И снова Наташи

И снова Наташи.

Первая была детским увлечением. Когда смотришь на девушку старше восемнадцати, вспоминаются детские шалости. Вспоминается время, когда можно было — даже не зная зачем — забраться под юбку и погладить недоступные взгляду, но так тревожащие части её туалета. Ей девять, ему тринадцать. Он не знает, что ищет. Она тихо позволяет гладить себя. Чудо и преступление одновременно.

И вот прошло время. Странно встретить подружку, волнующую  кровь много лет спустя.

А подружка этой подружки оказалась смелее. Берег моря, тишина. Долгая прогулка под луной. «А ты не хочешь пойти ко мне?» — «Конечно, хочу. И тебя хочу, и всё хочу».

Пришли к ней в комнату. Перед этим долго целовались в тесной машине. Она сама предложила пойти. Разделась тихо, оставив на себе лишь детские трусики — очень плотные и недоступные. Никакие уговоры не действовали. Напряжение нарастало — и у неё, и у меня. Струйки желания проступали на ткань, выбиваясь из-под этой плотной, невероятно плотной материи с цветочками.

Борьба длилась около часа. Я ушёл с диким возбуждением и горькой злостью. «Ручной труд» освободил тело, но оставил на языке привкус поражения.

Это была месть. Ясная, как удар камнем по стеклу. Месть той первой Наташе — за то, что она выросла, за то, что её детские трусики навсегда остались в прошлом, куда мне нет пути. А её подружка… она просто оказалась под рукой. Глина для слепка. Но глина оказалась крепче скульптора.

Утром она уехала с подругой. Я видел, как она смотрела на меня из окна машины — не с упрёком, а с холодным, взрослым пониманием. Она всё знала. И с этой мыслью, с этой страстью к обеим, теперь придётся жить.

Сработал закон памяти. Всё неоконченное цепляется за душу и помнится лучше, чем то, что завершилось. Так и остались они со мной — обе Наташи, вечные, недостижимые, не отпускающие.