Выживание - 3 Иммунитет

Иммунитет.

ВЫПУСК НОВОСТЕЙ

Федеральная телерадиокомпания «Россия»

2 сентября, 18:00 по московскому времени

Добрый вечер. В эфире программа «Вести».

Сегодня в выпуске: усиление карантинных мер на всех международных пунктах пропуска, экстренное заседание Совета безопасности и заявление Роспотребнадзора о новом биологическом риске, возникшем за рубежом.

Ситуация в США и ряде стран Северной Америки продолжает стремительно ухудшаться. По последним данным Минздрава, число зарегистрированных случаев агрессивного нейроинфекционного заболевания, получившего в научной среде временный код «ZO-1», превысило 120 тысяч. Очаги зафиксированы в 27 штатах, включая Нью-Йорк, Филадельфию, Хьюстон и Чикаго. Власти США ввели военное положение в восточных регионах страны. Над крупными городами барражируют беспилотники, передающие кадры массовых беспорядков, стрельбы и несанкционированных миграционных потоков.

Официальный представитель МИД России Мария Егорова заявила, что Россия временно приостанавливает все авиасообщения с США и Канадой, включая транзитные рейсы.

«Это не политическое, а исключительно санитарно-эпидемиологическое решение, — сказала Егорова. — Мы не можем допустить завоза нового патогена на территорию Российской Федерации. Все российские граждане, находящиеся за рубежом, получат консульскую поддержку, но возвращение будет организовано только после прохождения обязательного карантина и ПЦР-тестирования в третьих странах».

Главный санитарный врач РФ Анна Токарева в экстренном обращении подчеркнула: вирус ZO-1 передаётся воздушно-капельным и контактным путём, имеет инкубационный период от 2 минут до двух часов и вызывает молниеносную деградацию коры головного мозга.

«Пациенты теряют речь, зрачки расширяются, наблюдается геморрагический синдром и необратимые судороги, — пояснила Токарева. — Критически важно: даже после смерти тело остаётся активным источником инфекции. Уничтожение носителя возможно только повреждением мозгового ствола или полной дезинтеграцией головы».

В Москве и Петербурге уже введён усиленный санитарный контроль. Все прибывающие рейсы проходят трёхэтапную фильтрацию: термометрию на борту, ПЦР-тест в зоне прилёта и, в случае надобности, карантин в специализированных центрах. В аэропортах Шереметьево, Домодедово и Внуково задействованы бригады Роспотребнадзора, сотрудники СОБР и мобильные лаборатории Биологического центра «Вектор».

В эфире, интервью с ведущим эпидемиологом НИИ имени Пастера, доктором биологических наук Сергеем Кирьяновым.

«Хочу подчеркнуть: это не зомби-апокалипсис из фильмов, — говорит Кирьянов. — Это реальное биологическое оружие, возможно, мутировавший штамм бешенства с включёнными генами лихорадки Эбола. Мы сейчас изучаем образцы, доставленные из Армении. Там один случай завоза уже зафиксирован. К счастью, благодаря жёстким мерам, распространения не произошло. Но расслабляться нельзя».

Границы с Казахстаном, Беларусью и Монголией укреплены дополнительными КПП. На всех КПП, обязательная термометрия и экспресс-тесты. Пограничная служба ФСБ получила приказ применять оружие в случае попыток незаконного пересечения.

«Мы не допустим, чтобы в нашу страну попала эта чума», — заявил заместитель директора ФСБ генерал-лейтенант Олег Троекуров на брифинге в «Комитете по безопасности».

В регионах началась подготовка к возможной эвакуации. В Краснодарском крае, Ростовской и Волгоградской областях формируются резервные карантинные зоны. Жителям рекомендовано иметь при себе трёхдневный запас воды, продуктов и документов.

Тем временем по данным Минобороны российская авианосная группа во главе с тяжёлым крейсером «Адмирал Колчак» заняла позиции в северной части Атлантики. Её задача, недопущение проникновения инфицированных судов и судов-носителей в международные воды.

Сегодня же Президент РФ подписал указ о введении режима ЧС федерального уровня и создании Единого оперативного штаба по противодействию биологической угрозе.

Это была программа «Вести». Ваше здоровье — в ваших руках. Соблюдайте меры безопасности.

На связи — Москва.

Начало сентября. Аэропорт Шереметьево, международный терминал. Воздух был спёртым, пропитанным запахом антисептика, тревоги. Через огромные окна лился плоский белый свет бессолнечного дня.

Этот свет делал лица людей серыми, будто посмертные маски. Степанов ненавидел этот терминал. Здесь, в «чистой зоне», время текло иначе, густым, вязким сиропом. В воздухе висела мелкая пыль, танцующая в лучах ламп, и каждому казалось, что это не пыль вовсе, а те самые микроскопические частицы смерти, о которых круглосуточно вещали из каждого утюга. Кондиционеры гудели ровно, на одной ноте, создавая давящий фон, от которого к концу смены начинала раскалываться голова.

Пассажиры, проходящие через этот шлюз, ещё не знали, что они уже не совсем люди. Для системы они превратились в биологические контейнеры, каждый из которых мог нести в себе конец привычного мира. Степанов ловил себя на мысли, что смотрит на загорелых, улыбающихся женщин и мужчин не как на сограждан, а как на потенциальные мишени. Это была профессиональная деформация, помноженная на страх, который никто из парней в форме не признавал вслух, но который жрал каждого изнутри. Страх принести эту дрянь домой, к воображаемой жене и детям. Поэтому мужчина каждый вечер стирал форму в кипятке и мылся так, словно хотел содрать с себя кожу.

У стойки паспортного контроля, в тени колонны, стояли четверо. Полное обмундирование: чёрные шлемы с забралами, поднятыми на лоб, тяжёлые бронежилеты поверх формы, разгрузка, на которой болтались дубинки, наручники, магазины. Автоматы АК-12 на длинных ремнях висели у бедра. Это был взвод полицейского спецназа ГУ МВД по городу Москве. Они не были ОМОНом. Те работали на улицах. Их задача была здесь, в стерильной зоне: силовое прикрытие медиков и пограничников на случай, если фильтр даст сбой.

Лейтенант полиции Сергей Степанов, коренастый, с красным лицом, прислонился к стене и жевал жвачку. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, скучал старший сержант Аркадий Глебов, молодой еще парень с неожиданно седыми висками, проверял крепление пластины на груди. Сержанты Юрий Донской, высокий и жилистый, и Виталий Ларцев, плотный, с бычьей шеей, стояли чуть поодаль, наблюдая за процедурой.

Донской то и дело поправлял сползающий ремень автомата. Ствол АК холодил бедро даже через плотную ткань брюк. Им выдали усиленный боекомплект, экспансивные пули, которые при попадании разворачивались в теле жутким цветком, нанося чудовищные повреждения. Раньше за применение такого патрона можно было сесть лет на десять, теперь же это была инструкция. «Останавливающее действие», так было написано в приказе. Сергей усмехнулся про себя: кого останавливать? Бешеных, потерявших рассудок больных? Или паникеров, которые решат прорвать кордон?

Глебов, несмотря на седину, в душе оставался пацаном. Ему нравилась тяжесть брони, нравилось ощущение власти, которое давал этот коридор. Он разглядывал женщин в очереди, оценивая их не как потенциальную угрозу, а как «зачёт» или «незачёт». Это помогало ему не думать о том, что вчера его мать звонила из Рязани и плакала в трубку, рассказывая, что в аптеках пропал даже аспирин. Он тогда грубо оборвал её, сказав, что занят. Теперь совесть покусывала, как назойливая мошка.

Очередь двигалась медленно. Только что приземлился чартер из Антальи. Несмотря на всё, что творилось в мире, самолёты в Турцию и Египет летали почти как прежде. Люди выходили из стеклянного рукава трапа загорелые, уставшие от отдыха, нагруженные чемоданами и пакетами duty-free. На их лицах была знакомая смесь отпускной расслабленности и раздражения от предстоящих формальностей. Только теперь формальности были иного рода.

— Ну что, Аркаша, — лениво спросил Степанов, не глядя на Глебова. — Как там наши заокеанские партнёры?

Глебов, не отрываясь от своей бронепластины, хмыкнул.

— Да всё. По новостям говорили, Хьюстон пал. Полностью. Теперь там зомби-метрополис. Как Нью-Йорк.

— Про Нью-Йорк я вообще молчу, — вступил в разговор Донской, поправляя каску. — Дурак, а не президент. Кто в здравом уме даёт команду кинуть «малыша» на свой же город? Чтобы остановить заразу? Да она только сильнее стала. Теперь там и радиация, и эти… ходячие. Говорят, светятся в темноте.

— Жути нагоняют, — проворчал Ларцев.

Его низкий голос был похож на урчание двигателя.

— Скотина радиоактивная. Нормально придумали.

— Они и без бомбы бы сдохли, — философски заметил Сергей, следя взглядом за пожилой парой, которую врач в белом халате и маске просил проследовать за ширму. — Голод, паника… Просто дольше бы мучились.

— А вообще, хрен с ними, с бомбами, — вдруг невпопад ляпнул Ларцев, провожая взглядом стюардессу с хорошей попкой, катившую чемоданчик. — Я вот передачу смотрел, пока в караулке сидели. Про быт ихний. Знаете, че меня больше всего в Америке этой всегда удивляло? Не небоскребы, не тачки. А толчки.

Донской скосил на него глаз, не поворачивая головы:

— Ты сейчас серьезно, Виталь? Мы про апокалипсис, а ты про сортиры?

— Не, ну ты послушай! — оживился Ларцев, понизив голос, чтобы не слышали гражданские. — У них там в унитазах воды налито почти по самый край. Реально, полная чаша. Я не понимаю, как они живут так? Ты садишься, и у тебя ж там всё… ну, плавает сразу. Риск, так сказать, прямого контакта с акваторией.

Степанов, продолжая сканировать очередь цепким взглядом, лишь хмыкнул, но не перебил. Этот трёп помогал парням не сойти с ума от напряжения.

— Это система такая, сифонная, — со знанием дела вставил Глебов. — Типа, чтобы запаха не было и смывало мощнее. Засосало, и ушло. Вакуум.

— Да херня это, а не вакуум, — упрямо мотнул головой Ларцев. — У нас вот нормальная «полка» или воронка. Упало, и привет. Всплеск, конечно, бывает, так называемый «поцелуй Посейдона», но это если без мастерства. А у них ты реально как в бассейн гадишь. Я бы не смог. Психологически давит. Сидишь и думаешь: а вдруг оно сейчас через край польется? Или крыса какая вынырнет? Воды-то много.

— Зато не надо ёршиком махать каждый раз, как ты в казарме, — парировал Донской. — У них там всё самоочищается потоком. Цивилизация.

— Цивилизация… — передразнил Ларцев. — Вон она, твоя цивилизация, в Нью-Йорке теперь. Плавает в этой самой радиационной воде по самые уши. Нет, наш фаянс надежнее. Русский унитаз, он как автомат Калашникова. Прост, груб, но задачу выполняет и воды лишней не тратит. А там, сплошное расточительство. Может, потому их бог и наказал.

Степанов, который слушал этот бред в пол уха, наконец, не выдержал:

— Так, эксперты-сантехники. Заткнулись оба. Клиент на три часа, нервный.

Очередь копила раздражение. Врачи, закутанные в СИЗ, как инопланетяне, тщательно проверяли каждого. Смотрели в глаза фонариком, заставляли показывать руки, ноги, торс. Особо подозрительных или тех, кто жаловался на недомогание в полёте, отводили за белые ширмы, установленные вдоль стены, для более тщательного, раздечного досмотра.

Мимо прошла группа мужчин в спортивных костюмах. Один, краснорожий, уже возмущался на предварительном контроле:

— Да вы что, с ума сошли! Я вполне здоров!

Голос его потонул в общем гуле.

Две девушки, лет двадцати пяти, в коротких шортах и майках, с ярким маникюром и огромными солнцезащитными очками на головах, перешёптывались, листая телефоны.

— Смотри, от Кати сообщение, — сказала одна, блондинка. — Пишет, у них в Майами уже полная жопа. Электричество дают на два часа в сутки.

— А мы тут стоим, — фыркнула вторая, брюнетка. — Как в совке. Осмотр на вшивость.

— Ой, и не говори, подруга. Я слышала, что на днях выйдет закон о запретах летать в другие страны. Как при ковиде будет.

Мужчина лет сорока, ведущий за руку сонного ребёнка, терпеливо слушал инструкции медика. Его лицо было напряжённым. Он кивал, стараясь прикрыть собой сына от мрачных взглядов спецназовцев.

Возле одной из ширм разгорался скандал. Женский голос, пронзительный и злой, выкрикивал:

— Я требую начальника! Это унижение! Никаких укусов у меня нет! Вы что, думаете, я в Америке была? Я в Турции лежала на пляже! Нет! Я не собираюсь снимать бюстгальтер!

Женщина была уже слегка в возрасте, но ухоженная, с той категорией загара, который получается только после месяца безделья и дорогих кремов. Её шея пошла красными пятнами. Ей казалось, что если она сейчас закричит погромче, позовет менеджера, пригрозит связями мужа в министерстве, то этот кошмарный сон рассеется. Что она снова окажется в бизнес-лаунже, с бокалом просекко, а не перед усталым парнем в костюме химзащиты, от которого пахнет резиной и страхом.

— Женщина, успокойтесь, — глухо донеслось из-под маски врача.

У него были усталые глаза человека, который не спал трое суток.

— У нас инструкция. Любая сыпь, любые покраснения. Вы же не хотите, чтобы вас отправили в обсерватор на сорок дней вместе с бомжами? Покажите кожу под лямкой. Пройдите за ширму.

Слово «бомжи» подействовало лучше любого успокоительного. Дама поперхнулась воздухом, сжала губы в тонкую нитку и, мстительно глядя на врача, не думая даже уходить за ширму, дернула лямку дорогого лифа вниз.

— На, смотри, извращенец!

В очереди кто-то нервно хихикнул. Молодой парень в толстовке «Баленсиага» демонстративно отвернулся, но продолжал снимать происходящее на телефон, держа его у пояса. Люди зверели. Они устали бояться и теперь их страх трансформировался в глухую, тупую агрессию. Им хотелось найти виноватого. Врача, полицейского, соседа по очереди, который слишком громко кашлянул.

— Каждый день одно и то же, — вздохнул Глебов, наконец закончив возиться с броней. — Как будто они не в курсе, что там творится. Как будто новости не смотрят.

— Им кажется, что их это не коснётся, — лениво протянул Донской. — Пока не коснётся.

— У нас-то тут порядок, — вынул жевачку Степанов и аккуратно завернул в бумажку. — Блокада работает. Ни одна муха с той стороны не проскочит.

— Муха, нет, — пробурчал Ларцев. — А крылатая муха? Наш «потолок» вчера два самолёта над Баренцевым сбил. Частные джеты. С Канады пытались уйти.

— И что?

— И ничего. Рыбу теперь кормят.

Они замолчали, наблюдая, как скандальная женщина отходила от ширмы, даже не попытавшись зайти за неё. Она шла, высоко подняв голову, поправляя смятую блузку. В её глазах стояли слёзы злобы и унижения.

— Вы ещё за это ответите, — послышалось от неё. — Все ответите.

Поток из Антальи постепенно иссякал. Врачи, снимая на мгновение маски, пили воду. Полицейские у стойки расслаблялись, но руки у них по-прежнему лежали на цевьях автоматов. За окнами, на серой полосе бетона, готовился к вылету очередной лайнер. Куда-то в Дубай. Мир сжался, но не остановился. Он просто стал очень, очень осторожным. И за каждым загорелым лицом, за каждым чемоданом с наклейками отеля теперь виделось что-то иное. Возможность, которую нельзя упустить. Никогда.

Лейтенант Степанов посмотрел на часы. До конца смены ещё четыре часа.

— Эх. Сейчас бы подушку помять. Да пивка бахнуть. Холодненького.

— Ничего, — вздохнул Донской. — Осталось чуть-чуть.

Сергей заметил их ещё в общей очереди. Мужчина, лет шестидесяти пяти, с сединой у висков и нездоровой, землистой бледностью на загорелом лице. Он шел, слегка пошатываясь, опираясь на руку своей спутницы. Девушка, высокая, с волосами цвета соломы, собранными в небрежный хвост, нервно поглядывала по сторонам. Её губы, подчеркнутые яркой помадой, были плотно сжаты.

Степанов ткнул локтем в бок Глебова, едва заметно кивнув в сторону пары.

— Как думаешь, это дедушка с внучкой? Или…

Глебов скользнул взглядом по фигуре девушки в обтягивающем белом платье, которое оставляло мало воображению относительно её форм, и по сумке, висящей у неё на плече, очевидно, дизайнерской, с крупным логотипом.

— Думаю, что «или», — буркнул Аркадий, возвращая взгляд к толпе. — Прямо как в анекдоте. Дед, а тебе за что внучка такие шмотки покупает?

Степанов беззвучно хмыкнул.

— Нынче все так. Ничего святого. Бабки решают всё. Молодость и красота, просто товар. И чем общество сытее, тем этот товар дешевле. Деградация, одним словом.

— Зато красиво упакованная, — цинично заметил Глебов. — Смотри, как она за него держится. Будто столб уличный. Чтоб не упал раньше времени, пока карточку не приложил.

Старик выглядел не просто плохо. От него, казалось, исходил едва уловимый, сладковатый запах гниющих фруктов, который пробивался даже через мощный парфюм девушки. Он то и дело облизывал пересохшие губы, которые приобрели странный, синюшный оттенок, контрастирующий с искусственной белизной виниров. На лбу выступили крупные капли пота, холодного и липкого, как утренняя роса на могильном камне.

