Притча о двух сёстрах и забытом завете

   В начале времён, когда мир был молод и прозрачен, существовали две сестры, сотканные из одного узла времени. Звали их Жизнь и Смерть.

  Жизнь была подобна весеннему соку, что вздымает к солнцу почки. Она плела из света травы, вышивала цветами луга, лепила из глины тела зверей и людей, наполняя их смехом, страстью и жаждой бытия.

  Смерть же была подобна осеннему корню, что уходит в глубокую, плодородную тьму. Она носила платье не чёрное, а цвета поздних сумерек, опавшей листвы и благородной меди. Платье её шелестело тишиной. Её руки знали тайну покоя, форму завершенности и искусство развязывания любых узлов одним лёгким движением.

  Они шли по миру неразлучно. Там, где ступала Жизнь, вздымалась зелень. Там, где касалась земли Смерть, зрелое само собой мягко склонялось к её ладони, освобождая место для нового ростка. Люди видели в них не врагов, а два священных лика Единого Цикла. И потому для Смерти в каждом доме над очагом висел особый ковшик — не просто знак гостеприимства, а символ красоты и меры во всём. Его точная форма напоминала, что любая полнота имеет свой объём, любой расцвет — свой срок, а любая чаша — свои границы. Он означал: здесь помнят, что истинная красота — в своевременности, а мудрость — в знании, когда что начинать и когда завершать.

  И был завет, простой и мудрый, как закон притяжения семени к земле: «Гостья, принимающая гостя. Не отвергай сестру, что стучится в дверь, ибо с нею на пороге стоит и твоё завтра».

  Когда крестьянин срезал спелый колос, он благодарил Жизнь за урожай, а Смерть — за острый серп, превративший тленье в хлеб. Когда старейшина племени, отслужив свой круг, чувствовал, как душа его созрела для иного мира, он сам приглашал Смерть. Она входила, как самая чуткая из повитух, и помогала душе сбросить ветхое тело, как сбрасывают ставшую тесной, прожитую одежду. Наутро в стойбище рождался новый ребенок — живой знак того, что круг замкнулся.

  Но главным её служением была ночная стража в глубинах человеческого сердца. Каждый вечер, засыпая, человек совершал малое умирание. И тогда Смерть, вместе с Духом-союзником, спускалась в его внутренние чертоги. Она аккуратно, как архивариус, раскладывала по полочкам памяти прожитый день. Радости превращала в золотую нить для будущего покрова души. Ошибки — в чёткие зарубки на посохе опыта. А весь сор, всю мишуру обид, тревог и пустых слов она собирала в ладонь и обращала в серебристый пепел, уносимый сном. Она проветривала залы сознания, чтобы утром Жизнь могла наполнить их свежим светом и новыми замыслами.

  Так было в эпоху, когда люди помнили язык деревьев и слышали песню, что поёт река, уходя под лёд.

  Но однажды человек изобрёл зеркало и увидел в нём лишь себя. Он возжелал, чтобы отражение его длилось вечно. Он возомнил себя не частью цикла, а его властелином. Он возжелал только света, только роста, только накопления. Он объявил Жизнь — единственной владычицей, а Смерть — преступницей против его отражения. Его страшащаяся душа нарисовала ей новый облик: безликий скелет, слепая коса, пустота под капюшоном. Люди заперли двери. Они спрятали ковшик над очагом, отвергнув тем самым саму идею меры и завершённой красоты. Они заглушили внутренний голос, зовущий к очищению. Они стали копить не урожай, а хлам: в амбарах — тленое добро, в сердцах — окаменевшие слёзы, которые так и не смогли пролиться.

  И сестёр разлучили.

  Жизнь, лишённая своей половины, стала бесплодно буйствовать: разрастаться опухолями, цепляться за уже отжившее, творить без меры и смысла. Она превратилась в вечный, изнуряющий день без надежды на отдых.

  А Смерть, отринутая, лишённая своего священного смысла, одичала от горя и невостребованности. Её серебряный веник стал ржавой косой. Её искусство развязывать узлы — грубым разрывом. Она, когда её наконец впускали украдкой через чёрный ход, приходила уже не как целительница, а как слепая и суровая санитарка в переполненной больнице мира, который забыл, как умирать достойно.

  Наш страх родился не в её объятиях. Он вырос из каменных стен, которыми мы отгородили свой дом от сада. Из молчания, которым мы ответили на её тихий стук.
Но иногда, в тишине, когда шум мира стихает до шепота, можно уловить далёкое эхо того завета. Оно звучит в облегчении, когда мы наконец отпускаем старую боль. В ясности, которая приходит после великой потери. В мудрой усталости осени, обещающей весну. Это голос Смерти-Сестры, напоминающий: «Я всё ещё здесь. Я — не конец твоей истории. Я — берег, к которому прибивается волна, чтобы снова набраться силы для бега. Развяжи свои узлы. Выпусти накопленный хлам. Открой дверь — не в последний час, а в следующий миг отпускания. И позволь мне, как прежде, расчистить пространство, чтобы твоя Жизнь — наше общее с ней дитя — могла снова развернуться в тебе во всей своей красоте».

Ибо вечный закон не изменился: глиняный кувшин ценит и гончара, и того, кто бережно разобьёт его, когда он выполнит свою службу. Так и душа. Чти обеих сестёр. Признай в Смерти лик иной формы Жизни. И тогда твой страх растворится, уступив место благодарной тишине — той самой, из которой рождается новое дыхание.