После погрома

"...Даже светлые подвиги это только ступени
В бесконечные пропасти к беспробудной весне..."
Александр Вертинский.


После погрома -в лазарете
в предсмертной коме подпоручик.
Ему казалось в Назарете
его ласкает солнца лучик..

Последний лучик Иудеи...
"Я к вам пишу -чего же боле?"
Он умирает за идею
без сожаления и боли.

За Батюшку царя.За Веру.
И за Отечество ,конечно...
Какою то измерить мерой,
когда ,пойми,ничто не вечно!

Когда народоволка волком
глядит ,а даже не волчицей.
И в Летний сад уже двуколкой
с наганом в муфте Софья *мчится.

Когда стреляет Каракозов...
пресечь это бы все пора - то.
А то с Костлявою на козлах
в карете ездит император.

Но подпоручик рядом.Знают
жандармы ...Скачут вдоль канала...
Вот здесь они и поджидают
жиды -бомбисты.Вот канальи!

Он то ещё кадетом видел,
когда стояли на плацу.
Как в самом неприглядном виде
та Смерть косою по лицу...

И как на Дюрера гравюре
был Всадник с мерою в руце.
А фрейлине -набитой дуре
с улыбкой глупой на лице

совсем не то ,увы, казалось...
Стреляла в Трёпова Засулич.
Оправдана!Какая жалость!
Присяжные поди заснули,

когда на радость либералам
орал мальчоночка разносчик ...
Газета - салом по мусалам,
кобылу исхлестал извозчик.

Да ,это было,было было ...
Газетки эти шли врасхват.
Чему то радовалось быдло,
гризетки,лавочник и хват.

Когда ж громить вдруг стали лавки
и ювелирные витрины,
тогда сменились заголовки,
не стало паюсной икры.

Да что там!Хлебушка не стало.
Повёл нас батюшка Гапон.
Загрохотало.Заблистало.
В Исакии дрожал амвон.

Ан вон как дело обернулось!
К чему нам слезы крокодильи!
Дворец улиткою Бернулли.
Мы это где - то проходили!

Багеты эти.В рамах Рубенс.
Уже, конечно, не до танцев.
А мы- то знай "капусту" рубим,
как на картинах у фламандцев.

Шампанское. Долги картежные.
Кухарки жаркие объятья.
И похоронные кортежи.
Мундиры.Фраки.Шляпы.Платья.

И шпик в дурацком котелке,
и с тростью-дурень  узнаваемый.
И крики чаек на реке.
И кони в толчее- с трамваями.

В седле - в жару и в лютый холод...
Не лучше ль-самовар,семья?
"Блажен кто с молоду был молод."
Но это, видимо, не я.

Строка "Онегина" -так глупо!
Уставы сколько ни далдонь.
...Ему казалось то голубка
к нему садится на ладонь..

Очередная доза морфия-
и чередой галлюцинации...
Неужто же в открытом море я?
А может быть я совесть нации?

Когда сестрица милосердия
над ним склонялась,стиснул зубы,
а возле левого предсердия-
стрела Амура?Эти губы!

О,эти локоны,ресницы!
И жжот,как в детстве жгла крапива.
А ,может, это только снится.
Неужто Смерть вот так красива!

И пахло ладаном. К крылечку -
пролетки цугом с постояльцами.
съезжались не спеша. И свечку
уже втыкали между пальцами.

Он отходил.Он умирал.
Но знал,конечно же-воскреснет.
Седой жандармский генерал.
Оркестр. Императрица. Крестик.

Он на подушечке малиновой
сверкал за солнца неимением.
И холмик за дорогой длинной
бугрился в родовом имении.

И тем не менее сквозь тучи
над хмурой, сумрачной Невой
пробился золотистый лучик.
И поняли мы:он живой!

И чтобы отлететь скорее,
как бы над пропастью трубя,
над хмурой крепостью он реял
и возносился без труда.