Глава 2. Полшамана

Вечер опустился на отель почти незаметно — тени беззвучно слились с мебелью, а лампы вспыхнули сами собой. Внутри становилось ясно: здесь вечер не заканчивается никогда — он просто бродит по коридорам, не зная сна.
Стол был накрыт н;спех, но выглядел так, будто сошёл со старинной открытки: деревянные миски, тусклый свет лампы, пуз;тая бутылка вина, и дымящаяся миска с жареным мясом, от которой поднимался пар, как благовоние.
Гости уже расселись вокруг, каждый занял своё место: кто-то неловко, кто-то с привычной неторопливостью.
На заднем плане мелькала жена Майкла, суетилась приготовлениями — бесшумная, без эмоциональная, словно просто элемент интерьера.
Перед началом ужина Хозяин наклонился вперёд, медленно провёл рукой за голову и затянул повязку туже, будто затягивал повязку не на голове, а на собственных сомнениях — чтоб сидели тихо.
В центр стола он торжественно высыпал на деревянную дощечку горсть мелких, почерневших от времени костей.
Ложки тихо стукнули о миски, кто-то откашлялся — но в тот же миг рядом начали стучать деревянными ложками уже осознанно, размеренно, почти ритуально.
И вдруг над столом повис странный гул — кто-то начал мычать, низко и протяжно. Постепенно к этому звуку стали присоединяться другие: хозяйка, жена Майкла, даже Лили.
Хозяин раскачивался взад-вперёд, будто входил в транс.
Генри нахмурился, наклонился к Лукасу:
—Эээ Ммм что они вообще делают?
— Молятся, наверное, — пробормотал Лукас, неуверенно.
Генри поднял брови и спросил уже вслух, прямо у Хозяина:
— Это молитва?
Мальчик — сын Майкла — поднял голову от своего рисунка.
— Нет, сэр, — сказал он чётко. — Это поминалка.
— Прекрасно, — процедил Генри. — Только этого и не хватало: мясо, картошка и угроза внезапной некромантии.
Мальчик поднял глаза и посмотрел на него серьёзно, почти спокойно:
— Сэр… А вы как думаете?
Хозяин продолжал мычать, раскачиваясь всё сильнее.
Жена Майкла подхватила ритм ложками, отстукивая его будто с детской точностью.
Ребёнок снова склонился над рисунком. В углу страницы угадывались тени, вытянутые руки и человек в маске.
Генри только смотрел, оцепенело. Как будто попал в сон, который кто-то выдумал заранее.
И вдруг — в какой-то миг — всё заглохло. Будто ничего и не было: ни костей, ни мычания, ни странного ритма ложек. За столом снова заговорили привычные голоса.
Хозяйка тем временем разложила по тарелкам тушёное мясо и картошку, разлила вино.
— Угощайтесь, — сказала она бодро. — Мясо свежее, картошка прям с огорода, вино — ароматное, домашнее…
Она на миг задержала взгляд на гостях и добавила с фирменной усмешкой:
— Пока не докажете обратное.
Мать Майкла вскинула брови:
— Помните его первую невесту? «Неваляшка». Все так её и называли — круглая, но дерзкая. Не знаю, что он в ней нашёл… Хотя, по сравнению с Лили — как пень рядом с креслом.
— Мам, не начинай… — Майкл тихо опустил взгляд, не вмешиваясь.
— Не «мамкай», — фыркнула она. — Такую девочку, как Лили, упустил… — За братца твоего вышла — а зря. Хотя… и брат…, — пробормотала она почти себе под нос и тут же перешла на другое.
Правда, он вечно куда-то встревал. Искатель приключений, как и ты. Только проку от вас обоих — ноль. Лучше бы ты, доучился на химика. Толку было бы больше. А то — и учёбу, и всё остальное бросил…Пошёл бы, как отец, работать на «КАЛАЧ».
Генри приподнял бровь: — «Калач»?
— Ну да, — махнула рукой мать. — Там как-то переводится, я не помню… Не суть. Это наш местный химический завод. Там хорошо платят.
— А ты, Лилечка, — мягко сказала тётя Золя, неожиданно тепло, — была моей любимой невестой.
Помнишь, как вы с Майклом в детстве свадьбу играли? Он кольцо сделал из фольги, ты губы маминым карандашом рисовала… А шторы вместо вуали — до сих пор вспоминаю, как смеялись.
— Любовь, она ведь не в словах, — добавила она чуть тише. — А в том, что останется, когда они замолкают.
— Да, помню, — тихо сказала она. — Было весело.
— Свадьбы — дело не игрушка, счастье хрупко, жизнь — ловушка, — буркнула Мария.
— Ой, ну хватит причитать, Мария… — отмахнулась Золя. — Опять загадками да ведовскими байками сыплешь.
Майкл вертел в пальцах старую скрепку — так же, как делал всегда, когда собирался что-то сказать всерьёз.
Он молча выпил стакан вина, потом ещё один. Прищурился.
— А ведь мы так и не услышали историю… — сказал он негромко, почти спокойно. — Что же на самом деле случилось с моим братом?
За столом повисла тягучая, вязкая тишина. Кто-то отодвинул миску. Кто-то кашлянул — в ладонь, неловко, будто хотел прервать паузу, но только утвердил её.
Лили спокойно подняла бокал:
— Ну что ж. Давайте попробую рассказать.
И в тот же миг снова стукнули ложки, зашуршали тарелки, вино плеснулось в бокалы — будто никто и не хотел слышать сказанное.
— Итак… с чего же начать?.. М-м… ОК — произнесла Лили своим фирменным тоном. — Сейчас попробую собрать пазл из того, что помню и поняла.
Мой муж, Джеймс… Он с Майклом были кладоискателями. Ну, вы все это знаете — не буду повторяться.
Однажды Джеймс нашёл артефакт. Говорил, что он приносит удачу. Ну, по крайней мере, сначала так казалось. Потом всё вышло… ну… все из-под контроля. Но не в этом суть.
— Удачу? — фыркнула мать Майкла. — Видела я, какую. На кого глянет — тому крест в огороде.
Лили выслушала Золю, чуть кивнула и продолжила:
— Как вы все знаете… в нашем городке когда-то были настоящие битвы. Не шутки. За земли.
Сначала — между нашими и шотландцами. Потом уже внутри сами перегрызлись.
— И вот на этих старых полях сражений, — продолжила Лили, — спустя годы копали многие. Это я так, для гостей…
— Там искали разное: снаряжение, оружие, артефакты… — она пожала плечами. — Хотя, по сути, все искали одно и то же — хоть какую-то силу.
— Простите, что перебиваю, — подал голос Лукас, указывая на бутылку. — А это что за напиток? Никто не пьёт?
Золя сдержанно улыбнулась:
— Это Майкла и его жены изобретение. Сидр.
— Ой, да не сидр! — резко отрезал Майкл. — Это эль!
— Та какая разница… А почему никто не пробует?
Повисла тишина.
— Хотите, профессор? — с нарочитым торжеством спросила Золя. — От производителя, прямо из рук.
— А давайте! — оживился Лукас. — Не откажусь, раз уж такая честь за столом.
Кто-то сбоку хихикнул, и по кругу пробежал шёпот.
Лукас не обратил внимания на перешёптывания. Ему налили: щелчок пробки, лёгкий яблочный аромат — и бокал оказался у профессора. Жена Майкла молча долила, Лукас вежливо кивнул:
— Благодарствую.
Он пригубил, смаканул секунду и решительно опрокинул бокал.
— Ммм… неожиданно приятно. С кислинкой, как спор. И всё-таки… из чего это?
— Яблоки, — спокойно ответил Хозяин, не поднимая глаз. — С нашего сада. У самого мыса.
— Проклятых? — уточнил Лукас. Бокал чуть дрогнул в его руке. Он аккуратно вытер губы полотенцем и, будто сам себя успокаивая, пробормотал:
— Ну ладно… один раз можно. Продолжайте рассказ. Простите, что отвлёк.
