь. Просто — исчезла. Как будто её и не было. Но баночки исчезли вместе с ней. 

С тех пор Анна перестала говорить. Она знала: слова теперь не её. Они принадлежат стене. Она просто жила. Смотрела в окно, которого не было. Варила варенье из вишен, которых не растёт. И ждала. 

Не возвращения. 

Не прощения. 

Просто — конца. 

Когда стена перестанет повторять. 

Когда эхо устанет. 

Когда ваза опустеет. 

И тогда — она войдёт. 

Не в комнату. 

В себя. 

Где никто не ждёт. 

Где никто не плачет. 

Где нет имен. 

Только — тишина. 

И в ней — она. 

Не мать. 

Не жена. 

Не та, что слышит. 

Просто — Анна. 

Которую никто не звал. 

Которая не ушла. 

Которая осталась. 

Чтобы быть последней. 

Кто ещё помнит, как звучит стена. 

Когда она перестаёт быть стеной.