Туман

            
1.

             Туман...

Серый, застывший, неподвижный. Без начала, без конца, без времени.

Мне не холодно, не жарко, не грустно, не весело. Мне все равно.
 
Мне все равно – начало это или конец...


2.

             Туман...

Кажется, не такой, как раньше.

Кажется, накрапывает дождь. Мелкий, едва ощутимый. Так часто бывает в тумане. Может быть, он был всегда? Не помню.

Колется. Мелкими такими холодными иголками. Пальцы колет. И лицо.

Что это?

Может, снег? Не знаю…

             В приоткрытые веки просачивается мутный свет. Зачем это? Не надо.
Плотно сжимаю веки – не надо.

             Снова туман… Хорошо… Ладно, пусть накрапывает, пусть колется, только больше ничего не надо. Большего мне не вытерпеть…
 

3.

             Туман…

Расползается цветными кольцами, пульсирует. Шумит.
 
- Лена, ты меня слышишь? Леночка, - шум распадается на звуки и складывается в слова. Разноцветные мутные пятна смешиваются и обретают контуры.
 
Я вижу, как седовласый величественный старик в белом одеянии и со светящимся нимбом на макушке шевелит тонкими бледными губами. Такой светлый, такой огромный, такой добрый.

- Леночка, ты меня слышишь? –  доносится глас сверху.

Я что, умерла?.. Не больно совсем…

              А это сам… Да неужто? О! Так вот ты какой… Похож, именно такой.

              Что-то надо ответить, он ждет.

              Это, как там… Отче наш, иже еси на небеси… Еще что-то такое… Не помню дальше. Вот же досада, в самый ответственный момент! Ну как же там?.. Отче наш, иже… прости нам… что-то такое…

              Старик склоняется надо мной. Нимб отделяется от головы старика, взмывает вверх, застывает на потолке. Ох ты - это же потолочный плафон, освещение.  А где Отче?

              Вот он - он тянется ко мне дрожащими губами. Теперь, без нимба, он не выглядит таким величественным. Белое одеяние – это медицинский халат, вон виднеется воротник клетчатой рубашки под ним. Старик неважно выглядит - седая щетина, покрасневшие опухшие веки, глубокие морщины у рта. В глазах испуг, радость, мольба – все одновременно.

              Нет... Ну нет - это не Отче наш, нет. Какой-то жалкий. Не похож. Ну вообще не такой.

Но кто тогда это? Такое знакомое лицо.

Мой отец?

Или, скорее, дедушка?

Или - врач?

              Фу, что такое?!

              Старик дотянулся и целует меня, уколов щетиной, куда-то в ухо, потом в щеку, потом в губы. От него по-стариковски пахнет валерьянкой и лавандовым мылом.
Что за штучки? Так не может целовать отец или дедушка, не говоря уже о враче.
Господи, да кто же это?

               Сбоку появляется женская голова в белом чепце:

- Ну слава богу, она вас узнала, видите – брови вздернула. Вот и хорошо. На сегодня достаточно. Спать, больная, спать. А вы завтра приходите. Теперь все будет хорошо.

               Больная? Ах, так я больная, вот оно что…

               Чепец завращался, размножился, закрыл потолочный плафон, и я снова растворилась в тумане, моем старом добром тумане. Наконец-то… Не хочу ничего и никого… Отстаньте…


4.

                Сегодня утром, когда рассеялся туман, снова видела старика.

                Целовался. Пах лавандовым мылом. Называл меня Леночкой.

                Я – Леночка. Ну, допустим. Хотя я не знаю. Не помню.
 
