Дети перестройки

Вообще я хотела стать писателем.

Но... в результате тотального невезения оказалась на филфаке, откуда выход один и все мы знаем куда – в школу.

Как работать там шизанутому интроверту? Вопрос, конечно, интересный.
 
Нас начали готовить к педагогическому будущему практически с первого дня. Это было жутко и болезненно, но в целом болезненно жутко.

Мои красный пиджак и пофигизм во взоре сразу произвели на факультете фурор, но это не облегчало дела.
 
Хотя первые два года прошли на расслабоне, и детей я, слава богу, не видела (что, безусловно, было лучше для них же), они присутствовали только в теории. А педагогическая практика началась только на третьем курсе. Сначала пассивная, называлась пионерской. Надо было ходить в некую закрепленную за универом школу и организовывать внеклассные мероприятия в среднем звене. Это было выше моих сил.
Личная жизнь была напряжена до дрожи, до потери голоса, до постоянного трепетного помутнения мозга. Ну какие здесь пио-нэры? К тому же еще подоспел конфликт с подружкой, с которой мы записались в одну школу, и потом весь этот год не разговаривали. Если б не это, она бы меня, конечно, сориентировала.
 
Как обычно, полный абзац.
 
В итоге я, ленивая хорошистка и стипендиатка, оказывалась без смешного зачета, а без него, как известно, нет допуска к экзаменам. Просто катастрофа!
 
Что было делать? Решение пришло внезапно: я заглянула в свою элитную, снобисткую английскую школу и попросила завуча по внеклассной работе подписать мне фальшивую бумажку о прохождении практики в альмаматер. Поскольку нас с ней связывали давние очень дружеские отношения (именно к ней я пришла как-то раз ночью, убежав в знак протеста через окно из дома), она мне не отказала. Этот фиговый листик с настоящими печатью и подписью, а также честное имя моей взрослой подруги должны были послужить мне охранной грамотой. Но не тут-то было... На кафедре педагогики работали не дураки. Меня мгновенно взяли за шкиряк, позвонили в мою школу, и хотя там меня никто не выдал, приступили к допросу с пристрастием.

Я традиционно держалась стоически. Завкафедры Алиса по прозвищу Падловна сдалась: «Из уважения к Вашим почтенным преподавателям я, конечно, засчитаю Вам эту практику, но это будет первый и последний раз. Впредь Вам такое не пройдет.» Я выдохнула, но, оказалось, что это только начало.

Летом нас ждала практика в пионерском лагере, и отвертеться от нее не было никакой возможности. Хотя я делала все, что могла, то есть оттягивала запись на нее до самой последней минуты. И вот когда все нормальные места были благополучно разобраны, мной заткнули какую-то дырку – и на руках появилось направление в культурно-оздоровительный лагерь хлебо-булочного комбината под говорящим названием «Имени Павлика Морозова». Находился он, кончено, в далекой глубинке, куда можно было добраться только пешкодралом несколько километров по лесам, полям и бездорожью. Прекрасная детсткая здравница, в общем и целом.
 
Поскольку все делалось на живую нитку, ни я не видела заранее руководителей, ни они меня, и наша встреча на Эльбе произошла непосредственно в день отправления на лагерную смену.

На место отъезда я пришла вовремя, но совершенно в несоответствующем состоянии. Дело в том, что для родителей я уехала на практику еще вчера. На самом же деле последнюю ночь я провела с человеком, которого третий год беззаветно любила, но встречались мы раз в полгода по обещанию. Эти отношения для меня были безумны и мучительны. Между его редкими звонками-срочными вызовами проходили века, которые я проводила, прячась по вечерам под его окном, пытаясь увидеть его фигуру через плотные занавески, услышать обрывок фразы из иногда неприкрытой форточки. Дверь он мне никогда без предварительной договоренности не открывал.
 
И вот такая удача: мы целую ночь провели вместе! Ночь, конечно, была бессонная, и спать мне хотелось отчаянно.
 
На лице противотанковая маска – так мы и встретились с Hачальником лагеря. Тогда еще не было модно направо-налево улыбаться, и мой серьезный вид и крепкое телосложение произвели неожиданно сильное впечатление: «Пойдешь воспитателем на первый отряд. Сработаемся,» - крепкое рукопожатие. Я даже не успела как следует разглядеть священную Марью Ивановну. Она была похожа одновременно на мою бабушку-коммунистку и очень вероятно на меня в будущем. Ей было сильно за шестьдесят. Полная, черненькая, коренастая. Волосы убраны в комелек. Взгляд тяжелый и пронизывающий. Такой взгляд может тебя мгновенно куда-нибудь пригвоздить. Так я и стояла какое-то время им загипнотизированная, до самых пяток потрясенная рукопожатием.
 
Между тем народ собирался. Мне представили Пионервожатую, с которой нам предстояло работать на одном отряде. Это была легкая, улыбчивая девочка Ира с матфака. «Очень приятно.» Довольно быстро нас стали распределять по автобусам. Как вы понимаете, в первом отряде должны быть самые старшие по возрасту дети.
Подскочила Старшая Пионервожатая: «15-16 лет! Подойдите, ребята, ко мне.» - Таких было считанные единицы. «13-14!» - еще несколько человек, наша стайка прирастала медленно. «Ну тогда 10-12!» - вот тут отряд с примерно необходимым количеством и сформировался. Дети стояли рядом, сбившись, как птички, все такие разные! И по росту, и по выражению физиономий! «Прекрасно!» - пропела Тамара Евлампиевна.
Старшая Пионервожатая была полной противоположностью Начальнику лагеря: все время задорная, с огоньком. Ей было к шестидесяти, худенькой ее тоже не назовешь, но вид у нее был спортивный и боевой: загорелые мускулистые ноги, короткая стрижка. Глядя на нее, все-таки как-то хотелось жить.

Словно в сомнамбулическом сне я почапала к автобусу. «Ты ведь наш Воспитатель. А тебя как зовут-то?» - вырвал меня из размышлений тоненький мальчишеский голос. Маленький, светленький, нагловатый, шестнадцатилетний Сашка, как я узнала потом, самый старший в отряде, он смотрел на меня, улыбаясь глазами из-под нахлобученной кепки.

