Продлевать будем?

               

Учёные утверждают, что настоящая мужская дружба способна зародиться лишь в юные годы, так как именно в это время человек полон несовершенств и исканий. Четвёрка наших героев это утверждение опровергает напрочь.  Казалось бы, пора уже о вечном задуматься. Офицеру – за шестьдесят. Энергетику, охотнику и золотопромышленнику – за семьдесят. По меркам девятнадцатого века глубокие старики. Получается, сдружились на старости лет? Впрочем, век на дворе не девятнадцатый, а давно уже двадцать первый, и что-то, похоже, в человеческой физиологии изменилось. Да и как же не изменилось, если каждый из нашей четвёрки вполне ещё заинтересованно рассматривает встречных красоток.
Ох, уж эти старички-бодрячки;! У каждого за плечами биография, достойная пера Джека Лондона.
Дружба – явление до конца не изученное. Она, как и любовь, или возникает, или нет. Основа – общность интересов. К спорту, например, к алкоголю, к коллекционированию спичечных этикеток. Да мало ли к чему? У наших героев этой общностью стала литература. То есть все они люди пишущие и даже публикующиеся в толстых и тонких журналах. Плюс к этому каждый из четверых, освоив три гитарных аккорда, считает себя бардом.
На одной из бардовских «тусовок» и познакомились. Энергетик пел про Чукотку, Залив Креста и палаточные посёлки романтиков.
 – Разрешите? – спросил офицер, присаживаясь к костру. – Я тоже северянин. Только с другого севера. С Мурманска.
– Другого севера не бывает, – энергетик дружески пожал ему руку.
Слово за слово, и сразу сошлись так коротко, будто знали друг друга с детства.
Позже, на таком же слёте бардов, к ним примкнул охотник. 
Знакомство с золотопромышленником случилось через журнал «Минеральный ключ». Редактора этого издания, Леопольда Францевича Гирляндского, офицер знал уже много лет и числил его в своих приятелях.
Журнал выходил в Кисловодске, публикации были платными. 
– Чем плох тебе «Минеральный ключ»? – спросил офицер энергетика, давно уже лелеющего мечту увидеть свои тексты на страницах какого-нибудь издания.
– Да, собственно, ничем, – выразил своё согласие приятель. 
– Любой объём! – обрадовался новому платёжеспособному автору Гирляндский. – Публикуйтесь и не забывайте платить! 
За энергетиком не заржавеет. Платил и публиковался. «Первый раз встречаю поэта, пишущего оксюморонами!» – похваливал его редактор, пряча в карман «прибавочную стоимость».
Журнал имел статус международного. Со всей страны, а также из ближнего и дальнего зарубежья на его страницах появлялись поэты и прозаики, отвергнутые другими изданиями. «Прибежище графоманов!» – клеймили журнал завистники. Гирляндский на это посмеивался и заходил с козырей, то есть печатал – иногда совершенно бесплатно – талантливых авторов. Среди таковых энергетик сразу же выделил золотопромышленника.
Узнал у редактора номер его телефона. Созвонились. Выяснилось, что в восьмидесятые-девяностые оба трудились на севере. Энергетик – на одной из чукотских ГРЭС. Золотопромышленник – мыл драгоценный металл на колымских приисках. Бескрайняя тундра, глухая тайга, метели, бичи, сезонники, морозы за шестьдесят – всё это было одинаково близко обоим. «А перелёты гусей помнишь?» – «А незаходящее летом солнце!» – «А коктейль «северное сияние!» – «Ну да, это же шампанское со спиртом!» – «А у чукчей гостил?» – «Гостил, и не раз. Отважные люди. А анекдоты про них сплошное враньё!» – «А белые мишки в посёлок к вам забредали?» – «А Ногайскую бухту видел?» Поговорили, будто чистой водицы испили из северного озерка.