Лили перевела взгляд на Майкла:
— А потом, как вы помните, почти все раскопки стал финансировать адвокат. Со своей шайкой.
— Ну… да, я был в курсе, — неохотно признал Майкл, поглядывая в бок. — Он тогда нашёл тот странный артефакт… Я ему говорил: отдай им и забудь. Но ты же знаешь, какой он был.
— Вот только я так и не поняла, — тихо сказала Лили. — Ты тогда уже знал, откуда у него это?.. И что он собирался делать?
Она задержала взгляд, потом спросила прямо:
— А ты сам его видел?
Майкл покачал головой.
— Нет. Он только говорил о нём. Но когда говорил… у него глаза были стеклянные. Аж страшно становилось.
— Нет, конечно, — пожал плечами Майкл. — Он сказал, что подумает… Ага, вот и «подумал». Вроде бы нашёл покупателя, так сказал. Хотя я думаю — никого у него не было. Только эта идея в голове…
Лили кивнула, не отводя взгляда:
— Я тоже думаю, что никого у него не было. Просто однажды, глубокой ночью, он вошёл, будто из ниоткуда… и сказал: «Мы уезжаем. Мы станем богатыми. Собирайся!»
Она усмехнулась — странно, будто вспоминая не свою жизнь:
— Мы собрали вещи наспех, словно апокалипсис уже стучался в дверь. Всё — как в вихре. Вспышка. Следующее, что помню… мы уже мчались куда-то. Он одолжил денег, потом ещё… Казино.
Пауза.
— Сначала выигрывал. Много. Он был в каком-то странном восторге — радовался, как ребёнок. Говорил, что знает где найти «Чистого демона»…
— Что теперь всё изменится, — продолжила Лили. — Он был как в трансе. Я его таким никогда не видела…
И тут лампа над столом дрогнула. Свет моргнул — коротко, нервно.
В комнате вдруг стало тесно, будто воздух сжался, не хватало вдоха.
В этот момент в руках Майкла щёлкнула скрепка. Сломалась.
Хозяин непроизвольно треснул кружкой по столу — и замер, словно внезапно осознал что-то вселенское.
А Заварыч на его груди зашипел, засвистел — будто началась воздушная тревога.
И почему-то всё сразу затихло. Даже мальчик перестал рисовать — застыл с карандашом в руке.
Лили растерянно обвела взглядом гостей.
— Что?.. — выдохнула она. — Я просто… Я не понимаю… Что я такого сказала?
Золя шумно выдохнула, словно спуская напряжение:
— Классика… артефакт, казино, деньги, демоны — и в итоге больница. Ну хоть живой остался. А как ещё могло закончиться? — пробормотала она, откидываясь на спинку стула. — Ну прям не рассказ, а кино.
Она щёлкнула пальцами, словно пыталась растопить застывшее пространство:
— Ну-ну. Что было дальше? Мне уже самой интересно стало.
Майкл кашлянул, отставил бокал и глухо спросил:
— А где артефакт? Он ведь говорил, что у него украли… или сам потерял — по пьянке, я уж не знаю.
Он помолчал, неловко усмехнулся:
— Да он же его никому никогда толком не показывал. Даже мне.
В этот момент профессор уже опрокинул третий бокал «эль-сидра» и вдруг вскрикнул. Все обернулись: показалось, будто он таракана в тарелке заметил.
Несколько секунд Лукас сидел неподвижно, вцепившись взглядом в еду, словно ждал, что она сама объяснит происходящее.
А потом неожиданно произнёс:
— Привет.
Генри прищурился и с полуулыбкой спросил:
— Ты с кем это?
— С картошкой, — невозмутимо ответил Лукас. — Она поздоровалась. Я что, невежа?
— Господи… — пробормотала Мария. — Он серьёзно?
— Кажется, пошли побочки от его лекарств от аллергии, — хмыкнул Генри. — Ну-ну, посмотрим, что сейчас будет.
Профессор поднял вилку, словно предлагая тост:
— Вы только посмотрите на неё. Она улыбается. И что-то говорит… будто бы с тайным умыслом.
Он ткнул картошку вилкой:
— Видите? Она ещё и с характером — вилку кусает!
Повисла короткая пауза.
Кто-то всхлипнул, сдерживая смех. Другой хрюкнул, не выдержав.
И волна пошла по столу: сперва тихое перешёптывание, потом кашель, а дальше уже все захлебнулись хохотом.
Кто-то закрыл лицо руками, кто-то беззвучно трясся, а Золя даже поставила бокал, чтобы не расплескать вино.
Лукас моргнул. Очнулся.
— Ой… простите… я, кажется, только что с картошкой говорил… — пробормотал он, уже почти шёпотом.
Очки медленно сползли на кончик носа. Он застыл с вилкой, будто боялся вкалывать — словно в тарелке лежал не гарнир, а свежевыловленный карась, и он никак не мог решить: то ли препарировать, то ли отпустить обратно в озеро с извинениями.
— Та ладно, профессор, — сказала Золя, улыбаясь. — Вы как раз нам тут настроение подняли своей картошкой. Не каждый день гарнир заводит разговор.
— Да, — кивнул Генри, всё ещё утирая слёзы. — Это, наверное, побочка. Срок действия лекарства истёк, и побочка совсем с ума сошла. Пройдёт… — он протянул руку и дружески похлопал Лукаса по плечу.
Лукас поставил вилку и покачал головой:
— Я серьёзно… Она ведь реально… смотрела.
Майкл кашлянул и тихо сказал:
— Лукас… это… извини, если это от моего снадобья. Хотя… я, вроде, ничего лишнего не добавлял.
Он помолчал, взглянув в сторону, будто и сам сомневался в сказанном.
Лукас поправил очки, глядя вбок, и глубоко задумался — от чего же тогда?..
— Время покажет, — сказала Золя, будто бы ставила точку.
— Так и есть, — поддакнула Мария. — Всё живое, всё слышит. Особенно еда.
— А у меня вот… вопрос, — сказал Лукас, отодвигая тарелку. Он поправил очки и чуть смутился от собственного голоса. — Простите… но я хотел бы знать. Для науки.
Он замялся, втянул воздух — и всё же выдохнул:
— Почему отель называется «29,5 шаманов»?
Опять будто кто-то нажал на паузу. Даже ложки остановились в воздухе. Несколько секунд никто не проронил ни слова.
И тут Хозяин медленно поднялся.
Он перевёл взгляд с Лукаса на остальных гостей — будто взвешивал, кто уже понял, а кто ещё нет.
— Ужин окончен, — произнёс он с расстановкой.
Пауза.
— А кто у нас тут любопытный и хочет знать, откуда название… — он сделал нарочито долгую паузу, — пусть заглянет ко мне вечером. За чашкой чая.
Генри не выдержал:
— Я… хотел бы знать, — вырвалось у него, прежде чем он успел подумать.
Хозяин слегка повернул голову — повязка всё так же скрывала глаза, но ощущение было, будто он смотрит прямо в душу.
— Ну… коль не боишься узнать все тайны, — сказал он тихо, почти шепча, — тогда приходи.
И в этот момент Заварыч на его груди гордо зашипел — словно подтверждая приглашение. Тонкая струйка пара вырвалась наружу и медленно, извиваясь, поползла в воздухе, точно змея, указывающая путь.
— Если, конечно… — добавил Хозяин чуть тише, с тенью улыбки. — …вы к тому моменту ещё будете помнить, что спрашивали.
Он подмигнул — и неспешно развернулся, шурша полами халата по полу. Вслед за ним поплыл лёгкий запах трав и едва уловимый намёк на мяту.
Хозяин не спеша двинулся к лестнице, его шаги гулко отдавались в коридоре.
Один за другим гости начали подниматься, растворяясь в мягком полумраке коридоров.
Лили задержалась у окна, вглядываясь в на пустую улицу, где в глубине теней что-то будто двигалось — слишком плавно для ветра, слишком живо для кустов.
