Хитрый

   Вблизи села Дивеево, среди саровских лесов, затерялся маленький хуторок Хитрый. Всего-то десятка полтора дворов и будет. Домики эти принадлежат саровчанам: горожане обустроили это тихое уютное местечко под летние дачи. Зимой хутор пустел. А к лету вновь оживал. Саровские дачники в выходные дни покидали душный шумный город, чтоб уединиться, пусть и на пару деньков, с природой. До Сарова рукой подать. Километров пять. Напрямую – совсем ничего, даже виднеются средь макушек деревьев крыши городских многоэтажек.
   Хутор, наверное, потому и прозвали Хитрый, что, не знамши, сразу его и не приметишь, особенно если едешь на автомобиле. Будто в самом деле хитрюга какой.
   Из Дивеева на общественном транспорте (стареньком ПАЗике) мы добирались до посёлка Цыгановка. По субботам и воскресеньям на Цыгановке работал рынок. Он и сейчас открыт в выходные дни, но ажиотажа такого, как в первые десятилетия постсоветского времени, уже нет. Посетителей немного, да и палаток с товаром, признаться, тоже. А в девяностые годы прошлого столетия народ спешил на рынок, как на какой-то аттракцион невиданной щедрости. Многие ходили просто так, поглазеть. Примеряли джинсы, свитера, балахоны, куртки… любовались в зеркало и с умным видом шли к другой палатке. Произносилась одна и та же фраза: «Ещё походим и, если что… сюда вернёмся». Повсюду шли торги. Продавцы изначально накидывали цену, чтоб её можно было сбить. Особенно навязчивыми и голосистыми были продавцы «кавказской национальности». Они горячо расхваливали свой товар и осыпали комплиментами всех встречных зевак. Кто-то поддавался красноречивым уговорам, кто-то проходили мимо.
   Иногда мы так же прогуливались по рынку интереса ради. Отец с матерью присматривались, оценивали взглядом товар. Затем шли на Хитрый.
   Дорога от Цыгановки вела к источнику Преподобного Серафима Саровского. На полпути, где дорога заворачивала вправо, с левого боку за елями и соснами виднелись крыши домов. Это и был наш дачный хуторок. Вернее – бабы Ани и деда Васи. Сустаевой Анны Ивановны и Сустаева Василия Дмитриевича.
   Родители отца хоть и жили в Сарове, но отпуск проводили непременно за городом – баба Аня душой была деревенская, любила природу, лес, собирать ягоды, ухаживать за огородом. Обожала музыкальные советские фильмы и народные песни. Маленький хуторок, притаившийся средь высоких деревьев, тешил и успокаивал душу лучше всяких черноморских курортов. Хотя в восьмидесятые годы бабушка Аня и дед Василий несколько лет прожили в Крыму.
   – Чем не благодать? – улыбалась баба Аня и каждый раз нахваливала воздух, который действительно пьянил своей чистотой: смесь хвои и раскалённого на солнце песка. И по сей день этот лесной аромат сладко кружит голову.
   – Сердце не нарадуется красотой здешней, – соглашалась мама. Мама, как и баба Аня, тоже была огородницей. Могла часы проводить на грядках.
   Баба Аня срывала в огороде клубнику и хвасталась:
   – Разве не прелесть?.. Поглядите какая.
   Клубника и в самом деле была крупная, спелая, так и просилась в рот. За компанию с клубникой на участке селились укроп, петрушка, редиска, лук, смородина, малина, морковь, капуста, в парниках жили огурцы и помидоры. Зелени на столе всегда было навалом. 
   От дороги огород закрывали молодой березняк и вековые сосны. Бабушкин двор был самым крайним. Серая изба с крылечком. Яркая красная железная крыша. В ясный погожий день она весело играла на солнце. Не дом, а красавец-гриб.