Казалось бы, что может быть проще подобного вопроса? Но меня он поставил в тупик: Лиза, Елизавета или Елизавета Сергеевна? На Вы или на ты? Не найдя в голове ничего лучшего, пробормотала: «Не знаю.»  Глаза у парня стали квадратные! «Она не знает, как ее зовут! - побежал он оповещать ребят, смеясь. – Вооо дает!» Я поняла, что я потеряла такое важное преимущество – произвести первое впечатление и что потенциальный мой авторитет потерян безвозвратно.

Ехала до места практически в одиночестве. Стоя. Мальчишки часто исподтишка взглядывали на меня и истошно смеялись. Это было мучительно. Автобус остановился, и я практически выбежала из него. «Ира!» - кричала я, что скорее было похоже на «SOS!» Тогда еще она умела улыбаться беспечно: «Я здесь!» - «Ира, ты ведь сказала, что у тебя есть опыт работы в лагере.» - «Да, я работала две смены в прошлом году.» - «А я никогда!!! А тут сразу на первый отряд! Я не знаю, с какого перепуга меня назначили воспитателем. Ты мне помоги, пожалуйста, введи в курс дела и всякое такое...» Спорить с Начальником лагеря мне не хотелось, поэтому я просто предложила своей «коллеге»: «Давай воспитателем я буду считаться просто номинально, а на самом деле им будешь ты?» - «Да, конечно. Это же просто дети. Ты не бойся,» - пыталась ободрить меня Ирина.

Я немного успокоилась, но при определении нашей дислокации меня ждал новый неприятный сюрприз: первый отряд должен был располагаться в двух павилионах: один для девочек, а другой для мальчиков. Следовательно, «педагогическому составу» необходимо было разделиться. И снова: «Ира!!!!!! С мальчиками у меня как-то сразу не заладилось. Возьми их, пожалуйста, на себя, а я буду спать с девочками.» - «Да, конечно, мне с пацанами даже как-то лучше,» - ни капли не раздумывая, ответила Вожатая. «Она ангел! – подумала я. – Как же мне повезло!»

Мы с девчонками начали загружаться в наш аккуратненький, симпатичный павилиончик. И я их хоть немного рассмотрела. Возрастные различия просто бросались в глаза. Здесь была группа уже взрослых, вполне половозрелых девиц, смотревших немного в сторону, но державшихся довольно независимо, среди них были даже очень хорошенькие и, конечно, знавшие себе цену. Особенно привлекала внимание Марина, дорого одетая, ухоженная 15-летняя красотка. Ее остальные ровесницы сбились вокруг встревоженной стайкой. Всех их интересовало только одно: кого из них выберут воздыхатели-пацаны. Вторая же половина девичьего коллектива сразу окружила меня и смотрела глазами, полными страха и обожания. 10-11-летние девчонки, интуитивно искавшие в ком-то маму, полюбили меня с первого взгляда истово и неотвратимо. Какие они еще были маленькие и трогательные! Я как-то сразу всей душой прониклась к ним в ответ.
 
Еще в дороге во время пешего пути по полям и лесам до лагеря без предварительной договоренности дети нас стали называть просто «Лиза» и «Ира», и сразу на душе как-то стало легче. В основном они были из простых, малообеспеченных рабочих семей. Иногда из неблагополучных. Мне уже начинало казаться, что все не так страшно. Я спокойно шла с ними рядом и слушала ребячий щебет. Наш отряд пока недосчитался двоих: Громова и Маликовой. И хотя их не было, все говорили только о них. «Ксюша, Ксюша,» - только и было слышно среди девочек. Ну а о Сереге перешептывались абсолютно все. Об обоих говорили с безграничным уважением. Потом по рядам прошел слушок, что Ксюша уже здесь, что просто ехала другим автобусом, а теперь присоединилась к нам. «Так где же она? – спросила я у девчонок. – Вы столько говорите о ней, что мне так хочется на нее посмотреть.» - «Так вот она!»

И передо мной предстал полноватый парень в черном спортивном костюме с оттянутыми коленками. Рыжие короткостриженные волосы соломой кое-где пробивались из-под кепки. Круглое, белое лицо покрывали многочисленные конопушки. Маленькие поросячьи глазки и нос картошкой. Красивым его было не назвать. И это Ксюша? «Ну да, я,» - выдавило из себя существо и довольно скабрезно улыбнулось, - А че, не ожидала?» - смачно сплюнуло в сторону. Существо непонятного пола в наглую вытащило откуда-то сигарету и закурило. «Ты что, куришь?» - я остолбенела. – «А че нельзя? Да я балуюсь просто,» - оскалилась Ксюша. – «Конечно, нельзя! – запаниковала я. – Что это? «Беломор»? Да ты с ума сошла! Сколько же тебе лет?» - «Четырнадцать. А что такое?» - «Так разве можно курить?» - «Да ладно, ладно, - примирительно улыбнулась Ксюша и выбросила сигарету, - не буду больше...» - «Ну смотри.» Я решила попытаться подружиться, ободренная ее реакцией на мое замечание: «А я всю дорогу только про тебя и слышу, так любопытно стало, какая ты. Ребята уважают тебя очень. А ты вот куришь – нехорошо это.» - «Да балуюсь просто, не парься, не буду – сказала уже,» - Ксюша улыбалась, ей было явно приятно хорошее отношение к ней ребят и мое внимание.

Вот это сюрприз! Так вот она какова, всеобщая любимица! А где же наш второй? Где же Сережа Громов? И что мне принесет знакомство с ним?
 
Сереге было пятнадцать лет, и человек он уже был очень независимый: своим ходом добирался до лагеря. «Если к полудню не придет, будем бить тревогу, - «успокоила» Старшая Пионервожатая, - а так... имейте сразу в виду, что он любит сбегать. Теперь вы его Вожатая-Воспитатель, вам за него и отвечать. Помните, что вы несете уголовную ответственность за жизнь и здоровье вверенных вам детей.» Мы с Ирой переглянулись. Этого только нам и не хватало! Видимо, мы побледнели. «Да придет он! – сладко улыбнулась Тамара Евлампиевна, - Не денется никуда! Что приуныли? Если что, вместе будем сидеть!» – наверное, это была шутка. Мы были близки к обмороку. «Ну я же говорила! Вот он, Серега!» - удовлетворенно заключила Старшая Пионервожатая. А к нам спокойно и с достоинством приблизился довольно приятный внешне, но в общем ничем не примечательный мужичонка-пацан невысокого роста: «Здрасьте всем. Я пришел,» - сказал он без тени улыбки, что, конечно, ничего хорошего не предвещало. Так и начался наш первый день в лагере.
 