Генри, уже почти выйдя за порог, вдруг обернулся, как будто забыл зонт или мысль.
Профессор Лукас покрутил в руке бокал, ещё немного смущённый, и наклонился к тарелке:
— Ты ведь тоже это почувствовала, да? — прошептал он картошке.
— Профессор, хватит разговаривать с ужином, — тихо бросила Лили. — Подойди ближе. Генри — ты тоже.
Она оглянулась, убедилась, что никто не слушает, и добавила полушёпотом:
— Встречаемся наверху. Когда все лягут. На лестничном пролёте. В полночь. Делаем то, зачем приехали. Поняли?
— Эээ… можно не в полночь? — с осторожностью спросил Лукас.
— Почему? — удивился Генри.
— Ну, просто… не хочу нагнетать. Звучит прям как в каком-то ужастике, — пожал плечами профессор.
Генри усмехнулся:
— Лукас, у тебя уже есть лунное имя — «Хвост мудрости». Тебе нечего бояться. Ты же человек науки… как ты вообще в эту чушь можешь верить?
— Ну ладно… — Лукас поёрзал. — Тогда в 00:05?
— Подходит, — кивнула Лили. — В 00:05. Не забудьте.
Генри зевнул, потёр глаза:
— Ну, у нас ещё есть пару часов… Я, пожалуй, лягу. Вздремну немного.
— Поставьте будильники. Я сама устала — будто три вахты отработала. Мы все вымотались. Час-другой сна — самое то.
— А я, наверное, в душ пойду. Тут как с водой? — спросил Лукас, поднимаясь.
— Ну… так себе, — ответила Лили. — Лучше пораньше иди, а то горячая быстро заканчивается.
— А я, наверное, пойду к Хозяину… Он говорил, что может рассказать про отель. Интересно всё же…
— Ты с ума сошёл?! — вскинулась Лили. — Во-первых, у нас скоро дело. А во-вторых… — она понизила голос, почти шёпотом:
— Про него говорят: там время плывёт по своей оси. Заснёшь — и проснёшься уже в другой эпохе.
Генри замер с полуоткрытым ртом.
— Ой да ладно… — он хмыкнул, хотя голос предательски дрогнул.
— Хочешь сказать, нам мало странностей за сегодня? — тихо заметила Лили, глядя прямо на него.
Генри махнул рукой, будто отгоняя назойливую мысль, и буркнул:
— Ладно. Пожалуй, лучше книжку найду. Почитаю. Чтобы… ну, не заснуть.
Лили оглядела их обоих и напомнила ещё раз, строго:
— Будильники поставьте. Все. Встречаемся наверху. Не опаздывайте. Ждать не буду.
Она ушла последней. Двери одна за другой захлопнулись — будто сцена закрылась.
Отель остался тихим.
Но не спящим.
***
Они разошлись.
Тьма за окном была такой густой, что казалась жидкой: не отражалась в стекле, а будто давила на него изнутри.
Лукас первым бросился занимать ванную — пока ещё оставалась надежда на горячую воду. В своей комнате он переоделся и тщательно собрал всё необходимое, словно готовился не к обычному умыванию, а к высадке на необитаемый остров: полотенце, мыло, щётка, ватные палочки, даже блокнот для заметок. И, прижав комплект к груди, профессор рванул в коридор.
Генри задержался в холле буквально на секунды. В углу, словно из воздуха, проступили книжные полки — потрёпанные тома со стёртыми названиями, с кожаными корешками и тяжёлым слоем пыли. Он взял один наугад, дунул — из серого облачка проступило название, будто это имело значение, — и, уже читая первую страницу, поднялся по лестнице. Шёл следом за Лили.
Увидев профессора, нагруженного полотенцами и мелочами, Генри не удержался:
— Вы куда так подготовились? На Марс собрались?
Лили, открывшая дверь напротив, прищурилась и сухо добавила:
— Ещё бы скафандр взяли — и была бы полная экспедиция.
Лукас поправил очки, смутился и буркнул:
— Гигиена — дело науки.
И, держа полотенце как знамя, Лукас торжественно влетел в ванную.
Лили, войдя в свою комнату, даже не раздевалась — швырнула ботинки в угол, выставила будильник на 00:05 и рухнула лицом в подушку, как солдат после марша. На самой кромке сна мелькнула мысль: «Главное — не проспать. Главное…» — и всё.
Генри пнул дверь ногой, не отрываясь от книги. У себя в комнате нащупал телефон, выставил будильник и лёг, даже не разуваясь. Развернул книгу, откашлялся и начал читать вслух — негромко, но привычно, словно без этого слова не хотели бы жить дальше.

***

Пар стелился, как рассветный туман, и ванная медленно растворялась в молочной дымке.
Свет лампы бился, цепляясь за трещины воздуха, но пар неумолимо поглощал его.

Профессор спешил: принял душ так быстро, будто каждая секунда отсчитывала остатки горячей воды, готовой предательски исчезнуть и оставить его один на один с мыльной пеной.
Через несколько минут он уже стоял у раковины — закутанный в плед, со всей педантичностью разложив на бортике своё «снаряжение».
С зубной щёткой во рту Лукас щурился в зеркало и пробормотал:
— Господи… выгляжу, как мысль без кофеина. Скучно, тускло и слегка пугающе. Опять вёл себя, как клоун за ужином… Как я умудряюсь каждый раз вляпываться? До сих пор стыдно. Эти галлюцинации с картошкой… осёл.
Он сплюнул, наклонился к крану, прополоскал рот… поднял голову — и замер.
Зеркало отражало не его ванную. Позади вместо плитки и полки с шампунями проступала другая комната — будто кто-то сменил декорацию, пока он моргал.
Облупившиеся стены, пыльный пол, в углу — массивная мебель, накрытая выцветшей простынёй. Воздух за стеклом казался таким густым, будто в нём застрял запах мха и подгнившего дерева.
Лукас моргнул, криво усмехнулся:
— Ну вот… опять началось. Галлюцинации, привет… Ну хоть никого нет, рядом — уже хорошо…
Но воздух за стеклом дрогнул, словно в нём колыхался туман.
Из зыбкой пелены проступила высокая ваза в форме свернувшейся змеи.
Из раскрытой пасти тянулся стебель, похожий на спираль: жилки светились тонким фосфоресцентным узором, а лист дрожал, будто в нём текла живая мысль.
А затем возникла она — высокая, бледная, в старинном платье, с собранными волосами. Стояла прямо за его спиной. Не двигалась.
Лукас не оборачивался.
— Да ладно… ну конечно, — проворчал он. — Классика всех дешёвых ужастиков. Сейчас повернусь — и никого. Скука смертная. Сначала картошка, теперь ты… Боже, почему это всегда происходит именно со мной? Я уже не тот симпатяга, что раньше…
Он повернулся.
Она стояла. Всё так же.
— ААААААА!! — заорал Лукас, отпрыгнул, врезался в полку, запутался в пледе и шлёпнулся на плитку.
— Она… настоящая! Чёрт… она не исчезла!
Она подняла кувшин и зачерпнула воду прямо из его раковины.
Лукас вздрогнул: вода зашумела по-настоящему, брызги холодом ударили в руку, пробрав до костей.
Он сипло выдохнул, качнувшись вперёд:
— Слишком реальная… галлюцинация…
Женщина медленно полила растение. Земля под ним зашипела, будто приняла не воду, а живой огонь.
Лукас вцепился в край раковины. Плед сполз с плеч, очки съехали на кончик носа.
Губы задрожали от ужаса и восторга вперемешку, и почти молитвой сорвалось:
— …Боже мой… Dioscorea Hyperborea…
Слово сорвалось с его губ как признание, которое он никогда не решался сказать вслух.
Женщина подняла взгляд. На зеркале выступил морозный налёт, и на нём, тяжёлым, как приговор, проступили буквы:
REUS EST.
Зеркало будто зазвенело тишиной.
Лукас моргнул, губы задрожали.