   Почти до самого конца девяностых в избе ещё обитала баба Катя – матушка бабы Ани. Было ей восемьдесят восемь лет. Баба Катя всю жизнь провела за тяжким крестьянским трудом и умудрилась остаться неграмотной. Ни читать, ни писать не умела. С возрастом почти оглохла, приходилось громко разговаривать и даже кричать, чтобы она что-то разобрала. В зиму бабу Катю забирали в город, а весной, как потеплеет, привозили обратно. Старуха с трудом передвигалась, почти всегда сидела на кровати либо на крыльце. Худая. Сухая. Грубые выпуклые вены на тощих руках. Седую прядь волос прикрывал платок. Даже летом баба Катя надевала кофту, а когда куда-то шла – всегда опиралась на длинную палку.
   Однажды баба Катя зимовала у нас в Дивееве: её привезли в храм, а после оставили до выходных, но прогостила она у нас больше месяца. Ела деревянной расписной ложкой. Зубов практически не осталось (виднелись лишь пара нижних, но ими много не нажуёшь). Кормили мы её кашами, в основном пшённой и гречневой. Ещё мяли для неё в молоке картошку: у бабы Кати силёнок было не больше, чем у воробушка. Передвигалась она по квартире редко. В основном смотрела телевизор или молча наблюдала, как мы с сестрёнкой учим уроки. Жила она в нашей комнате. Поначалу мы с Валюшей пытались всячески её разговорить и даже завести в игру. Сестрёнка клала в её старческие ладони куклы, я же хвастался машинками и солдатиками. Наперебой лепетали детские истории и читали книги. Баба Катя плохо нас понимала. Мы забывались и не всегда говорили громко. Но старушка всё равно нас внимательно слушала. Я иногда проказничал: губами шевелил, но слов не произносил. А баба Катя всё равно кивала и совсем соглашалась. Сестра меня стыдила.
   – Вот будешь старым. Оглохнешь. Поглядишь тогда, каково это.
   Я ерепенился. Уверял, что даже седым стариком буду так же лазить по деревьям, играть в солдатики и гонять мяч. 
   – Хвастунишка, – улыбалась Валюша. 
   Интерес наш со временем приугас, и мы уже не доставали бабушку играми и беседой. Это всегда так. Придут гости – и хочется, чтобы задержались они подольше, поиграли, послушали нас – остроумных выдумщиков. Гости всегда привлекали своей «новизной». Даже такие молчуны, как бабушка Катя. 
   Иногда зимой в лютый мороз мама из сарая заносила в квартиру озябшую курицу-одиночку, по какой-то причине отбившуюся от коллектива. Куры сгруппировывались плотнее друг к дружке, и тогда  обморожение им было не столь страшно, как отшельнице. Лапы и гребень в мороз – самые уязвимые. Курица поочерёдно стоит на одной ноге, а другую прижимает к телу. Греет и гребень – прикрывает крылом. Курицу одиночку сажали в коробку, натирали гребень маслом, подсыпали зёрен. Завидев «новую гостью», мы с сестрой спешили в прихожую. Мама прогоняла нас, просила не пугать и без того взволнованную птицу. Но мы всё равно украдкой пытались её погладить и покормить с ладони хлебом. В сарае и во дворе как-то не обращаешь на этих дурёх внимание, а тут… зимой, в квартире… пернатая сразу вызывала интерес. Курица настораживалась. Вжимала голову. Затем отогревалась, мало-мальски к нам привыкала и принимала угощение. Днём, когда мороз стихал, мама относила её обратно в сарай.
   Порой мы оставались на Хитром с ночёвкой. Нам стелили ночлег на сушилах (во дворе стоял небольшой сарай, чердак которого застилали сеном). Баба Аня скотину никакую не держала, но сушила с душистым мягким сеном имелись. На сено стелили простыни, кидались подушки. Летние ночи тёплые. Спали с открытой дверцей. Ночное звёздное небо убаюкивало нас. Приятно было погружаться в сон, любуясь месяцем и маленькими огоньками. Тело с непривычки колет сухой травой, рядом спят мама, папа, сестрёнка, а за дверцей – ночная жизнь. Кто-то где-то стрекочет, крякает, квакает и даже угукает. И запах сена!.. Дышать – не надышаться! 