Довольно быстро пришло время тихого часа. Мы с девчонками закрылись в павилионе, но ложиться отдыхать никто не собирался. Мне же отчаянно хотелось спать. К тому же Старшая Пионервожатая бесконечно шныряла по лагерю, и мне было страшно, что она услышит шум из нашего домика, потому что все разговаривали наперебой. И я решила сделать ход конем: «Девочки! Подойдите, пожалуйста, все ко мне. Мне надо сказать вам кое-что.» Все подошли, заинтигованные. «Знаете, сейчас тихий час, ложитесь, пожалуйста, по своим кроватям.» Послушно легли. «А сейчас помолчите все, пожалуйста.» - «А что это?» - запротестовали старшие. «А потому что я очень устала и хочу спать.» - Снова: «А что это?» Я решила быть откровенной: «Вы же девочки, вы должны меня понять: я сегодня всю ночь прощалась со своим любимым и совершенно не спала. Нам было очень тяжело с ним расставаться так надолго. Вы же понимаете, что такое любовь...» - «Так ты замужем!..» - восхищенно протянули маленькие. «Нет, я еще не замужем, но все идет к свадьбе, - вынужденно соврала я, - мы очень любим друг друга. Дайте поспать, пожалуйста.» Все, как по команде, затихли. «Молчите все. Ей надо отдохнуть. Может, она беременная...» - услышала я сквозь сон восторженно-таинственный шепоток. Я не стала возражать и блаженно уснула. Так девочки полюбили меня сразу и бесповоротно и стали по умолчанию оберегать ото всего: «Лизе нельзя нервничать, это нехорошо для ребеночка.» И я зажила, как в сказке.

Но... Был ведь и второй, мальчишеский, павилион, и из-за него все не могло быть так гладко.
 
К вечеру девчонки постарше начинали чистить перышки, особенно усердствовала Марина. «Какая тоска здесь,» - протягивала она, увлеченно крася ресницы. Я посмотрела на нее внимательно: пепельные, романтично вьющиеся длинные волосы, глубокие серые глаза. Тоненькая, с уже прекрасно сформировавшейся грудью. Момент для судьбоносного разговора был подходящий.«Сейчас или никогда,» - подумала я, подошла к ней и восхищенно улыбнулась: «Ну ты-то с твоей внешностью недолго тут поскучаешь.» Она впервые заинтересованно подняла на меня глаза: «Да? Почему?» Я улыбнулась ей, ответа в принципе не требовалось. Было понятно, что я уже попала ей в самое сердце. С этого момента я стала для нее преданным другом, советчицей в любовных делах и доверенным лицом. Что значит, получила доступ ко всей интересующей меня информации о делах в отряде. А, как всем известно, проинформирован – вооружен.

Сразу же после полдника Старшая Пионервожатая, лихо нацепившая в качестве униформы красный галстук (теперь уж до дембеля!), поскакала по всем отрядам. «Срочно созывайте собрание!» - безапеляционно приказала нам с Ирой. «Надо выбрать название отряда, речевку, Председателя и Члена совета Дружины.»

На дворе была Перестройка, в универе мы проводили бесконечные митинги, участвовали в демонтрациях за Свободу и Гласность, Комсомольская организация была практически упразднена, о Пионерской уже давно и думать забыли. А тут такое... Я словно откатилась во времена вечно почившего Социализма. «Это что ж такое?» - возмущенно обратилась я с вопросом к своей Вожатой. «Мы что в прошлое попали?» Между тем немного напуганные дети рылись в чемоданах в поисках пионерских галстуков. Ирина тоже по долгу службы быстро, исполнительно завяла свой узел: «Не обращай внимания», - словно утешила она. «Так на дворе другое время!» - смело заявила я Тамаре Евлампиевне. «Время всегда одно! - слащаво улыбнулась она в ответ. – Да ты остынь. Это просто для проформы. Как еще ты хочешь детей держать? Ну, конечно, пионер – всем пример!» Я снова подумала, что мне все это снится и что шутит она. Ну не могло быть такого после речей Горбачева, после Бориса Невзорова, Влада Листьева, Саши Любимова и других моих любимых ведущих программы «Взгляд». Я же смотрела ее каждый вечер и дышала ей и всем тем новым, что каждый день обрушивалось из телека и обдавало таким очаровательным воздухом свободы.
 
Мне всегда тяжело давалось участие в наших почивших уже организациях. И если звание октябренка я перенесла еще спокойно, то уже пионерский галтук меня невыносымо тяготил – стыдилась его, стягивала при каждой удобной возможности. Но тогда еще просто можно было подладиться. А стала постарше – вообще завал: в комсомол меня три раза не принимали, не давалась мне никак эта партийная наука с ее уставами и бесконечными съездами. И хотя школу я заканчивала комсоргом класса, но с комитетом у меня были такие серьезные конфликты, что даже вспомнить страшно. Почему? Видимо, мне всегда претил их обезличенный подход к человеку, давление на личность и бесконечное навязывание коммунистического воспитания, ведь лживость его я видела на каждом шагу. И вот опять: «Это для проформы.» Стало противно. Но ладно: мне не в первой играть по их правилам. Посмотрим, как пройдут выборы! Они обещали быть интересными.

Выбрать члена Совета Дружины и Председателя Совета Отряда оказалось совершенно несложно. Старшая Пионервожатая попросила в Совет выдвинуть Марину: «Хорошая ведь девочка.» Против этой кандидатуры никто и не возражал. Впрочем, кроме ее самой. «Да не хочу я, - кокетливо протянула девушка, - Сколько можно? Каждый раз я. Других кандидатур что ли нет?» Тут, словно рояль из кустов, откуда-то высунулась Тамара Евлампиевна: «Ну что ты, миленькая. Что тебе стоит-то?» - Марина в некотором замешательстве посмотрела на Старшую и устало согласилась.
 
На вторую же должность единогласно проголосовали за Серегу Громова.
 
