Хранитель

В чаще алой чащи, где стволы древних деревьев упирались в перламутровое небо, Скорпиус замер. Его хитиновый панцирь сливался с черной корой, каждый выступ повторял суровый рельеф исполина. Воздух, густой и соленый, жужжал крыльями летающих личинок, но он не обращал на них внимания. Все его существо было сосредоточено на дупле, скрытом под нависающим, усыпанным шипами корнем.

Внутри, в мягкой темноте, пульсировало яйцо. Его оболочка отдавала слабым фосфоресцирующим светом, ритмичным, как дыхание спящего гиганта. Жизнь зрела там, хрупкая и бесценная.

Скорпиус отвел глаза от дупла и осмотрелся. Его узкая голова медленно повернулась к соседнему дереву – или тому, что от него осталось. Оно было мертво, его соки давно высохли. Но смерть его была не безмолвной. Его ветви, голые и скрюченные, как костяные пальцы, были опутаны густой, переливчатой сетью. Паутина. Не серая и липкая, а сияющая розовым и фиолетовым, словно застывшее северное сияние. В ее центре, размером с колесо телеги, дремал паук-ткач, его брюшко переливалось ядовитой красотой. Сеть была ловушкой, предупреждением и границей. Ничто живое не осмеливалось приблизиться.

Ветер донес отголосок далекого крика – протяжного, полного тоски и ярости. Скорпиус узнал его. Айла-кеа. Большая Птица. Его род охотился на их птенцов, когда те покидали каменистые уступы на скалах, чтобы впервые расправить крылья. Это был древний цикл: сила против силы, острота когтей против хватки хвоста и точности кислотной крови. Но в последние циклы криков становилось меньше. Климат сжимался, как кулак. Воздух становился суше, а привычные гнездовья на утесах осыпались, превращаясь в пыль. Пища для Айла-кеа исчезала.

Его размышления прервало движение внизу. В просвете между корнями он увидел их. Местные. Двуногие, но не хрупкие, одетые в шкуры и сотканные из жестких волокон плащи. Они возводили конструкцию у подножия обрыва. Не хижину для укрытия – нечто большее.

Каркас был собран из костей. Огромных, выбеленных солнцем и временем. Ребра, изогнутые, как своды невидимого неба. Череп, лишенный плоти, с пустыми глазницами, смотрел в вечность. Они аккуратно скрепляли костяные плиты, их голоса – низкое горловое бормотание – доносились снизу. Это был храм. Храм из останков того, что они, вероятно, почитали как божество, а может, как дух гор. Или памятник тому, что уходит.

Скорпиус наблюдал, неподвижный, как сама скала. Он не испытывал к ним ни ненависти, ни симпатии. Он был частью другого порядка, древнего и безжалостного. Но в этом мгновении он увидел связь: яйцо в дупле, птенцы на утесах, храм из костей. Все цеплялось за жизнь посреди великого увядания. Паутина на мертвом дереве сияла, словно последняя улыбка умирающего мира.

Ветер снова зашелестел, неся запах пепла и далеких бурь. Скорпиус медленно вернул взгляд к дуплу. Его длинные пальцы с легким щелчком коснулись края. Внутри яйцо ответило тихим, влажным шевелением.

Он будет охранять. Пока длится ночь. Пока держится паутина. Пока последняя Айла-кеа не испустит свой финальный крик в розовеющие от пыли небеса. Он был хранителем не просто яйца, а клятвы самой жизни – цепкой, чуждой и бесконечно упорной.