— Он виновен… — прошептал он, словно повторяя чужой приговор.
И вдруг осёкся, отшатнулся к стене.
— Кто?! Я?! Почему сразу я?! — зашептал профессор, срываясь. — Я вообще вегетарианец… почти… Господи, зачем я это сказал?..
Женщина медленно обернулась и растворилась в дверном проёме. Осталась только рука — белая, как мел, манящая пальцем: сюда.
— Не-не-не… — затряс головой Лукас. — Этого не происходит. Это не я. Я даже картошку не доел… и вообще я с пледом.
Палец в проёме пошевелился строже, настойчивее.
— Ладно-ладно, иду… — выдохнул профессор. Закутался плотнее, встал, поправил очки и с обречённым видом пробурчал:
 — Я же предупреждал… В газете писали: «Не ходите, дети, в гости к призракам». А я, как дурак, снова без шапки пошёл.
Он открыл дверь и вышел в коридор — замотанный в плед, босиком, побледневший, с видом человека, которого сама гостиница уже готова была записать в список «призраков».
Генри вздрогнул и сел на кровати.
 Тишина. Только старая батарея тихо постанывала в темноте.
 Но крик был. Он точно его слышал. Хриплый. Из ванной.
Он осторожно вышел в коридор. Свет почти не горел, лишь лампа у лестницы мигала с каким-то нервным тиком.
— Лукас? — позвал он полушёпотом. — Ты чего орёшь?
И тут они столкнулись — в дверном проёме.
От Лукаса шёл пар, будто он только что вынырнул из кипящего чана. Он тяжело дышал, прижимая к себе плед. Глаза красные, лицо белое как простыня.
— Ты чего… как привидение тут бродишь? — выдохнул Генри. — Я уж думал, у нас экскурсия в загробный мир началась.
— Я… я видел её, — прохрипел Лукас.
— Кого? — нахмурился Генри. — Её?
— Та не кого… а что! — Лукас резко сорвался, голос дрогнул. — Dioscorea Hyperborea! Я видел её, своими глазами, она живая!
Генри моргнул, нахмурился и, чуть отступив, пробормотал:
 — Чёрт… я уж думал, ты призрака увидел.
— Да там и женщина была! — торопливо задыхался Лукас. — Она написала… прямо на стекле… латиницей. REUS EST.
— Что за тарабарщина? — Генри скрестил руки.
— «Он виновен», — выпалил профессор. — Или… «виновен в свой счёт». Это был приговор, Генри! Мне! И сказала: «Иди за мной»!
Генри прищурился и устало усмехнулся:
 — А унитаз с тобой не говорил, случайно?
— Там унитаза нет, чтобы с ним говорить, — буркнул Лукас, поправляя очки дрожащими руками.
Он шагнул ближе, почти вцепился глазами в Генри:
 — Но растение ты ведь тоже видел?! В вазе, спиральный стебель, листья светятся! Ты должен был это заметить!
Генри тяжело выдохнул.
 — Нет, Лукас. Я слышал только одно: как ты орал, как сумасшедший.
Лукас застыл. Грудь ходила ходуном, плед сползал с плеч. В глазах — страх, восторг и детское упрямство.
 Он тяжело сглотнул, пробормотал, уже тише:
 — Значит… только я. Только я.
Они помолчали.
Генри зевнул, потёр глаза и устало вздохнул:
— Ну всё, я пошёл, — буркнул он. — Никаких ужастиков больше. Мне и своих тараканов хватает.
Он махнул рукой, уходя вглубь коридора:
— И не забудьте, мы встречаемся…иди проспись…
Лукас остался.
Стоял, прислушиваясь, будто дом ещё что-то хотел сказать.
Потом тоже вздохнул и пробормотал себе под нос:
— Ну, вроде ужастики на сегодня закончились. Будем надеяться. Пойду хоть немного посплю…
Он скрылся в глубине коридора, и на мгновение наступила полная тишина.
Как будто сама гостиница прислушивалась, остались ли кто-то ещё…
Лукас плёлся по коридору, закутавшись в плед. На ходу бормотал сам с собой, то ли успокаивая себя, то ли споря:
— Ну конечно, галлюцинации… побочка, сто процентов. Dioscorea там, надписи эти… REUS EST… Это всё стресс, да. Надо просто лечь. Завтра всё забудется.
В комнате он переоделся в пижаму, напрягся при виде зеркала, прикрыл его полотенцем — на всякий случай. Потом застелил кровать так же педантично, как раскладывают листья в ботаническом гербарии — по правилам, по строкам. На тумбочке установил будильник, посмотрел на него дважды — 00:00 — и, выключив свет, опустился на подушку с усталым вздохом.
И в этот момент…
Что-то в воздухе щёлкнуло. Время перемешалось, в какой-то дикий хаос.
Будильники одновременно моргнули — погасли и вспыхнули вновь, в каждой комнате показывая разное время.
На стенах стрелки сорвались с привычного хода и закружились в бешеном вихре — будто невидимый дух крутил их ради собственной забавы, будто надсмехаясь.
А потом всё разом стихло.
***

Будильник трещал, как механический комар с манией величия.
— Не сплю я… — пробормотал он хрипло. — Я книжку читаю…
Книга действительно лежала у него на лице, обняв, как застрявший сон — тот, что никуда не спешит и не хочет отпускать. Он сдвинул её на грудь, моргнул и взглянул на часы.
Стрелки застыли на отметке ровно 00:00.
— Да ладно… — выдохнул он. — Уже?
Он рывком сел, натянул на себя первое, что попалось под руку, и вышел в коридор.
Отель спал.
Но не тихо: казалось, стены храпели — протяжно, будто старый трактор пробуксовывал где-то глубоко в кирпичах.
Генри шагнул вперёд — и тут же стукнулся о темноту, как о дверной косяк.
Пробормотал:
— Ну нельзя же так экономить на электричестве… Тут глаз выколоть можно. Может, деньгами помочь? Скажите — я не против. Только включите тут хоть что-нибудь, — буркнул он, размахивая руками, будто отгонял нечистую.
Через минуту его глаза привыкли. Появились очертания лестницы, провисших дверей, тени на полу.
Генри шёл осторожно, почти крадучись, хмурясь от сквозняков и скрипя, словно каждый звук хотел выдать его за привидение.
Он споткнулся разок, чертыхнулся полушёпотом — порог? выступ? — и остановился на площадке, где, по договору, должны были собраться остальные.
— Ну что ж… — вздохнул он. — Ждём остальных. Миссия: невыполнима.
Он прислонился к стене, вглядываясь в темноту, словно ждал, что вот-вот появится занавес — и начнётся новая, полуночная сцена.
Прошло пятнадцать минут.
Никто не пришёл.
Генри вздохнул, перегнулся через перила, заглядывая вниз.
— Ну, замечательно… Никого, — пробормотал он. — Один я, значит, остался бдить, пока вся эта шайка заговорщиков мирно дрыхнет и рискует пропустить всё самое интересное.
Он выпрямился, щёлкнул пальцами.
Трскк! — звук рассёк темноту и тишину одним махом.
— Что теперь? — продолжил он. — Будить их всех, как меня дед в пять утра на рыбалку?
Надеюсь, не будут брыкаться и кричать: «Мама, дай ещё пять минут поспать…»
И тут, в конце коридора, что-то щёлкнуло.
Свет — слабый, тёплый — пополз вдоль стены, вытягиваясь полосой прямо к его силуэту, словно приглашая.
— А может, они уже ушли без меня… — пробормотал он. — И я пропущу всё самое интересное?
Послышался звук.
Генри прищурился. В глубине коридора дрогнули тени.
Он насторожился: похоже, шаги.
Чёткие. Ритмичные. С равными интервалами.
Как будто кто-то медленно приближался — не торопясь, но с уверенностью того, кто уже знает, куда идёт.
Шаги отдавались в стенах, и казалось, что сам отель подстраивает под них дыхание.