Оказалось, что золотопромышленник давно уже обитает в Новочеркасске. Вот же совпадение! Туда же из Ставропольского края недавно перебрался охотник. «Не сомневайся! – убеждал энергетик. – Наш брат! Поэт и бард! Охотился на Камчатке, на Енисее, в Якутии. Записывай телефон».
Знакомство в Новочеркасске состоялось. Но вот какой случай сплотил северян окончательно. 
Офицера угораздило подарить недавно изданный роман редактору «Минерального ключа» Гирляндскому. В итоге на страницах журнала появился оскорбительный отзыв. «Какая грязь! – от такого поворота офицер впал в ступор. – Роман ведь совсем не об этом…» Автор пасквиля укрылся под псевдонимом: «Весёлый Брюзга». Впрочем, стиль был вполне узнаваем. Так тяжеловесно, с несвойственными русскому языку инверсиями мог написать только сам редактор. 
Офицер всегда считал Гирляндского небесталанным, средней руки писателем. Приятельствовали, и тут такое…
В полемику, однако, решил не вступать. Ну, грязь и грязь. В литературных кругах это как «здасьте», как ёлка к Новому году.
Энергетик и золотопромышленник молчать не стали. Не сговариваясь, позвонили Гирляндскому и потребовали открыть им настоящее имя Брюзги. Тот отшутился, мол, лично с этим господином не знаком. Энергетик негодовал: «За оскорбление друга вызываю негодяя к барьеру!» В завершение смягчился: «Надеюсь, Леопольд Францевич, вы, как старый мудрый еврей, разрулите эту некрасивую ситуацию».
Гирляндский отреагировал в колонке редактора: «Безобразие! По ночам мне названивают нетрезвые поэты и обзывают старым мудрым евреем!» Энергетик недоумевал: «Ну, назвал бы он меня, к примеру, старым мудрым русским, так я бы нисколечко даже не огорчился. К тому же звонил я ему всегда трезвый!»
«Шёл бы этот Гирляндский лесом! – подвёл итог золотопромышленник. – Больше в его коммерческом журнале не публикуюсь». Охотник в «Минеральном ключе» никогда не печатался, но общему протестному настроению сопереживал.
Решили встретиться. Энергетик пригласил в Невинномысск. Мотивировал тем, что он единственный холостяк. А это значит, что вежливо-каменное лицо чьей-либо супруги не станет сигнализировать о том, что встречу пора завершать.
Стол накрывали с приятной праздничной суетой. Традиционный салат оливье и сельдь под шубой. На горячее – котлеты, голубцы и жареная картошка. На закуску – солёные огурцы, помидоры, квашеная капуста и маринованный горький перец. Напитки – водка и зерновой «скотч виски».
Выпили. Закусили. Разговорились. Золотопромышленник предложил тост за Гирляндского.
– Как бы то ни было, мужики, но благодаря его журналу я узнал о вашем существовании.
– Пусть ему икнётся, – согласился офицер. – Кстати, вы в курсе, что у Леопольда Францевича прогрессирует мания величия?
– С чего это ты решил? – удивился энергетик.
– Последняя его книга о Бродском называется «Мой американский брат».
– Ты читал её?
– Пытался, но слишком уж скучно. Такую бодягу развёл.
– Считаешь, литература не должна быть скучной?
– Считаю! Какой угодно, только не скучной. И ещё считаю, что у Гирляндского есть несколько вполне достойных стихотворений. Короче, за него! За старого брюзгу! 
Вышли курить на лоджию. Солнечный день. Теплынь.
– Может, на Кубань прогуляемся? – предложил охотник. – А то мы тут, как четыре сыча в четырёх стенах!
Мысль одобрили. Уложили в пакет бутылку водки, стопки из «нержавейки» и пару кистей винограда.
Кубань, зажатая в бетонный рукав, не впечатлила. Энергетик стал рассказывать, как в детстве он на этом самом месте ловил пескарей и голавликов. Несколько раз повторил, что берег тогда был дикий и густо поросший кустарником.
– А что теперь тут ловится? – полюбопытствовал охотник. 
Энергетик уныло развёл руками.