— Жень, ну потерпи, — шипела ему на ухо блондиночка, больно сжимая его локоть своими наманикюренными когтями. — Сейчас пройдем, сядем в машину. Я кондиционер включу. Ты просто перегрелся. Не позорь меня, тут люди смотрят. Спину выпрями!

Она говорила это не с заботой, а с раздражением хозяйки, у которой сломалась дорогая игрушка. Она боялась не за него. Она боялась, что её комфортный мир, построенный на его кошельке, сейчас даст трещину. Ей нужно было, чтобы он дошел до машины, подписал какие-то бумаги завтра утром, перевел транш. А умирать — это потом, это не сейчас, это не входило в планы её шоппинга.

Старикан кивнул, но взгляд его был расфокусирован. Он видел не очередь, не врачей, а что-то другое. В его зрачках плескалась тьма, густая и нечеловеческая. Он чувствовал, как внутри него, в груди, раздувается горячий, пульсирующий шар, распирающий ребра изнутри. Ему хотелось вдохнуть, но воздух не шел. Горло словно залили бетоном.

Пара приблизилась к врачу. Старик, которого в списке пассажиров звали Евгений Билан, казалось, с трудом фокусировал взгляд. Врач, молодой парень в очках и полном СИЗ, попросил его открыть рот. И в этот момент Билан резко дернул головой и громко, с надрывом чихнул.

Это произошло не мгновенно, а словно в замедленной съемке. Степанов видел, как лицо старика исказила судорога, как вздулись вены на шее, превратившись в черные канаты. Билан открыл рот, пытаясь хватануть воздух, но вместо звука раздался влажный, булькающий треск, словно рвалась мокрая ткань.

Чих оказался чудовищной силы. Это был взрыв. Из носа и рта старикана вырвался фонтан. Густая, почти черная субстанция вперемешку с яркой артериальной кровью и кусками какой-то серой слизи. Биологический шрапнельный залп накрыл всё пространство перед ним на полтора метра.

Время для Степанова остановилось. Он видел, как капли крови, вращаясь в воздухе, медленно оседают на белом халате врача, превращая стерильную ткань в полотно мясника. Видел, как расширяются глаза женщины, стоящей рядом, как она еще не успела закричать, но её мозг уже осознал кошмар происходящего. Брызги попали ей прямо на лицо, на губы, на дорогую блузку.

Блондинка, стоявшая сбоку, успела отшатнуться, но несколько капель упали на подол её белоснежного платья. Они расплывались на ткани мгновенно, как чернила на промокашке, уродливыми бурыми цветами.

Деваха широко распахнула свои огромные, подведенные голубые глаза и отступила ещё на один шаг, будто от горящей спички. Её идеальный маникюр впился в ремешок сумочки.

— Жень… — выдохнула она, но старик уже не слышал.

Он захрипел, будто в горле у него лопнул пузырь, схватился руками за шею и рухнул на колени, а затем, на бок, на холодный кафельный пол. Дыхание стало хриплым, прерывистым.

Тишины не было. Её сменила нарастающая волна гула: возгласы, крики, топот отступающих ног. Кто-то крепко выругался. Женщины в очереди прижимали к себе детей. Врачи, забыв про всех остальных, бросились к упавшему. Один уже требовал носилки и изолятор. Степанов видел, как семейная пара, обрызганная кровью, в панике, не раздумывая, рванула от эпицентра происшествия, протискиваясь к выходу из зоны досмотра, к безопасности обычного зала прибытия.

— Донской, Ларцев! — рявкнул Степанов.

Голос перекрыл общий шум. Он указал на удаляющихся мужчину и женщину.

— Задержать этих двоих. На них попала кровь. Осторожно, без резких движений.

Двое сержантов, уже нащупавшие затворы автоматов, коротко кивнули и быстрым, профессиональным шагом двинулись вслед.

Сам Степанов с Аркадием направились к телу. Медики уже отгораживали пространство переносными ширмами, но толпа зевак, приподнявшись на цыпочки, всё равно тянула шеи. Блондинка вжалась в стену рядом, её белое платье казалось кричаще-неуместным на этом фоне. Она бормотала что-то себе под нос, глядя на конвульсивно подергивающиеся ноги своего спутника. Хрипы прекратились через минуту. Наступила тишина, которую тут же заполнил приглушенный, но насыщенный ужасом гул толпы.

— Что там? — спросил Сергей.

— Мёртв, — выглянул один из медиков.

— Заражён? Или просто?

— Да чёрт его знает. Без проб сказать нельзя. Может и просто.

Тогда Степанов приблизился к девушке. Вблизи она была еще эффектнее: идеально ровный тон кожи, искусственные ресницы, губы, будто надутые ветром. От неё пахло дорогим, приторно-сладким парфюмом, перебивающим запах антисептика.

— Документы, гражданочка, — потребовал он без предисловий, и Аркадий взял у неё из дрожащих рук паспорт, сохраняя дистанцию. — Откуда летели? Кто он вам? — вопросы сыпались четко, как пули.

— Из… из Антальи. Он… Евгений Билан. Владелец банка «Фининвест»,

Голос девушки был тонким, испуганным. Она не смотрела на тело, уставившись куда-то в район звезд на погоне лейтенанта.

— Значит так, — листал полицейский паспорт. — Олеся Хромова, двадцати трёх годков. Прописка Московская. Уроженка Барнаула.

Он поглядел на девушку.

— Ваше самочувствие? Он жаловался на что-то?

— Я… не знаю. Он говорил, что отравился утром завтраком. Морепродукты. Но вроде полегчало. Мы думали, пройдет. Контактов… никаких контактов с зараженными не было! Я клянусь!

Она лихорадочно рылась в сумочке, вытаскивая влажные салфетки, и с остервенением терла пятно на платье, размазывая кровь еще сильнее. Руки тряслись так, что упаковка упала на пол.

— Это же «Валентино», — бормотала она, и в её голосе звучало безумие. — Это новая коллекция. Женька, скотина, что он наделал… Господи, что я теперь делать буду?

Она подняла на Степанова глаза, полные слез, но это были слезы обиды ребенка, у которого отняли конфету. Она всё еще не понимала. Перед ней лежал труп человека, который содержал её, возможно, любил по-своему, а она думала о химчистке. Степанов почувствовал прилив брезгливости, куда более сильной, чем от вида крови. Эта глянцевая кукла была страшнее зомби. У тех хотя бы нет разума, ими движет голод. А здесь, пустота. Звенящая, вакуумная пустота в красивой искусственно сделанной обертке.

— Гражданка, прекратите тереть! — рявкнул Аркадий, перехватывая её руку. — Не трогайте биологическую жидкость! Вы что, дура совсем?

Она наконец посмотрела на полицейского, и в её глазах появился животный страх. Нет, не за того, кто лежал, а за себя.

Краем уха Степанов ловил обрывки фраз медиков:

— …температура за сорок, наверное…

— …легочное кровотечение, моментальный отек…

— …но откуда? Он же из чистого региона…

— У него есть семья? — вновь обратился к Хромовой Степанов.

— Жена, — неуверенно пролепетала Олеся. — Но её номера я не знаю. И дети тоже… они взрослые. Мы… он не любил о них говорить при мне.

— Хорошо. Вам придется задержаться здесь, пока вас не обследуют врачи, — сказал Степанов, возвращая ей паспорт.

— Как!

— Да вот так.

Она метнула взгляд в сторону выхода, где обычно ждали водители с табличками.

— Там нас с Женей должен ждать водитель на «Сенаторе»…

— У вас будет другой водитель, — скривил губы Сергей. — Который повезет вас в карантинное отделение.

— Что?! Но почему? Я же здорова!

В её голосе зазвенела истерика.

«Покачену».

Вокруг царило возбужденное напряжение. Часть пассажиров, чьи досмотры были прерваны, испуганно толпилась у дальних стоек, пытаясь понять, выпустят ли их. Другие, уже прошедшие фильтр, почти бежали к багажным лентам, оглядываясь через плечо. Пара человек снимали происходящее на телефоны, но Аркадий уже двигался в их сторону, жестикулируя рукой:

— Убрать. Не снимать. Проходите дальше.

— Мы должны убедиться, что вы здоровы, — повторил Степанов, глядя прямо в её широко раскрытые глаза.

В этот миг вернулись Ларцев и Донской. Они вели между собой ту самую семейную пару. Мужчина пытался что-то доказывать. Лицо того было искажено смесью страха и гнева. Женщина плакала, вытирая уже чистые щеки. Их страх был другим. Плоским, липким, паническим. Страхом обычных людей, втянутых в чужой кошмар по нелепой случайности. А вдруг эта кровь… заразна?

Лейтенант Степанов медленно выдохнул воздух через нос, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он посмотрел на свою руку. Костяшки пальцев побелели от того, как сильно он сжимал цевье автомата. В зале повисла тишина особого рода. Не та тишина, которая бывает в библиотеке, а ватная, оглушающая тишина после взрыва, когда контуженные люди пытаются понять, живы они или нет.

Взгляд Степанова скользнул по лицам людей в очереди. Теперь там не было ни раздражения, ни отпускной лени. Маски были сорваны. Он видел звериный, первобытный ужас. Люди жались друг к другу, отступали назад, создавая пустое пространство вокруг лужи крови, словно это была кислота, способная прожечь бетон.

— Началось, Серега, — тихо, одними губами произнес Глебов, не глядя на командира. — Прорвало плотину?

— Да ну тебя. Сплюнь.

Степанов перевел взгляд на закрытую ширму. Оттуда доносился лязг металлических инструментов и быстрые, отрывистые команды врачей. Но тон их голосов изменился. В нем больше не было профессиональной уверенности. Там была паника.

Мир, который они знали, только что, прямо здесь, на грязном кафеле Шереметьево, дал трещину. И Степанов знал, что склеить его уже не получится. Он поправил шлем, чувствуя, как по спине течет холодная струйка пота, и передернул затвор.

— Всем оставаться на местах! — прозвучал его голос хрипло, но твердо, перекрывая начинающийся хаос. — Это карантинная зона. Любое неподчинение расценивается как угроза.

Крик разорвал вязкую, густую тишину терминала, как ножом по стеклу. Это был даже не человеческий вопль. Так визжит животное, попавшее в зубья капкана.

Степанов резко обернулся, и волосы у него на затылке зашевелились, будто под каской пропустили слабый разряд тока. То, что он увидел, его мозг отказался принимать в первую секунду.

Евгений Билан, тот самый седой банкир, который несколько минут назад бился в агонии и затих, вдруг дернулся, словно кукла на лесках, и рывком, неестественно выгнув спину, сел. Его глаза были широко распахнуты, но в них не было ничего человеческого. Только мутная, белесая пелена и расширенные до черноты зрачки.

Молодой врач, склонившийся над ним с фонендоскопом, даже не успел отшатнуться. Билан с утробным рычанием вцепился зубами ему в кисть, вгрызаясь сквозь плотную резину медицинской перчатки. Раздался тошнотворный хруст. Звук ломающихся фаланг. Врач заорал, дико, на одной ноте, пытаясь вырвать руку, но челюсти мертвеца сжались с силой гидравлического пресса. Медик завалился на спину, увлекая за собой ожившего покойника, и из его руки брызнула кровь, заливая кафель и лицо нападавшего.

— Твою мать! — выдохнул Глебов, физиономия которого моментально посерело.

Но Билан не остановился. Отпустив истерзанную руку воющего от боли врача, он, двигаясь с пугающей, дерганой скоростью, метнулся к ближайшему человеку. Им оказался тот самый любопытный мужчина в спортивном костюме, который снимал происходящее на телефон и подошел слишком близко.

Банкир прыгнул. Не как старик, а как бешеный зверь. Он сбил мужчину с ног, навалился сверху и, прежде чем кто-либо успел среагировать, впился зубами ему в лицо, метя в щеку и нос.

— Огонь! — заорал Степанов, срывая предохранитель.

Его голос потонул в грохоте. В замкнутом пространстве терминала выстрелы из автоматов звучали как артиллерийские залпы, бьющие по барабанным перепонкам.

Глебов и Ларцев вскинули свои АК-12. Стволы плюнули огнем. Но ситуация была кошмарной. Сцепившиеся тела катались по полу. Банкир и его жертва вертелись в кровавом клубке, и прицельно поразить агрессора, не задев гражданского, было практически невозможно.

— Не зацепи! — рявкнул Донской, пытаясь поймать цель в прицел.

Очередь Глебова ушла в «молоко». Пули просвистели над головами катающихся, ударили в белую медицинскую ширму, разрывая ткань в клочья, и впились в стену позади. Одна из пуль угодила в столик с медикаментами. Стеклянная колба с раствором разлетелась сверкающими брызгами, треснул монитор ноутбука, посыпались искры, запахло горелым пластиком.

Зевака под зомби орал, захлебываясь кровью, и пытался оттолкнуть от себя безумца, но пальцы соскальзывали с пиджака Билана.

— Отставить огонь! — выругался Сергей, опуская ствол. — Заденем!

В этот момент Шереметьево взорвалось. До людей, стоявших в очереди и наблюдавших за сценой с безопасного, как им казалось, расстояния, наконец дошло, что это не приступ эпилепсии, не пьяная драка. Это была бойня. Животный ужас, древний инстинкт самосохранения, спавший в сытых горожанах, проснулся мгновенно. Толпа качнулась и, словно единый организм, рванула прочь от зоны досмотра.

— Назад! — орали пограничники, но их голоса тонули в топоте сотен ног и многоголосом вопле. — Стоять!

Люди бежали, не разбирая дороги. Кто-то поскользнулся на гладком полу и упал, но его даже не заметили, перепрыгивали, наступали на руки. Женщина с ребенком споткнулась о брошенный чемодан, выронила мальчика, тот покатился по полу, крича от страха. Какой-то парень в наушниках, не поняв, что происходит, был сбит с ног тучной теткой с сумками.

Обзор полицейским перекрыла стена из бегущих тел. Стрелять оказалось нельзя. Риск положить половину гражданских был стопроцентным.

В голове Степанова, пока он лихорадочно сканировал сектор, билась одна мысль, холодная и ясная, как лезвие:

«Оно здесь. Зараза прорвалась».

Все эти разговоры про непроницаемую блокаду, про надежность кордонов, про то, что океан нас спасет, всё это оказалось пылью. Ложью. Или чьей-то преступной халатностью. Но сейчас было плевать на геополитику. Сейчас нужно было локализовать прорыв, иначе Москва станет вторым Нью-Йорком за пару дней.

Степанов сорвал с разгрузки рацию, поднес к губам, перекрывая пальцем тангенту так, что побелела фаланга.

— «База», я «Гранит-1»! Код красный! Повторяю, код красный в секторе прилета! Биологическая угроза подтверждена! Активное заражение!

Рация зашипела, пробиваясь сквозь помехи и эхо выстрелов.

— «Гранит-1», приняли красный. Уточните обстановку.

— У нас «жмуры» встают! — заорал лейтенант, уже не стесняясь в выражениях. — Нападение на персонал и гражданских! Перекрыть периметр! Никого не выпускать из терминала! Блокируйте выходы, мать вашу! Герметизация полная!

— Принято, «Гранит», блокируем. Ждите группу усиления.

Люди продолжали метаться. Кто-то пытался прорваться обратно к трапам, кто-то ломился в закрытые стеклянные двери «зеленого коридора», барабаня кулаками по стеклу. Стекло было бронированным. Оно глухо гудело под ударами, но не поддавалось. Те, кто оказался ближе к эпицентру, в панике лезли через ленты транспортеров, запутываясь в резиновых шторках. На полу уже виднелись кровавые следы от ботинок, размазанные сотнями подошв.

В центре этого бедлама оживший Билан закончил со своей второй жертвой. Мужчина под ним затих. Его лицо превратилось в кровавое месиво. Банкир, чья рубашка была пропитана чужой кровью, медленно поднялся. Движения стали резче, увереннее. Вирус, или что бы это ни было, уже полностью перехватил управление моторикой.

Он повернул голову. Его мутные глаза нашли Олесю.

Блондинка стояла, вжавшись спиной в стену, не в силах сдвинуться с места. Она видела, как то, что еще десять минут назад было ее «папиком», ее билетом в красивую жизнь, теперь смотрит на нее как на кусок мяса.

— Женя… — прошептала она одними губами.

Билан издал хриплый звук, похожий на кашель, и рванул к ней.

Хромова завизжала, тонко, пронзительно, закрываясь руками. Она швырнула в него свою дорогую сумочку, но та лишь отскочила от плеча мертвеца. Он был уже рядом, тянул к ней окровавленные руки с растопыренными пальцами.

Степанов среагировал на инстинктах. Он был в пяти метрах. Стрелять было нельзя. За спиной девушки находилась бетонная колонна. Рикошет мог убить ее. Лейтенант бросил автомат на ремень, рванул вперед, перепрыгивая через брошенную тележку.

Он успел в последний момент. Грубо, по-хамски схватил Олесю за шиворот платья и с силой рванул на себя, убирая с траектории атаки. Ткань дорогого наряда, не рассчитанная на такое обращение, с треском лопнула. Платье от «Валентино» разошлось по швам. Сползло сначала до пояса, обнажая белую кожу спины, а потом и вовсе упало под ноги тряпкой. Девушка осталась стоять в одном черном кружевном белье, бюстгальтере, едва удерживающем пышную грудь, и трусиках.

Степанов не смотрел на нее. Развернувшись корпусом, он использовал инерцию движения и со всей дури впечатал приклад своего АК-12 прямо в лоб налетающему мертвецу.