                Когда старик ушел, рассмотрела, где я нахожусь. Это больничная палата, точно – белые шкафы, тумбочка, капельница у изголовья. Я же больная. Хотя я не помню. Но раз я в больнице, значит – заболела. Так-то, вроде, ничего не болит. Наверное. Не знаю. Я пока не проверяла. Если честно, мне страшно проверять. Вдруг что-то серьезное? Ноги нет. Или двух ног. Мне отсюда не видно. А потом я все время отключаюсь. Чуть начну понимать что-то и бах – туман. Но мне это нравится. Что может быть лучше моего тумана, теплого, надежного, спокойного…
 
                Вечером, когда включили нимб на потолке, опять пришел старик. С ним была красивая светловолосая женщина. Такое знакомое, даже родное лицо. Глаза почему-то виноватые, зовущие. Я точно ее знаю. И точно ее люблю. Старик по-родственному обнимал женщину за плечи, а та улыбалась, губы ее дрожали. Она шептала что-то непонятное, гладила руку. Такая теплая рука, такая знакомая. Эти тонкие пальчики…

Сердце забилось от радости – я ее узнала!

С трудом разлепила спекшиеся губы:

- Мама… Мамочка…

Мама заплакала, обернулась к старику. Теперь они вдвоем смотрели на меня и плакали. А они похожи. Ну конечно, это же родственники. Моя мама и ее отец, мой дедушка. Ах да, он как-то странно целуется для дедушки. Нет, не дедушка это. Так кто же он? Кто? Не помню…

Туман… Опять туман…


5.

              Сегодня приснился сон. Настоящий сон.

              Мой туман чуть поредел, и я увидела сначала расплывающиеся контуры, а потом уже четко фигуру мужчины. Он стоял ко мне спиной. Так близко, что я видела небольшой шрам у него под ухом, чувствовала очень знакомый, приятный запах, только никак не вспомню, что это так пахнет. Помню, меня накрыло волной нежности, горячей, страстной любви к этому мужчине. Почему же он не поворачивается ко мне? Мне так хочется увидеть лицо. Он делает шаг вперед, распахивает дверь перед собой, и я вижу через плечо мужчины проступающую из тумана зеленую лужайку, пятна бордовых георгинов, запотевшие стекла теплицы, старую яблоню, увешанную белыми яблоками.
 
- Что же ты не собрал яблоки, это же белый налив, они станут ватными, - говорю я, касаясь губами горячей обнаженной спины мужчины. Вот сейчас он обернется, я увижу его лицо и вспомню, наконец вспомню, как его зовут. Но туман становится плотнее, скрывает мужчину, георгины, яблоню. Мой спасительный и такой беспощадный туман…


6.

             Сегодня приходил врач, потом другой, потом еще два. Они спорили о чем-то, оттопыривали мне веки, светили фонариком в глаза. Когда пришел старик, они называли его Сергей Сергеичем, отвели в угол и что-то тихо выговаривали, а он кивал и покашливал.

             Потом старик долго сидел рядом, гладил мою руку, вздыхал. Когда собрался уходить, снова полез целоваться. Почему они позволяют ему? Это же, по крайней мере, не гигиенично!

- Сергей, - прошептала я, - Сергее, - отчество прилипло к зубам, - где мама?
Старик вскинул брови:

- Ты узнала меня? Слава богу, – старик оглянулся назад, - Вы слышали, она назвала меня по имени. Леночка, любимая моя, все будет хорошо, теперь все будет хорошо!

              Он чуть не захлебнулся от радости. Руки стал целовать мои. Руки ладно, пусть целует, я их почти не чувствую. Пальцы-то как опухли. Белые, толстые, непослушные - сосиски, а не пальцы.
 
Что это он, опять целоваться лезет? Ну, знаете ли!

- Любимая моя, как же ты нас напугала, - старик уткнулся мне в плечо.

Любимая?!

               О господи, кажется, поняла. Ну точно, этот старик - мой любовник. Ну нет, какой любовник в его-то возрасте? Это муж. Кто еще так может целовать – в ухо, щеку, губы. Я даже знаю, куда он обычно целует дальше. О боже, боже – я замужем за этим стариком!

