Утренняя кукушка

На экране – привычная за последние годы картина войны: пламя, взрывы, дроны, превращающие в руины   убежища, где пытаются спастись люди. Металлические коробки , все эти танки, бэтэры и прочее.  Мое воображение рисует ужасающую картину того, что остается внутри этих "коробок"после встречи с дроном камикадзе.  Я понимаю, что врага нужно уничтожать, но в то же время вспоминаю о наших ребятах, гибнущих в таких же условиях. Война – это зло, и я проклинаю ее создателя, хотя и понимаю, что это может быть опасно. Бога гневить нельзя.
Жена зовет к столу. На тарелке – жареная рыба, которую привезли дочь и зять с рыбалки на Каме. Они энтузиасты и на рыбалку ездят за сотни километров. Вкуснейший судак. Как хотелось бы самому посидеть с удочкой, но годы берут свое. Все, что раньше было желанным, теперь недоступно. Старость – это время потерь. Когда же я был на рыбалке в последний раз?
Вспоминаю: тринадцать лет назад, в деревне Кузьминка на Брянщине. Был теплый летний вечер, воздух наполнялся запахом дыма и звуками деревенской жизни. Я ехал к своему старому знакомому, столяру Никитичу, человеку редкой доброты и мастерства, чье отношение к своему делу вызывает восхищение. Впереди меня ждал простой, но вкусный ужин из картошечки ,куска хлеба , посыпанного солью , огромного красного помидора и мечта о рыбалке. Я даже видел уже этот огромный ,сахарный на разломе, помидор.  Но, въехав в деревню, я почувствовал, что то здесь не то. Тишина, молчаливые взгляды, люди, собравшиеся группами, – все говорило о несчастье. Даже дети говорили шепотом. Я понял, что произошло что-то страшное. Никитич вышел из дома, молча, протянул мне руку и сказал: "Видишь, какие у нас тут дела! Принесли его с угора в покрывале... Граната, оставшаяся с войны, обнажилась из-за дождей.    Мальчишка ,этот, Митяйка, нашел гранату, развел костер  ... Его детство прошло в мирное время, поэтому он никогда не сталкивался с войной, откуда ему знать, что такое граната. Он любил приходить ко мне в мастерскую, где его завораживали стружки, скрученные в пружинки. Я разрешал ему склеивать их в длинные полосы, и он развешивал их на заборе, словно праздничные гирлянды. Ох, слышишь, как его мать до сих пор рыдает! Семьдесят семь лет прошло с окончания войны, а её эхо всё ещё звучит, все грохочет…."
Ещё до рассвета мы с Никитичем оказались на реке. Он был необычно молчалив, совсем не такой, как в мои предыдущие приезды. Мы сидели в лодке посреди реки, встречая зорьку. Вода здесь неслась стремительно, тихонько рокоча под бортом. Это было прекрасное место для ловли судака. В небе висел тонкий, молодой месяц. Заря раскрашивала плоские облака, уходящие на восток, длинными алыми полосами. Рассвет набирал силу, его нежное сияние облагораживало цвет воды, ещё водянистую зелень прибрежных деревьев и трав. Высоко в небе пронеслись, издавая карканье, вороны. Начинался новый день. Ослепительно засияли белые меловые обрывы на западном берегу, а на башне далёкой монастырской часовни золотом блеснул флюгер. Ловить рыбу мне совсем не хотелось, да и Никитич не обращал внимания на поплавки. Мы оказались на реке лишь потому, что договорились об этом накануне. В тот момент, когда издалека послышался голос колоколов, призывающих к утренней службе, вода донесла до нас   голос кукушки. Я заметил, как шевелятся губы Никитича.  Он что-то отсчитывал. На мой вопросительный взгляд он ответил не сразу, обведя взглядом берега, воду, деревья, землю, источающую густой запах влаги.
"Загадал, сколько будет мирных годов", – произнес он, наконец.