С названием отряда было намного сложнее. Дети растерялись. Мы тоже. Избитых «Светлячков» и «Дружных семеек» никому не хотелось, к тому же и невозможно было бы такое имя для именно нашего, непростого первого отряда. Наверное, Ирина все же немного находилась под моим влиянием, а, может, втайне тоже как-то стремилась к свободе. А, может, и в самих детях уже гнездился этот волюнтаристский дух, но когда откуда-то возникло «Дети Перестройки», то поддержано было всеми и принято единогласно. Глаза у нас у всех сверкали, наверное, нам казалось, что мы совершаем свою маленькую духовную революцию. С речевкой не заморачивались, нет ничего проще: «Мы – дети Перестройки.» Итак, неожиданно мы довольно быстро справились!

Я побежала отчитываться Тамаре Евлампиевне. Искать ее долго не пришлось – нашла ее неподалеку, снова в ближайших кустах: «Все слышала. Все знаю. Все хорошо, только Председателя придется переизбрать,» - ласково улыбнулась она. - «Как? – я была в шоке. – Если Вы все слышали, Вы же знаете, что Громов избран единогласно». – «Так это ничего, - последовал ответ, - Как выбрали, так и переизберут. Надо снова собрать отряд.» - «Я не понимаю,» - упиралась я. «Ну что же ты не понимаешь... Сережа – хороший горнист, вот пусть и горнит.» - «Но как же так?» - «Да не туда он отряд уведет. Собирай ребят.» - «Это неправильно, - не соглашалась я, - я не согласна и делать это отказываюсь. К тому же все только что разошлись...» - «Ничего страшного – опять соберутся.» Она меня просто не знала: если я говорила «нет» - значит нет. «Какая ты однако... Первый отряд! Все на собрание!» - вдруг заорала она ерихонской трубой. «Ну это уж без меня,» - сказала я и ушла. Я не могла находиться там, где царили ложь и предательство. Я ушла в лес и немного порыдала в кустах от собственного бессилия. За мной пришли дети: «Лиза! Лиза! Где же ты? Все хорошо. Возвращайся в отряд.» Я была расстрогана: «Конечно, пойдемте...»

На втором собрании под чутким руководством Тамары Евлампиевны Председателем единогласно была выбрана... Ксюша. «Ну вот!» - удовлетверенно потирала руки Старшая Пионервожатая. – «Как же Вы это сделали?» - «Да очень просто: я им все честно объяснила, что Сережа у нас горнист. Вот и пусть горнит,» - повторила она с улыбкой словно заученную фразу. «Да Вы видели эту Ксюшу?» - возмущению моему не было предела. – «А что такое?» - «Ну знаете, у меня просто слов нет.»
В тот же день впервые я была вызвана на ковер к Начальнику лагеря: «Я очень разочарована в тебе, я надеялась на хорошую совместную работу, а у тебя, я вижу, совсем нет среди детей авторитета. Как ты смела сбежать с собрания отряда? На моей памяти многое было. Но чтобы Воспитатель убежал! Это неслыханно! Если будет так продолжаться – выгоню с волчьим билет и без зачета по практике останешься.» С этого дня она взяла себе за правило всегда говорить со мной в повышенных тонах и запугивать. Сначала я пыталась возразить: «Но ведь это несправедливо!» Это только еще более раззадорило ее: «Делай, что тебе говорят – и молчи! Нашлась тут такая!» Мне становилось каждый раз плохо от ее свирепого вида и гневного, выразительного голоса. А еще... Я была разочарована в детях. Как они позволили так легко манипулировать собой! Как могли так легко поменять свое мнение! Но я тогда не знала, как жестоко я ошибалась...

С этого момента жизнь моя приобрела строго определенного лагерное расписание.
Восемь ноль-ноль. Зарядка. На зарядку из первого отряда ходили только мы с Ириной и младшие девочки. «Все спите, Дети Перестройки!» - фраза Старшей Пионервожатой войдет в анналы. Воспиталь-Вожатая краснели, но сделать с мальчишками, а иногда и со старшими девочками мы ничего не могли: все действительно спокойно продолжали спать, несмотря на наши отчаянные призывы.

Лениво просыпались только к завтраку.

В десять ноль-ноль начиналась общелагерная линейка. Здесь у меня стабильно был пост номер один: позади Ксюши. Дело в том, что девочка мгновенно, как профессиональный аудиопереводчик, повторяла буквально все слова Старшей Пионервожатой, но... матом. Делала она это практически вслух и получалось очень выразительно: «Ребята-***та, сегодня мы собрались здесь-в ****есь, чтобы выбрать имя для нашей куклы-Чистюли-оxyюли, которой будет награждаться-обb****ься отряд-****ят с образцовым-уеbовым санитарным-еbарным состоянием-xyянием». Это звучало примерно так, а скорее всего намного круче, потому что матерный лексикон нашего Председателя гораздо богаче моего. И хотя все свои скверные слова Ксюша практически выкрикивала, Тамара Евлампиевна делала вид, что она ничего не слышала. Но я-то так не могла! Меня физически выворачивало от мата. Разговоры с нашим Председателем и увещевания ни к чему не приводили, и мне ничего не оставалось кроме того, чтобы просто стоять на линейке, плотно пристроившись к Ксюшиной спине, и пинать ее, когда она вновь начинала забываться и сквернословить. Это было действенно. И получалось очень оперативно. Меня всегда удивляло то, что девочка пинкам моим не противилась и принимала их как должное, даже с какой-то благодарностью.

Мне никогда не забыть этой сцены. «Так как же мы назовем куклю-Чистюлю?» - восторженно повторяет вопрос Пионервожатая. «Xyюлю,» - упрямо вторит Ксюша и получает пинок. «Ксюша! Ксюша!» - в восторженном оргазме скандирует хором весь лагерь. «Правильно, Катюша!» - удовлетворенно заключает Тамара Евлампиевна.
Уборка павилиона, ежедневная уборка прилегающей территории, обход проверяющих и проставление оценок за чистоту. Кукла Катя гостила у нас, по-моему, всего один раз, да и то, наверное случайно.