Какая гадость… Какая дура! Дура. Как я могла? Старый, он же такой старый…
 
Почему? Зачем?
 
Он очень богат? Влиятелен? А я так меркантильна, корыстна? Ну нет, вряд ли я…

Хотя, не знаю, не помню.

Сергей Сергеевич.

Такой важный. Может быть, он знаменит, всемирно известен?

Ну уж скорее поэтому, чем из-за богатства… Не помню, не знаю.

А как же тот, в тумане, со шрамом, с горячей спиной? Мой возлюбленный, мой желанный?
 
Неужели, я променяла… Какая дура! Дура... Куда смотрела моя мать?

- Где мама? – я отстранилась от старика, - Где же мама?

Он перестал причитать и растерянно обернулся к стоявшему позади доктору. Тот пожал плечами и сделал успокаивающий жест руками.

- Мама? Ну да, мама… Она придет вечером, она сейчас на работе, - старик опустил глаза, - А меня ты узнала?

- Да, - ответила я, что уж теперь открещиваться, - да, ты - Сергей. Сергей Сергеевич.

- Вот и хорошо, Елена Михайловна, вот и хорошо, - выступил на передний план доктор. Постепенно память у вас восстановится, и жизнь наладится.

Ладно хоть этот не лезет с поцелуями.


7.

              Опять видела во сне того, молодого. Там, в сыром тумане моросит мелкий теплый дождь. Я, как в детстве, шлепаю босыми ногами по лужам, перескакиваю с кочки на кочку. Дождь усиливается, но сквозь пелену тумана пробивается солнце. Меня тянет за руку молодой смеющийся мужчина в белой насквозь промокшей рубашке, вижу синюю татуировку якоря у него на тыльной стороне руки. Он что-то кричит, но слов не разобрать. Мы бежим в расползающемся тумане, почти отрываясь от земли, перескакивая через целые потоки дождевой воды.  В этом бушующем летнем ливне есть только мы, молодые, влюбленные, счастливые. Он подхватывает меня, кружит, подбрасывает вверх, я так хочу, чтобы он поцеловал меня, но лечу выше и выше, дальше и дальше от него. Туман заволакивает все вокруг, я уже почти не вижу моего любимого, я хочу позвать его, но как? Как же его зовут? Как?

- Ёжик, – вдруг закричала я, - Ёжик, держи меня! – закричала и… проснулась. Проснулась от собственного крика. Но я вспомнила, вспомнила в последний момент его имя - Ёжик! Он точно был в моей жизни, я знаю, я помню. Это единственное, что я помню из своей прошлой жизни, это единственное, что я хочу помнить, потому что это – самое важное.

               Вечером опять приходил Сергей Сергеевич. Старый несчастный Сергей Сергеевич, выкравший меня у моего Ёжика, присвоивший мою жизнь, мою судьбу. Вор! Поэтому я и не помню его. Он чужой.
 
               Приходила мама, кормила меня бульоном. В модном платочке на шее. Она совсем еще молодая, не больше сорока. Значит, мне лет двадцать? Ну да, я так и чувствую себя. Я так еще молода, у меня еще вся жизнь впереди. Я скоро поправлюсь и… Вот только… Где Ёжик? Что с ним случилось? Что случилось со мной? Почему я ничего не помню? Почему приходит этот старик, почему я вышла за него замуж? Должна быть всему причина. Очень веская. Вопрос жизни и смерти.
Смерти? Ну конечно, смерти - Сергей Сергеевич спас меня от смерти. Другой причины быть не может. Ни на какие богатства, ни на какую славу и известность я не променяла бы свою любовь, своего Ёжика.

Слезы быстро закапали в тарелку с бульоном.

Я сжала мамину руку:

- Мама, скажи, что со мной случилось? Где Ёжик?