   Иногда разделить с нами ночлег на сушила взбирался Димка – младший брат отца. Димка, хоть и дядя мне, а был старше всего на каких-то четыре месяца. Мы перебирались с ним в другой угол и полночи рассказывали страшилки. И как хорошо, что рядом отдыхали родители и мы были в этом тёмном деревянном помещении не одни. Храбрились друг перед дружкой: ничего, мол, и никого мы не боимся. Оставь, правда, нас тогда одних ночью, и от храбрости нашей не осталось бы и следа. Хотя иной раз действительно пугали друг друга так, что боялись после сомкнуть глаза. Рядом лес. Слышно, как пролетают совы. Димка здесь частый гость и потому, придумывая страшилки, всегда имел в запасе несколько козырей. 
   – Помнишь колодец у дороги? – спрашивает меня Димка.
   – Ну.
   – Там они… на самом дне лежат, – от Димкиного шёпота крадутся по спине мурашки.
   – Кто?.. Кикимора? 
   Когда мы были помладше, взрослые убеждали нас, что в колодце живёт лесная Кикимора! И если к нему приблизиться, нечисть непременно схватит и уволочёт на дно. И никто более нас никогда не найдёт. Взрослые нарочно стращали: чтобы мы не совали туда любопытный нос и чтобы беды не случилось. Колодец от старости почти сровнялся с землёй, им давным-давно не пользовались. Тогда мы и вправду верили, что в колодце живёт Кикимора, но,  нарушая все запреты и улучив момент, когда взрослых нет рядом,  подкрадывались к нему, поднимали крышку и бросали на дно камни. Дразнили Кикимору, желая всячески её разозлить. И нам даже казалось, что мы слышали внизу её ворчание. 
   – Кости… Че-ло-ве-ческие, – растягивает Димка слова.
   – Да ну.
   – Баранки гну, – передразнивает Димка. – На дне колодца припрятаны. Лежат в рядочек. 
   Я, затаив дыхание, слушаю.
   – Здесь… в лесу… оборотень объявился. Знаешь, какие клыки у него и когти?.. Это тебе не шуточки. 
   – Оборотень? – я нервно ёрзаю, и сено шуршит подо мной особенно громко.
   – Сергей его видел, когда по грибы ходил. Говорит, еле ноги унёс.
   – Дядя Серёжа?
   – Не веришь, иди, спроси, – настаивает на своём Димка. Знает, что ни у кого в эту самую минуту я не спрошу.
   – Папка говорит, оборотней не существует, – пытаюсь я сам себя успокоить.
   Димка настырный, тут же возражает: 
   – Нашёл кого слушать. Женька сроду ничего не знает. А как дороги пересекутся… только пятки его и засверкают! – Димка часто посмеивался над старшим братом. – Знаешь, сколько грибников пропало в лесу!.. А косточки их в нашем колодце припрятаны.
   Малолетний дядька замечает ужас в моих глазах и с упоением продолжает. Мол, в полнолуние, когда на Хитрый опускается зловещий ночной туман, из лесу доносится душераздирающий вой… Это Оборотень выходит на охоту…
   – Зря дверцу не закрыли, – шепчет Димка.
   Я делаю вид, что сплю. Димка не унимается. Его этим трюком не проведёшь. Он продолжает и дальше шептать мне в самое ухо свои выдумки: что видел волчьи следы под окнами дома и у гаража. И что Оборотню забраться на сушила – раз плюнуть. И вообще… Оказывается, что Оборотень не кто иной, как их сосед по даче. Днём он приветливый, улыбается и здоровается, а ночью… пробирается в лес творить свои тёмные дела.
   Со двора доносится шум – это Тузик проголодался и теперь гремит миской, слизывая остатки пищи. Тузик – дедушкин и бабушкин пёс. Маленький, как коврик, и постоянно носит на себе репьи. Днём от жары прячется под крыльцом.