Он замер. Невольно пригнулся, словно перед схваткой. Плечи напряглись, дыхание затаилось, глаза сузились — как у хищной птицы перед броском.
И тут из темноты вышло нечто.
Облезлый кот, будто слепленный из самой тени, прыгнул на перила и уставился прямо на него.
Глаза сверкнули ядовито-зелёным, добавив к коридору ещё один штрих жути.
— Вот животное… — выдохнул Генри. — Чуть до смерти не напугало.
И вдруг — донеслась мелодия. Будто из параллельного мира.
Она звучала зыбко, ускользающее, словно русалки распевали колыбельную в пустой морской раковине.
— Может… может, я, наоборот, последний? — пробормотал он. — А они уже там?
Он вздохнул, пожал плечами — и пошёл, осторожно ступая на свет, что тянулся вдоль коридора, как тонкая живая нить.
***

Ровно в полночь у Лукаса зазвонил будильник.
Из-под подушки бодро, но чуть надтреснуто заиграл марш шведской армии — неожиданно громко, будто кто-то включил военную тревогу на весь отель.
Он сел, моргнул и пробормотал, щурясь в темноту:
— Ага… вот и полночь.
Этот марш когда-то поставили друзья-шутники: «Так ты точно не забудешь нас, профессор».
И он так и не стал его менять.
То ли в знак протеста. То ли потому, что марш и вправду напоминал: когда-то у него были хорошие друзья.
А может, просто лень было разбираться в настройках. Или… уже начал нравиться. Без всяких причин.
Не выключая мелодии, он потянулся к тумбочке за очками. Нащупал только деревянную поверхность. Пусто.
— Хм?..
Он пошарил рукой шире — левее, правее, даже вниз, проверил, не сдвинул ли их во сне.
Затем всё-таки приподнялся и глянул вниз, потом на саму тумбочку.
Очков не было.
Он огляделся и вдруг увидел: они стояли на дальней тумбочке — и по-другому.
Аккуратно. Почти демонстративно.
Как будто кто-то поставил их туда назло логике, ещё и линзами к нему — как бы глядя.
— Странно, — пробормотал он, почесав лоб. — Я их так никогда не ставлю.
Он встал, пересёк комнату и, слегка поёживаясь от сквозняка, забрал очки.
Хмыкнул, надел их и, шагнув к двери, напевал вполголоса:
— Там-тара-там… вперёд, профессор… шаг в темноту…
Он снял тёплые носки, аккуратно всунул ноги в меховые тапочки и поёрзал — проверяя, как греют.
Затем, как ярый походник, быстро и чётко оделся: всё было приготовлено заранее — куртка с капюшоном, налобный фонарик, аптечка, термос, блокнот и ручка. Даже платок сунул в нагрудный карман — с изяществом, будто собирался не в экспедицию, а на бал.
И тут — знакомый укол в носу. Щекотка. Как от кошачьей шерсти.
— Только не опять, — поморщился Лукас.
Он быстро пошарил в карманах брюк — пальцы нащупали знакомую пластиковую баночку.
Повертел её в пальцах, пробормотал себе под нос:
— Так вот вы где… мои… антисопли?
Хмыкнул.
Снял крышку, вытряхнул таблетку в ладонь и закинул в рот.
Огляделся в поисках воды. Ничего. Ни стакана, ни бутылки.
— Да чтоб тебя, — пробормотал и сглотнул таблетку всухую, вместе со слюной, дёрнув плечом, будто помогая, запихивая её поглубже.
Взяв плед в руки, он поморщился: держать его оказалось неудобно.
— Чёрт с ним… — буркнул профессор.
И просто накинул плед на плечи, словно случайный плащ, добавив себе вид странного шамана-буррито.
— А случаи бывают разные, — философски заметил он, глядя в зеркало.
Зеркало молча кивнуло.
И только потом он понял — сам он не кивал.
Лукас замер, напряг шею, чуть наклонился вперёд…Но отражение уже просто стояло.
Как и должно.
Он молча потянулся к выключателю.
Щёлк.
Свет погас.
Он открыл дверь — и сразу оказался в коридоре, затянутом густой паутиной теней.
Лукас застыл. Он щёлкнул налобным фонариком. Луч света выстрелил вперёд — резкий, узкий, почти спасительный.
— О, работает, — выдохнул он с облегчением.
Но не прошло и пяти шагов, как фонарь мигнул, хрипло пискнул — и погас.
— Что?.. — Лукас замер. — Да ну… Я же… новую ставил…
Он на ощупь потрогал корпус, постучал по бокам, потряс батарейный отсек.
Фонарь ослеп — будто ночь сама выдернула у него батарейку.
— Отлично, — пробормотал он. — Добро пожаловать в царство тьмы.
Он постоял.
Вдохнул.
Тьма не расступалась. Казалось, наоборот — приближалась.
— Ну ладно… — выдохнул он. — Пойду так.
Шаг. Ещё шаг.
— Ну прекрасно… а где тут вообще свет включается? — пробормотал он вслух. — Господи! Что за шутки? Кто, чёрт возьми, выключил реальность?
Он вытянул руки вперёд, ступая осторожно, как слепой археолог в заброшенном храме.
— Хоть факел зажигай тут… — пробормотал он, морщась. Темнота вокруг будто сжалась.
Он всё ещё тихо напевал марш, придавая себе бодрости, словно это могло отпугнуть призраков.
— Там-тара-там… шаг в темноту… профессор готов к контакту… — бубнил он, как солдат перед боем. — …если что — тапочками отобьюсь…
Сделал шаг, потом другой — и врезался в стену.
— АЙ!
Нащупал ручку, приоткрыл — шкаф.
— Ну конечно, — фыркнул он. — Коридор духов. И я — в пледе, между прочим.
Он повернулся — и в зеркале что-то дёрнулось. Как будто отражение замешкалось.
Лукас шагнул вправо — отражение задержалось на месте.
Ещё шаг — и снова не в такт.
— Так, стоп… — прошептал он.
— Я не схожу с ума… Я не схожу с ума! Я — исследователь когнитивной флоры! У меня диплом!
Зеркало дрожало. Едва заметно.
Будто сомневалось вместе с ним.
Он резко отвернулся, пригнулся и зашагал быстрее, всё ещё насвистывая марш — но уже тише, настороженнее.
Вдруг остановился. Сделал шаг назад.
Медленно обернулся и посмотрел вдаль — к месту встречи. Там никого. Время ещё есть.
— Ага… — протянул он. — Ну хорошо. Хочешь поиграть?
Он отступил ещё на шаг. А потом — резкий разбег и прыжок.
Как ребёнок, проверяющий, не выскочит ли клоун из шкатулки.
Пусто.
— Ну конечно, — усмехнулся он. — Как в этих дурацких фильмах ужасов: сначала весело, а потом — бац…
Он начал размахивать руками, изображать ласточку, кружиться.
Смеялся. Даже подпрыгнул, хлопнув себя по бёдрам.
— Ну, судя по всему… я уже призрак? Без регистрации, без ордена?
Он подпрыгнул ещё раз — зеркало не отражало.
Секунда — тишина.
Потом…
Мгновение — и вместо коридора он уже стоял у кафедры. В лицо бил свет, а перед ним тянулся зал — тёмный, полный сотен глаз и лиц.
Сначала — гулкий шёпот.
Потом смех.
Он обернулся: за спиной виднелась доска, исписанная его рукой.
На ней — ботанический силуэт: странное, будто гиперборейское растение с клубнем и тонкими корнями.
Почерк был его. Рука дрожала.
Кто-то громко расхохотался в зале.
— Очередной сказочник…
— Бред сивого профессора…
Лукас застыл.
Он слишком хорошо знал этот миг.
Тот самый доклад. Его позор.
Он моргнул.
И зеркало будто моргнуло вместе с ним.
Перед ним снова оказалось обычное отражение — бледное, нервное, но его собственное.
Судорожно он залез во внутренний карман, нащупал кожаную тетрадь и вытащил её.