Удар был страшной силы. Армированный пластик приклада встретился с лобной костью. Раздался глухой, влажный звук удара. Голова Билана откинулась назад, шея хрустнула, и тело банкира отлетело на несколько метров, врезавшись в стойку паспортного контроля и повалив монитор. Он рухнул, дергая конечностями, пытаясь снова встать.

— В голову! — заорал Степанов, отталкивая полуголую Олесю себе за спину. — В голову, мать вашу, бейте!

Глебов и Донской, получив чистый сектор обстрела, открыли огонь. На этот раз они не мазали. Грохот АК-12 снова ударил по ушам. Пули калибра 5.45 прошивали дорогой пиджак, выбивая из тела фонтанчики черной крови и куски плоти, но зомби продолжал ползти, скребя пальцами по полу.

— Да сдохни ты! — рыкнул Глебов, переключаясь на одиночные, и тщательно прицелился.

Выстрел. Голова банкира дернулась, и ее содержимое выплеснулось на заднюю стенку стойки регистрации. Черепная коробка просто лопнула. Тело дернулось последний раз и обмякло, превратившись в груду мяса и дорогой ткани. Наступила секундная тишина, звенящая после грохота стрельбы.

Сергей тяжело дышал. Он схватил Олесю за плечо, встряхнул. Она стояла, обхватив себя руками, пытаясь прикрыться. Ее зубы выбивали дробь. В глазах плескалось безумие.

— Иди сюда, дура ты! — гаркнул он ей в лицо, перекрикивая шум в ушах. — Чего упираешься! Жить хочешь?

— Я… Я… Он…

Она не могла связать нормально двух слов, глядя на то, что осталось от Евгения Билана.

— Нет его больше! Всё! Да куда ты поднимаешь своё платье! Оно в крови! С ума сошла? Оставь говорю!

В этот момент краем глаза Степанов заметил движение справа. Тот самый мужчина в спортивном костюме, которому Билан выгрыз щеку, зашевелился. Он поднимался медленно, шатаясь, как пьяный. Половина его лица представляла собой рваную рану, из которой толчками выходила кровь, но он не кричал. Он молчал.

Вдруг он резко выпрямился и побежал. Не к выходу, а вглубь зала, туда, где забилась в угол группа перепуганных туристов. Он мчался, громко, жутко начиная завывать, и этот вой переходил в рычание. Кровь летела с него брызгами.

— Остановить его! — рявкнул Степанов, по-прежнему удерживая трясущуюся Хромову одной рукой, а второй направляя автомат в сторону беглеца. Стрелять он не мог. Слишком много людей на линии огня.

— Он живой?

— Да чёрт его знает! Вроде бы пока да!

Глебов среагировал мгновенно. Сержант, ругаясь сквозь зубы, бросился наперерез.

— С дороги! — орал он, грубо распихивая людей локтями, сбивая с ног тех, кто замешкался. — В сторону! Всем в сторону!

Укушенный был быстр, но Глебов был зол. Аркадий нагнал его у багажной ленты, прыгнул, как регбист, сбивая зараженного с ног. Они покатились по полу.

— Сука! — прохрипел Глебов.

Заражённый обладал нечеловеческой силой. Лежа на спине, он брыкался так, что подбрасывал стокилограмового спецназовца в бронежилете. Он тянулся зубами к шее полицейского, клацая челюстями в сантиметре от открытой кожи над воротником.

«Мертвец, все-таки, — подумалось Степанову. — Но как же всё быстро произошло».

— Юра! — заорал Глебов, пытаясь заломить скользкую от крови руку мертвеца.

Донской уже бежал на помощь. Он подлетел, с размаху ударил зараженного ботинком по ребрам, выбивая воздух, если он ему был нужен, и навалился сверху, прижимая вторую руку к полу коленом.

— Да он живой! — заорал полицейский. — Походу просто обезумел!

— Да насрать! Крути его! В браслеты!

Щелкнули наручники. Укушенный продолжал выть и извиваться, биться затылком о пол, пытаясь укусить хоть кого-то, хоть собственный язык. Он плевался и грязно ругался, понимая, что вскоре станет мертвецом.

— Готов, — выдохнул полицейский, поднимаясь и вытирая пот со лба.

На его рукаве осталась чужая кровь.

— Какой брыкливый.

Степанов быстро осмотрел зал. Первый врач, которого укусили за руку, сидел на полу в окружении коллег. Он был бледен как полотно, баюкал раздробленную кисть, но бежать никуда не собирался. Его коллеги, похоже, уже поняли, что дело плохо, и держались на расстоянии, хотя и не бросали его. Один из медиков в защите накладывал жгут выше локтя. Руки у него тряслись.

— Срочно вызывайте сюда лабораторию! — крикнул Степанов в сторону медиков. — И усиленный наряд с «тяжелыми»! Пусть тащат контейнеры!

Он снова поднес рацию к лицу:

— «База», периметр герметичен?

— Так точно, «Гранит». Двери заблокированы. Рольставни опущены. Снаружи выставлено оцепление. Никто не выйдет.

Степанов опустил рацию и обвел взглядом зал аэропорта.

«Только карантина мне здесь не хватало, — пронеслась в голове мрачная мысль. — Блин, попил пивка».

Картина была удручающей. Огромный зал, залитый холодным белым светом, превратился в ловушку. Люди жались к стенам, сбивались в кучи, как испуганные овцы. Кто-то плакал навзрыд, кто-то истерично кричал в телефон, пытаясь дозвониться родным, но сеть, похоже, уже глушили или она легла от перегрузки.

На полу валялись брошенные вещи, чемоданы с яркими бирками, пакеты из дьюти-фри, детские игрушки. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом пороха, крови, пота и страха. В центре этого натюрморта лежало тело банкира с разнесенной головой, а чуть поодаль, пристегнутый наручниками к металлической скамье, бился и выл окровавленный мужчина.

Полуголая Олеся, дрожа всем телом, прижималась к боку Степанова, словно ища защиты у того, кто только что чуть не свернул ей шею. Сергей, не глядя, стянул с себя разгрузку, оставшись в бронежилете, снял форменную куртку и накинул ей на плечи. Она тут же закуталась в неё, пряча лицо в жесткий воротник, пахнущий мужским потом и оружейным маслом.

Степанов посмотрел на массивные стеклянные двери выхода. За ними, на улице, виднелись мигалки подъезжающих машин скорой помощи и полиции. Но двери были закрыты.

Они были заперты. Не для того, чтобы не впустить кого-то снаружи. А для того, чтобы не выпустить их. Степанов понял это с пугающей ясностью. Теперь они все, он, его парни, эта глупая девка, врачи, сотни туристов, были в одной банке с пауком. И паук был голоден.

— Аркаша, Виталий, — тихо позвал он. — Проверьте патроны. И держите народ подальше от тех двоих. Если кто дернется или начнет кашлять…

Он не договорил. Парни и так все поняли. Ларцев молча щелкнул сдвоенным магазином, проверяя сцепку. Глебов вытер окровавленные руки о штаны.

Игра изменилась. Теперь это была не служба. Это было выживание.

***

Грохот армейских ботинок заглушил последние отголоски паники. Двери терминала, наконец, распахнулись, но не для того, чтобы выпустить людей, а чтобы впустить новых игроков.

В зал ворвались люди в костюмах полной биологической защиты, желтых, раздутых, с зеркальными забралами, скрывающими лица. Они двигались слаженно, как муравьи, повинующиеся невидимому сигналу.

«Прямо космонавты» — мелькнуло в голове у Степанова.

За ними, держа периметр под прицелом, входили бойцы спецназа ФСБ. Их лица тоже были скрыты противогазами, а лазерные целеуказатели шарили по толпе, выискивая малейшие признаки агрессии.

Группа зачистки работала с пугающей эффективностью. К Степанову и его парням подскочили двое в желтых костюмах, жестами приказывая отойти. Они буквально залили пространство вокруг трупа Билана какой-то едкой, шипящей пеной из ранцевых распылителей. Кровь на полу, смешиваясь с химикатом, меняла цвет на буро-зеленый и сворачивалась.

Укушенного мужчину, который все еще бился в конвульсиях, пристегнутый к скамье, и медика с раздробленной рукой даже не пытались лечить. Их просто зафиксировали на специальных герметичных носилках-капсулах.

— Куда вы их? — хрипло спросил Донской, провожая взглядом пластиковый кокон, внутри которого беззвучно кричал врач.

Ему никто не ответил. Люди в костюмах работали молча, общаясь только жестами. Носилки погрузили на тележки и увезли в служебные коридоры, исчезнув в неизвестности. Степанов нутром чуял: этих двоих они больше не увидят. Ни в больнице, ни в морге. Они стали биоматериалом.

— Всем гражданским построиться в колонну по двое! — проревел голос из мегафона. — Руки на виду! Двигаться к выходам на посадку в автобусы! Любое отклонение от маршрута, огонь на поражение!

На улице, в синих сумерках вечера, аэропорт напоминал осажденную крепость. Все подъезды были перекрыты бронетехникой Росгвардии. Мигали синие маячки, отбрасывая тревожные блики на мокрый асфальт. Людей грузили в автобусы с зашторенными окнами. Никаких такси, никаких встреч с родственниками. Пассажиры, встречающие, сотрудники таможни, продавцы сувениров, все теперь были равны. Все оказались «контактными».

Степанов, Ларцев, Донской и Глебов стояли у заднего колеса полицейского «Урала», ожидая своей очереди. К ним подошел офицер медицинской службы в респираторе.

— Сдать оружие, спецсредства. Пройти экспресс-осмотр.

Они начали разоружаться. И тут Степанов заметил неладное. Аркадий Глебов, всегда такой спокойный и надежный, тер глаз тыльной стороной ладони.

— Аркаш, ты чего? — тихо спросил Сергей.

Глебов моргнул, и Степанов увидел, что белок его левого глаза налился кровью. Не полностью, лишь лопнул сосудик, но вокруг радужки уже собиралась мутная желтизна.

— Да ерунда, — отмахнулся Аркадий, но голос его дрогнул. — Когда того урода крутил… брызнуло, походу. Я думал, пот. Протер перчаткой, а она…

Он замолчал, глядя на свою руку. На тактической перчатке бурело темное пятно чужой крови.

Медик среагировал мгновенно. Он даже не стал ничего говорить. Просто отступил на шаг и поднял руку, сжав кулак.

Двое бойцов в химзащите возникли за спиной Аркадия, словно тени.

— Сержант Глебов? Пройдемте. Отдельный транспорт.

— Командир? — беспомощно посмотрел на Степанова Аркадий.

В его взгляде не было мольбы, только тоскливое понимание.

Степанов дернулся было вперед, но Донской крепко схватил его за локоть.

— Не надо, Серега. Не делай хуже.

— Это просто наблюдение, — сухо сказал медик, но глаза над респиратором были холодными. — Протокол безопасности.

Глебова увели. Он шел, не оборачиваясь, ссутулившись, словно на плечи ему положили могильную плиту. Его посадили не в общий автобус, а в бронированный фургон с красным крестом. Двери захлопнулись.

Больше Сергей Степанов своего напарника никогда не видел. Позже, в рапортах, напротив фамилии Глебова будет стоять сухая формулировка: «Погиб при исполнении служебных обязанностей в ходе локализации ЧС». Ни могилы, ни тела. Только память о том, как он посмеивался вместе с остальными над американскими унитазами за полчаса до конца света.

***

Длинный служебный коридор Шереметьево тянулся, казалось, в бесконечность. Здесь не было гранита и стекла, к которым привыкли пассажиры. Только крашеный в холодный цвет бетон, гудящие короба вентиляции под потолком и лампы дневного света, которые мигали с тошнотворной частотой, выхватывая из полумрака силуэты конвоиров.

Кира Юрьевна Ольшанская шла, вцепившись в локоть мужа так, что у нее побелели костяшки пальцев. Её дорогие босоножки на танкетке, купленные специально для вечерних променадов в Кемере, гулко цокали по линолеуму, и этот звук в тишине коридора казался оглушительным.

— Куда вы нас ведете? — в сотый раз спросила она.

Голос дрожал, срываясь на визг.

— Вы не имеете права! Мы граждане Российской Федерации! Мы ничего не сделали!

Идущий впереди боец в тяжелой экипировке, чье лицо скрывала черная балаклава и прозрачное забрало шлема, даже не обернулся. Он шел размеренно, как робот. Сзади топали еще двое, подталкивая их стволами укороченных автоматов, если темп замедлялся.

— Вадик, скажи им! — дернула мужа за рукав легкой льняной рубашки Кира. — Почему ты молчишь? Позвони адвокату! Позвони Жоре в прокуратуру!

Вадим Сергеевич шел тяжело. Обычно уверенный в себе, вальяжный мужчина, владелец сети автосалонов, сейчас он выглядел странно ссутулившимся. Он то и дело проводил ладонью по щеке, той самой, на которую попали брызги крови того страшного старика в зале прилета.

— Кира, тихо, — прохрипел он.

Голос у него был глухой, словно из бочки.

— Не нагнетай. Сейчас разберутся. Это ошибка. Карантинные меры… Проверят и отпустят.

Но Кира чувствовала: он врет. И себе, и ей. Она помнила этот момент в зале прилета покадрово, как в замедленной съемке кошмарного кино. Чих. Красный веер брызг. Влажный шлепок на щеке мужа. И несколько капель, попавших ей самой на шею и край губы. Она тогда инстинктивно облизнула губы, почувствовав соленый металлический привкус, прежде чем вытереть лицо салфеткой.

— Ошибка? — истерично хохотнула она. — Там человека убили! Там зомби… Господи, я схожу с ума. Вадик, мне страшно.

Они подошли к развилке коридоров. Здесь стояла группа людей в желтых костюмах биологической защиты. Они выглядели как инопланетяне на фоне серых стен.

Рядом с ними, на медицинской каталке, лежал Максим Олейников, тот самый молодой врач, которому прокусили руку. Его кисть была замотана окровавленными бинтами, лицо оказалось бледным, покрытым испариной. Он что-то быстро, лихорадочно говорил человеку в химзащите, тыча здоровой рукой в сторону своих конвоиров.

— …инкубационный период стремительный! Вы не понимаете! Мне нужна сыворотка, антиретровирусная терапия, хоть что-то! Изолируйте меня, но дайте шанс!

— Уводите, — глухо скомандовал «желтый костюм».

Максима покатили в левый коридор, вниз, туда, где на дверях висел знак «Биологическая опасность». Он закричал, пытаясь встать, но его грубо прижали к каталке ремнями.

Кира и Вадим остались стоять.

— Эй! — крикнул Вадим, и Кира с ужасом заметила, как сильно он вспотел.

Рубашка на спине потемнела от влаги, хотя в коридоре было прохладно.

— А нам куда? Мы просто свидетели! На нас просто… попало!

Старший конвоя, офицер с нашивками спецназа ФСБ, посмотрел на Вадима через стекло шлема. В его взгляде не было сочувствия. Только холодная, профессиональная оценка угрозы.

— Гражданин Ольшанский, гражданка Ольшанская. Следуйте прямо. Блок «Б». Санитарная обработка и изоляция.

— Я хочу пить, — вдруг сказал Вадим. Он закашлялся — сухим, лающим звуком. — Воды… дайте воды.

— Там будет вода. Вперед.

Их подтолкнули в спину.

Они снова пошли. Коридор сужался, трубы на потолке нависали ниже, давя на психику.

В голове Киры проносились обрывки воспоминаний. Еще утром они завтракали на террасе отеля «Риксос». Вадим ворчал, что омлет пересолен, а она смеялась, намазывая круассан джемом. Море было лазурным, спокойным. Они обсуждали ремонт на даче, поступление сына в МГИМО, покупку новой квартиры. Господи, какая чушь! Какая нелепая, прекрасная, далекая чушь!

Всё рухнуло за одну секунду. И теперь вместо запаха моря и сосен, запах хлорки и застоявшегося воздуха. Вместо улыбчивых официантов, люди с автоматами, готовые убить их за лишнее движение.

— Кир… — споткнулся супруг на ровном месте.

Она подхватила его, удивившись тому, каким тяжелым и горячим стало его тело.

— Вадик, что с тобой? Ты горишь!

Он поднял на нее взгляд, и Кира едва не вскрикнула. Белки его глаз налились кровью, сетка капилляров превратилась в сплошное красное полотно. Зрачки расширились так, что почти закрыли радужку. На виске, там, где пульсировала вена, кожа приобрела землисто-серый оттенок.

— Жарко… — прошептал он, облизывая пересохшие, потрескавшиеся губы. — Как в сауне… Голова… раскалывается…

— Ему плохо! — закричала Кира, оборачиваясь к конвоирам. — Вы что, слепые? Врача позовите! У него сердце!

— Стоять, — рявкнул один из бойцов, вскидывая автомат.

Щелкнул предохранитель.

— Руки! Чтобы я видел руки!

— Да пошел ты! — взвизгнула женщина, закрывая мужа собой. — Помогите ему!

Вадим вдруг согнулся пополам. Его скрутил приступ рвоты. Но вместо желудочного содержимого на серый бетон плеснула густая, почти черная слизь вперемешку с кровью.

Кира отшатнулась, инстинктивно прижимая руки к груди. Запах. От этой лужи исходил запах не болезни, а смерти. Сладковатый, приторный запах разложения, который ударил в нос даже сквозь вентиляцию.

— Код «Черный»! — заорал старший конвоя в рацию. — Объект нестабилен! Трансформация!

— Вадик… — прошептала Кира.

Вадим упал на колени. Его тело била крупная дрожь. Он хватался руками за горло, раздирая ногтями кожу, оставляя на шее кровавые полосы. Казалось, что ему не хватает воздуха, но на самом деле воздух ему был уже не нужен. Вирус перестраивал его организм, сжигая нейронные связи человечности и заменяя их одним-единственным императивом.