Димка замолк. Я открыл глаза. Оба, навострив уши, с тревогой разглядываем дверной проём. И ведь знаем, что шумит пёс. Но после рассказанного и услышанного нам теперь всё казалось иным. Детская фантазия разыгралась. А у страха, как известно, глаза велики. Всё что угодно может привидеться. Вот и нам представлялось, что по двору шастает сосед в волчьем облике. Сами себя напугали… Чтоб развеять обстановку хоть немного, начинаем рассказывать анекдоты. Да только анекдот имеют одну странную особенность – в нужный момент не вспомнишь. Вроде бы и много знаешь, да припомнить не удаётся. А Тузик всё не унимается. И ведь если бы не Димкины выдумки, не обратили бы на него ни малейшего внимания. Постарался Димка на славу.
   Светло-русый худющий, как осенний лист, даже рёбра пересчитать можно, – вот он, мой дядька. Дед Вася рано обучил его вождению. В четырнадцать лет Димка свободно ездил на машине, и если нужно было в магазин, на «копейке» отправлялся на Цыгановку за продуктами. В Сарове Димка увлёкся картингом и записался в спортивный клуб. Гонял на маленьких гоночных автомобилях и к шестнадцати годам уже вовсю разбирал и собирал двигатели. Отец обращался к нему за помощью: чтоб глянул, от чего барахлит движок. Димка участвовал в областных соревнованиях, ездил в другие города и занимал первые места. Баба Аня не без гордости показывала нам газету «Саров», где упоминалось, что первое место занял ученик такой-то школы – Сустаев Дмитрий.
   Утро встречало нас лёгкой прохладой. Мы натягивали на себя одеяло, которое до этого лежало в ногах. Потом спускались вниз. Потирая глаза, шли к рукомойнику. Умывались свежей утренней водицей. Заходили в избу завтракать. Дядя Серёжа давно уже развесил во дворе рыбу: с утра пораньше, когда все ещё спали, он брал приготовленные с вечера удочки и шёл на речку. От Сарова вдоль Хитрого тянулась узенькая речушка Сатис. За дальним огородом, где бабушка Аня сажала картошку, стоял небольшой деревянный мостик. Мы были ещё совсем мелкими и не умели плавать, но дядя Серёжа всё же брал нас с собой купаться. Заходил в реку. Окунался. Затем по очереди, на плечах, относил нас к другому берегу на мелководье. Когда опускал в воду, мы быстро поджимали ноги. Вода с непривычки казалась ледяной! Но тело привыкало быстро, и вылезать на берег мы уже не спешили.
   – Ну всё… хватит… погрейтесь немножко, – звала мама. – Вон… губы синие уже.   
Мы не слушались. Ныряли под воду, даже не посмотрев в мамину сторону. Я открывал под водой глаза. Вода была чистая, и можно было хорошо разглядеть дно. Там, где мы купались, белыми полосами играл на солнце песок, виднелись камушки, проплывали стайками маленькие рыбки.
   – Эй, ихтиандры! – дядя Серёжа брал нас на руки и нёс к берегу. – Маму надо слушаться.
   Был он старше меня на одиннадцать лет. Сам вчерашний мальчишка – дядька разговаривал с нами по-свойски, без нравоучений, и был для нас вроде старшего приятеля, многое разрешая нам втайне от взрослых.
   Сергей окончил школу на четвёрки и пятёрки. Поступил в Арзамасский педагогический институт на кафедру русского языка и литературы. Баба Аня им очень гордилась. Часто в разговоре упоминала и нахваливала. Сергей и вправду был бравый малый. Активный, умный, воспитанный. Нравился девушкам. Читал книги, знал наизусть множество стихов и сам, как поговаривал, в юные годы пробовал писать стихи. В душе он был романтиком, и жизнь его складывалась вполне удачно. Всё потихонечку, полегонечку шло своим чередом, текло своим руслом, располагалось как надо. Но… судьба-злодейка разложила карты по-своему. Всё резко изменила одна злополучная ночь, когда Сергей провожал девушку до дома. В Арзамасе на перекрёстке их сбила машина. Водитель автомобиля скрылся с места преступления, не был пойман и не понёс никакого наказания… Жизнь Сергея в корне поменялась в ту роковую минуту… У девушки была сильно повреждена рука. У Сергея – таз и нога. Врачи с медсёстрами поведали нам, что после наркоза Сергей не бредил, как многие, а запевал басом молитву, как батюшки в церкви. Хоть и не знал прежде ни одной молитвы… Впереди предстояла не одна операция и долгое лечение. В институт Сергей больше не вернулся.   