– Пластиковые бутылки, консервные банки и мерзкие тряпки. 
Подплывшим уткам кинули несколько виноградин. Птицы хватали с жадностью. Поглядывали блестящими глазками. Охотник принялся бросать им ягоду за ягодой.
– Вообще-то это закуска, – золотопромышленник отобрал у него пакет.
Под опадающим клёном облюбовали укромную лавочку. Наполнили стопки.
– Балует нас погода. Будто не конец октября, а всё ещё лето, – офицер по-гусарски откинул локоть. – За что пьём, ребята?
– За север и за поэзию! – энергетик задрал локоток ещё выше. – За то, что объединяет четырёх битых жизнью мужиков!
– Ты хотел сказать, потрёпанных старикашек! – усмехнулся золотопромышленник.
– Цыц, мальчишка! – прикрикнул на него охотник. – Я из вас самый старший, а в нашей компании чувствую себя пацаном.
Радостно закивали: «Я тоже…» – «И я…» – «А как же иначе?» 
– За поэзию!
– За север!
– Да! Север выковал нас, и уже не перековать.
Виноградная кисть янтарно светилась. Отщипывали. Ягоды сочные, крупные.
– Так-так! Распиваем, значит, в общественном месте.
У розовощёкого сержанта полиции голова чуть набок. Рядом немецкая овчарка. Морда у неё тоже набок. Язык наружу.
– И что мне прикажете с вами делать? В вытрезвитель по возрасту не подходите. Под протокол, разве что…
– По возрасту?! – возмутился охотник. – Почему это мы не подходим? Ещё как подходим!
Переглянувшись, расхохотались.
– Слушай, сержант, я тебе сейчас всё объясню… – охотник потянулся потрепать по плечу представителя власти.
Собака подобралась и зарычала.
– Фу, Эдгар! – полицейский дёрнул поводок. – Что тут объяснять? Распиваете? Факт!
– А ты, сержант, не кипятись и для начала хотя бы выслушай. Тут дело серьёзное! Перед тобой сейчас не какие-то там пьяницы, а самые настоящие поэты.
– Одно другому не мешает, – отмахнулся сержант. – Насколько я знаю, все настоящие поэты были пьяницами.
– А ты много их встречал, настоящих?
– Пока что ни одного, – сержант отстегнул собаку. – Эдгар, гулять!  – посмотрел с любопытством. – И что… вы тут прямо все такие вот известные?
– Известный ещё не значит, что настоящий! – энергетик, с застывшей на лице обидой, принялся собирать стопки. – А все, кто перед тобой, между прочим, публикуются в толстых журналах. А некоторые, – он посмотрел на офицера, – даже в «Южной звезде».
– О, как!.. – Сержант снял фуражку и вытер платком испарину. Без кокарды он как-то сразу утратил значительность. – Ну тогда… тогда и мне наливайте, что ли. 
Энергетик расставил обратно стопки. Через двадцать минут говорили наперебой. Ещё через двадцать поэты принялись декламировать стихи. Свои и чужие. 
– А вот это как тебе?..
– Неплохо. А вот такое послушай. 
– Твоё, что ли?
– А чьё же ещё!
– Бле-еск!
– Мужики… э-э… мужики! – вдруг попросил оттёртый на задний план сержант. – А можно я тоже прочту?
От водки лицо у него как-то некрасиво помолодело.
– Конечно, читай! – разрешил золотопромышленник. – Есть же у тебя что-то самое-самое… для души.
– Есть!

Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать…

Читал он как-то завораживающе просто. Закончив, взял собаку на поводок.
– Кто из вас сможет так написать?
Переглянувшись, молчали.
– Ладно, мужики, – надев фуражку, сержант посерьёзнел. – Не задерживайтесь тут. Следующий наряд не посмотрит, что вы поэты. Пойдём, Эдгар!   
Зашагал прочь. Собака, опустив голову к земле, трусила рядом.