              Мама испуганно отпрянула, расплескав бульон. Что она так переполошилась? Да что же случилось? Что они скрывают от меня? Почему я ничего не помню? Как обидно, что самые близкие люди не хотят помочь, не говорят правду, не отвечают на мои вопросы. Как обидно, как больно, как горько… Зачем так со мной… Не хочу больше… Уходите все... Верните туман… Мой туман…


8.

              Туман оседал мелкими капельками на запотевшие стекла теплицы.  Плети огурцов в этом году выросли на славу, удачно я их высадила, на восходящей луне. И купировала вовремя. Я откуда-то знаю и это смешное слово, и то, как это делается. Дзынькнули стекла - мой Ёжик в черной морской форме, с кортиком на боку, чуть не сшиб форменную фуражку, протискиваясь с ящиками для огурцов в теплицу.  За ним вошла пятилетняя малышка, платье с оборочками, газовый бантик в белокурых кудряшках. Она обняла мои колени и засмеялась:
 
- Мамочка, мама!

- Верочка, ты хорошо сегодня кушала? – я целовала ее в розовые щечки, дула в маленькие потные ладошки.

              Мы втроем вышли из теплицы на широкую набережную. Серый туман сгущался и оседал сизыми тучами между черными чугунными фонарями. Подул сильный ветер с моря. Ёжик взял дочку на руки и пошел вперед быстрее. Порывы ветра усиливались, волны перехлестывали через парапет и разливались по набережной белой пеной. Ёжик с девочкой уходили все дальше и дальше от меня, вот они совсем пропали из виду – только огромные черные волны, только ветер, только шум ливня и надвигающегося шторма. Куда же они делись? Куда? Как мне дотащить одной ящики с огурцами до машины? Почему они ушли, бросили меня? Почему не навещают здесь, в больнице? Почему? Должна быть очень веская причина, очень. Вопрос жизни и смерти!
 
              Смерти? Неужели… Неужели они погибли?

              А я? Почему я жива?
 
              Потому что меня спас Сергей Сергеевич, мой теперешний муж. Он вытащил меня из бушующего черного океана, из серого тумана, в котором навсегда остались любимый Ёжик, наша маленькая Верочка с льняными кудряшками, вся моя такая счастливая и такая короткая жизнь.

              Зачем, зачем он спас только меня? Зачем? Ну зачем…

              Я металась, кричала во сне, проснулась вся в слезах, медсестра прибежала, вколола мне успокоительное. Спала весь следующий день, без снов, без воспоминаний. Туман… Снова мой туман…


9.
 
              Я не хочу жить.

              Я хочу уйти в мой туман насовсем. Я знаю, там, за этим туманом, там - моя настоящая жизнь, там я – живая, настоящая. Там мой любимый Ёжик, там наша дочь Верочка в светлых кудряшках. Там мы были так счастливы! А здесь… Что у меня здесь? Заплаканная перепуганная мать, постылый старик со своей любовью. Зачем я здесь? Что меня ждет? Не хочу, не хочу, не буду…

              Что было потом… Я плохо помню. Выдергивала из вены катетер капельницы, переворачивала тарелки с едой, пыталась вскочить с кровати, кричала, плакала, умоляла. Меня хватали, держали за руки и за ноги (все-таки ноги есть, обе), привязывали к кровати, ставили новые капельницы, всё говорили, говорили, говорили. Бессмысленные слова накатывали черными волнами, пульсировали в висках, разбивались вдребезги и скатывались пеной с моих губ. Я стискивала зубы, старалась не слышать, не видеть, не дышать. Я мотала головой из стороны в сторону, сбивала подушки, шипела, как кошка, плевалась и мысленно убивала себя, убивала, убивала…

              Я то проваливалась в туман, то выныривала из него, то умирала, то оживала вновь, но чувствовала – мое решение уйти сильнее их капельниц, сильнее всех их усилий.