Затем запланированные общелагерные мероприятия: конкурсы, спортивные эстафеты. Обед в тринадцать ноль-ноль. Кстати, в столовую мы должны были ходить дружным маршем, построившись по двое, причем под старо-режимную речевку: «Кто шагает дружно в ряд? – Пионерский наш отряд. Кто идет? – Мы идем. Кто поет? – Мы поем. Куда идем? – В столовую. Кашу есть перловую.» Часто за нашими маршами бдели и Старшая Пионервожатая, и Начальник лагеря: «Не слышно вас что-то, Дети Перестройки! А ну, пободрее.» Кричать речевку сначала никто не хотел, но постепенно втянулись и начали стараться. Почему? Об этом я опять-таки узнала позже.

Мероприятия мы с Иркой поделили, например, она рисовала стенгазету, а я готовила конкурс самодеятельности.
 
Ирка все делала сама, ей никто не помогал. Якобы рисовать не умели. Но Пионервожатая не грустила: рисовала она довольно хорошо – и вот уже сияла с нашего павилиона разноцветная и очень современная газета, конечно, под названием «Дети перестройки».

А на конкурсе надо было проинсценировать песню. Выбрали мы снова, наверное, из внутреннего протеста «Скованные одной цепью» Наутилуса-Помпилиуса. Я еще тогда была потрясена тем, что буквально все хотели участвовать. Это меня очень вдохновило! Решила написать подводку в стихах. Получилось здорово, ребятам понравилось:

Мы как пианино в настройке.
Мы – колобки Перестройки.
Мы верим во что нам скажут,
Мы катимся, как прикажут.
Когда нам дарили гласность,
Тогда назревала опасность,
Но мы все решили ловко:
Нас снова спасла сноровка.
Да что ж... Говорить мы любим,
Запальчиво бить по груди.
Мы только не терпим дела,
Не можем мы жить без предела.
Мы как пианино в настройке.
Мы – колобки Перестройки.
Мы верим во что нам скажут,
Мы катимся, как прикажут.

Читала вступление, конечно, Ксюша. А как закончила – к ней сразу же с улыбочкой подскочила Тамара Евлампиевна: «А кто слова написал, Ксюшенька? Я подозреваю, что ваш Воспитатель...» И я уже сразу почувствовала себя на карандаше, в подробном доносе: в лагере говорили, что она сотрудничала с КГБ. «Да нет, что Вы? – в тон ей ответила девочка, - мы все вместе писали.» Получается, не заложила, не выдала.

Мои отношения с Ксюшей практически с первого дня были очень сложными и наполненными совершенно разнополюсными эмоциями. В первый же вечер после отбоя она начала, как безумная, скакать по всем кроватям. Прямо по ногам уже готовящимся ко сну девчонкам. А была она здоровенная, очень сильная и довольно тяжелая. Мои нежные, маленькие худышки начали истошно кричать, кому-то она мгновенно сделала очень больно. Мое возмущенное замечание ее не остановило. Реагировать надо было быстро. Я резко бросилась наперерез. «Стой! - я крепко обхватила ее обеими руками. – Что же ты творишь?» Девочка, словно в дурмане, лишь беспечно улыбалась и пыталась вырваться. «А ну прекрати!» - никакой реакции. И мне ничего не оставалось, как бросить ее с размаху на пол. Это ее отрезвило. Она съежилась, превратившись от боли в обиженную малышку: «Больно!» - она даже пустила слезу. – «А им не больно? Посмотри на девочек. Какие они маленькие. И посмотри на себя.» Ксюша заплакала, и я прижала ее к своей груди: «Ну что же ты делаешь? Ведь ты же хорошая, добрая, все тебя так любят. Как же так?» - «Прости, Лиза, пожалуйста, прости.» - «Да это я должна просить у тебя прощения – я же сделала тебе больно, но я просто не знала, как по-другому защитить остальных.» - «Да я не обижаюсь, я понимаю.» Постепенно она успокоилась и незаметно уснула. Это стало повторяться практически каждый вечер. Мне было ужасно стыдно, что я применяю физическую силу, но остановить по-другому ее было невозможно. Как-то в личном разговоре со мной она призналась мне: «Прямо не знаю, что происходит со мной по вечерам, я хочу остановиться, но себя не контролирую. Спасибо тебе.» - «Так за что же спасибо, я же больно тебе делаю?» - «За то, что останавливаешь меня.» Каждую ночь во сне Ксюша очень громко охала, вздыхала, видно, испытывала какие-то бурные эмоции, иногда кричала наврыд, как в экстазе. Я подходила к ней спящей, слушала ее крики-стоны, ощущая себя одновременно, как на фильме ужасов и как перед щелкой в двери, где я подсматриваю что-то очень интимное. Становилось жутко и неудобно. Утром девочка ничего мне не поясняла.
 
Конечно, оно продолжала курить. До сих пор не знаю, где ей удавалось прятать этот ужасавший меня «Беломор», потому что павилион мы регулярно обыскивали. Иногда я обнаруживала ее за этим занятием в кустах. У меня было полное ощущение, что всем своим поведением она просто пыталась привлечь к себе мое внимание. До сих пор не понимаю, почему ей было это так важно. Один раз в наглую закурила прямо в раздевалке. «Быстро прекрати! - практически за шкирку вытащила я ее из помещения. - Мы здесь живем, мы тут спим.» Сигарету отобрала, но ей показалось мало: забежала в палату и принялась шарить по всем тумбочкам. «Ксюша, что ты делаешь? Зачем ты трогаешь чужое?» - «Одеколон ищу, - был ответ, - выпить хочу.» Конечно, я не поверила. И тем не менее... Она действительно нашла какой-то пузырек, быстро вылила половину в жестяную кружку и выпила залпом. «Ты с ума что ли сошла?» - я оторопела. Снова не поверила. Понюхала кружку – пахло парфюмерией. «Я не понимаю,» - прошептала я. Все мне стало вдруг безразлично. Теперь мой был черед идти в раздевалку. Села на низенькую лавочку и заплакала. За мной осторожно прокралась Ксюша. Я ничего не говорила, только рыдала. Она начала тыкаться носом в мое плечо: «Ну ты че, Лиз?» - «Ты еще спрашиваешь, - не сразу ответила я сквозь слезы. – Зачем ты пьешь одеколон? Ты же пускаешь жизнь свою под откос. Я еще могу понять курить...» - «Да балаюсь я... Уж говорила тебе,» - с улыбкой отвечала девочка. «Но пить одеколон!.. Это же последнее дело!» - вновь начав плакать, сокрушалась я. – «Да не пила я, Лиза! Пошутила просто!» - «Но я же видела! К тому же из кружки был запах.»