– Це-це-це… – покривился золотопромышленник. – Разбудите меня! Сержант милиции Есенина наизусть шпарит.
– Полиции, – поправил офицер.
– Какая разница, – отмахнулся золотопромышленник. – Главное, что шпарит.
– А я этому даже нисколько не удивляюсь, – пожал плечами энергетик. – Есенин – народный поэт. Сержант – частица народа. И, между прочим, нормальным оказался парнем.
– И даже пьющим, – вставил охотник.
– Потому и нормальным, – заключил офицер.
Опять заговорили наперебой.
– А кто ещё после Есенина у нас был народным?
– Рубцов мог бы стать. Немного не дотянул. А Высоцкий точно был.
– Эстеты так не считают. Говорят, он вторичный. Глагольные рифмы, жаргонные словечки и всё такое.
– Барды тоже его не любят. Не могут простить того, что он над их движением посмеивался. А эстеты пусть курят в сторонке. Высоцкого народ разобрал на цитаты. Значит, народный! И Шукшин, между прочим, тоже… хотя и не поэт. 
– Как ты определяешь?
– Вот так и определяю! Подойди прямо сейчас вон к тому мужику и спроси, кто такой Шукшин. Он тебе и про «Калину красную» расскажет, и про то, как Василий Макарыч здоров был выпить. 
– Интересный поворот! Получается, что все народные любимцы были пьяницы?
– А как по-другому-то! Гениальность требует подпитки. Пушкин, Лермонтов и Некрасов российского допинга тоже не избегали.
– А Гоголь избегал.
– Гоголь – фигура мистическая. Ему можно.
Солнце опустилось на линию горизонта и мгновенно окрасилось красным.
– Скоро похолодает. Выдвигаемся домой, – энергетик кинул объеденную виноградную кисть в урну. – По пути предлагаю каждому рассказать какую-нибудь заветную историю. Кто начнёт?
Выбрались на тропинку, петляющую между деревьями.
– Давайте я, – вызвался золотопромышленник.
Не услышав возражений, он продолжил:
– У нас в посёлке жили ингуши. Они ещё с советских времён подмяли под себя большую часть нелегального оборота золота. Одним словом, мафия. Но и на приисках работали. Иначе к металлу не подберёшься. Участки закрытые. Охрана. Золото всегда воровали. Боялись, но воровали. Я, слава богу, не запачкался и других предостерегал. На прииске закон простой: воруешь – делись. Мафия воров распознавала быстро. Кто делиться не хотел, пропадали. Закон – тайга. Был человек, и нету. Даже костей не находили. Как-то Хасан, он у ингушей тогда был за старшего, остановил меня в посёлке: «Поговорить надо». Даёт расклад. Готовая схема, короче. Всё у него, оказывается, продумано и просчитано, и даже моя доля учтена в процентах. Я по сторонам – зырк. Це-це-це… Двое невдалеке, покуривают. «Ну, ну, – думаю, – ничего… ничего… У меня в кармане ракетница. Посмотрим, чья ещё возьмёт». Я тогда борзый был и подраться очень даже любил. Спрашиваю, что будет, если не соглашусь? Он покачал головой: «Соглашайся. У тебя ведь семья, два пацана…» – «У тебя, – говорю, – тоже семья есть». Он мне: «Мои далеко. А твои здесь. Подумай. Мне твой ответ нужен завтра». Затрусило меня, короче. Пришёл домой, жена с расспросами: «Чего такой потерянный? Знобит тебя, что ли? Простыл?» – «Отстань!» – говорю. Взял карабин, завёл «уазик» и поехал к Хасану. Где он живёт, я знал. Дверь была не закрыта. У нас в посёлке редко запирались. Сидит, телевизор смотрит. «Хорошо, что один…» – думаю. Признаться, на взводе я был конкретно. И если бы его нукеры на меня бросились, я бы их положил. Ткнул ему прикладом в плечо: «Ствол бери и поехали!» Смотрю, глаза забегали. «Куда?» – спрашивает. «В сопки», – говорю. «Зачем?» – «Поохотимся друг на друга. Один на