              Когда вечером снова очнулась, рядом сидел Сергей Сергеевич. Он плохо выглядел – сгорбленный, осунувшийся, еще больше постаревший. Сердце мое дрогнуло. Бедный несчастный старик. Мой бедный, мой несчастный муж. Наверное, он хороший человек. Может быть, я даже была с ним не так уж несчастлива.

              В общем, я решила, что он имеет право знать:

- Сергей Сергеевич, я не хочу жить.

 Старик вздрогнул, наклонился к моему лицу, зашептал торопливо:

- Леночка, дорогая моя, что случилось? Ты ведь уже пошла на поправку, стала возвращаться память, стало все налаживаться. Потерпи еще немного, дорогая, все будет хорошо, - голос его дрожал.

              Наверное, он действительно любит меня. Но я… разве я не имею право любить? А разве мои чувства не в счет? Разве я не имею право распоряжаться своей жизнью?
 
              Голос мой показался чужим – низким, хриплым:

- Я не знаю, что случилось. Я не помню. Не понимаю. Я только знаю, что от меня скрывают правду. Пожалуйста, Сергей, расскажи, что случилось со мной, с моей семьей? Расскажи. Хватит от меня скрывать. Если случилась беда - их больше нет - мне не зачем жить. Я хочу к ним. Туда. Я должна быть с ними. Это мое решение. Прости. Пожалуйста, не удерживай меня, я все решила. Просто расскажи мне все, не скрывай ничего. Я имею право знать. И я прошу тебя, нет, я требую – не лги мне. Говори только правду.

Сергей Сергеевич судорожно сглотнул и оглянулся на доктора, стоявшего у дверей. Тот кивнул и вышел из палаты. Мы остались вдвоем.

Сергей сжал мои пальцы и начал говорить.

- Леночка, у тебя случился инсульт три недели назад. Это произошло на даче, ты в теплице собирала огурцы…


10.

- Зеркало! Дайте мне немедленно зеркало, – меня трясло, как в лихорадке.
Прибежавшая медсестра протянула небольшое зеркало в зеленой пластиковой оправе. Руки мои дрожали, я подперла зеркало коленками и наконец увидела свое отражение. Сначала заметила коротко стриженные седые волосы. Седые! Потом увидела бледные искусанные губы, «гусиные лапки» на верхней губе, оплывший подбородок. Нос. Ну нос, как нос. Немного опухший. Дальше - набрякшие покрасневшие веки, мешки под глазами и морщины. Везде морщины - куча морщин! Они пересекаются, переплетаются, образуют мелкую сетку. А вот и глаза. Из морщинистых набегающих складок на меня с ужасом смотрели глаза. Выцветшие, испуганные заплаканные глаза старухи. Больной измученной старухи. Это мои глаза. Это я – больная измученная старуха! Это меня долбанул инсульт в теплице среди огурцов. Это меня, дачницу-пенсионерку привез в больницу на своей старой «Волге» мой единственный старый муж Сергей Сергеевич, каперанг в отставке. Это мою сорокалетнюю дочь Веру я принимала за маму. Это мне по паспорту уже шестьдесят семь лет!..

 
11.

            Туман…

            Мой серый спасительный туман.
 
            Я плыву в серой дымке над самой водой. Тихо… Слышен только легкий всплеск от удара весел о воду. Лодка чуть качается. Из тумана на носу лодки проступает черный силуэт мужчины в плаще и форменной фуражке. Он бросает весла, наклоняется ко мне. Я вижу его родное любимое лицо, чувствую родной знакомый запах моего любимого лавандового мыла.
 
- Леночка, тебе не холодно в этом тумане? – мужчина снимает плащ, накидывает мне на плечи. Рукава белой рубашки закатаны до локтей, и я вижу на тыльной стороне левого предплечья синюю татуировку якоря.

- Ёжик, мой Ёжик, - я обнимаю его, чувствую пальцами шрам за левым ухом. Он целует меня куда-то в ухо, потом в щеку, потом в губы, и я знаю, куда он поцелует меня потом…


12.