— Отойти от него! Женщина, быстро отойти!

Боец сделал шаг вперед, пытаясь оттеснить Киру прикладом.

— Ушла в сторону!

Она сопротивлялась, цепляясь за пиджак мужа, рыдая.

— Не трогайте! Ему просто плохо! Вадим, посмотри на меня!

Вадим перестал хрипеть. Он замер, стоя на четвереньках, опустив голову. Его плечи перестали трястись. Наступила секунда тишины, в которой было слышно лишь тяжелое дыхание охраны.

— Вадик? — тихо позвала Кира.

Он поднял голову.

Это был уже не Вадим Сергеевич Ольшанский, любящий муж и успешный бизнесмен. Лицо заострилось, кожа натянулась на скулах, став серой, как пепел. Рот был открыт в неестественном оскале, обнажая зубы, покрытые черной слизью. В его глазах не было узнавания. В них была пустота хищника.

— Бл… — начал говорить ближайший охранник, тот самый, что пытался оттащить Киру.

Он замешкался. Всего на долю секунды. Ему, молодому парню из Росгвардии, было психологически трудно выстрелить в человека, который только что просил воды. Этой доли секунды твари хватило.

Вадим пружиной распрямился с пола. Он прыгнул не на Киру. Она стояла слишком близко, в «мертвой зоне». Он кинулся на угрозу. На того, кто стоял с оружием.

Рык, вырвавшийся из его горла, не имел ничего общего с человеческим голосом. Вадим врезался в охранника, сбив того с ног весом своего стокилограммового тела. Они рухнули на бетон. Автомат отлетел в сторону, лязгнув о пол.

— Сними его! — заорал поваленный боец, пытаясь удержать клацающие зубы монстра руками в тактических перчатках. — Сними!

Но Вадим был невероятно силен. Он рванул головой, игнорируя удары кулаком в лицо, и вгрызся в незащищенную шею парня, прямо над краем бронежилета.

Фонтан алой крови ударил в потолок, забрызгав стены и ошеломленную Киру. Крик охранника перешел в бульканье.

— Огонь! — скомандовал старший группы.

Он не колебался. Два ствола АК-12 уставились на сплетение тел.

— Отойди, сука! — крикнул спецназовец, пинком отбрасывая Киру к стене, чтобы она не попала под раздачу.

Она больно ударилась спиной, сползла по стене, зажимая рот руками, чтобы не закричать, но крик застрял в горле комом.

Бах! Бах!

В узком коридоре выстрелы прозвучали как удары молота.

Первая пуля попала Вадиму в плечо, вырвав кусок мяса, но он даже не дернулся, продолжая рвать горло своей жертвы.

Вторая пуля вошла точно в затылок.

Голова Вадима взорвалась. Черепная коробка просто исчезла в красно-сером облаке. Тело обмякло мгновенно, мешком свалившись на бьющегося в агонии охранника.

Наступила тишина, нарушаемая лишь хрипами умирающего бойца и звоном гильз, катящихся по полу.

Кира сидела на полу, широко распахнув глаза. Она смотрела на то, что осталось от ее мужа. На его любимую рубашку, пропитанную теперь кровью двух людей. На его руку с обручальным кольцом, которая бессильно лежала на полу ладонью вверх.

Мир вокруг нее сузился до этой точки. Она не слышала команд по рации, не видела, как подбежали другие бойцы.

— Санитаров! Срочно! У нас «двухсотый» и зараженный!

Двое бойцов подхватили укушенного товарища, который уже начинал закатывать глаза и мелко трястись.

— Добивай, — жестко сказал старший, глядя на раненого. — Протокол. Он не жилец.

— Командир, это же Леха…

Голос второго дрогнул.

— Уводи в шлюз! Быстро! Там решим.

Раненого уволокли, оставляя широкий кровавый след. Тело Вадима, вернее, то, что от него осталось, два человека в химзащите, появившиеся словно из ниоткуда, сноровисто упаковали в черный плотный мешок. Молния с противным звуком «вжжжик» скрыла лицо человека, с которым она прожила двадцать лет.

— Что с тёлкой? — спросил кто-то над ухом Киры.

Она медленно подняла взгляд. Над ней стоял офицер. Его автомат смотрел ей в грудь.

— Вся в крови. Контакт первой степени.

Кира посмотрела на свои руки. Они были красными. Блузка, юбка, ноги, всё было в чужой крови. Крови мужа и того парня. Она чувствовала, как липкая жидкость высыхает на лице, стягивая кожу.

— Я… — попыталась она что-то сказать, но из горла вырвался только хрип.

— В изолятор ее. Одиночный бокс. Бронированный.

— Она укушена?

— Нет вроде. Но на нее попало. Много. Муж обратился за десять минут. Значит, и она скоро.

Ее подняли рывком. Грубо, как мешок с картошкой. Заломили руки за спину, надели пластиковые стяжки-наручники. Больно, до синяков.

Кира не сопротивлялась. Внутри нее всё вымерло. Ей было все равно. Вадима нет. Значит, и ей незачем. Пусть убивают. Или пусть она превратится в эту тварь. Какая разница?

Ее грубо поволокли дальше по коридору, мимо кровавой лужи, в которую превратился её муж, запихивая в фургон без окон. Минут через двадцать, женщину втолкнули в тяжелую металлическую дверь.

Комната, специально оборудованная, была крошечной. Кафель на стенах, кафель на полу, сливное отверстие посередине. Узкая кушетка, привинченная к полу, и унитаз из нержавейки. Ни окон, ни зеркал.

Дверь с лязгом захлопнулась. Щелкнул замок. Наступила абсолютная, звенящая тишина.

Кира сползла по стене на пол. Она не плакала. Слез не было. Был только шок. Холодный, замораживающий внутренности. Она сидела и ждала.

Ждала, когда начнется жар. Когда скрутит живот. Когда захочется кашлять кровью. Она помнила, как это было с Вадимом. Пот, серый цвет лица, безумные глаза.

Прошел час. Кира рассматривала узоры крови на своей блузке.

«Это от Вадима, — думала она отстраненно. — А это от того мальчика-охранника».

Она вспомнила, как в аэропорту, когда тот старик чихнул, капли попали ей на губу. Она их слизала. Вирус был внутри нее. Она знала это точно.

Прошло два часа. Ей захотелось пить. Но жара не было. Голова была ясной. Только болела от напряжения и слез, которые так и не пролились.

Она встала, подошла к маленькой раковине, открыла кран. Вода была ржавой, но холодной. Она пила жадно, пригоршнями, смывая кровь с лица, с рук. Смывая Вадима.

В зеркальной поверхности металлического диспенсера для мыла она увидела свое кривое отражение. Размазанная тушь, бледное лицо, спутанные волосы.

Глаза. Она вглядывалась в свои глаза. Белки вроде бы были чистыми, голубоватыми. Зрачки реагировали на свет нормально. Никакой красноты. Никакой серой сетки.

«Почему?» — подумала она. — «Вадим сгорел за минут десять. Почему я еще здесь?»

Прошла ночь. Кира не спала. Она сидела на кушетке, обняв колени, и качалась из стороны в сторону. За дверью иногда слышались шаги, приглушенные крики, лязг каталок. Здание жило своей кошмарной жизнью, превращаясь в полевой лазарет и морг одновременно.

Но к ней никто не заходил. Про нее забыли. Или ждали, когда она затихнет, чтобы потом прийти и «утилизировать».

Утром, когда под дверью пробилась полоска света, замок щелкнул. Кира сжалась в комок, ожидая расстрельной команды.

В камеру вошли трое. Двое военных с автоматами наизготовку и один человек в полном костюме биозащиты, но не желтом, а белом, более дорогом и сложном. С дыхательной системой за спиной.

— Отойдите к стене, — приказал военный. — Снимите с себя всю одежду и бросьте её на середину.

Кира подчинилась. Ноги затекли, она едва не упала.

Человек в белом подошел к ней. В руках у него был планшет и сканер. Он провел прибором вдоль ее тела, посветил фонариком в глаза, измерил температуру бесконтактным термометром.

— Тридцать шесть и шесть, — пробормотал он через голосовой модуль.

Голос казался удивленным.

— Пульс восемьдесят. Зрачки в норме. Кожные покровы чистые.

Он повернулся к военным.

— Вы уверены, что на нее попала биологическая жидкость носителя?

— Так точно, товарищ полковник, — гаркнул один из конвоиров. — Камеры наблюдения подтвердили. Прямой контакт слизистых в зале прилета. Плюс массированный контакт при ликвидации ее мужа. Она буквально купалась в вирусе.

Полковник снова повернулся к Кире.

— Как вы себя чувствуете, Кира Юрьевна? — спросил он.

Теперь в его голосе звучал не холод, а жгучий, почти фанатичный интерес.

— Я… я устала, — тихо сказала она. — И я хочу домой.

Полковник пропустил просьбу мимо ушей.

— Тошнота? Головокружение? Желание есть сырое мясо? Агрессия?

— Нет. Я просто хочу домой.

Полковник медленно снял перчатку с правой руки. Под ней была еще одна, тонкая латексная. Он достал шприц и вакуумную пробирку.

— Дайте руку.

Кира послушно протянула руку. Игла вошла в вену. Темная, густая кровь наполнила пробирку. Потом полковник поднес эту самую пробирку к свету лампы. Кровь была обычной. Не черной, не свернувшейся.

— Невероятно, — прошептал он. — Двадцать часов после экспозиции. Вирус «Красная Анталья» убивает за сорок минут. А она… чиста.

Он посмотрел на Киру так, как смотрят на сокровище. Или на лабораторную крысу, которая вдруг заговорила стихами.

— Вы не пойдете домой, Кира Юрьевна, — сказал он мягко, но в этом мягком тоне была сталь тюремной решетки. — И к мужу вы не пойдете. Вашего мужа больше нет. Но вы… вы можете спасти миллионы.

— Что? — не понимала она.

— У вас, видимо, иммунитет, — выдохнул полковник. — Естественный, врожденный иммунитет. Ваша кровь — это золото. Это платина. Это ключ к вакцине.

Он сделал жест конвоирам.

— Перевести объект «Зеро» в сектор особой важности. Охрана, уровень «Кремль». Ни один волос не должен упасть с ее головы. Кормить лучшим, что есть. Выполнять любые просьбы, кроме свободы.

— А если она обратится? — усомнился боец.

— Она не обратится, — бережно спрятал пробирку в контейнер полковник. — Она, наш единственный шанс не сдохнуть всем этой зимой.

Киру вывели из камеры. Но теперь ее не толкали в спину. Ее вели бережно, окружая кольцом тел.

Она шла по коридору, голая, глядя перед собой невидящим взглядом. Она выжила. Но в этот момент, вспоминая разорванную голову Вадима, она не знала, дар это или проклятие. Она была одна в новом, страшном мире, и её вены теперь принадлежали государству.

Впереди был не дом. Впереди были лаборатории Новосибирского «Вектора», месяцы тестов, пункций и жизни в золотой клетке. Разработка лекарства к весне. Передача его на американский континент. Но это будет потом. А сейчас она просто шла, и шлёпанье её босых ног по бетону звучало как отсчет нового времени. Времени, в котором Кира Ольшанская перестала быть просто женой бизнесмена и стала надеждой человечества.

***

Карантинная зона располагалась в бывшем ведомственном санатории где-то под Звенигородом. Пятиэтажное кирпичное здание сталинской постройки, окруженное теперь тройным кольцом колючей проволоки и патрулями с собаками.

Их, «силовиков», разместили отдельно от гражданских, на четвертом этаже мужского корпуса. Условия были спартанские, но терпимые: палаты на четверых, железные койки, казенное белье с печатью, пахнущее хлоркой. Кормили сносно. Гречка с тушенкой, сладкий чай, хлеб.

Первые сутки прошли в тупом оцепенении. Адреналин схлынул, оставив после себя свинцовую усталость. У них взяли кровь, мазки, заставили пройти санобработку. Делать было абсолютно нечего.

Степанов лежал на койке, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, где вокруг тусклой лампочки кружила одинокая муха. Рядом, на соседней койке, храпел Ларцев. В углу, на тумбочке, работал старенький телевизор «Панасоник», показывая новостной канал.

Новости были странными. Смесь ужаса и надежды. В России, судя по сводкам, ситуацию удержали на краю пропасти. Вспышка в Пулково, локализована жесткими мерами. Шереметьево — зачищено. Границы закрыты наглухо, армия взяла под контроль транспортные узлы. Ведущие говорили сдержанно, без паники, но по их напряженным лицам было видно, что они знают больше, чем сообщают.

А вот за океаном наступил ад. Кадры из США напоминали голливудские блокбастеры, ставшие реальностью. Горящие пригороды, брошенные хайвеи, забитые машинами. Репортеры передавали, что сначала поток беженцев хлынул на юг, в Техас и Аризону, спасаясь от скученности мегаполисов. Там начался хаос: мародерство, банды, перестрелки за бензин и воду. Вирус распространялся в тепле с чудовищной скоростью.

— …Именно в этот момент редакция получила эксклюзивные свидетельства из Далласа, одного из последних опорных пунктов на юге США. С нами по спутниковой связи связался наш человек, который пообщался с двумя выжившими: Мэтт Томпсон, бывший учитель физкультуры из Эри, и отец Фрэнк Моррисон, католический священник, прошедший службу в Ираке. Джентльмены, как обстоят дела в городе?

Мэтт Томпсон:

— Даллас? Это не город — это последняя крепость в преисподней. Да, здесь пока не горит, как Нью-Йорк или Филадельфия, но каждый день, как будто играешь в русскую рулетку с тысячью барабанов. Утром, очередь за водой, днём, патрулирование кварталов, вечером, слушаешь, не ломятся ли «ходячие» в забор. Мы не живём. И знаете, что самое жуткое? Не зомби. Люди. Бандиты, мародёры, бывшие копы. Они охотятся на слабых, как на дичь. Вчерамне сказали, как трое в форме Национальной гвардии требовали у женщины с ребёнком «плату за проход». Бензин, еду… или саму женщину. А когда она отказалась, просто пристрелили её и уехали.

Репортёр:

— Вы серьёзно?

Мэтт Томпсон:

— Да чтоб я сдох! Дэн! Скажи, что ты это тоже слышал!

Бородач обернулся к высокому мужчине, который стоял за спинами, глядя куда-то в сторону, явно не желая участвовать в разговоре.

Отец Фрэнк Моррисон:

— Мэтт прав. Физическая угроза, лишь вершина айсберга. Гораздо страшнее, моральный коллапс. Вера угасает. Люди перестают друг друга замечать. Я служу мессу каждый вечер в церкви Святого Семейства, и знаете, сколько приходит? Пятнадцать, двадцать человек. Остальные говорят: «Если Бог допустил это, зачем Ему молиться?» Но я им напоминаю: испытания не наказание, а проверка. И пока есть хоть один человек, готовый отдать последний кусок хлеба голодному или встать между мертвецом и ребёнком, надежда жива.

Репортёр:

— А угроза заражения? Как она проявляется?

Мэтт Томпсон:

— О, легко. Проснулся с температурой, через час уже грызёшь соседа за шею. Сначала делирий, потом кровь изо рта, глаз, носа… А потом, мрак. И просыпаешься голодным монстром. Врачи говорят, инкубационный период, от пяти минут до двух часов. Нет вакцины, нет лекарства. Только пуля в голову. Или топор. Я предпочитаю топор. Патроны экономлю.

Отец Фрэнк Моррисон:

— Мы теряем сотни людей ежедневно. Не только от укусов. От паники. От отчаяния. Это… Это не болезнь. Это чума души. Но даже в таком аду мы не сдаемся. У нас есть карантинные зоны, медпункты, патрули. Власти, что остались, пытаются сохранить хотя бы видимость порядка. Но это хрупкий пузырь. И каждый слышит, как он потрескивает.

Мэтт Томпсон:

— Слышите это рычание? Это грузовики с беженцами, которые врываются в город. Мы принимаем их. Потому что были такими же. Но каждый новый человек — это риск. А каждый риск — это шаг ближе к концу Далласа.

Репортёр:

— Что вы посоветуете тем, кто ещё держится?

Отец Фрэнк Моррисон:

— Не теряйте человечности. Даже когда весь мир превратился в скотобойню, оставайтесь человеком.

Мэтт Томпсон:

— А я скажу проще. Держи пистолет наизготовку, еду, в рюкзаке, а спину, к стене. И если увидишь, что кто-то падает, протяни руку. Не из жалости. Из расчёта. Потому что завтра этот «кто-то» может спасти именно тебя.

Репортёр:

— Хорошо. А вы хотите что-нибудь добавить к словам своих друзей? Кажется, вас зовут Дэн?

Камера вновь принимается снимать мужчину, который тяжело вздохнул.

Дэн:

— Ну… Я хотел бы найти человека… Одну девушку… Скай Локхорд…

— …Это были Мэтт Томпсон и отец Фрэнк Моррисон из Далласа. Связь, к сожалению, прервана.

Но к исходу второго дня прозвучала новость, перевернувшая всё. Ученые (или то, что от них осталось) выяснили: вирус, а точнее, его носители, крайне плохо переносят низкие температуры. При падении градуса ниже нуля метаболизм «ходячих» замедлялся. Они становились вялыми, впадали в анабиоз или просто замерзали, превращаясь в ледяные статуи.

Вектор миграции развернулся мгновенно. Теперь миллионы американцев рвались на север. В Миннесоту, Северную Дакоту, к канадской границе. Городок Интернешнл-Фолс, который раньше называли «морозилкой нации», теперь стал землей обетованной.