Между страниц торчала закладка. Он выдернул её — вместе с тонким, потемневшим от времени пергаментом.
Развернул — аккуратно, почти благоговейно.
Глаза различали лишь тени и контуры, но пальцы сразу ощутили знакомую шероховатость.
— Здесь… — выдохнул он. — Фух. Хоть что-то при мне. Хоть что-то ещё моё…

Он выдохнул, прижал тетрадь крепче.
— Но ничего. Я ещё вернусь. Вернусь к этим невежам.
— И принесу это растение. Как обычный букет цветов. Поставлю перед вами в вазу. И этот день станет новым открытием для науки.
Пауза.
— И пусть попробуют посмеяться.
Он снова оказался в коридоре. Один. Среди застывшего мрака.
А марш доигрывал последние ноты.
Он уже собирался пробормотать мелодию для храбрости…
Но вдруг замер.
Впереди, в самом конце коридора, стояло нечто.
Лукас втянул воздух, прищурился.
Силуэт.
Что-то тёмное. Неподвижное.
Словно вырезанное трафаретом из воздуха.
— Что за… — прошептал он.
Тёмный облик казался женским.
Статным, но не массивным — будто колыхался на ветру.
— Ну откуда тут ветер?.. Сквозняк, что ли? — пробормотал Лукас почти вслух.
И сам удивился собственному голосу.
Он прищурился, сдвинул брови.
Никакого сквозняка. Коридор стоял мёртво.
А тень всё же двигалась.
Чуть-чуть. Еле заметно.
Он напрягся. Шагнул ближе.
Свет фонаря у входной двери — слабый, тёплый — просвечивал сквозь очертания, как через туман.
“Может, отблеск? Иллюзия?”
Он сделал ещё шаг.
Облик не двигался. Не шелохнулся. Не обернулся.
Когда он подошёл почти вплотную — всего в нескольких шагах, — тень резко повернулась.
И тогда Лукас увидел её глаза.
Они мелькнули — странные, будто отражали чужой свет. Как два огня, в которых пряталась тьма.
Причёска — как у светских дам с масляных портретов.
Одежда — тяжёлая, тёмная, словно сшитая из вековых штор или офицерского мундира.
Лукас выдохнул. Почти вслух.
Неуверенно — то ли от испуга, то ли от абсурдности момента:
— Ага… ну вот. Настоящая графиня, — пробормотал он, будто сам придумал ей кличку.
Он замялся, почесал висок, будто пытался вспомнить уроки истории.
— Как там… к их сиятельствам обращались?.. Эм… ваше… высокородие?.. ваше благородство?.. — он ляпнул первое, что пришло в голову и тут же поморщился. — Господи, бред… Короче… ваше всё!
Он моргнул, понизил голос:
— Вы… вы случайно не видели моих друзей?
С интонацией туриста, который потерялся на вокзале в чужой эпохе.
Ответа не было.
Она развернулась — медленно, без звука, словно всё происходило в воде.
Лукасу вдруг пришло в голову:
“А может, она… их уже проглотила? Ну… не буквально. Растворила. Забрала с собой… туда…”
Он даже не успел додумать.
Облик поплыл вниз по лестнице — ровно, тихо, словно спускалось облако.
Лукас остался стоять.
И не мог оторвать взгляда — будто его собственные глаза предали и решили смотреть за него.
Он махнул рукой и пошёл вглубь коридора.
Лукас остался.
Стоял, прислушиваясь.
«Иди за мной…»
Эти слова всё ещё звучали в голове — мягко, но неотступно, как зов из снов.
Он подошёл к перилам. Заглянул вниз.
Внизу — опять зеркало.
И в нём — она. Стояла, не шевелясь.
Потом подняла руку и поманила пальцем.
Но теперь... не только она.
За её спиной, в глубине отражения, Лукас увидел Лили.
Она лежала в саркофаге.
Без движения.
Лицо бледное, как фарфор. Глаза закрыты.
На ней — ритуальное одеяние: ткань, исписанная символами, венок из засохших цветов, и ожерелье, которое он безошибочно узнал — такое же было на фото в той самой газетёнке, где писали про серийного убийцу.
Изо рта торчал скомканный клочок бумаги — точно так же, как у жертв в вырезках.
Лукас застыл.
Воздуха не хватало. Он попытался вдохнуть — не смог.
Грудь сдавило, как в кошмаре. Хотел закричать.
Но не стал.
— Ну да… привлекла моё внимание, не спорю, — пробормотал он, будто разговаривая сам с собой. — Ты, наверное, хочешь мне что-то показать… или сказать, да? Хорошо, иду… Я же не брошу Лили… с этой… бумажкой во рту…
Он мотнул головой, добавил уже тише, сбивчиво:
— Ну а рассказывать точно никому не буду. В этот раз… сам разберусь. А то ещё…
«Опять скажут, что с ума сошёл», — мелькнуло в голове.
Он тяжело сглотнул.
И начал медленно спускаться по лестнице.
Не из любопытства.
Из ужаса.

***

00:05.
Заиграла мелодия на телефоне — старая песня какой-то известной певицы.
Та самая, что когда-то звучала на Лили свадьбе.
Она поставила её на будильник в тот день… и больше не меняла.
Телефон пел, а она лежала на кровати точно так же, как рухнула пару часов назад — лицом в подушку, одной ногой свесившись, не раздеваясь.
Не открывая глаз, она нащупала телефон и нажала «Стоп». Пробурчала в подушку:
— У меня есть второй будильник. Когда он заиграет — тогда и встану…
Секунды текли. Потом минуты. Потом — тридцать.
Лили резко вскочила, будто бы её щёлкнуло током. Волосы торчали во все стороны, глаза прищурены.
— Чёрт! Второй… Это ж только на рабочие дни… — Она хлопнула себя по лбу. — Молодец, Лили. Просто аплодисменты.
На часах было 00:30.
— Сама же говорила не опаздываете… — пробормотала она. — Ну супер. Гениально.
На бегу начала подтягивать джинсы, пинала ногой валяющийся ботинок, потом второй, споткнулась, выматерилась…
Она распахнула дверь, вбежала в коридор и шагнула вперёд — прямиком в черноту.
Хлопнула дверью за спиной, сделала пару уверенных шагов… и тут же с глухим БАХ! врезалась во что-то металлическое.
— АЙ!.. Чёрт! — зашипела она, хватаясь за ногу. — Что за…
По звуку — ведро. Самое обычное, жестяное, мерзко звенящее ведро.
— Мракобесие, — пробормотала Лили, пнув его в сторону. — Ну ОК. Теперь ещё и ведра на меня нападают.
Окинув взглядом тусклый свет, она рванула дальше — вслепую, будто догоняла собственную тень.
Через минуту Лили уже стояла у лестницы.
Пусто.
— Эм… — произнесла она, озираясь. — Так… опоздала или нет? Или не опоздала?.. Или они уже без меня всё начали?
Пауза.
— Или проспали? Или… — она махнула рукой, отсекая мысли.
— К чёрту.
Обернулась, вздохнула — дыхание чуть выровнялось. Паника прошла, осталась только досада.
И тут вспомнила: фонарик. Маленький, старый, из заднего кармана джинсов.
— Вот дурья голова, — пробормотала Лили, выудила из кармана фонарик и щёлкнула.
Луч вырвался наружу, дрогнул, колеблясь — будто сам боялся темноты.
— Ну хоть что-то, — выдохнула она и пошла искать.
Постучала в дверь Лукаса. Тишина.
Генри? Тоже пусто.
— Отлично, — фыркнула она. — Всё как всегда: хочешь, чтоб курица снесла — не жди петуха.
Она вдохнула, пригладила волосы — и твёрдо, по-своему произнесла:
— Ну и к чёрту план. Сама всё сделаю.
И шагнула в тёмный коридор.
На секунду Лили остановилась.
Так… У меня есть символ. Я его помню. Я помню его чётко… Он должен быть тут.