- Доктор, что же теперь будет? Она снова впала в кому? – Сергей Сергеевич нервно крутил пуговицу своего медицинского халата.

- Нет, Сергей Сергеевич. Ваша супруга спит. Это хороший сон. Сейчас в ее сознании формируется отношение к услышанному. Возможно, к ней вернется память. Возможно, это произойдет позднее. Во всяком случае, она теперь понимает кто она, кто вы, что произошло. Это должно помочь.
 
- А если, если это отношение, - Сергей Сергеевич с мясом оторвал пуговицу, и она застучала по паркету, - Простите, а если это отношение усилит депрессию, если она утвердится в решении уйти из жизни? Ведь она считала себя двадцатилетней девушкой, а узнала, что в действительности уже совсем немолода и… Если она не перенесет эту информацию?

Доктор похмыкал, посопел и с некоторым раздражением, прикрывающим неуверенность, ответил:

- Видите ли, это все сугубо индивидуально. Мы сделали все, что могли. Продолжать обманывать пациента не имеет смысла, тем более, что это привело к суицидным настроениям. Да. Да – не имеет смысла. А так - все же есть надежда. Стресс – не всегда плохо… Есть надежда… Ну а уж там - как получится… Но - будем лечить. Да. Будем лечить как получится. То есть, извините, - что получится.
 

13.

           Я открыла глаза.

           Седовласый величественный старик в белом одеянии с сияющим нимбом на макушке показался знакомым.
 
           О, Господи – опять?!

           Старик склонился надо мной, оторвавшись от нимба, и я почувствовала знакомый запах моего любимого лавандового мыла. Он протянул руку, коснулся моей щеки, а я опустила глаза и увидела на тыльной стороне его руки синюю наколку - морской якорь. Этот запах, якорь… Что-то такое знакомое… Что-то…

- Сережа? Ты? – горячая волна узнавания окатила меня с головы до ног, - Серёженька, Ёжик!

            Я бережно гладила родное лицо, касалась пальцами шрамика за ухом, не могла надышаться лавандовым запахом нашего счастья. Мой родной, мой любимый, мой Ёжик.

            Через застилавшие глаза слезы видела, как уткнулась в платочек Верочка, как пожимают друг другу руки два степенных доктора под общим сияющим на потолке нимбом, как улыбаются заглядывающие в дверной проем медсестры.
 
            Как же я счастлива, как счастлива!
 
            Значит, мне не двадцать, мне уже шестьдесят семь лет. Вот почему я сегодня почувствовала, как ломит поясницу, скрипят колени, немеет артрозный плечевой сустав. Пусть, пусть! Зато с этой болью ко мне вернулась моя долгая и такая счастливая жизнь, мой муж, дочь, мои огурцы, дача, пенсия! Ко мне вернулись воспоминания – самое большое богатство, которое приобретаешь с годами, и которое так страшно потерять. Как же я счастлива получить это все обратно! Знать, что я прожила долгую, счастливую жизнь с любимым мужем, вырастила красавицу дочь, даже уже собрала большой урожай огурцов на даче, будь они неладны! Знать это всё гораздо лучше, чем думать, что тебе двадцать, что ничего у тебя еще нет, ни в чем ты еще не разобралась, ничего не добилась.  И неизвестно, как там оно сложится дальше, будет ли большая любовь, дружная семья, эти чертовы огурцы, в общем – будет ли у меня все то, что и называется счастьем.  Так вот – мне уже шестьдесят семь лет, и все это у меня было и есть. Значит, я и дальше буду счастлива. Очень счастлива! А молодость – всего лишь плата за прожитую жизнь, мы меняем её на воспоминания.

           Ну вот, он опять целуется - под ухо, в щеку, в губы, и я знаю, куда он поцелует меня потом.

           А в моем тумане Ёжик целовался лучше:))