В России эта новость вызвала вздох облегчения, прокатившийся от Калининграда до Владивостока. Генерал Мороз, извечный союзник русских, снова вступал в войну.

По телевизору показывали переполненные поезда, идущие на север. Норильск, Воркута, Магадан, города, которыми раньше пугали, теперь стали самыми желанными местами для жизни. Цены на квартиры в Норильске взлетели до небес за сутки.

Степанов подошел к окну. За стеклом шумели подмосковные березы. Небо было серым, низким. Дул холодный ветер, срывая первые желтые листья.

— Холодает, — пробормотал Сергей, прижимая ладонь к стеклу.

За последние двое суток температура в Москве упала до плюс пяти. Обещали ранние заморозки. Никогда еще Степанов так не радовался плохой погоде. Главное, пережить слякотную осень. А там придет зима. Русская, суровая, спасительная зима. Она укроет страну белым одеялом, под которым любая зараза сдохнет.

На третьи сутки пришел врач.

— Степанов, Ларцев, Донской. Анализы чистые. ПЦР отрицательный. Собирайтесь.

— Совсем? — недоверчиво спросил Ларцев, натягивая форменные брюки.

— Совсем. Приказ сверху: всех здоровых сотрудников МВД, в строй. Работы невпроворот. Усиление патрулей, комендантский час. Город на военном положении, мародеров ловить некому. Так что дуйте домой, отсыпайтесь, и завтра в отдел.

Прощание было коротким. Они не обнимались. Теперь лишние контакты стали табу. Просто кивнули друг другу.

— Береги себя, Серега, — сказал Донской. — За Аркашу мы еще выпьем. Не чокаясь.

— Выпьем, Юра. Обязательно.

***

Дорога до Королёва заняла почти три часа. На блокпостах проверяли документы у каждого водителя. Но Степанов ехал общественным транспортом. Он смотрел на знакомые улицы, на серые панельки, на людей, спешащих в магазины, и чувствовал странное умиротворение. Мир изменился, стал опаснее, злее, но он все еще стоял.

Первым делом Сергей зашел в «Пятерочку» у дома. Полки были полупустыми. Крупы и консервы смели, но свежие продукты еще имелись. Он набрал картошки, сетку лука, упаковку куриных бедер, банку маринованных опят и, подумав секунду, взял две бутылки хорошего чешского пива.

Квартира встретила его тишиной и запахом пыли. Его холостяцкая берлога. Никогда она не казалась такой уютной.

Он долго стоял под горячим душем, смывая с себя запах казенного дома и воспоминания о хрусте костей в аэропорту. Потом, надев чистые домашние штаны и футболку, пошел на кухню.

Готовка всегда успокаивала его. Это был ритуал. Почистить картошку, нарезать ее брусочками. Разогреть сковороду, плеснуть масла. Зашкварчало, поплыл густой, сытный дух. Курицу он натер чесноком и перцем, сунул в духовку.

Через сорок минут кухня наполнилась ароматами, от которых кружилась голова. Жареная картошка с золотистой корочкой, грибочки с маслом и луком, запеченная курица. Он выставил все это на стол, открыл запотевшую бутылку пива, включил телевизор. Там крутили старый советский фильм «Офицеры».

«Идеально», — подумал Сергей, отпивая холодное пиво.

В этот момент в дверь позвонили. Звонок был коротким, неуверенным. Степанов нахмурился. Он никого не ждал. Соседка? Участковый с проверкой?

Он подошел к двери, глянул в глазок. И замер. Брови его поползли вверх, едва не встретившись с линией волос.

«Ого!»

Он щелкнул замком и распахнул дверь.

На пороге стояла она. Та самая блондинка из Шереметьево. Олеся. Выглядела она иначе. Никакого «Валентино». На ней были простые джинсы, кроссовки и чёрная куртка из кожи, которая почему-то казалась на ней слишком большой, делая девушку похожей на подростка-беспризорника. Волосы были просто собраны в хвост. Косметики почти не было, и Сергей с удивлением отметил, что без боевой раскраски она выглядит моложе и… живее.

— Ммм, — только и смог он промычать, не находя слов.

Олеся переминалась с ноги на ногу, сжимая в руках какой-то пакет.

— Можно войти? — тихо поинтересовалась она.

Голос ее больше не звучал капризно. В нем была усталость и какая-то новая, жесткая нотка.

— Ммм. Ну…

Замешкавшись на секунду, Сергей отступил в сторону, жестом приглашая гостью внутрь.

— Заходите… то есть, заходи.

Она шагнула в прихожую, стягивая кроссовки. Носом она потянула воздух.

— Пахнет приятно, — заметила Олеся, и ее глаза на мгновение блеснули голодным блеском. — Мясо какое-то?

— Курица. И картошка с грибами.

— Любопытно, — слабо улыбнулась она уголком рта. — Вы умеете готовить, значит?

— Умею, — хмыкнул Степанов, запирая дверь. — У холостяка выбор небольшой. Или питаться полуфабрикатами и заработать язву, или научиться готовить самому. Что я и сделал.

Он помолчал секунду, разглядывая её. Ситуация была сюрреалистичной.

— А как вы… Ты… Вы меня нашли? И зачем?

Олеся полезла в пакет и достала оттуда аккуратно сложенную куртку, явно выстиранную и отпаренную.

— Куртку вернуть. И вот…

Она протянула ему паспорт в потрепанной обложке.

— Он был во внутреннем кармане. Там прописка. Адрес.

Сергей хлопнул себя по лбу.

— Точно… — принял мужчина документы. — Я и забыл совсем. В той суматохе… Спасибо. Но… можно было просто в отделение занести.

— Можно, — согласилась она. — Но я подумала…

— Что? — не понял Степанов.

Олеся посмотрела ему прямо в глаза. В этом взгляде не было кокетства, только прагматичный расчет человека, который очень хочет выжить.

— Я заслужила кусочек вашего ужина? Я не ела нормально два дня. Нас держали в женском корпусе, там давали какую-то баланду.

Сергей усмехнулся, покрутив в воздухе паспортом.

— А как же… — попытался он подобрать слова. — Ну… Статус повыше? Валентино там, Версачи всякие… Банкиры с личными джетами? Я-то простой мент, живу в однушке в Королёве. Зарплата, просто слезы.

Олеся прошла на кухню, по-хозяйски оглядела накрытый стол, бутылку пива, дымящуюся курицу. Потом повернулась к нему и пожала плечами.

— Мир меняется, Сергей. — сказала она серьезно. — Деньги превращаются в бумагу, если их негде тратить. А «Валентино» не греет, когда на улице плюс пять. Сейчас нужно держаться тех, кто сильный. Кто может защитить, кто не падает в обморок от вида крови и кто умеет жарить курицу. А не того, у кого платиновая карта, но которого сжирают первым, потому что он не может ничего сделать.

— Вот так прямо? — искренне удивился полицейский. — Цинично.

— Зато честно, — парировала она. — Я хочу жить, Сережа. И я быстро учусь.

Она смотрела на него выжидающе. Сергей вздохнул, глядя на эту странную гостью, которая принесла с собой запах осеннего ветра и надежды на то, что жизнь, какой бы она ни была теперь, продолжается.

Он вдруг понял, что не хочет сегодня ужинать один. Что смотреть «Офицеров» в компании красивой девушки, пусть и свалившейся на голову таким странным образом, куда лучше, чем пить пиво в одиночку, поминая Глебова.

— Ну что ж… — улыбнулся Степанов, и морщины на его лбу разгладились. — Аргумент принят. Проходи, садись. Вон табуретка. Сейчас достану еще один прибор и тарелку. Пиво будешь? Или чай заварить?

— Чай, — твердо сказала Олеся, усаживаясь за стол и блаженно вдыхая аромат картошки. — И побольше курицы.

За окном сгущались сумерки. Ветер гнал по улице холодную листву. Где-то далеко выла сирена, напоминая, что опасность никуда не делась. Но здесь, на маленькой кухне, было тепло, светло и пахло вкусной едой. Жизнь, вопреки всему, брала своё. А зима… Зима была уже близко, и это было хорошо.

***

Телеканал «Горизонт-24». Вечерний выпуск.

(Заставка новостей: тревожная, динамичная музыка. В студии ведущий Аркадий Ветров, лицо напряжённое, но голос подчёркнуто спокойный.)

Ветров: Добрый вечер. В эфире итоговый выпуск. Главная тема, за которой следит весь мир, беспрецедентная биологическая угроза в Северной Америке. То, что ещё неделю назад называли локальными вспышками бешенства, сегодня парализовало крупнейшую экономику планеты.

(На экране кадры из США: горящие пригороды, пробки на хайвеях, снятые с вертолёта, люди в панике штурмуют супермаркеты. Качество видео плохое, с помехами.)

Ветров: Вашингтон объявил о введении режима ЧП национального масштаба. Связь с рядом штатов, включая Техас и Флориду, работает с перебоями. Официальные лица говорят о «вирусе неизвестной этиологии», вызывающем неконтролируемую агрессию.

Переносимся в наш финансовый блок. Московская биржа сегодня закрылась падением индексов, но рубль неожиданно укрепляется. С нами на связи экономический обозреватель Елена Свиридова. Елена, что происходит с долларом?

(Экран делится надвое. Свиридова стоит на фоне графиков, где красные линии летят в пропасть.)

Свиридова: Аркадий, мы наблюдаем исторический момент. Это не коррекция, это крах. Доллар США за сутки потерял 40% стоимости к корзине мировых валют. Инвесторы в панике сбрасывают американские активы. Крупнейшие фонды, BlackRock, Vanguard, просто перестали отвечать на запросы. Ликвидности нет. Мир теперь вкладывается в золото, юань и, что примечательно, в рубль и энергоносители.

Ветров: Значит ли это, что эра доллара окончена?

Свиридова: Пока рано ставить точку, но доверие подорвано фундаментально. США больше не гарант стабильности, США теперь, зона биологического риска.

Интернет-портал «Бизнес-Вектор». Лента новостей.

10:15. МОЛНИЯ. Росавиация полностью прекращает авиасообщение с Северной и Южной Америкой. Все рейсы, находящиеся в воздухе, разворачиваются.

10:45. Китай вводит морскую блокаду своих портов. Любое судно, заходившее в воды США в последние 30 дней, подлежит уничтожению при попытке прорыва периметра.

11:20. Источник в Минобороны РФ: «Северный флот приведён в полную боевую готовность. Задача, герметизация арктических границ».

12:00. Евросоюз созывает экстренный саммит. Германия и Франция настаивают на закрытии границ Шенгена. Польша и Венгрия уже начали возводить бетонные стены на границах без согласования с Брюсселем.

Телеканал «Федерация». Специальный репортаж «Барьер».

(Корреспондент Михаил Зимин стоит в терминале аэропорта Шереметьево. Он в респираторе, вокруг люди в костюмах химзащиты. Пассажиры сидят, соблюдая дистанцию.)

Зимин: Мы находимся в так называемой «красной зоне» досмотра. После инцидента месячной давности, когда вирус попытался прорваться через санитарный кордон, меры безопасности усилены до предела. Теперь это новая реальность.

(Камера показывает, как у мужчины берут экспресс-анализ крови, светят в глаза фонариком, проверяют кожу.)

Зимин (за кадром): Нулевая терпимость. Любой намёк на температуру, покраснение глаз или неадекватное поведение, и человека изолируют.

(В кадре, Виталий Корнилов, глава службы биологической безопасности аэропорта. Он выглядит уставшим, глаза красные от недосыпа.)

Корнилов: Мы не рискуем. У нас есть чёткий протокол. Если пассажир прибыл транзитом из опасного региона, он отправляется в обсерватор на 21 день. Никаких исключений. Ни для вип-персон, ни для дипломатов. Цена ошибки, жизнь города и всей страны.

Зимин: А как люди реагируют?

Корнилов: Сначала скандалили. Кричали про права человека. Теперь, когда увидели кадры из США… Молчат и подставляют вены. Жить хотят все.

Социальная сеть «Стрим». Популярные треды.

User_Siberia: Кто в курсе, почему цены на квартиры в Норильске взлетели в три раза? Я свою однушку продать не мог год, а вчера забрали за нал, даже не глядя.

Answer_77: Ты новости вообще не смотришь? Холод — наш бро. Эти твари (говорят, их называют ZO-1) на морозе замедляются. Север теперь, элитная недвижимость.

User_Moscow: У нас в офисе ввели дресс-код: милитари или сasual. Никаких шпилек и юбок. Шеф сказал: «Вы должны быть готовы бежать или драться в любой момент». И всем раздали тактические аптечки вместо премии.

News_Bot: Срочно. Президент США (и.о.) выступил с обращением из бункера. Связь прервалась на словах о «крайних мерах сдерживания». Сейсмологи фиксируют толчки в районе Восточного побережья.

Телеканал «Горизонт-24». Аналитическая программа «Суть вещей».

(В студии ведущий беседует с политологом Дмитрием Савельевым.)

Ведущий: Дмитрий, давайте честно. Америка замолчала. Спутники фиксируют очаги пожаров и… радиационные пятна на месте мегаполисов. Мир изменился навсегда?

Савельев: Мир не просто изменился, а он перевернулся. Посмотрите на карту. Северная Америка теперь чёрная дыра. Атлантика пуста. Судоходство там остановлено из-за риска нападения дрейфующих судов с заражёнными. Европа фрагментирована: Старый Свет пытается выжить, закрывшись в крепостях, а Восточная Европа-де-факто перешла под протекторат России.

Ведущий: А что с экономикой?

Савельев: (усмехается) Экономика услуг умерла. Кому нужен новый айфон, если нет связи с серверами в Калифорнии? Сейчас ценятся реальные активы. Зерно, нефть, металл, патроны. Россия, благодаря своим ресурсам и, как ни цинично это звучит, «Генералу Морозу», оказалась в выигрыше. Мы — ковчег. К нам едут специалисты из Европы, которых мы тщательно фильтруем. Рубль и юань, теперь главные резервные валюты.

Ведущий: Но Китай тоже не дремлет?

Савельев: Китай действует жёстко. Они создали «Пояс выживания» в Азии. И они сейчас активно заходят в Африку. Пока Запад рушился, Пекин и Москва поделили сферы ответственности. Но главное сейчас, не геополитика, а биология. Пока мы держим периметр, мы существуем.

Интернет-издание «Северный Путь». Статья дня.

Заголовок: ЛОГИСТИКА АПОКАЛИПСИСА. КАК СЕВМОРПУТЬ СПАС МИРОВУЮ ТОРГОВЛЮ.

«…Очереди из контейнеровозов у входа в Карские Ворота растянулись на мили. Теперь это единственная безопасная артерия, связывающая Азию и Европу. Южный путь через Суэц опасен из-за пиратства и беженцев, Атлантика, зона смерти.

Российские ледоколы работают на износ, проводя караваны судов под охраной военных кораблей.

„Мы не просто везём грузы, а мы везём жизнь“, — говорит капитан атомного ледокола „Арктика“ в эксклюзивном интервью. На палубах гражданских судов теперь дежурят пулемётные расчёты. Риск встретить „корабль-призрак“ с заражённым экипажем слишком велик…»

Телеканал «Федерация». Утренний эфир.

(Ведущая Валентина Стриженова улыбается, но улыбка сдержанная. На ней стильный жакет, напоминающий военный китель. Мода изменилась.)

Стриженова: Доброе утро, страна. На календаре март. Мы пережили эту зиму. И, кажется, природа на нашей стороне. Учёные Новосибирского центра «Вектор» сообщили о прорыве в создании вакцины-блокатора.

(Сюжет из лаборатории. Люди в скафандрах работают с микроскопами.)

Голос за кадром: Вакцина не лечит уже превратившихся, но создаёт иммунный барьер для живых. Россия уже начала поставки препарата союзникам: в Индию, Сербию, Иран и Китай. Это новая нефть. Ампулы с маркировкой «Сделано в России» теперь ценятся дороже золота.

(Интервью с главным вирусологом страны.)

Вирусолог: Мы изучаем феномен естественного иммунитета. Случай с объектом, выжившим в Шереметьево осенью, дал нам ключ. Кровь стала основой для сыворотки. Мы готовы к весне. Мы знаем, что с оттепелью угроза может вернуться, но мы вооружены.

Телеканал «Горизонт-24». Итоговый выпуск.

Ветров: Коротко о ситуации в мире к этому часу:

Лондон: Великобритания объявила о полной национализации сельского хозяйства. В Гайд-парке распаханы огороды. Король призвал нацию к «смирению и труду».

Пекин: Китайская армия завершила зачистку приграничных районов с Вьетнамом и Лаосом. Создана буферная зона шириной в 50 километров.

Африка: В Нигерии и Кении коллапс власти, однако страны Сахеля при поддержке ЧВК «Оркестр» удерживают контроль над урановыми рудниками и нефтяными вышками.

США: (пауза) Со спутников поступают данные о движении крупных масс… биологических объектов в сторону Канады и Мексики. Радиоэфир над континентом по-прежнему мёртв, за исключением редких шифровок с уцелевших военных баз на Аляске и Гавайях.

(Камера наезжает на ведущего.)

Ветров: Мы входим в новую эру. Эру, где безопасность важнее комфорта, где тепло — это валюта, а закрытая граница — залог жизни. Россия выстояла. Но расслабляться рано. Весна пришла, и кто знает, что оттает вместе со снегом.

Берегите себя и своих близких. И помните: маски и перчатки — это не рекомендация, это закон. До встречи.

(Финальные титры идут на фоне кадров: ледокол, пробивающий путь во льдах, пограничники с собаками на фоне тайги и ночные огни Москвы, яркие и живые, вопреки всему.)

***

Ноябрь. Новосибирская область, наукоград Кольцово.

