Граф Толстой-Американец. Авантюрист и дуэлянт Ч. 2

                Часть вторая «О дуэли без дуэли»


Сказывают, что он написал на меня что-то ужасное.

П у ш к и н

Граф Фёдор Толстой познакомился в 1819 году с молодым, обретающим популярность поэтом Александром Пушкиным в Петербурге «на чердаке», в доме № 12 драматурга А. А. Шаховского по Малой Подьяческой улице, как называли у того в доме место для игры в карты.

В очередной раз, когда оба находились «на чердаке» и играли в карты, Александр Сергеевич заметил, что Толстой передергивает карты. И услышал в ответ: «Да я и сам это знаю, но не люблю, чтобы мне это замечали». Игра продолжалась, но тем дело не закончилось. Толстой затаил злобу и вскоре отомстил.

В это время Фёдор Толстой — неизвестно, намеренно или нет — распространил в Москве слух, будто Пушкина перед отправлением в ссылку выпороли в охранном отделении. Узнав об этой ложной и вдобавок оскорбительной для чести сплетне, Пушкин был настолько оскорблён, что поклялся вызвать обидчика на дуэль сразу же по возвращении из ссылки.

«С некоторых пор Пушкин начал замечать, что при его появлении в светских гостиных все разговоры смолкают, а вслед ему несется насмешливый шепот: "Ах это тот самый... Ну, поделом ему, поделом..."
Сначала он ничего не мог понять. Но однажды Катенин, досадливо нахмурившись, рассказал ему, что какой-то подлец пустил слух, будто его, Пушкина, отвезли в Особую канцелярию министерства внутренних дел и там секретно высекли за стихи против правительства. Светские сплетники и сплетницы подхватили эту подлость и теперь злорадствуют.
Пушкин был ошеломлён. Впервые он столкнулся с неумолимой и злобной подлостью света... И не знал, как поступить. Кто его обидчик? Неизвестно. Кто распустил эту сплетню? Он не знал. Фёдор Толстой (это было его рук дело) действовал ловко и держался в стороне.
Было от чего прийти в отчаяние.
"Я сделался историческим лицом для сплетниц Санкт-Петербурга", — писал Пушкин Вяземскому. Планы один безумнее другого беспрестанно сменялись в его разгоряченной голове» ( М. Басина, В Садах лицея. На берегах Невы).

Уже в ссылке поэт ответил Толстому эпиграммой:

В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава Богу —
Только что картежный вор.

«Пушкин, — пишет Вяземский, — в жизни ежедневной, в сношениях житейских был непомерно добросердечен и простосердечен, но при некоторых обстоятельствах бывал он злопамятен не только в отношении к недоброжелателям, но и к посторонним и даже приятелям своим. Он, так сказать, строго держал в памяти своей бухгалтерскую книгу, в которую вносил царапины, нанесенные ему с умыслом, а материально записывал имена своих должников на лоскутках бумаги, которые я сам видел у него. Это его тешило. Рано или поздно, иногда совершенно случайно, взыскивал он долг и взыскивал с лихвою. В сочинениях его найдешь много следов и свидетельств подобных взысканий. Царапины, нанесённые ему с умыслом или без умысла, не скоро заживали у него».

Эта эпиграмма Пушкина в то время напечатана не была, но, конечно, была сообщена Толстому.

В то же время в послании к «Чаадаеву», появившемся в «Сыне Отечества» в 1821 году Пушкин  почти в тех же выражениях повторил свою эпиграмму:

Что нужды было мне в торжественном суде
Холопа знатного, невежды при звезде
Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре части света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картёжный вор?

Вяземский написал Пушкину, что он не одобряет его выпада против Американца. Пушкин ответил ему :

«…Извини меня, если буду говорить с тобою про Толстого. Мнение твое мне драгоценно. Ты говоришь, что стихи мои никуда не годятся. Знаю, но мое намерение было не заводить остроумную литературную войну, но резкой обидой отплатить за тайные обиды человека, с которым я расстался приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся тому случай. Ему показалось забавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак кн. Шаховского. Я узнал об нем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей;—;в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью. <...>
Ты упрекаешь меня в том, что из Кишинева под эгидою ссылки печатаю ругательства на человека, живущего в Москве. Но тогда я не сомневался в своем возвращении. Намерение мое было ехать в Москву, где только и могу совершенно очиститься. Столь явное нападение на гр. Толстого не есть малодушие. Сказывают, что он написал на меня что-то ужасное. Журналисты должны были принять отзыв человека, обруганного в их журнале. Можно подумать, что я с ними заодно, и это меня бесит. Впрочем, я хочу иметь дело с одним Толстым, на бумаге более связываться не хочу».

Толстой не оставил послания поэта без ответа:

Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл,
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки,
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щёки.

Толстой послал эпиграмму в редакцию «Сына Отечества» для напечатания. Но редакция благоразумно воздержалась от публикации.

Пушкин не сомневался в том, что его ссора с Толстым окончиться дуэлью.

В ссылке Пушкин долгое время тщательно готовился к дуэли, регулярно упражняясь в стрельбе. Как-то выполнения упражнения стрельб из пистолета, он говорил своему другу А. Н. Вульфу: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый, так колдунья напророчила».

В сентябре 1826 года поэт был спешно доставлен из Михайловского в Москву и прощён только что короновавшимся императором Николаем Павловичем. Буквально сразу же после Высочайшей аудиенции в Кремле, Пушкин поручил своему другу С. А. Соболевскому «на завтрашнее утро съездить к известному  "американцу" графу Толстому с вызовом на поединок».

Но Соболевский предпринял всё, что только мог, чтобы дуэль не состоялась. Редактор-издатель «Русского архива» П.И. Бартенёв  поведал, что  «к счастью, дело уладилось: графа Толстого не случилось в Москве, а впоследствии противников помирили».