В этот день мы долго вместе плакали в раздевалке, обнявшись. «Клянись мне, что никогда больше не будешь пить одеколон!» - требовала я сквозь слезы. – «Да клянусь я, Лиза, клянусь...» - «Чем клянешься?» - «Мамой клянусь.» Оказывается, девочка очень любила маму... Если бы я знала раньше... «Только маме не говори, у нее сердце больное...»

Позади Ксюши на сцене выстроились скованные импровизированными цепями ребята. Был здесь, конечно, Сашка, он оказался главным артистом в отряде. Без комплексов и такой талантливый. Но характер у парнишки был с гнильцой: он постоянно шутил, сначала немного лебезил перед всеми, а, осмелев, грубил, пытался командовать, уж очень ему хотелось быть лидером. Кроме невысокого роста, внешностью его бог не обидел. И симпатичный, и, как я уже говорила, самый старший. Я сначала не понимала, почему парни, говоря о нем, с отвращением отворачиваются и сплевывают в сторону. Многие были знакомы с ним по школе, что с ним не так, распространяться особо никто не хотел, либо просто не мог выразить словами, вроде стучал администрации. Быть лидером у него получалось только среди младших девчонок, которые с обожанием смотрели ему в рот. Как артистично и красиво пытался он на сцене освободиться из цепей! Мы нарисовали ему повсюду синяки и кровоподтеки, выглядело устрашающе-пронзительно. Были рядом с ним и другие ребята, наряженные в криминальных авторитетов, финансовых воротил, проституток, наркоманов и полицейских-оборотней. Все передавали друг другу мешки денег, жутко страдали и все равно не могли разорвать заколдованный круг. Сашка в центре пытался разорвать цепи на голой щупленькой груди. Выступили мы, на мой взгляд, интересно, ярко, но выиграли конкурс, конечно, не мы...

Из отряда каждый день кто-нибудь сбегал. Мы с Иркой уже наизусть знали все места, где можно спрятаться. Мы начали уже в открытую курить на пару в ее подсобке и купили много-много валерьяки.

Мы забыли о себе и жили их жизнями. Главная задача была - только чтобы все остались живы и здоровы. Подростковые конфликты вырастали, как грибы, были душераздирающими и наполненными истинной трагедией для ребят. Хотя появлялись, как правило, на пустом месте.
 
С самого начала смены в отряде началась параллельно дневной, другая, ночная жизнь, полностью захватившая старшую его часть. Началось это буквально на второй день. В тихий час Ира вынесла мне записку от мальчиков для девочек. Павилионы стояли друг напротив друга, и обычно мы встречались с ней на нейтральной территории. «Я подсмотрела, - прошептала она, - на свидание ночью приглашают.» - «Как? - я была в шоке, впрочем, вы уже поняли, что я практически постоянно находилась тогда в этом состоянии, - Это же запрещено.» - «Откуда я знаю, - беспечно отреагировала Ира, было впечатление, что ей уже все равно. – Они просили передать – я передаю. Они же не знают, что я ее читала, значит, доверяют. Если сразу поднимем кипиш – вообще больше ничего не узнаем.» - «Ну да,» - вынужденно согласилась я и взяла послание.

В нашем павилионе записка произвела фурор! Девчата заволновались. Ведь там был список, кого именно мальчишки ночью ждут. В нем, конечно, фигурировала принцесса Марина и четыре ее близких подружки, верные фрейлены. Глаза у избранных загорелись. Ответ девчонок передавала, конечно, я, но сначала мы его тайно, дружно прочитали его в Ириной подсобке. И был он положительный!
 
Мне ничего не оставалось, как вызвать нашу прекрасную принцессу на откровенный разговор: «Марина, что происходит? Что за записочки?» Она ничего не стала от меня скрывать: «Сегодня ночью мы пойдем гулять.» - «Как же это? Это невозможно, - паниковала я, - это же запрещено.» - «Да ты не волнуйся, Лиза, мы далеко не пойдем. И потом... мы же с мальчишками будем, если что, они нас защитят.» - «Так именно то, что с мальчишками, меня и пугает.» - «Да брось ты, Лиза, мы уж взрослые все, нам по пятнадцать лет. Ребята у нас вроде спокойные, нормальные. Мы каждую смену так гуляем по ночам.» - «И что? Все это знают?» - «Ну, конечно, знают, но открыто тебе этого никто не скажет. Им ведь что главное? Чтобы все было шито-крыто. Это же их главный лозунг типа-типа. Ну так мы торжественно клянемся, что шуметь не будем.» - «А что же вы будете делать?» - все еще продолжала опасаться я. – «Так гулять просто.» - «А что же вам днем или хоть вечером после ужина не гуляется?» В ответ она посмотрела на меня, как на сумасшедшую. «Не пущуууу! - завопила я. – Мы же несем за вас ответственность!» - «Ну как знаешь... - как-то слишком спокойно ответила Марина. – Тогда мы и не пойдем».
 
Мы с Иркой не поверили и заподозрили неладное. Долго ночью боролись со сном, крепко-накрепко закрыли окна и двери, но... в павилионах стояла гробовая тишина, все образцово-показательно спали, ну и нас, наконец, сморило. Только позже мы и узнали, что свидание в эту ночь состоялось, так продолжалось и во все последующие ночи... «Как же так, Марина?» – возмущалась я, когда случайно узнала правду. – «А в чем дело?» - словно не понимала она. Долго отпиралась, а потом устала и сказала в сердцах: «Мы все равно уйдем, вы ничего не сделаете, Лиза. Ты же видишь, все тихо, мы осторожность соблюдаем. Что ты еще хочешь?» И она говорила правду, нам осталось с Ириной только руками развести. С другой стороны: ну что ж, я тоже в четырнадцать не ангел была и по ночам гулять любила во время каникул в деревне...

Так оно все и продолжалось тихо-спокойно до одного случая.
 
Сашка, безусловно, был в ночном списке, но то ли из-за того, что слишком многого от своей подруги захотел, то ли просто из-за вредного характера своего, девичье расположение потерял и был отвергнут, получилась рекогнистировка: пацан остался один, что ему, конечно, не понравилось. И он решил сделать ход конем. Да какой! Предложил встречаться одиннадцатилетней красавице Алене. Тут были и наивные голубые глазки, и блондинистые волосы, и вишневые губки бантиком! Но девочка, конечно, совсем девочка! Назначая ей свидание, Сашка вновь прибегнул к нашей к Ирине голубиной почте, поэтому мы немного оказались в курсе. О встрече он просил практически белым днем, и мы не забеспокоились.