один. Кто выживет, тот другого прикопает». Он усмехнулся, взял ствол, и мы поехали. Я всё поглядывал, чтобы он раньше времени меня не грохнул. Но он не дёргался. В «уазике» с карабином не очень-то развернёшься. По пути надумал я блефануть. Рассказал ему, что у меня в Ростове брат, и что работает он в уголовном розыске. «Так и так, – говорю, – я ему уже позвонил и попросил разыскать в Ингушетии твою семью». – «Врёшь, – не поверил Хасан. – Никуда ты не звонил!» – «Разубеждать тебя не стану, – говорю. – Только брат сказал, что если со мной или моими близкими что-то случится, семья твоя жить не будет». Он хмыкнул, но в лице, смотрю, переменился. Откуда ему знать, блефую я или нет? Тем временем отъехали довольно прилично. Я остановил машину и говорю: «Вылезай! Я выйду метров через триста, и начнём охоту». Он рассмеялся. «Слушай, – говорит, – ты шуток не понимаешь, что ли? Я таких, как ты, серьёзных людей уважаю. Поехали ко мне. Накрываю стол». Вернулись мы, короче, в посёлок. Но пить я с ним не стал. Через неделю жену с детьми отправил в Магадан. Потом, от греха подальше, на большую землю.
– И что, оставили они тебя в покое? – спросил охотник.
– Ингуши больше не подходили, а Хасан через год уехал. Между прочим, зашёл попрощаться.
Женский голос сзади:
– Мужчинки! Загородили весь тротуар! Позвольте пройти?
Энергетик, уступив дорогу, взмахнул воображаемой шляпой.
Крупная женщина. Юбка на две ладони выше колен. Крепкие полные ноги. Снисходительная полуулыбка. 
– Вот же стерва! Мужчинки! – взвился золотопромышленник. – Каково, а! Ну, ничего же особенного в ней нет, а как себя несёт!
– Вот-вот, этим они нас и берут, – откликнулся энергетик. – Женская стервозность действует на мужчину почище любого афродизиака. Чья очередь рассказывать? Моя? Ну, тогда слушайте. В конце восьмидесятых работал я начальником смены на ГРЭС. Сменой трудились и отдыхали вместе. Как-то взяли три дня отгулов и поехали порыбачить на наше тундровое озерко. Мы его давно облюбовали. Во-первых, за то, что разносортной рыбы в нём много. А во-вторых, потому что располагалось оно в живописном разлоге. Один берег скалистый, крутой. Второй – пологий, с огромными, поросшими лишайником валунами. По разные стороны – два небольших ручья. Один впадает, другой вытекает. На карте названия у этого озерка нет. Но меж собой мы нарекли его – Наше. Наше озеро. 
Середина августа. Благодать. На севере – самое лучшее время.
Поставили палатки. Разбежались. Кто по ягоды-грибы, кто рыбачить. Игнатич, наш ветеран, – охотиться. Он ещё из лагерных был. Обстоятельный. Мы его уважали. К тому, что он по два-три дня шатался по тундре, привыкли и особо не беспокоились.
Вечером – костерок.
– Дрова с собой привозили? – перебил золотопромышленник.
– С собой, конечно. В тундре – голяк. Один багажник целиком дровами забивали. А там уже, само собой, экономили. Короче, сидим. Байки травим. Ночи ещё светлые. По чуть выпиваем. Закусываем тройной ухой. Слышу, кто-то сзади подходит. Я думал, Игнатич. Оборачиваюсь. Оленёнок! Стоит и своими большими глазами смотрит. Мы тоже на него уставились. Я тихо парням говорю: «Не делайте резких движений. Посмотрим, что будет дальше». Парни закивали, заговорили вполголоса: «Откуда он взялся?» – «Отбился, наверно, от матери». – «Или медведь её заломал». – «Скорей всего. Волки такую лёгкую добычу не упустили бы». – «Мамку ищет. Нас принимает за свою стаю». – «Как мы его назовём?» – «Смотрите, луна какая взошла! Давайте Лунатиком?». Имя дружно одобрили. 