Перед глазами всплыл образ: рука мужа. Его татуировка. Символ. У каждого шамана был свой знак — живая метка, символ растения. Но этот чужой.
Так думай, Лили… думай…
Она моргнула.
Фонарик дрогнул — и будто подсветил не коридор, а мысль.
— Так… отель называется «29,5 шаманов», — пробормотала она. — Комнат — двадцать девять… ОК. Проверим.
Она посветила на ближайшую дверь — та, что напротив комнаты Лукаса.
На дереве — герб. Печать. Символ. Но не тот.
— Ага, понятно… — буркнула она. — Не тот. Едем дальше.
Она побежала по коридору, вглядываясь в каждую дверь, шаря фонариком, спотыкаясь, чертыхаясь.
Проверяла одну за другой — как детектив с головной болью и дедлайном.
— Нет… не тот… опять не тот… — выдох. — Да чтоб тебя!
— Куда ж ты делся?.. Я что, правда его… пропустила?
Остановилась, отдышалась.
— Ну ОК… — выдохнула с раздражением. — Почему вообще «двадцать девять с половиной»? Где эта… «тридцатая»? Или «половинка»?.. Тридцатая комната, может?.. Или бог с ним, может, полкомнаты?
Она возмущённо фыркнула:
— Господи, как это глупо звучит… полшамана!
Но тут сама себе же ответила — вслух, хрипло, будто проверяя догадку:
— Лили… — пробормотала она, чуть прищурившись. — Думай. Не комната. Полкомнаты. Что-то, что есть… но как бы не считается.
Она замерла.
На лице появилась узнаваемая, упрямая усмешка.
— Ну точно, — выдохнула она. — Кладовка. Мы же там в детстве играли. Под лестницей. Наш шаманский шатёр.
Она усмехнулась и покачала головой:
— Боже мой, как всё просто… Ну ты и милый. Заставил меня носиться по этажам — не мог сразу сказать, да?
Она вздохнула, улыбнулась краем губ:
— Ну ладно. Прощаю тебя. Ты ж в коме.
Повернулась и направилась туда — уже уверенно, почти спокойно.
Как будто всё наконец встало на свои места.
— Вот и всё. Половинка, — сказала она, тихо, как точку в предложении.
В памяти всплыл Джеймс с хитрой улыбкой:
«Последний был учеником. Его никто не считал. Он — как половина луны. Ноль-пять».
Лили обернулась: под лестницей — их детский «шаманский шатёр».
Она подошла ближе. Луч фонаря высветил облезлую дверь с нацарапанным знаком.
— Да это он… — прошептала она и даже хрипло усмехнулась. — Эврика.
Она толкнула дверь. Пахнуло пылью, сухими травами и воском.
Луч фонаря скользнул по полкам: бубны, венки, безликая кукла… и закопчённое зеркальце.
Лили уже шагнула внутрь, как вдруг снизу донёсся голос Лукаса.
Он стоял этажом ниже, у зеркала в холле, обёрнутый в плед, разговаривал с отражением и жестикулировал так, словно оправдывался перед самим собой.
— Ух ты… диалог с зеркалом, — пробормотала Лили. — Ну, при его странностях — это норма.
Она покачала головой, чуть устало:
— Ладно. Пусть развлекается. Не буду мешать.
С этими словами Лили шагнула в кладовку.
Внутри её встретила узкая комната. На полу — круг, выведенный мелом. У стены — тёмное зеркало. На постаменте — свиток.
Она развернула его. Чёткий, резкий почерк:
«Надень ритуальное одеяние.
Сядь в круг.
Зажги свечи четырёх стихий.
Смешай три компонента.
Говори без умолку: «Услышьте меня, духи леса, примите меня к себе в стаю».
Закрой глаза. Пей.
Ударь чашей об пол.
Не бойся.
Жди.»
Лили фыркнула, подняв брови:
— ОК… ну сто пудов с этим ритуалом что-то не так.
Она хмыкнула и добавила, словно обращаясь к нему:
— Милый, ты ведь всегда тянулся быть главным шаманом. Комплекс у тебя такой. А у меня всё нормально — мне и без игр хватает. Может, хоть раз попроще, а?..
Она взяла ткань, повертела её в руках, оценивающе — будто на базаре, где товар всегда «с подвохом».
Ткань оказалась плотной и тяжёлой.
— Занавес с бабушкиной дачи, — пробормотала она, натягивая.
Накинула, скосила взгляд в зеркало.
— «Месть богини за неудачный ритуал». Отлично.
Она скривилась, поправляя складки:
— Господи… я сама как призрачная ведьма с похмелья. Кто тут кого вызывать должен?
Лили опустилась в круг, колени хрустнули.
— Спасибо, суставы, что напомнили: мне не двадцать, — пробормотала она.
Зажгла свечи. Первая тут же погасла.
— ОК, огонь, не тупи, — буркнула Лили и прикрыла его ладонью от сквозняка.
Перед ней стояла чаша и коробка с ингредиентами.
Три пузырька с кривыми этикетками: «Звуки леса», «Болотный мох», «Сердце зайца».
— Ну вот… отличный наборчик. Прямо «Маргарита» из местного бара. Лимончика сверху только не хватает, — усмехнулась Лили.
— Ладно, поехали.
Она взяла все компоненты, вылила в чашу и тщательно размешала. Замерла.
Зеркало оставалось тёмным, как стоячая лужа, — ни блика, ни намёка на ответ.
— Следующий раунд, — буркнула она и высыпала остатки.
Дым зашипел, запахло болотом и мокрой тряпкой.
— Фу… ну и гадость… — сморщилась Лили. — Джеймс, ты серьёзно хотел отправить меня в мир духов вот этой дрянью?
С сомнением зачерпнула и сделала глоток.
Это оказалось не просто гадко — отвратительно. Вкус, как у пережаренного лука, бродившего неделю в старом супе.
Лили закашлялась, согнулась, глаза заслезились.
— О господи… я сейчас помру… — выдохнула она и, отплёвываясь, всё же пробормотала:
— Услышьте меня, духи леса… примите меня к себе в стаю…
Она подождала немного.
— Ну? И где эффект? — огляделась. — Алло, ку-ку… Я уже эту гадость выпила, всё сказала… А! — хлопнула себя по лбу. — Глаза закрыть забыла.
Сжала веки, сидела, ждала. Тишина.
Приоткрыла один глаз. Зеркало молчит.
Вытерла нос, усмехнулась:
— Блин… что я вообще делаю? В занавесе, на корточках, мычу…
И сама себе ответила:
— Старею, что ли… Ну ладно. Теперь удар об пол.
Она вскочила.
— Вам нужен удар? Пожалуйста!
Схватила чашу и со всей силы обрушила её на пол. Доска подскочила и с грохотом ударилась в зеркало.
Стекло пошло трещинами и в тот же миг рассыпалось в дребезги.
За ним не оказалось стены. Только пустота — тёплая, дрожащая, как чёрная вода.
Из глубины донёсся тихий шёпот. Её имя.
Лили тяжело дышала, глядя в бездну.
На неё дохнуло сквозняком — холодным, но знакомым, будто принесённым из прошлого. В нём почудился запах больничных коридоров, старой пыли и забытых воспоминаний.
— Вот так магия, значит? Без «не бойся», без инструкций. Просто бах — и портал.
Она поправила на себе тяжёлое одеяние, усмехнулась уголком губ:
— Ну вот, всех разбудила…
Сжала пальцы в кулаки, будто подбадривая себя.
Пустота впереди дрожала — тёплая, звенящая, как натянутая чёрная плёнка сна.
Она почувствовала, как тянет — не телом, а внутри, чуть ниже сердца.
— Ну что ж… Лили, другого пути у тебя нет.
И шагнула.
***
Из конца коридора тянуло мягким, тёплым светом.
Где-то глубже звучала музыка — приглушённая, как из старого радиоприёмника, настроенного на частоту между мирами.