Государственный научный центр вирусологии и биотехнологии «Вектор».

Закрытый сектор «Блок-9».

Зима в этом году в Сибирь пришла рано и сразу показала зубы. За окнами, затянутыми тройными стеклопакетами и стальными решётками, выла метель, заметая бетонный периметр, опутанный «спиралью Бруно» под напряжением. Но здесь, внутри, царил стерильный, искусственный климат. Воздух был сухим, отфильтрованным, с едва уловимым запахом спирта.

Профессор Аркадий Петрович Валентинов, глава спецпроекта «Заслон», потёр воспалённые от бессонницы глаза. Перед ним на столе стоял микроскоп и лежала папка с красной полосой.

— Показатели крыс стабильны, но этого недостаточно, — звучал его голос глухо в тишине кабинета. — Вирус мутирует быстрее, чем мы подбираем ингибиторы. Штамм «Анталья» — это просто детский лепет по сравнению с тем, что сейчас гуляет по США.

Напротив сидела Елена Сергеевна Довженко, ведущий вирусолог проекта. Она была бледной, её халат висел на костлявых плечах мешком.

— Аркадий Петрович, мы упёрлись в потолок, — тихо сказала она. — Образцы пациентки Ольшанской — это чудо, да. Её плазма буквально пожирает вирусную оболочку. Но мы не можем синтезировать достаточное количество сыворотки на основе одной только донорской крови. Нам нужно воспроизвести механизм иммунного ответа искусственно. Нам нужен живой носитель. Не крыса. Не макака. Человек.

Валентинов тяжело вздохнул. Он посмотрел на часы. Три ночи.

— Генерал Фёдоров дал добро, — проговорил он, не глядя ей в глаза. — Час назад звонили из Москвы. Борт из Оренбурга уже сел в Толмачёво. Спецконвой везёт «материал».

Довженко на секунду замерла, сжав ручку.

— Материал?

— Да. Спецконтингент. Пожизненники. Те, кого списали ещё при старом мире. Теперь они послужат родине. Хоть раз в жизни.

***

Начало декабря. Изолятор «Блока-9».

В подвальном помещении, переоборудованном под лабораторию высшего уровня биологической защиты (BSL-4), стоял гул мощной вентиляции. Вдоль длинного коридора располагались герметичные боксы с бронированными стёклами.

Полковник спецназа Виктор Иванович Иванов, начальник охраны объекта, шёл вдоль камер, проверяя посты. Это был огромный, квадратный человек с лицом, не выражающим ничего, кроме профессиональной бдительности. Рядом семенил Олег Игнатов, лаборант, с планшетом в руках.

— Значит так, Олег, — басил Иванов. — Протокол «Красный лёд». Любое агрессивное действие, огонь на поражение. Никаких «стрелять по ногам». Только голова. Если объект вырвется в коридор, герметизация сектора и подача газа. Ты в противогазе спать должен, понял?

— Понял, Виктор Иванович, — сглотнул Игнатов.

Они остановились у бокса № 1. Внутри, прикованный к медицинской кушетке мощными кожаными ремнями, лежал мужчина лет сорока. Его лицо было обезображено шрамом, взгляд бегал.

— Кто это? — спросил Иванов, разглядывая «материал» как кусок мяса на рынке.

Игнатов сверился с планшетом.

— Объект 001. Антон Пырьев. В прессе известен как «Мясник из Химок». Изнасиловал и расчленил девять женщин и двоих подростков. Сидел в «Чёрном дельфине» восемь лет.

Иванов хмыкнул.

— Жаль патроны тратить было бы в обычное время. Ну, открывай шлюз. Довженко готова?

— Да.

В шлюзовую камеру вошли двое в полных защитных костюмах, напоминающих скафандры космонавтов. Шланги подачи воздуха тянулись к потолку. Это были Валентинов и Довженко.

Пырьев, увидев их, забился в путах.

— Эй! Вы кто? Куда вы меня привезли? — заорал он.

Голос через динамики звучал искажённо.

— Я требую адвоката! У меня права! Я жалобу напишу прокурору!

Елена Сергеевна подошла к нему, держа в руках металлический шприц-пистолет с мутной жёлтой жидкостью. Вирус.

— Ваши права, гражданин Пырьев, закончились в тот момент, когда вы взяли в руки нож в 2015 году, — холодно произнес Валентинов через интерком. — А сейчас мир изменился. Вы больше не заключенный. Вы — ресурс.

— Нет! Не трогайте меня! Суки! Ааа!

Пырьев извивался. Жилы на шее вздулись. В его глазах, привыкших видеть страх жертв, теперь плескался собственный животный ужас. Он понимал, что это не допрос. Это конец.

Довженко, стараясь, чтобы руки не дрожали, прижала инъектор к шее маньяка.

— Фиксирую время. 14:00. Введение патогена ZO-1. Штамм модифицированный.

Пшик пневматики. Пырьев взвыл, дёрнулся и затих, тяжело дыша.

— Теперь ждём, — вздохнула Довженко.

Прошло тридцать минут. Пырьев начал потеть. Пот был липким, маслянистым. Его кожа серела на глазах, приобретая оттенок мокрого асфальта. Он начал бредить.

— Мама… не надо… я больше не буду… — шептал убийца, а потом его выгнуло дугой.

Суставы хрустнули.

— Температура сорок один и пять, — диктовал Игнатов, глядя на мониторы жизнеобеспечения. — Пульс сто восемьдесят. Критическая нагрузка на сердце.

— Вводим прототип вакцины «Вариант-А», — скомандовал Валентинов.

Вторая инъекция. Пырьев затих. На минуту показалось, что ему стало легче. Но потом он открыл глаза.

Зрачков не было. Радужка заплыла молочно-белой пеленой, сквозь которую проступали лопнувшие капилляры. Это были глаза не человека, а глубоководной рыбы.

Он зарычал. Звук шёл не из горла, а словно из пустой бочки. Ремни на запястьях затрещали. Мышцы, стимулируемые вирусом, налились неестественной силой. Он рванул руку, и кожа на запястье лопнула, обнажая мясо, но он даже не заметил.

— Трансформация завершена, — констатировала Довженко бесцветным голосом. — Прототип «А» не сработал. Полная потеря когнитивных функций. Агрессия.

Зомби, бывший когда-то маньяком, клацал зубами, пытаясь дотянуться до людей в скафандрах, которые стояли за стеклом. С его губ капала чёрная слюна.

— Утилизировать, — бросил Валентинов и отвернулся.

Полковник Иванов нажал кнопку интеркома.

— Группа зачистки, в бокс.

В шлюз вошли двое бойцов в тяжёлой броне и шлемах с глухими забралами. В руках у них были пистолеты Ярыгина с глушителями.

Зомби-Пырьев бросился на них, насколько позволяли ремни, пытаясь укусить бронированный рукав.

Хлоп.

Чёрная точка появилась ровно посередине лба зомби-маньяка. Его голова дёрнулась назад, и тело обмякло.

— Упаковать, — скомандовал Иванов. — И в печь. Температуру на максимум. Чтобы даже пепла не осталось.

Двое санитаров в химзащите сноровисто упаковали тело в плотный чёрный мешок. Через десять минут в заднем дворе лаборатории, где стояла пристройка крематория, из трубы повалил густой, жирный дым. Пахло не дровами. Пахло горелым мясом.

***

Январь. Кабинет генерала Фёдорова.

Куратор из Москвы, генерал-лейтенант ФСБ Фёдоров, был не в духе. Он прилетел спецбортом всего на пару часов.

— Аркадий Петрович, вы понимаете, что мы ходим по краю? -постучал пальцем по столу Фёдоров. — Американцы потеряли контроль над континентом. Китай закрылся в кокон. Европа трещит по швам. Мне нужны результаты. Не отчёты о дохлых уголовниках, а вакцина!

— Мы работаем, товарищ генерал.

Валентинов выглядел постаревшим лет на десять.

— Мы перебрали двенадцать вариантов формулы. Вирус очень агрессивен. Он встраивается в ДНК клетки быстрее, чем мы успеваем создать барьер.

— У вас заканчивается «материал»? — сухо спросил Фёдоров.

— Нет. Этого добра хватает. Вчера привезли партию из «Полярной совы». Террористы, серийники.

— Ну так ускорьтесь! — рявкнул генерал. — Если надо, работайте в три смены. Используйте параллельно несколько групп. Мне плевать, сколько упырей вы сожжёте в своей печке. Хоть сотню. Эти люди потеряли право на жизнь, когда взрывали дома и резали детей. Пусть послужат науке.

В лаборатории работа не останавливалась ни на минуту.

Бокс № 4.

Внутри метался худой, бородатый мужчина. Иса Мусаев. Организатор теракта в метро, двенадцать лет назад унесшего жизни сорока человек.

— Аллах всё видит! — кричал он, плюя в стекло. — Вы будете гореть в аду!

— В аду будешь гореть ты, гнида, — пробормотал лаборант Игнатов, настраивая подачу аэрозоля. — Причём буквально.

В этот раз решили не колоть, а распылить вирус через вентиляцию, имитируя воздушно-капельный путь. Хоть он и был редким.

Мусаев закашлялся. Через час он лежал на полу, раздирая ногтями лицо в кровь. Вирус сжигал его мозг, превращая фанатика в простого голодного зверя. Валентинов и Довженко наблюдали за мониторами.

— Вводим «Вариант-С». Внутривенно, дистанционно, через катетер.

Жидкость пошла по трубке. Мусаев затих. Его дыхание выровнялось.

Прошёл час. Два.

— Есть реакция зрачка на свет, — прошептала Довженко. — Температура падает. Он… он возвращается?

Мусаев открыл глаза. Они были красными, но осмысленными.

— Воды… — прохрипел он.

Валентинов сжал кулаки. Неужели?

Но через секунду террорист вдруг страшно закричал. Его тело начало биться в конвульсиях. Изо рта пошла пена.

— Цитокиновый шторм, — констатировала женщина, глядя на прыгающие графики. — Иммунитет уничтожает организм вместе с вирусом. Отказ почек. Отказ печени.

Мусаев умер в страшных муках, захлебнувшись собственной кровью и рвотой, но так и не превратившись в зомби окончательно.

— Неудача, — швырнул планшет на стол учёный. — Опять. Мы убиваем вирус, но убиваем и носителя. Нужно что-то мягче. Тоньше. Как у Ольшанской.

— Крематорий готов, — равнодушно доложил по рации полковник Иванов. — Выносите мусор.

***

Февраль. Решающая фаза.

Атмосфера в «Блоке-9» накалилась до предела. Люди спали по четыре часа, прямо на рабочих местах. Глаза у всех были красными, лица серыми. Запах крематория, казалось, въелся в стены, в одежду, в волосы.

Елена Сергеевна сидела перед компьютером, моделируя белковую структуру. Рядом стояла чашка с давно остывшим кофе.

— Если мы уберем этот «хвост» у молекулы и заменим его синтезированным белком из крови Киры… — бормотала она себе под нос. — И добавим блокатор рецепторов…

Женщина запустила симуляцию. Зелёная полоска на экране поползла вправо. 80%… 90%… 99%… «УСПЕХ».

— Аркадий Петрович!

Её крик разбудил дремлющего Валентинова.

— Аркадий Петрович, смотрите!

Мужчина подбежал к монитору. Он долго вглядывался в формулы, шевеля губами.

— Теоретически… это должно сработать. Это не лечит, Лена. Это блокирует. Вирус входит, но не может пристыковаться к нейронам. Он плавает в крови, пока иммунитет его не добьёт.

— Это вакцина, — выдохнула она. — Превентивная.

— Готовьте партию. «НейроЛок-7». Будем пробовать.

12 февраля. День «Х».

В большом боксе, разделённом перегородками, сидели пятеро.

Это были подонки, которых удалось найти в картотеке ФСИН.

Объект 12: «Душитель из парка». Убил семь старушек ради пенсии.

Объект 13: Член банды Хрюкина, участвовавший в резне.

Объект 14: Педофил-рецидивист.

Объект 15: Наёмный убийца, расстрелявший семью бизнесмена.

Объект 16: Поджигатель, спаливший клуб с людьми.

Они сидели, прикованные к креслам. Им было страшно. Они видели, как увозили предыдущих, и как дымила труба во дворе. Они знали, что отсюда не выходят.

— Пожалуйста… начальник… я всё подпишу… — скулил Душитель, мелкий, щуплый мужичонка.

— Заткнись, мразь.

Иванов стоял у пульта, положив руку на кобуру.

— Ты своё отжил.

— Начинаем, — дрожал голос Валентинова от напряжения.

Сначала, вакцина. Всем пятерым ввели прозрачную голубоватую жидкость.

— Ждём час для усвоения.

Час тянулся вечность. Преступники сидели, потея, молясь, проклиная. Затем, вирус. В этот раз доза была лошадиной. Прямая инъекция живого штамма.

— Время пошло.

Десять минут. Двадцать. Тридцать. Обычно к этому времени начинался жар и судороги. Но испытуемые сидели спокойно. Вернее, они тряслись от страха, но физиологических изменений не было.

— Температура в норме, — докладывал Игнатов, не веря своим глазам. — Давление повышено, но это от стресса. Кожные покровы чистые. Зрачки реагируют.

Прошёл час. Два. Четыре. В бокс пустили газ, лёгкое снотворное, чтобы успокоить подопытных. Они уснули. Довженко вошла внутрь в костюме, взяла кровь у каждого.

Потом экспресс-анализ под микроскопом. На экране было видно, как агрессивные шипастые шарики вируса тыкаются в клетки крови, но отскакивают от них, словно от невидимой брони. А лейкоциты уже начинали окружать врага.

— Он не проходит, — прошептала Елена Сергеевна, и на лице появилась слабая улыбка. — Он не может взломать клетку. Они чисты. Они люди.

— Ну я бы не стал называть их людьми, — заметил Иванов. — Они по-прежнему остаются мразями.

Валентинов осел на стул, закрыв лицо руками. Его плечи затряслись.

— Получилось, — выдохнул он. — Неужели, б**дь, получилось.

— Что с ними делать? — спросил Игнатов, кивая на спящих убийц.

Валентинов поднял голову. В его глазах была усталость.

— Они носители антител. Наблюдать неделю. Взять максимум крови для плазмы. А потом…

Он посмотрел на Иванова.

— А потом, по протоколу. Они преступники, приговорённые к пожизненному. Вакцина не отменяет приговор суда. Никто не должен знать, что здесь происходило. Свидетелей быть не должно.

В ту ночь в лаборатории «Вектора» пили разведённый медицинский спирт. Пили молча, не чокаясь. Они создали спасение для человечества, замешанное на крови чудовищ грешников.

В Москву ушла шифровка: «Изделие „Блок“ готово к серийному производству. Эффективность 99.9%. Приступаем к масштабированию».

Мир получил шанс. А пепел из трубы крематория смешался со снегом и осел на белых сибирских полях, скрывая тайны цены этого шанса.

***

Весна в этом году выдалась затяжной, капризной, с той особенной московской слякотью, которая, кажется, способна разъесть даже армейские берцы.

В однокомнатной квартире в Королёве, где теперь пахло не холостяцким бытом, а женскими духами и жареными котлетами, царила суета сборов. На кровати лежал раскрытый баул.

— Опять эти твои командировки.

Олеся, в домашнем плюшевом костюме, который сидел на ней так же идеально, как когда-то платья от «Валентино», аккуратно складывала запасные тельняшки.

— Только вроде жизнь наладилась.

Степанов стоял у окна, глядя на серый двор, где дворники в оранжевых жилетах скалывали остатки льда. Он курил, выпуская дым в форточку. За эти месяцы он привык к её присутствию. Бывшая содержанка банкира оказалась на удивление приспособленной к жизни девушкой. Она не ныла, когда отключали отопление, научилась готовить из простых продуктов шедевры и даже штопала его форму.

— Приказ есть приказ, Лесь, — затушил окурок в консервной банке Сергей. — Группа сводная. Говорят, дело государственной важности.

— Куда хоть летите? Или это секрет, как обычно?

Она подняла на него свои большие голубые глаза. В них больше не было той капризной пустоты, что в аэропорту. Теперь там читалась тревога.

— Не секрет, — подошел Степанов, обнял её за плечи, чувствуя родное тепло. — Маршрут длинный. Сибирь, Дальний Восток… А потом через пролив. К «партнёрам».

— В Америку? — ахнула она. — Серёжа, ты с ума сошел? Там же ад. Я новости смотрела. Там радиация, банды, эти… ходячие.

— Там тоже люди, Лесь. И у нас есть то, что им нужно. Вакцина. Наши яйцеголовые в «Векторе» наконец-то довели её до ума. Мы везём надежду.

Олеся отстранилась, и в её глазах снова блеснула та самая тревога, которую он так не любил видеть. Она взяла его руку. Её пальцы были холодными.

— Надежду… Серёжа, я каждый день смотрю новости. Там не просто «ходячие». Там… там всё развалилось. Я читала, что целые штаты стали никому не подвластны. Что люди сами по себе, и каждый за себя. А вы… вы летите туда с чемоданчиком надежды. Как Дед Мороз с подарками в аду. Ты думаешь, они вас поймут? Что они не просто отнимут у вас эти ваши пробирки и…

Она не договорила, но он понял, о чём она думает. О предательстве, о пулях в спину, о том, что «партнёры» в условиях хаоса могут оказаться самыми жестокими врагами. Она видела мир не через призму государственных интересов и дипломатических игр, а так, как видит его обычный человек, как место, где выживают сильнейшие, а доброта — это роскошь.

