Аплодисменты моему двойнику. История одного обмана

Аплодисменты моему двойнику. История одного обмана


Антон с ненавистью смотрел на свои пальцы. Длинные, гибкие, «пальцы пианиста», как когда-то говорила его первая учительница. Теперь они казались ему чужими, бесполезными отростками, не сумевшими ухватить удачу за хвост. Консерватория, надежды, приз за престижный конкурс… Все растворилось в серой дымке будней, в бесконечных подработках аранжировщиком для бездарных поп-звезд и уроках с детьми богатых родителей, видевших в рояле лишь предмет интерьера.
Именно после такого урока, когда девятилетний мальчуган пялился в телефон, пока Антон пытался объяснить ему красоту баховских инвенций, его ноги сами принесли его в «Ноты» — маленький, умирающий магазин музыкальной литературы в арке старого дома. Он пах пылью, старым деревом и печатной краской. Хозяин, ветеран-альтист Лев Борисович, пускал его к стоявшему в углу подержанному, но хорошо настроенному роялю «Штайнвей».
— Играй, Тошка, — хрипел он. — Пусть хоть стены послушают настоящую музыку.
Магазин был пуст. Лев Борисович дремал за стойкой под мерное тиканье настенных часов.
— Последний раз, — мрачно подумал Антон. — Спрячу это свое проклятое «дарование» обратно в скорлупу. Навсегда.
Он сел, глубоко вздохнул, закрыл глаза и опустил пальцы на клавиши. Он играл Прелюдию соль-минор Рахманинова — одну из сложнейших виртуозных пьес. Точнее сказать, он не играл — он изливал боль. Каждое разбитое ожидание, вся горечь неудачника, которому перестали верить, диссонанс его жизни выливались в эту музыку. Он не видел полок с нотами, не слышал тиканья часов. Он был один на один с черным демоном, поселившимся у него в груди.

Антон не заметил щуплого подростка в мешковатом худи, который зашел, чтобы купить струны для гитары, замер у входа и достал смартфон и направил на него камеру. Не заметил, как тот снял все пять минут его игры, затаив дыхание, и так же тихо вышел.

Через два дня Антон варил себе кофе на кухне в своей однокомнатной «хрущевке», пытаясь не смотреть на покрытую пылью крышку пианино. Включил телевизор для фона. И вдруг услышал знакомые звуки.
— …А этот ролик уже набирает миллионы просмотров! Неизвестный виртуоз шокирует покупателей книжного магазина «Ноты» своей игрой!

Антон замер с кружкой в руке. На экране был он. Он узнал угол магазина, полку с альбомами Чайковского. Крупным планом — его руки, его лицо, искаженное внутренней мукой. А под видео — заголовок: «Мрачный гений книжной лавки. Пианист, который играет так, как будто хоронит свою мечту».
Он судорожно нашел ролик в сети. Заголовок: «Последний концерт призрака». У него зазвенело в ушах.

Тысячи комментариев.
— Какая мощь! Какая боль!
— Это гений уровня Рихтера, кто этот человек?
— Он похож на убийцу из сериала, который играет на кладбище своих жертв.
— Он похож на композитора из черно-белого фильма, который пишет свою последнюю симфонию, умирая от чахотки.
— Где он вообще играет? Надо ехать!
— Где это место? Оно волшебное!

Слабая, пьянящая волна надежды поднялась в груди. Его узнали? Оценили

Но чем дальше он листал, тем становилось страшнее.
— Офигенный конспирологический образ! Наверное, часть арт-проекта.
— Говорят, он сбежал из психушки.
— Нет, он бывший заключенный, отсидел за убийство по неосторожности, и теперь музыкой искупает вину.
— Подпишите петицию, чтобы его нашли и дали концерт в Карнеги-холле!
Телефон Антона разрывался от звонков. Неизвестные номера.

Телефон затрещал.
— Антон? Продюсер «Вечернего шоу»! Мы хотим пригласить вас! Только сыграйте эту же пьесу и в этом же свитере? Он создает образ затравленного гения!
— Здравствуйте, это сеть кофеен «Старая Партитура». Вы — живое воплощение нашего бренда. Обсудим контракт?
— Здравствуйте, это бренд мужской одежды «Темная Сторона». Нам кажется, вы — идеальное лицо нашей новой коллекции. Готовы обсудить условия сотрудничества?

Его нашли. Но нашли не того. Они видели не музыканта. Они видели персонажа. Миф. «Мрачного гения». И этот миф был им гораздо интереснее, чем реальный, уставший тридцатипятилетний мужчина с несложившейся карьерой.

Его уговорили. Уговорил тот самый подросток-видеоблогер по имени Клим, который и был автором того ролика. Он пришел к Антону домой, глаза горят.
— Антон, вы не понимаете! Вы — легенда! Людям не нужен еще один пианист в смокинге. Им нужна история! Трагедия! Загадка! Давайте раскрутим это!
Антон, оглушенный вниманием и давно забытым ощущением востребованности, сдался. Его первое большое выступление было назначено в модном арт-пространстве. Продюсеры требовали сохранить образ.

Он вышел на сцену не в смокинге, а том самом потертом свитере и джинсах. Гримеры умышленно сделали ему темные круги под глазами. Свет был приглушенным, почти мрачным.
— Сыграйте так, будто вам нечего терять! — шептал ему на ухо Клим за кулисами. — Будто это ваша лебединая песня!

И Антон играл. Все того же Рахманинова. Он пытался вспомнить ту боль, то отчаяние в переходе. Но вместо этого чувствовал лишь фальшь. Он был актером, плохо играющим самого себя. Публика, однако, была в восторге. Они видели то, что хотели видеть. После последнего аккорда воцарилась тишина, а затем взорвалась овациями.