   Как только пошёл на поправку, он втайне от всех подался в Санаксарский мужской монастырь. Отпустил бороду. Жил с братьями в келье. Трудился во благо Господа и молился Ему же. И даже собирался принять священный сан. Три года Сергей провёл в вере и молитве, а затем что-то надломилось в его душе и затмило разум: он покинул стены монастыря, вернулся в Саров к родителям и пристрастился к вину. Случалось, что уходил из дома и пропадал месяцами. Скитался. Затем так же внезапно объявлялся, приводил себя в порядок и старался жить эту жизнь правильно. Когда не пил, выглядел опрятно. Всегда гладко выбритый, ходил в костюме, носил очки, в грудном кармане пиджака – платок.
   Сергей мечтал написать книгу и иногда делился с нами сюжетом будущего романа, но так и не сел его писать. В тридцать шесть лет он в очередной раз покинет ранней весной дом и объявится только поздней осенью… с обмороженными ногами. Обе ступни ампутируют. Последние пять лет дядя Серёжа проживёт в инвалидной коляске.
   Всё это время мы общались по телефону. Он часто звонил выпивши. Говорил много. Искренне был рад тому, что его слушают. Скучал по Хитрому. Вспоминал рыбалку и прогулки на родник…
   В избе на Хитром кухня была совсем крохотная. Всего-то и помещалась плита с холодильником да газовый баллон. У входной двери на табурете стояло ведро с родниковой водой – источник Серафима Саровского был неподалёку. Если по дороге – в двадцати минутах ходьбы. Но часто за водой мы ходили в другое место. Тропа вела вдоль речки Сатис, где Сергей удил рыбу, чуть уходила в сторону. Справа виднелась гора доломитового щебня. Затем мы опять сворачивали к реке. Природа завораживала своей красотой. Картины кругом – будто иллюстрации к сказке. Речка, над которой, словно заколдованные, склонились плакучие ивы, укрывая берег своей тенью. Другой же берег, по которому мы шли, освещался солнцем, на нём росли луговые цветы. И тишина. И казалось, это вовсе  не бабочки порхают, а волшебные феи. И вот-вот из-за деревьев покажется единорог, и выйдут к реке бородатые гномы, хозяева этих мест. 
   У пригорка бил родник. Мы наполняли канистры и трёхлитровые банки водой. Умывались, пили с ладоней живую студёную воду. На пригорке стоял большой деревянный крест, лицом на реку. Здесь река шире, сворачивает и уходит в сторону источника Серафима Саровского. Вода чистая-чистая, на дне видны все камушки. И кажется, что где-то там припрятан бокастый сундук набитый сокровищами. Мы заходили по колено в ледяную воду и любовались великолепием, наслаждались этим тихим уединённым местом, которое деревья так усердно пытались спрятать от любопытных людских глаз.
   Баба Аня очень любила эти места. Обожала гулять по лесу, собирать грибы и ягоды. Помню, как ходили в лес за земляникой, усердно наполняя бидоны алыми душистыми бусинками. Дело, конечно, нудное, требующее терпения. Малюсенькая уж больно ягода эта. Но вкусная!.. После устраивали пикник. Находили удобное место, расстилали скатерть, вынимали из корзины продукты и за лёгкой трапезой отдыхали в тени и тиши леса.