— Не всё так просто, Лесь, — тихо ответил он, гладя её по волосам. — Да, там хаос. Но там остались и нормальные люди. Те, кто пытается восстановить порядок, спасти своих близких. Вакцина — это не просто лекарство. Это ключ. Ключ к тому, чтобы люди снова начали доверять друг другу, начали строить, а не разрушать. Наша задача, не просто передать ящик. Наша задача, показать, что цивилизация ещё не умерла. Что кто-то ещё помнит о соседях.

Он говорил это и сам почти верил в свои слова. Но где-то в глубине души таилось холодное, прагматичное сомнение, воспитанное годами службы. Он знал цену человеческой жизни в условиях, когда рушится всё. И эта цена была очень низка.

— Так что, как-то так…

Девушка вздохнула, уткнувшись лицом ему в грудь.

— Возвращайся. Слышишь? Не геройствуй там. Ты мне нужен здесь. Живой.

— Вернусь. Куда я денусь с подводной лодки? — усмехнулся он, целуя её в макушку. — Ты главное тут… не скучай. И дверь никому не открывай, кроме наших. Там, кстати, Донской должен послезавтра привезти мешок картошки…

***

Тяжелый военно-транспортный Ил-76, гудя всеми четырьмя двигателями, оторвался от бетонки Чкаловского аэродрома. Внутри, в десантном отсеке, было шумно и холодно. Вдоль бортов сидели люди, спецназ МВД, бойцы ССО, военные медики в полевой форме. По центру грузовой кабины были закреплены контейнеры с маркировкой «Биологическая опасность» и ящики с оборудованием.

Маршрут был изматывающим. Новосибирск, дозаправка и догрузка. Красноярск. Якутск, где мороз всё ещё кусался по-зимнему. Анадырь, аэродром Угольный, встретил их пронизывающим ветром с океана и низким, свинцовым небом. Здесь к группе присоединились переводчики и несколько дипломатов в камуфляже.

В Анадыре их ждала короткая, но напряженная остановка. Пока техники в толстых, непромокаемых куртках заправляли баки, бойцам раздали термосы с крепким, обжигающим кофе и консервы «рыба в собственном соку». Степанов сидел на ящике с боеприпасами у открытой рампы, глядя на бескрайнюю, унылую тундру. Ветер гнал по земле позёмку, выл в антеннах. Здесь, на краю земли, чувствовалась настоящая, первобытная мощь природы, перед которой человеческая цивилизация с её зомби и войнами казалась чем-то незначительным, временным. Рядом с ним сел один из дипломатов, сухощавый мужчина в очках, по фамилии Андреев.

— Непривычно, Сергей Петрович? — спросил он, отхлёбывая кофе. — Мы обычно сидим в тёплых кабинетах и обсуждаем протоколы. А тут… как будто на другую планету приземлились.

— Привычно, — хмыкнул Степанов. — Я на Северном Кавказе в таких условиях жил. Только там вместо снега, грязь, а вместо ветра, пули из соседнего ущелья. Суть та же. Выживание.

— Вы пессимист, — улыбнулся дипломат.

— Реалист, — поправил его Сергей. — Мы летим не с гуманитаркой. Мы летим с оружием. Вакцина в таких условиях — это тоже оружие. Только массового поражения. Для вируса.

Они помолчали, слушая гул двигателей. Степанов подумал об Олесе. Что она сейчас делает? Готовит ужин? Смотрит тот же самый новостной канал, дрожа от вида, что показывают в кадре? Ему захотелось позвонить, но связь здесь была нестабильной, а использовать военный канал для личных разговоров, строжайше запрещено. Он вздохнул и допил кофе до дна, чувствуя, как горячая жидкость согревает его изнутри, разгоняя холод не только от погоды, но и от предчувствия грядущего.

Перелёт через Берингов пролив занял совсем немного времени, но психологически это был прыжок в другой мир.

Аляска. Объединённая база Эльмендорф-Ричардсон. Когда аппарель опустилась, в лицо ударил влажный, солёный воздух. На взлётной полосе их встречали американские военные. Вид у них был потрёпанный, форма мятая, на лицах, печать хронического недосыпа.

Десантники начали выгружать груз, двигаясь чётко и слаженно, несмотря на усталость от долгого перелёта. Степанов, как старший своей группы, спустился одним из последних, оценивая обстановку. База Эльмендорф-Ричардсон была похожа на растревоженный улей. Повсюду сновали джипы и бронетранспортёры, солдаты в полной выкладке патрулировали периметр, а на некоторых вышках виднелись пулемётные расчёты. Воздух пропитывал запах керосина, солёной морской воды и какой-то незнакомой, острой химии, от которой першило в горле.

Именно в этот момент тишина была разорвана.

— Contact, rear! — выкрикнул один из американских часовых, стоявших у ангара в паре сотен метров от них.

Все, как по команде, вскинули оружие. Степанов присел, прижимаясь к холодному металлу шасси самолёта, и всмотрелся в указанном направлении. Из-за угла одного из зданий, пошатываясь, выбралась группа фигур. Их движения были неуклюжими, рваными. Даже на расстоянии было видно их серую, гниющую кожу и пустые, бессмысленные глаза. Заражённых семь, может быть, восемь. Они двигались медленно, но целеустремлённо, словно почуяв живую плоть.

— Hold your fire! — рявкнул кто-то из американских офицеров.

Один из молодых, неопытных солдат дрогнул и дал короткую очередь из своего М4. Зомби, бывший, судя по обрывкам формы, авиамеханик, развернулся, и пули прошили ему грудь и живот. Он даже не пошатнулся. Ранения, не затрагивающие мозг, являлись для них лишь пустяком.

— Aim for the head, you moron! — заорал на него сержант. — Headshots only!

Американцы открыли огонь. Но их стрельба была нервной, беспорядочной. Пули оставляли следы в бетонных стенах, рикошетили, но лишь немногие находили цель. Зомби продолжали медленно приближаться.

«Да чтож они, попасть не могут, мать их так!»

Степанов не выдержал. Он встал во весь рост и прицелился.

— Точно в башку! — скомандовал он своим бойцам.

Группа спецназа МВД, которая летела с ним, действовала как единый механизм. Четыре коротких, сухих выстрела из АК-12 прогремели почти одновременно. Четыре головы зомби разлетелись в кровавые брызги, и их тела рухнули на асфальт. Оставшиеся несколько существ замерли на секунду, словно пытаясь осознать потерю сородичей, а затем бросились вперёд.

— Bravo team, flank left! — скомандовал Степанов по-английски, используя простейшие тактические команды, понятные всем военным мира.

Двое его бойцов, низко пригнувшись, бросились влево, обходя зомби с фланга. Американцы, увидев слаженность русских, опомнились и открыли поддерживающий огонь, теперь уже более прицельный. Степанов сам выстрелил ещё дважды. Каждая пуля нашла свою цель. Последний зомби, огромный бывший грузчик, уже почти добрался до позиции американцев, когда в его лоб ударила короткая очередь от бойцов Степанова, зашедших с фланга. Тело с глухим стуком упало на землю.

Наступила тишина, нарушаемая лишь треском остывающего металла и тяжёлым дыханием солдат. Американский офицер подошёл к Сергею.

— Thanks for the assist, — сказал он, протягивая руку. — Jack Monroe. You Russians don’t waste time.

— Sergei Stepanov, Lieutenant, — пожал руку Сергей. — We have a job to do. No time for playing around.

Он посмотрел на разбросанные тела. Они были похожи на жуткие, кривые куклы, брошенные нерадивым ребёнком. Это было первое, что он увидел в «новой» Америке. Не надежду, не союзников, а смерть. И это стало лучшим напоминанием о том, куда они попали.

Встречал их тот самый полковник Джек Монро, высокий, жилистый мужчина с кислым лицом, и абсолютно седой головой.

— Добро пожаловать в Соединённые Штаты, господа, — произнес он на сносном русском, оборачиваясь, пожимая руку старшему российской группы. — Мы ждали вас. Ситуация… сложная.

Позже, в бункере командного центра, Монро ввёл их в курс дела. На огромных экранах горела карта континента.

— Восточное побережье, мёртвая зона, — скользнула указка полковника по красным пятнам Нью-Йорка, Филадельфии, Вашингтона. — Ядерные удары купировали очаги, но уничтожили инфраструктуру. Радиационный фон зашкаливает. Там царит хаос. Западное побережье держится, но связь нестабильна. Центр страны… это Дикий Запад. Банды, анклавы выживших, огромные миграции орд заражённых.

Степанов слушал, разглядывая карту. Масштаб катастрофы впечатлял. Россия, благодаря суровому климату и жёстким мерам, отделалась, можно сказать, лёгким испугом. Здесь же цивилизация рухнула с грохотом.

— Наша задача, — продолжал Монро, — создать цепь опорных пунктов. Распространить вашу вакцину. Дать людям шанс. Мы начинаем операцию «Северный Мост».

Из Аляски группу разделили. Степанов вместе с несколькими медиками и взводом охраны попал на борт американского «Геркулеса», который взял курс на юг, через Канаду.

Штат Миннесота. Аэродром под Миннеаполисом напоминал осаждённую крепость. Бетонные блоки, пулемётные гнёзда, сгоревшие остовы самолётов на дальних стоянках. Но жизнь здесь кипела.

Их встретил майор Томас Рэндолл, подтянутый офицер с цепким взглядом, который, казалось, не спал неделю.

— Рад видеть подкрепление, — коротко кивнул он Степанову и остальным. — У нас тут полный набор развлечений.

Российская группа расположилась в одном из уцелевших терминалов. Началась рутина. Медики разворачивали лаборатории, фасовали вакцину. Военные организовывали конвои. Степанов, привыкший к оперативной работе, откровенно скучал. Охранять периметр, когда где-то там, за забором, происходил настоящий ад, было изнурительно.

Дни сливались в одно серое, монотонное полотно. Подъём в шесть, холодный душ, завтрак из сухих пайков и растворимого кофе. Затем, дежурства. Патрулирование периметра, состоящего из трёх рядов колючей проволоки и бетонных блоков. Смотреть на мёртвые пригороды, на застывшие машины на шоссе, на силуэты, мелькающие между домами вдалеке. Степанов чувствовал, как его оперативные навыки тупеют, а мышцы теряют тонус. Он был сторожевым псом на цепи, а не охотником, которым всегда являлся.

Он часто ловил себя на том, что завидует даже тем американским солдатам, которые уходили в короткие патрули за периметр, на пару километров по очищенной трассе. У тех хоть был шанс увидеть движение, вступить в скоротечный контакт, почувствовать адреналин. Его же зона ответственности была стерильной. Самым захватывающим событием за неделю стала попытка проникновения двух жалких, полуразложившихся «ходячих», которые запутались в первом ряду колючки и были застрелены часовыми с вышек ещё до того, как Сергей успел добежать до места. Он тогда лишь успел кинуть:

«Неплохо, ребята. В следующий раз, между глаз».

И снова пошёл своим бессмысленным маршрутом вдоль забора, слушая, как где-то вдалеке, за лесом, эхом отзываются одиночные выстрелы, следы чужой, настоящей войны.

Его бойцы, молодые парни из спецназа, тоже скучали. Они устраивали между собой спарринги, перепроверяли снаряжение, играли в карты на сигареты, но в их глазах читалась та же скука.

Одним вечером, когда они сидели у костра, разогревая тушёнку, один из них, молодой сержант по кличке «Акела», спросил:

— Товарищ лейтенант, а мы тут вообще зачем? Сидим, как на привале. Вакцину медики фасуют, конвои пендосы водят. Мы, прикрытие. Но кого мы прикрываем? Себя?

Степанов долго молчал, глядя на языки пламени.

— Мы тут для порядка, Акела. Для порядка в головах. Местные видят нас, русских. Видят, что Россия не бросила, прислала не только шприцы, но и стволы. Это даёт им уверенность. А когда у людей есть уверенность, они меньше паникуют и меньше стреляют друг в друга. Наша работа сейчас, не убивать зомби. Наша работа — быть символом. Понял?

— Вот ещё. Наше доброе правительство помогает другим, а собственным гражданам фигу показывает, да цены с каждым кварталом поднимает.

Сержант плюнул в костёр.

— Сейчас нам это выгодно, Володя. Чтобы остановить эту дрянь и больше она не ползла по миру. А там уж разберёмся, кто друг, а кто враг.

— Вряд ли бы пендосы нам помогали, окажись мы на их месте.

— Кто знает.

Володя «Акела», худощавый и вечно недовольный, швырнул в костёр щепку. Искры взвились к чёрному небу.

— Болотная лихорадка, — пробурчал он. — Вот что нас тут ждёт. Или цинга. Вы видели, чем нас кормят? Эти ихние сухие пайки? Там омлет по вкусу как картон, пропитанный соляркой. Я за родные «Ирбитские» сейчас бы продал душу.

— Молчи уж, — огрызнулся другой, коренастый боец по кличке «Молот», начищая ствол своего «Винтореза». — Хоть жрать есть. А помнишь, под Воронежем, когда трое суток на одной воде и сухарях сидели?

— То дело было! — оживился Акела. — А здесь что? Декорация. Стоим как бутафорские солдатики. Вон, смотри.

Он кивнул в сторону американских позиций, где группа морпехов с хохотом пинала по полю мяч.

— Им весело. У них своя война. А мы… мы как экспонаты. «Посмотрите, русские тоже тут есть». Хренов цирк.

Степанов слушал, медленно помешивая свой котелок. Парень, в принципе, был прав. Но прав по-солдатски, узко.

Сергей вздохнул. А ещё ему снились кошмары. То Олеся зовёт его на помощь, а он не может сдвинуться с места. То он снова в том аэропорту, но на этот раз один. Он просыпался в холодном поту, хватался за автомат, лежавший рядом, и долго не мог уснуть, прислушиваясь к ночной тишине аэродрома, которая была гораздо страшнее любого зомби.

Он сам ловил себя на странных мыслях. Особенно ночью, когда в ушах стояла не привычная городская какофония, а гулкая, давящая тишина, изредка нарушаемая криком ночной птицы или отдалённым воем. Не воем зомби, те почти не звучали. А воем одиноких собак, ставших дикими. Или может, и людей.

От этой мысли становилось ещё неприятнее. В этой тишине мозг, отвыкший от постоянной оперативной работы, начинал генерировать абсурд. Он ловил себя на том, что подсчитывал, сколько плиток в потолке их казармы-терминала (сто сорок три), или пытался вспомнить все станции московского метро по порядку. А потом мысли неизбежно уползали к Олесе. Не к героине его снов, зовущей о помощи, а к обычной, бытовой. Как она, наверное, сейчас сидит в их квартире,. Смотрит телевизор, Ждёт. Просто ждёт. И от этого ожидания, тихого и беспомощного, у него внутри всё сжималось в холодный, тяжелый ком.

— Майор, — обратился он на ломаном английском к Рэндоллу через неделю, поймав того у вертолётной площадки. — Есть дело? Я тут плесенью покроюсь. Мои парни справляются с охраной и без меня.

Рэндолл оценил коренастую фигуру русского полицейского, его уверенный взгляд.

— Есть несколько мест, — сказал он, глядя на карту планшета. — Городок на самой границе с Канадой. Интернешнл-Фолс. Мы уже несколько раз летали туда, возили припасы и вакцину. Там крепкая община. Им удалось отбиться от крупной волны.

— И?

— Я лечу туда сегодня с инспекцией и новой партией медикаментов. Нужны лишние стволы. Места там… дикие.

— Я в деле, — усмехнулся Степанов, проверяя свой АК-12.

Перед вылетом он заставил Акелу и Молота вдвойне проверить всё снаряжение. Сам лично пересчитал магазины. Восемь на человека, плюс два с трассирующими, на всякий пожарный. Потом, уже в грузовой кабине «Чинука», сидя на откидном сиденье и морщась от рёва двигателей, он смотрел, как под ними проплывает земля. Это был не полёт над зоной поражения, как он видел в кино, с горящими городами и толпами мертвецов. Это была картина медленного, почти беззвучного умирания.

Заброшенные фермы с полями, где уже всходила сорная трава. Одиночные машины, навечно застывшие на обочинах. Развороченный фургон у моста. И тишина. Отсутствие дымов из труб, огней на дорогах, движущихся точек. Эта панорамная, всеобъемлющая тишина казалась страшнее любого хаоса. Америка не кричала. Она замерла, затаилась и медленно истекала кровью где-то в своих внутренних органах, невидимых с этой высоты.

«Чинук» шёл низко над верхушками деревьев, вибрируя всем корпусом. Рэндолл что-то кричал пилоту через гарнитуру, потом обернулся к Степанову и показал жестом: «Садимся».

— Что случилось? — проорал Сергей, перекрикивая гул винтов.

— Датчик давления масла в левом двигателе! — отозвался майор. — Надо проверить. Сядем на промежуточной точке, там старая заправка для лесорубов. Пять минут, не больше.

Вертолет тяжело плюхнулся на растрескавшийся бетон приличного размера площадки посреди леса. Винты сбавили обороты, но не остановились, продолжая рубить воздух с характерным свистом.

— Круговая оборона! — скомандовал Степанов своим парням. — Акела, Молот, на три и девять часов! Смотреть в оба!

Они высыпали на землю, занимая позиции. Лес вокруг стоял стеной, темный, сырой, весенний. Снег под деревьями уже сошел, превратившись в грязную кашу. Пахло прелой листвой и чем-то сладковатым.

— Тихо тут, — прошептал Молот, вжимая приклад в плечо. — Слишком тихо.

И в этот момент лес ожил. Сначала хрустнула ветка. Потом из кустарника, метрах в пятидесяти, вывалилась фигура. Это был мужчина в изодранной фланелевой рубашке. Половина лица отсутствовала, обнажая зубы в вечной ухмылке. За ним показался второй, в рабочем комбинезоне, волочащий сломанную ногу. А потом кусты зашевелились по всему периметру.