К нему подбежала улыбающаяся ведущая с микрофоном.
— Антон, это невероятно! Скажите, что вы чувствовали, играя эту пьесу? О чем вы думали?
Антон, запыхавшийся, смотрел на восторженные лица в первом ряду. И вдруг его осенило. Они ждут от него чего-то… соответствующего.
Он наклонился к микрофону, стараясь сделать голос низким и надтреснутым.
— Я думал… о тишине, которая наступает после последней ноты. Тишине всей жизни. И о том, что музыка — это единственное, что осталось от человека, которого больше нет.
В зале вздохнули. У нескольких женщин на глазах блеснули слезы. Это была полная, оглушительная победа. И самая ужасная ложь. Но самое ужасное, было то, что эта фраза пришла ему в голову совершенно случайно, она была чистой воды импровизацией.

Слава нарастала, как снежный ком. Его пригласили на закрытый прием после концерта. Элитарное общество, богема, критики. Все хотели поговорить с «загадочным гением». Антон стоял с бокалом вина, чувствуя себя шутом. К нему подошла элегантная пожилая женщина с острым, умным взглядом.
— Мария Дмитриевна, профессор консерватории, — представилась она. — Вы сегодня были великолепны, Антон. Техника… своеобразная, но эмоции захватывают.
Антон кивнул, стараясь сохранить мрачную маску.
— Спасибо.
— Знаете, — продолжила она, пристально глядя на него, — я слышала вашего Рахманинова много раз. Но сегодня… было что-то новое. Почти циничное. Как будто вы не переживали эту музыку, а… иллюстрировали чужое представление о вашей трагедии.
Антон похолодел. Она видела. Видела сквозь образ, сквозь миф, прямо в его душу, полную стыда и нерешительности.
— Это и есть моя трагедия, Мария Дмитриевна, — выдавил он.
Она покачала головой, и в ее глазах мелькнула то ли жалость, то ли разочарование.
— Нет, молодой человек. Подлинная трагедия — это когда артист начинает верить в созданный для него пиарщиками миф. Вы сегодня не хоронили свою мечту. Вы хоронили самого себя. И публика аплодировала этому погребению. Жестокий спектакль.
Она повернулась и ушла. А Антон остался стоять с бокалом в руке, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Она была права. Он продал свою подлинную боль, свое настоящее отчаяние за дешевую монету интернет-славы. Он стал продуктом.
В этот момент к нему подскочил сияющий Клим.
— Антон! Ты только послушай! Поступило предложение от мирового тур-агентства! Гастроли по Азии с этой же программой! «Темный Антон: Возрождение». Гениально, да?
Антон смотрел на его юное, восторженное лицо. Клим искренне верил в этот проект. Он был режиссером, а Антон — его марионеткой.
— Нет, Клим, — тихо, но четко сказал Антон. — Все.
— Что — все? — улыбка на лице Климма померкла.
— Все. Гастроли. Концерты. Этот… этот цирк окончен. Я больше не могу.
— Ты с ума сошел? Это же твой звездный час! Мы же только раскрутились!
— Раскрутили не меня, — горько усмехнулся Антон. — Раскрутили персонажа. А настоящий я… он, кажется, и правда остался в том книжном магазине.
Он поставил бокал на стол и, не глядя на потрясенного Клима, направился к выходу. На него оглядывались, шептались. Он был звездой. Но это больше не имело для него никакого значения.

На следующее утро он пришел в «Ноты». Лев Борисович сидел за стойкой, пил чай.
— Что, Тошка, принес славу моей развалюхе? Видел я твое выступление по ящику. Похоже было. Как в плохом спектакле.
Антон ничего не ответил. Он сел за инструмент. Магазин был пуст. Он сглотнул ком в горле и начал играть. Не Рахманинова. А простую, чистую мелодию Моцарта, которую любил в детстве. Музыку, лишенную надрыва и позы. Музыку света, который он так старательно хоронил.
Он играл для себя. Для спящего на стопке нот кота. Для Льва Борисовича, который перестал пить чай и смотрел в окно, что-то тихо напевал.
Когда Антон закончил, в дверном проеме стояла та самая девочка, что иногда приходила с мамой за сборниками для музыкальной школы. Она вытащила из кармана леденец и протянула его.
— Это вам. Вы сегодня играли красиво. Не грустно.
Антон взял леденец. Развернул, положил в рот. Приторно-сладкий вкус чего-то настоящего. На его глаза навернулись слезы. Не из-за жалости, нет. А потому что это был самый честный отзыв за всю его карьеру. Единственный, кто увидел не миф, а человека.

Лев Борисович хмыкнул: — Вот так и надо. Без всякого этого… тьфу. Он махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху-славу.
— Придешь завтра, Тошка? Концерт для левого бока давать будешь?
— Приду, Лев Борисович, — улыбнулся Антон. — Обязательно приду.
Он вышел из магазина. На улице светило солнце.
Он не знал, что будет делать дальше. Может быть, вернется к урокам. Может, будет писать музыку для себя. Но он точно знал одно: «мрачный гений магазина» навсегда остался там, в прошлом, на пыльных полках, между старыми нотами.
И это было самое большое облегчение в его жизни. Слава пришла к нему в неудобной форме, но она же и указала ему выход. Выход к самому себе. Пусть и без оваций.

Антон шел по улице, и сладкий вкус во рту постепенно сменялся горьковатым, сложным, но удивительно живым — вкусом свободы. Не от неудачи, а от ненужной, чужой славы. Это был вкус чего-то настоящего. Он больше не был призраком. Он просто стал пианистом. И этого, как выяснилось, было достаточно