А зря... Младшие девчонки затрепетали, как осиновые листки. Кто-то завидовал, кто-то не мог до конца поверить. Ну а старшие вступили в круговую оборону. Как посмела эта соплячка претендовать на их территорию! Мерили Алену презрительными взглядами и унизительно командовали: подай-принеси. Они и раньше с младшими не очень церемонились, ну а сейчас и тем более. Маленькие сначала были счастливы, что их заметили старшие красавицы, но когда те стали перегибать палку, взбунтовались.
   
Младших девочек сразу вызвали к Начальнику лагеря давать показания. «Дедовщина в первом отряде! ЧП!»

Было отчеливое ощущуние, что в нашем коллективе кто-то активно стучал. И еще было ощущение, что начальству любовь ко мне детей не нравилась. Вернувшись с «допроса», они поведали мне о таком разговоре со Старшей Пионервожатой. «Только и слышно от вас: наша Лиза, наша Лиза... А кто она такая эта ваша Лиза? У нее что, авторитет?.. Так вот я вам скажу: авторитет этот дешевый.» - «Нууу, - протягивали дети, - она наш друг.» - «Друг?.. А встанет ли она ради вас в три часа ночи?» – «Мы не знаем...»

«Лиза, а ты встанешь?» - спросили они, глядя мне в глаза. Вопрос почему-то сначала меня тоже поставил в тупик. Да, конечно, встану. Я ведь не знала, что Тамара Евлампиевна весь наш отряд так и держала, как на ниточке, на этой их любви ко мне. Именно такой избрала она вид шантажа. И если кто-то что-то не хотел делать и сопротивлялся – сразу говорила: «Тогда выгоним вашу Лизу без документа о прохождении практики.» Так было и в случае с недемократическими выборами, и с ежедневной речевкой, и с участием в различных общелагерных мероприятиях.

И, как всегда, меня вызвали на нагоняй. «Да нет у нас никакой дедовщины, дети просто разных возрастов, у них интересы разные, вот и возникают иногда конфликты», - пыталась объяснить я спокойно, я действительно не видела особой проблемы. – «Как вы мне, Дети Перестройки, надоели. Да, ладно, ладно, - неожиданно смягчилась Старшая Вожатая, - знаю, что любят они тебя, не знаю, почему. Но, честно говоря, действительно непростой вам отряд достался, девчата. Может, если б нас на него с Марьей Иванной, тогда бы дисциплина была, да и то не уверена...»

В этот раз Тамара Евлампиевна поразила меня своей способностью к пониманию. Когда я думала о них с Начальницей лагеря, мысленно обращалась к истории нашего социалистического государства. Методы Марии Ивановны напоминали мне репрессии Сталинской эпохи, а способ ведения дел Старшей Пионервожатой – эпоху Брежнева с ее двойными стандартами. Ну а наш первый отряд – конечно, новое переломное время с вырывающимися на свет порой не очень красивыми, непричесанными проявлениями свободы.

Завтра нас ждал Родительский день, а значит мы усиленно драили лагерь, гладили галстуки и парадную форму, готовились к импровизированному концерту.
В этой суматохе я что-то упустила. Подходя к девчачьему павилиону в тихий час, я услышала дикие крики разборки, а внутри меня встретили жуткой тишиной. Атмосфера была настолько накалена, что ее в любую секунду могло сорвать, как крышку со скороварки. «Что случилось?» Все наперебой начали говорить, только юная красотка Алена молчала и иногда довольно сдержанно роняла слезы.
 
Я поняла, чтооооооооооооооооо.... она все-таки была с Сашкой на дневном свидании, они....... целовались, и парень поставил ей на этой юной, нежной, тоненькой шейке ЗАСОС! Девочки, особенно старшие, обзывали Алену практически проституткой, маленькие просто были в ауте. А новая Лолита застыла каменным изваянием. И все это перед завтрашним родительским днем.
 
Я только успела попросить всех успокоиться, как меня позвали в мальчишечий павилион. Пропал Сашка. Его не было уже несколько часов. («А мы уже не удивляемся!» - пропели мы с Ириной. Так как давно научились делать это хором.) И так как в мужской спальне стояла мертвая тишина, спокойно выкурили по сигареточке в подсобке, приняли сразу по две таблеточки валерьянки – норму свою уже знали. «Лиз, - обратилась ко мне моя верная Вожатая, - Серега Громов хочет говорить с тобой. Сказал: только с тобой, мне ничего не скажет. Пойдешь?» - «Конечно, пойду.» - «Ну вот и ладушки. У тебя у девчонок вроде тихо пока, я пойду Сашку поищу, а ты с мальчишками побудь. Лады?» - «Лады.»

Серега тихо лежал в кровати и смотрел на меня оттуда своими умными, спокойными глазами. Все парни тихо, но очень дружелюбно поздоровались со мной, и я отметила для себя, что пропасть, которая пролегла меж нами в первый день, благополучно преодолена, а я даже и не заметила как.

«Присядь, - сказал Серега весомо и показал мне на место на своей кровати. – Я хотел поговорить с тобой.» - «Слушаю.» - «Как там обстановка у девчонок?» - «Да вроде уже ничего. А что?» - «Ты ведь, наверное, знаешь, что сегодня случилось?» - «Да, знаю, но мне хотелось бы услышать от тебя.» - «Понимаешь, вот, например, я встречаюсь с девчонкой...» - «Ну и?» - «Ходим вместе, разговариваем... Ну, может, день на третий я за руку ее возьму... А он ей сразу засос! Она же маленькая! А он ее так ославил!»

Я испугалась за сбежавшего Сашку: «Что ты с ним сделал?» - «Да ничего, рук об него марать не хотелось... Пощечину просто дал. Падаль.»

Помолчали. «Я тут письмо девчокам написал...» - «Зачем?» - «Так чтоб не травили ее. Возьми – почитай. Я же знаю, что вы все письма наши читаете...» - «Да все хорошо уже, Серега, успокоились уже все.» - «Ну как сочтешь нужным...» Говорить было трудно, но я все-таки спросила: «Ты действительно так думаешь?» - «Конечно.» - «Можно я пожму твою руку?» В ответ он мне молча протянул свою.
 