— На двенадцать! — заорал Акела.

— Экономь патроны, одиночными! — рявкнул Степанов, вскидывая АК.

Первый выстрел хлопнул сухо и коротко. Зомби в рубашке дернулся, словно наткнулся на невидимую стену, и мешком рухнул в грязь. Но за ним уже шли другие. Их было десятка три. Видимо, шум винтов привлек целую стаю, бродившую по округе.

— Быстрые, суки! — выругался Рэндолл, присоединяясь к стрельбе из своей М4.

Эти твари не были вялыми «статуями», про которых рассказывали в отчетах. Весеннее солнце разогрело их мышцы. Они чуть ли не бежали, спотыкаясь, падая, но тут же вскакивая, движимые единственным инстинктом, жрать.

Степанов работал как метроном. Вдох, прицел, выстрел, выдох.

Бах. Женщина в остатках пуховика кувыркнулась назад с дыркой во лбу.

Бах-бах. Двойка в грудь и голову здоровяку, который пёр напролом.

— Левый фланг! Прорыв! — крикнул Молот.

Двое мертвецов прорвались через кусты почти вплотную к вертолету, где техник возился с люком двигателя. Один из них, тощий подросток с вывалившимися внутренностями, уже тянул руки к ноге пилота.

Степанов рванул с места, на ходу переключая предохранитель на автоматический огонь. Стрелять было рискованно. Мог задеть своих. Он с разбегу ударил подростка прикладом в висок. Раздался тошнотворный хруст, тварь отлетела. Второй зомби уже разворачивался к нему. Сергей увидел мутные, подернутые бельмом глаза и черную пасть.

Не успевая поднять ствол, он пнул мертвеца в колено, ломая сустав, а когда тот упал, добил коротким выстрелом в затылок. Грязь и черная кровь брызнули на ботинки.

— Готово! Взлетаем! — заорал техник, захлопывая люк.

— Уходим! — скомандовал Рэндолл. — Все на борт!

Они пятились к аппарели, продолжая отстреливаться. Лес выплёвывал всё новых и новых чудовищ, но гул турбин уже перекрывал их рычание. Когда «Чинук» оторвался от земли, Степанов сидел на полу, тяжело дыша. Акела смотрел на него с дикими, но довольными глазами.

— А вот это уже похоже на работу, товарищ лейтенант! — проорал он.

Степанов лишь вытер пот со лба. Руки слегка дрожали. Не от страха, а от того самого адреналина, по которому он, оказывается, скучал.

— Нормально размялись, — буркнул он. — Хоть спать сегодня будем крепко.

***

Полёт на «Чинуке» занял около двух часов. Внизу проплывали бескрайние леса, озёра, ещё местами покрытые тонкой коркой льда, и пустые, мёртвые дороги.

Когда вертолёт начал снижаться, Сергей прильнул к иллюминатору. Маленький городок, разрезанный рекой. Сверху были видны следы недавних боёв. Чёрные пятна пожарищ, баррикады из машин, разрушенные здания. Но над трубами вился дымок, а по улицам ходили люди. Город жил.

Вертолёт сел на пустыре за административным зданием, подняв вихрь пыли и прошлогодней листвы.

Степанов спрыгнул на землю, перехватывая автомат поудобнее. Воздух здесь был каким-то другим, чистым, холодным, пахнущим хвоей и талой водой.

К вертолёту уже шли люди. Вооружённые, разношёрстно одетые, но двигающиеся слаженно, как опытная стая.

Впереди шёл мужчина лет тридцати пяти, в потёртой куртке, с автоматом на плече. Рядом с ним, блондинка с жёстким взглядом. Чуть поодаль хромал здоровяк.

— Майор Рэндолл! — приветствовал мужчину тот, что шёл первым. — Снова вы. Мы уж думали, бензин у дяди Сэма кончился.

— Правительство выполняет обещания, шериф, — улыбнулся Рэндолл, пожимая ему руку. — Привезли инженеров, как и договаривались. И гостей.

Майор обернулся и жестом подозвал Степанова.

— Знакомьтесь. Лейтенант Сергей Степанов. Из Москвы. Он вместе со своей группой привёз вакцину. Так что, это вы должны благодарить своих сограждан.

Мужчина, которого назвали шерифом, замер. Его глаза расширились. Он медленно перевёл взгляд на Степанова, на его форму, на российский триколор на шевроне.

— Сергей? — переспросил он по-русски, с лёгким, едва уловимым акцентом человека, который давно не говорил на родном языке. — Из Москвы?

Степанов тоже опешил. Он ожидал услышать английскую речь, сленг, что угодно, но не чистое русское произношение здесь, в глуши Миннесоты.

— Ну, допустим, из Москвы, — ответил он по-русски, настороженно разглядывая собеседника. — А ты, брат, откуда будешь?

Лицо «шерифа» озарила широкая, немного безумная улыбка. Он шагнул вперёд, игнорируя протоколы безопасности.

— Да ладно… — выдохнул он. — Не может быть. Я Дэн. Денис. Из Краснодара.

— Земляк? — брови Степанова поползли на лоб. — В этой дыре?

— Ты даже не представляешь, как я рад слышать русскую речь, — рассмеялся Денис и, забыв про субординацию, крепко обнял полицейского, похлопав его по бронежилету. — Здорово, служивый!

Степанов, немного растерявшись, ответил на объятие. Это было странно и трогательно. Двое русских мужчин на краю света, посреди зомби-апокалипсиса.

Сергей отстранился и внимательно вгляделся в лицо. Что-то знакомое мелькнуло в чертах.

— Слушай, — прищурился лейтенант. — А я тебя видел. Точно видел. Осенью, когда нас в карантине мариновали, телевизор сутками работал. Репортаж из Далласа. Там священник был, такой жилистый, в очках, со стволом, и парень, что про школу рассказывал. Вон тот. А ты за их спинами стоял, молчал всё время.

— Было дело, — кивнул Денис. — Мэтт и отец Моррисон тогда звёздами эфира стали. А я так… прикрывал.

Он обернулся к своим спутникам и перешёл на английский:

— Эй, народ! Это свой. Русский.

Блондинка подошла ближе, с любопытством разглядывая Сергея.

— Это Скай Локхорд, — представил её Денис, и голос его потеплел. — Моя… моя жена. И наш главный медик.

Степанов галантно кивнул, насколько позволяла амуниция.

— Сергей, — представился он.

Скай улыбнулась, и в этой улыбке Сергей увидел что-то до боли знакомое. Не внешне. Хотя обе были блондинками, а в самой сути. В том, как она стояла, как держала руку на животе, но при этом вторая рука лежала на пистолете. Она напоминала Олесю. Ту новую Олесю, которая научилась ждать и выживать.

— У нас, русских, похоже, привычка находить самых красивых женщин даже в аду, — усмехнулся Степанов.

Денис перевёл. Скай рассмеялась.

— Скажи ему, что ад — это лучшее место для свиданий. Конкуренции меньше.

***

Вечер опустился на Интернешнл-Фолс мягкими синими сумерками. В доме, который занимали Денис и Скай, было тепло. Буржуйка гудела, на столе стояла сковорода с разогретой тушёнкой и картошкой, роскошь по нынешним временам.

Скай хлопотала у стола, нарезая хлеб. Степанов снял броню, оставшись в камуфляже, и чувствовал себя на удивление уютно. Словно зашёл в гости к соседу, а не находился за тысячи километров от дома.

— Значит, ты теперь здесь мэр? — переспросил Сергей, отхлёбывая крепкий чай из железной кружки.

— Так получилось, — пожал плечами Денис, крутя в руках зажигалку. — Барлоу, прошлый шериф, погиб. Кто-то должен был взять ответственность. Люди поверили. Пришлось соответствовать.

— Тяжело?

— Не то слово. Каждый день как на минном поле. То насос сломается, то мертвецы попрут, то свои же начнут грызться. Я ведь не военный, Серёга. Я айтишник. Моё дело, код писать, а не оборону строить.

— Айтишник, который выжил в Нью-Йорке и прошёл пол-Америки, — уважительно заметил Степанов. — Это покруче любого Чака Норриса будет, или спецназа. У нас в учебке такому не учили.

Они помолчали. Скай подложила Денису добавки, коснувшись его плеча. Он накрыл её руку своей. Этот жест был таким простым и полным нежности, что у Сергея защемило сердце. Он вспомнил Олесю.

Разговор на время смолк. Было слышно, как кто-то пилит дрова, сварливые голоса спорят о распределении бензина для генератора, и где-то далеко, на реке, стучит мотор лодки. Вероятно, рыболовы. Обыденные звуки жизни, которые здесь, в эпицентре конца света, казались чудом.

Сергей взял со стола самодельную игрушку, деревянную лошадку, грубо вырезанную ножом, но старательно отшлифованную.

— Твоя работа?

— Моя. Готовлюсь.

Денис смущенно улыбнулся.

— Руки-то помнят, хоть я и за клавиатурой всю жизнь сидел. Тут вообще быстро вспоминаешь то, чего, казалось, и не умел никогда. Печь класть, крышу латать, пули лить…

Он замолчал, глядя на огонь в буржуйке. В этом взгляде была гордость хозяина, который построил свой мир заново, из пепла и грязи.

Скай встала, чтобы подлить чаю, и Сергей заметил, как она, проходя мимо окна, машинальным, привычным движением скользнула взглядом по дворику, проверяя периметр. Не из страха, а по привычке. Эта общность жестов. Эта общая участь людей, оставшихся ждать и защищать, сближала их сильнее, чем любое родство.

— У вас тут… уютно, — неожиданно для себя сказал Сергей, оглядывая комнату.

На полках стояли книги, в основном практические, справочники по выживанию, медицинские энциклопедии. Но в углу, на столике, он увидел пару детских кукол, аккуратно посаженных рядышком. Игрушки выглядели новыми. Запаслись для будущего. Или в память о прошлом. Лучше не спрашивать.

— А домой не собираешься? — тихо спросил Степанов. — Рэндолл говорит, каналы открываются. Можно будет подать запрос. Вывезут.

Денис замер. Он посмотрел на Скай, которая не понимала ни слова, но тревожно переводила взгляд с одного мужчины на другого. Потом он глянул на её живот.

— Не знаю, — наконец ответил он, глядя в кружку. — Может потом… Когда-нибудь… А пока и здесь слишком много дел.

Степанов понял. Он уже знал, что у Дениса в России осталась семья. Жена Вероника, дочка Ксюша. Это был выбор без правильного решения. Вернуться, значит бросить ту, кто спасла его здесь, и ребёнка, который скоро родится. Остаться, значит предать память о тех, кто ждёт там. Поэтому Денис выбрал жизнь здесь и сейчас.

— Может, передать им что-нибудь? — осторожно спросил Сергей. — Весточку. Я найду. Краснодар, не край света. Скажу, что жив, что…

— Спасибо, Серёга, — перебил его Денис, и голос его стал глухим. — Но не надо. Зачем? Чтобы они знали, что я жив, но не с ними? Пусть лучше думают, что я пропал. Так им будет легче. А мне… мне с этим жить.

Он поднял глаза, и в них была такая тоска, что Степанов больше не задавал вопросов.

***

А потом пошла пьянка. И это было не просто застолье, это был выплеск всего, что накопилось за месяцы напряжения.

В столовой школы сдвинули столы. Мэтт Томпсон, прихрамывая, торжественно водрузил на центр пластиковую канистру с мутной жидкостью.

— Это, господа, — объявил он, — слезы ангела, пропущенные через радиатор «Шевроле». Двадцать лет выдержки! Ну, или две недели, кто там считает.

— Керосин, — понюхав содержимое кружки, вынес вердикт Степанов. — Но горит хорошо. Наливай.

Айзек врубил музыку. Генератор натужно заревел, и из старых колонок ударило «Highway to Hell» AC/DC.

— Актуальненько! — заорал Акела, уже опрокинувший первую дозу. — Давай нашу!

Степанов, сняв китель и оставшись в тельняшке, учил Айзека пить по-русски.

— Не цеди ты, как барышня! — кричал он, перекрикивая музыку. — Выдохнул! Резко опрокинул! И сразу огурцом! Хрусть! Вот так!

Айзек, выпучив глаза, повторил. Закашлялся, покраснел, а потом расплылся в счастливой улыбке:

— Ooh, blyat! It works!

— Во-о-от! Наш человек! — хлопал его по спине Сергей.

Через час начался армрестлинг. Отец Фрэнк Моррисон, закатав рукава рясы и обнажив руки, похожие на стволы вековых дубов, боролся с Молотом. Стол трещал.

— In nomine Patris! — ревел священник, пытаясь вдавить руку русского спецназовца в столешницу.

— Врёшь, батя! — краснел Молот. — Русские не сдаются!

— Смотри, — шепнул Дэн Скай. — Конец света, зомби, радиация… А мужики сидят, пьют самогон и меряются силой. Ничего не меняется.

— Это хорошо, — ответила она, положив голову ему на плечо. — Значит, мы всё еще люди.

Ближе к полуночи Мэтт, уже изрядно набравшийся, полез брататься к Степанову.

— Слушай, Сергей… Вот скажи мне… У вас там, в Москве… медведи правда по улицам ходят?

— Сейчас? — задумался Степанов, глядя на дно стакана. — Сейчас, Мэтт, может и ходят. Сейчас всё может быть. Но знаешь что?

— Что?

— Наш медведь вашему зомби люлей даст. И ещё добавки пропишет.

— I believe you! — захохотал Мэтт и полез обниматься. — Ты крутой мужик, Сергей. Жаль, что мы не встретились раньше. До всего этого дерьма.

— Может и к лучшему, — философски заметил Степанов. — Раньше мы были бы врагами. А теперь… теперь мы в одной лодке. И лодка эта течет, но вёсла у нас крепкие.

Песни орали уже хором. Русские затянули «Коня», американцы пытались подпевать, не зная слов, просто мыча в такт. Это была странная, дикая, но удивительно душевная какофония, которая на одну ночь заглушила страх перед тем, что ждало их за стенами школы.

Степанов, раскрасневшийся, в тельняшке, учил Айзека русским ругательствам.

— Нет, не так! Надо с душой! — объяснял он. — «Йош твою медь» — это когда молотком по пальцу. А когда зомби лезет — это «Пиз…» ну, ты понял!

Денис сидел рядом со Скай, обнимая её, и улыбался. Впервые за долгое время его лицо было расслабленным. Он смотрел на этих людей, выживших, уставших, израненных, но живых, и понимал: это теперь его семья.

Скай наклонилась к нему и что-то шепнула на ухо. Он рассмеялся и поцеловал её в нос.

— Что она сказала? — спросил заплетающимся языком Степанов.

— Сказала, что если наш ребёнок будет пить как русский полицейский, то она меня вместе с ним выгонит из дома, — перевёл Денис.

***

Утро встретило их прохладой и звенящей тишиной, какая бывает только в лесу после бури. Голова у Степанова была на удивление ясной, словно чистый воздух Миннесоты выветрил весь хмель.

«Чинук» уже раскручивал винты на пустыре, приминая траву. Майор Рэндолл, свежий и выбритый (черт бы его побрал), проверял списки погрузки.

Настало время прощаться. Миссия была выполнена. Вакцина доставлена, контакты налажены. В Москве ждала Олеся, ждала служба, ждала привычная, пусть и изменившаяся жизнь.

Степанов закинул вещмешок на плечо и подошел к Денису. Рядом стоял Мэтт, опираясь на винтовку, и Айзек, вытирающий руки ветошью.

— Ну, бывай, бродяга, — крепко сжал руку Дениса Сергей. — Береги себя. И своих береги.

— Ты тоже, Серёг. Спасибо, что прилетел. Это… важно было. Увидеть, что мир не совсем сдох.

Степанов посмотрел на Скай, которая стояла чуть позади, кутаясь в куртку мужа.

— Красивая она у тебя. И сильная. С такой не пропадешь.

— Знаю, — кивнул Денис.

— Будете со Скай у нас в Москве, забегайте! — крикнул Степанов, перекрикивая шум разгоняющихся винтов. — Адрес мой теперь у тебя есть! Борщом накормлю, настоящим!

— Непременно! — улыбнулся Денис, хотя оба понимали, насколько призрачен этот шанс. — Рано или поздно, заскочим!

— Мэтт! — махнул рукой американцу Сергей. — Не жалей патронов!

— Никогда! — салютовал тот бутылкой с водой.

Степанов взбежал по аппарели вертолёта. Люк начал закрываться, отсекая их от земли. Мужчина прильнул к иллюминатору.

Внизу, на фоне зеленеющего леса и возрождающегося городка, стояли две маленькие фигурки. Денис и Скай. Он обнимал её за плечи, а она махала рукой поднимающейся машине. Ветер от винтов трепал их волосы и одежду, но они стояли твердо.

Вертолёт заложил вираж, набирая высоту. Интернешнл-Фолс превратился в точку, потом скрылся за кромкой леса.

Степанов откинулся на жесткое сиденье и прикрыл глаза. Впереди была долгая дорога домой. Но теперь он знал точно: жизнь продолжается. Везде. Даже там, где, казалось бы, остался только лёд и смерть.

А Денис внизу посмотрел на удаляющуюся точку в небе. Скай прижалась к нему сильнее.

— Они улетели, — сказала она.

— Да.

— А мы остались.

Денис положил руку ей на живот, где пульсировала новая жизнь.

— Мы дома, Скай. Пойдём. Айзек говорил, генератор опять барахлит.

Они развернулись и пошли в сторону городка, над которым вставало яркое, по-настоящему весеннее солнце. Впереди было лето. И оно обещало быть жарким.