   Здесь и сегодня какая-то совсем особая атмосфера. Кажется, будто вернулся ты на несколько веков назад. Ни тебе шумных многолюдных городов, ни скоростных автомобилей, ни бутиков и всякой электроники… Ничего такого нет… А есть совсем другая жизнь. Тихая. Спокойная. Без нервотрёпки и суеты. И не менее важная… Предки наши так же, сто и двести лет тому назад, ходили в этот лес и питались его дарами. Лес покамест не поддался человеческому прогрессу и, как занавес, делит этот мир на прошлое и будущее.
   Баба Аня усаживала мою сестру Валюшу рядом с собой, поправляла ей платок, угощала сладостями. Воспитав троих сыновей, она мечтала о дочке, потому внучку баловала и любила особенно. Заплетала косы, привозила из города куклы, на Хитром смастерили для Валюши качели. И ежели мы с Димкой всюду ходили вдвоём, то сестрёнка часто проводила время с бабушкой и мамой. Иногда, правда, в гости заглядывала с соседнего участка девочка Женя, напоминавшая мне своими многочисленными веснушками на носу Пеппи Длиныйчулок. Валюша с Женей затевали какую-нибудь игру. Мы с Димкой прятались за углом гаража и ждали подходящего момента. Стоило им отвлечься, как мы тут же прятали их игрушки. Девчата дивились пропаже и грешили на Тузика. Мы с Димкой закатывались смехом.
   Догадавшись, что бедный пёс ни при чём, девочки вступали с нами в перебранку.
   – Тётя Валя всех повалит, перевалит, вывалит! – кричал Димка.
   – Тётя Женя всех поженит, переженит, выженит! – подхватывал я.
   И сестрёнка с подругой спешили на нас наябедничать. 
   На Хитром было два гаража. В тот, что поменьше, дед Вася ставил «Жигули». Другой предназначался для летней кухни. Вечером накрывался стол. Приходили в гости соседи. Баба Аня всегда всех собирала у себя. Дед Вася доставал гармонь. После стопки-другой запевали песни: «Зачем-зачем на белом свете есть безответная любовь…», «Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идёт…», «Расцвела под окошком белоснежная вишня. Из-за тучки далёкой показалась луна…».
   Я сидел за столом, ел тушёную капусту (как тушила капусту баба Аня, я не пробовал больше нигде) и слушал душевные напевы. И сейчас, если где услышу под гармонь старую добрую песню, память невольно пролистывает картинки из детства, вспоминается Хитрый.
   Бабы Ани не стало в 2010 году. Через три года ушёл и дед Вася. А ещё через пару лет, в 2015-м, трагически оборвались жизни моего отца и дяди Серёжи.
   Приезжая на источник Серафима Саровского искупаться, набрать воды, на обратном пути я иногда заглядываю на Хитрый. Одинокий дом по-сиротски встречает меня поникшим взглядом. Димка, нынешний его хозяин, по-прежнему живёт в Сарове и бывает здесь нечасто. Покосившийся старый забор, калитка, крыльцо, под которым любил отдыхать Тузик, огород, где полола грядки бабушка Аня, гараж, в котором по-прежнему, если прислушаться, играет гармонь, льётся песня и звучит смех. Грустно. Будто киноленту проматываю назад: перед глазами так и мелькают живые картинки. Закончить этот рассказ я хочу стихотворением Геннадия Шпаликова. Мне кажется, строки эти как раз будут здесь уместны и как нельзя точны:

   По несчастью или к счастью,
   Истина проста:
   Никогда не возвращайся
   В прежние места.
   Даже если пепелище
   Выглядит вполне,
   Не найти того, что ищем,
   Ни тебе, ни мне.
   Путешествие в обратно
   Я бы запретил,
   Я прошу тебя, как брата.
   Душу не мути.
   А не то рвану по следу –
   Кто меня вернёт? –
   И на валенках уеду
   В сорок пятый год.
   В сорок пятом угадаю,
   Там, где – боже мой! –
   Будет мама молодая
   И отец живой.


                21 сентября 2023 г.


                Антон Лукин

                (на фото: Лукин Сергей Александрович и Лукин Евгений Александрович, посёлок Хитрый)