В палату очень тихо прокрался Сашка, лег в постель, был он белого цвета, словно труп. Вопросов ему никто не задавал. Если честно, с ним никому не хотелось разговаривать.

Завтра мы повязали Алене красный галстук. Высоко. Так чтобы не было видно засоса. Шучу. Утрирую. Но все-таки. Замазали тональным кремом, закрасили. Работали практически всем отрядом. И вышла наша Красавица к родителям невинная, как майский цветочек.
 
На следующий день все мальчишки в первый раз вышли на зарядку. «Это подарок тебе, Лиза. Чтобы ты поняла, как мы тебя уважаем, - сказал мне Громов. - Но не обольщайся: больше такого не повторится,» - улыбнулся он.

Ну вот и половина смены прошла. Приближался мой выходной. Начальник лагеря вызвала меня к себе и начала подводить мрачные итоги.
 
Нас традиционно ругали на утренней и вечерней линейке. Дела в первом отряде шли из рук вон плохо. Что именно?? Да все, сами знаете. «Вы безобразно работаете. А главное: Вас совсем не слышно.» - «В каком смысле?» - «Я ни разу не слышала, чтобы вы поднимали голос на детей. Это ненормально. Складывается впечатление, что это не вы руководите отрядом, а он Вами. Да, у вас есть какой-то авторитет среди детей, но он дешевый.» - «А что разве на детей всегда необходимо кричать?» - «Конечно! В этом наша основная работа! Берите пример с ваших соседей, со второго отряда. Вот их всегда слышно.»

Во всех конкурсах и соревнованиях действительно всегда был лучшим второй отряд. На нем работали две мои однокурсницы. Похожи были друг на дружку до удивления. Обе черненькие, высоченные (может, баскетболистки), худые и сухие, как палки. Удлиненные лица, увенчанные одинаково собранными в короткие хвосты волосами, словно подозрительностью заостренные, вечно что-то вынюхивающие носы. Один вид этих девиц был устрашающий. Их действительно всегда было слышно. Дети глаза боялись на них поднять. Часто по ночам за студентками приезжали машины с хачиками и увозили их в туманную даль. На утро они лениво, громко, на весь лагерь обменивались впечатлениями: «Я ему говорю: у меня дни критические, а ему плевать, а елдак у него воооо такой!» - закатывались от восхищения глаза. И друг с другом, и с детьми они разговаривали только матом, со стороны второго отряда слышался только ор. Их ребята ходили зашуганные. Несколько раз мы с Ириной пытались у них что-то спросить – в ответ они пугались, начинали дрожать и бросались от нас со всех ног. Дисциплина в отряде была железная. Я начинала уже сомневаться в правильности своих представлений о педагогике, посоветовалась с детьми: «Может, и правда, надо на вас побольше кричать?..» На что мне они и ответили: «Лиза, ты же видишь, в каком состоянии ребята из второго отряда. Они же нервные. Мы такими быть не хотим.»

В чем точно нельзя обвинить Начальника Лагеря, так это в неискренности, она рубила с плеча именно то, что думала, безо всяких экивоков. Моя экзекуция перед выходным была, конечно, прилюдной. Мария Ивановна стояла в компании моих однокурсниц, которые, слушая ее спич, посмеивались мне в лицо: «Есть же дуры такие, которые себя умней других считают. Которые будут мне указывать, что на детей кричать нельзя. Такие вот дебилки есть, как некоторые...» Останавливаться в своих оскорблениях она не собиралась. «Это уж слишком,» - я просто развернулась и пошла прочь с желанием никогда сюда не возвращаться.

Дома родителям рассказывать ничего не хотелось. Просто объявила, что в лагерь не вернусь. Мама сказала, что сама поедет туда разбираться. И... как-то она там договорилась, даже отряд наш посетила, и ребята засыпали ее вопросами: «А где же Лиза? И когда вернется?» Трогательно рассказывали, какая я хорошая и как они меня любят, особенно усердствовала Ксюша. Мама заверила меня, что оскорблений больше не будет, и я послушно вернулась на практику: «Уж потерпи, несколько денечков осталось».

Дети встретили меня восторженными криками, радости их не было предела. «Как хорошо, что ты поправилась! Мы тебя ждали! А чтоб Начальник лагеря не возмущалась, ты на нас побольше ори! Мы не обидимся! Мы же понимаем!»

На прощальном костре я сидела рядом с Громовым. Мы молчали и вместе смотрели на огонь. «Ты очень хороший, - сказала я ему, - ты береги себя, пожалуйста. Я тебя никогда не забуду, Серега.» – «И я тебя... Знаешь, я очень люблю смотреть на огонь.» - «И я.» Подбежала мгновенно заревновавшая Ксюша: «И я! И я! Я сильнее всех люблю!» - «Успокойся, садись рядом, - пригласила я, - все будет хорошо. Посмотри, как костер вздымается вверх!» Девочка расплакалась, мы обнялись. Всплакнули мы перед разлукой и с моей верной Вожатой Иркой. Так и прошло в соплях и в слезах наше прощание с лагерем.

Мария Ивановна видеть меня после позорного побега домой не хотела, поэтому отчет о прохождении практики я получила из рук Старшей Пионервожатой. В нем на двух листах были расписаны проведенные мной в отряде мероприятия, а потом просто без объяснений поставлена оценка за практику «удовлетворительно.» Конечно, на душе было паршиво, но я просто отдала эту бумагу на кафедру психологии. Зачет в этот раз был дифференцированный, и стипендии мне в этот семестре точно не светило...
И только я собиралась на грядущей сессии расслабиться, как в коридоре меня нагнала известная нам педагогиня Алиса Падловна: «Я по поводу Вашей практики в лагере. Знаете, Лиза, я внимательно прочитала отчет. Вы так много работали, а в результате получили «удовлетворительно». Я ничего не поняла. И тогда я подумала, что оценки очень часто зависят от тех, КТО их ставит. И я решила изменить на свой страх и риск Ваш балл на «хорошо».

И так меня в очередной раз настигло чудо, а я всегда знаю, что чудеса бывают! А Падловной Алиса лично для меня быть перестала.