Генри прищурился: в проёме последней двери мелькнула тень. Там кто-то двигался.
— Ага… хозяин. Видимо, и правда ждал, — пробормотал он. — Я ведь говорил, что зайду после ужина.
Он подошёл ближе, постучал по дереву и, одновременно приоткрывая дверь, заглянул внутрь:
— Есть кто? Я, как бы, зашёл — как договаривались. Только если у вас там опять кости и бубны, лучше предупредите сразу.
Дверь легко поддалась, и Генри шагнул сквозь невидимую завесу.
Воздух внутри оказался другим: густым, влажным, с горьковатым привкусом трав и старой пыли. Пахло пыльцой, корицей и ещё чем-то смутно знакомым — словно древний шкаф слишком долго болел и теперь дышал тяжело.
Всё вокруг выглядело приглушённым, обволакивающим — будто он вошёл не в комнату, а в шаманскую юрту, где время переставало тикать.
На шаткой стремянке стоял Хозяин. В одной руке — тряпка, в другой — книга.
Он осторожно протирал её, будто не просто сдувал пыль, а освежал мысли, застрявшие в страницах.
Каждое движение было не уборкой, а обрядом: мягкий, заботливый, словно он шептал колыбельную и убаюкивал саму память книги.
Под нос Хозяин что-то бормотал — обрывки фраз, похожие то ли на колыбельную, то ли на заговор:
— Спи… спи, слово… завтра опять будешь будить… не сегодня… тише, тише…
За его спиной громоздилась башня других томов, опасно кренившаяся в сторону гибели.
А на груди висел пузатый Заварыч — дрожащий, булькающий, словно нервничающий вместо него.
Хозяин, не глядя, пробурчал:
— А, это ты… «Некем» помоги мне, бесов бубен… Книги меня уже атакуют со всех сторон…
Генри молча подошёл, подхватил опасную кучу томов и отнёс их к столу. Один из них выскользнул и упал — потрёпанная обложка с надписью: «Как выйти из круга».
Механически, почти машинально, Генри раскрыл книгу.
— О! Нет-нет, не тронь! — вскрикнул Хозяин, спрыгнув со стремянки. Он вырвал том у него из рук, придерживая Заварыча грудью.
— Ты не тот, чтобы это держать! Некем трогать шаманское! Некем!
Он прижал книгу к груди и, уже строже, пробормотал:
— И вообще — осторожно с верхней. Там обратная память. Откроешь её — забудешь всё, что знал до этого момента.
Генри приподнял бровь:
— Ну конечно. А если две книги уроню — вернусь в утробу?
Хозяин покачал головой, серьёзно, почти устало:
— Нет. Тогда Заварыч решает. Не рискуй.
Он выдохнул, будто обращаясь уже не к Генри, а к самому воздуху:
— Думаешь, книги, шаманы — это игрушки? Нет. Это не кино и не игра. Играть и быть — две разные вещи. Чтобы стать шаманом, нужна жертва. И не одна.
— Жертва… прям жертва? — осторожно спросил Генри, будто проверяя, не шутка ли это.
Хозяин не ответил — только кинул на него взглядом через повязку.
Генри чуть отступил в сторону, развёл руками:
— Я просто… помог, — сказал он сдержанно.
Он помолчал, оглядел полки, тронул пальцем обложку ближайшей книги и с кривой усмешкой добавил:
— Хотя признаюсь… этот ваш шаманский дым, чай и истерика звучат для меня, как сплошная чепуха.
Хозяин резко повернул голову — так точно, что Генри показалось: он его действительно видит. Заварыч на груди будто зашипел от злости, и Генри всерьёз испугался, что тот сейчас закипит и взорвётся.
— Ну правда ведь, — пробормотал он, — как могут все эти зелья, алхимия и прочая ересь помочь при нашей современной медицине и технологиях?..
Он попытался сгладить неловкость и усмехнулся:
— Может, покажете фокус? Чтобы я хоть понял, как это работает.
Хозяин не обернулся. Голос его был глухим, почти отстранённым:
— Придёт время — и сам будешь показывать. «Некем».
Он медленно усмехнулся и произнёс почти шёпотом:
— В твоём мире лекарство — это склянка из аптеки. С цифрой, печатью и штрих-кодом.
А в другом — это кора дерева. Горечь, что держит сердце. Или корень, что разговаривает с костью.
Он сделал паузу и добавил чуть громче:
— В твоём месте ты думаешь, что лечит таблетка, а в моём — зов духов исцеляет.
Там — игла в белом халате, а тут — старуха с дымом и мычанием.
Он замолчал, будто взвешивал слова. Потом добавил, чуть громче, с насмешкой:
— И скажи мне… если у нас столько учёных, разве они все проходимцы? Нет. Просто у них — иная задача.
— Так кто же безумен: тот, кто глотает капсулу, даже не думая, что в ней, или тот, кто варит зелье из живого букета земли и слышит, как сама природа наливает ему в чашу?
Заварыч шевельнулся, пыхнул паром, словно поставил точку.
— Лекарство назначает не диплом, а вера. Его даёт не тот, кто учился по книгам, а тот, в ком люди видят силу — недоступную глазам большинства. Эти знания пришли от древних. От тех, кто говорил — молча.
И потому чужаку они всегда будут казаться безумием, как сильно бы он ни пытался понять.
Генри приподнял бровь, но ничего не ответил.
Он уселся на край стола, глянул на покосившуюся стену, потом снова на Хозяина:
— Слушайте… А почему вообще отель называется «29,5 шаманов»? Почему не тридцать? Или хотя бы двадцать девять? Что это за странное название?
Хозяин застыл. Казалось, он прислушивается не к Генри, а к воздуху.
Потом медленно, не торопясь, поднял руку и ткнул пальцем в потолок.
— Почему двадцать девять с половиной?.. — повторил он тихо.
— Потому что луна никогда не бывает целой. Она всегда либо убывает… либо крадётся обратно.
Он нащупал пальцами край книжной стопки. Пальцы двигались осторожно, слепо, но уверенно — словно сами помнили дорогу.
Нашёл нужную обложку, вытянул из кучи тяжёлый том в грубой кожаной обвязке и коротким движением отряхнул его от пыли.
— О-о-о… когда-то их было тридцать, — произнёс он почти с пафосом, с оттенком гордости. — Но это было давно. Годы стерли всё о нём. Словно его никогда и не существовало.
На обложке тёмными буквами проступало: «Легенда о Тридцатом».
Хозяин провёл по буквам пальцами, будто проверяя — на месте ли они ещё, не исчезли ли.
Он встал прямо перед Генри, прижимая книгу к себе, как что-то личное, как память, которую никому нельзя отдавать.
— Вот тут история была закрыта, — сказал он негромко, и голос его стал ровным, почти колыбельным. — Но именно здесь… снова… она начинается. Прямо сейчас.
Он протянул книгу Генри.
Генри кивнул, чуть склонив голову, и спросил серьёзно:
— Можно мне… в руки взять?
Заварыч на груди Хозяина коротко сделал «пшик», выпустив струйку пара. Этого хватило — Генри всё понял без слов.
Он осторожно принял том и раскрыл. Страницы оказались плотными, шершавыми — будто впитали в себя пыль времён.
Внутри были аккуратные записи. Каждая страница — одному мастеру-шаману.
Арун. Шаман пепла.
Он умел засыпать города так, чтобы в них больше не просыпались крики.
Мейра. Шаманка зеркал.
Она видела не то, что есть, а то, что должно было быть.
И так далее — короткие, ритуальные истории. Лаконичные, как надписи, выцарапанные на стене древней пещеры.
Генри перевернул последнюю страницу.
Тридцатый.
Пусто. Ни имени, ни символа. Только тонкая пыль на бумаге, будто слова когда-то были, но исчезли.
— И что это значит?.. — пробормотал он.
Хозяин пожал плечами, и голос его прозвучал ровно, почти без интонации:
— Значит, судьба ещё не решила.
Или ждёт, пока кто-то решит за неё.