Оленёнок подошёл и положил мне на плечо свою морду. Кто-то из ребят пошутил: «Будешь теперь его мамкой». Я рассмеялся и почесал ему лоб. Думали, к утру уйдёт. Не ушёл. Бродил меж палаток. Хоркал. Шумно вздыхал. На следующий день совсем перестал бояться. Давал себя погладить. Любил, когда чешут между ушей. Питался он уже самостоятельно. Маленькими ровными зубками срезал ягель. Когда мы на лодках отправились рыбачить на другую сторону озера, перебрался к нам поближе. Встречая на берегу, тыкался носом. Ребячески взбрыкивал.
Вечером у костра держали совет – как нам его спасти. Самый верный вариант – отдать в стадо оленеводам. Но это всё равно в посёлок везти надо. А там какое-то время держать в вольере. Опять же, как везти? В багажнике? Или всё же оставить в тундре? Есть вероятность, что выживет. Но это если к диким оленям прибьётся. Шанс один из тысячи. Так что, скорей всего, погибнет. Пока мы всё это обсуждали, Лунатик бродил где-то рядом. Иногда подходил к кому-то из нас и требовал ласки. Когда чесали ему лоб, мотал головой, блаженствовал. 
На следующий день решили сходить на соседнее озеро, пострелять уток. Оленёнок сначала пошёл за нами. Потом передумал и вернулся к палаткам. Охота у  нас не задалась. Птицы на том озерке оказалось мало. Только обратной дорогой взяли двух куропаток. В лагере ждал Игнатич. Суетился у костерка. Помешивал варево. Было заметно, что он оживлён. Значит, выпил уже. Обрадовался: «О, парни! Вы вовремя. Берите ложки и бегом к столу. Шулюмчик что надо!» Сели. Достали фляжку со спиртом. Выпили. Закусываем шулюмом. Спрашиваю у Игнатича: «Что за мясо? Похоже на оленину. Одиночку взял? Хоря?» Игнатич смеётся: «В тундре проходил впустую. Зверь будто вымер. А тут, недалеко от лагеря, смотрю, оленёнок пасётся. Ну, думаю, вот она, моя удача. Значит, и важенка неподалёку должна быть. Сделал круг. Осмотрелся. Нету важенки. Тем временем этот оленёнок прямо ко мне подходит. Ну, иди, иди… – говорю. – Ствол выставил. Он прямо в него лбом упёрся. Ну, я и бахнул. Как вам шулюмчик?» Кто-то из парней тихо сказал: «Ну ты и сволочь, Игнатич!» Я поднялся, но не успел и шагу сделать, как меня вывернуло наизнанку. Парни обступили Игнатича. Я попросил: «Не трогайте. Пусть уезжает». Кто-то ему в зубы всё же сунул. «За что! – возмутился Игнатич. – Он всё равно бы погиб! Куда я поеду?! Ночь уже…» Уехал утром. Мы кое-как вшестером набились во вторую машину. Но ничего. Потихоньку добрались. На следующий день вышли на работу. Я попросил Игнатича перейти в другую смену. Он хмыкнул, но заявление всё-таки написал.
Через две недели выехали на перелётную птицу. На озёрах её в тот год много было. Первую стаю гусей прямо на меня подняли. Красивые, сытые. От воды отрывались тяжело. Вскинул я ружьё и… опустил. Понял, что не хочется мне в эту красоту стрелять. Вспомнился Лунатик, горечь тошноты. И ведь ничего уже не поправить. Маленький оленёнок доверился человеку, а человек с ним — вот так…
В тот же сезон продал я свою «тозовку» и больше уже никогда не охотился.   
– Очень даже тебя понимаю, – прервал затянувшуюся паузу охотник.
– Понимальщик нашёлся! – рассмеялся золотопромышленник. – Сколько ты зверья за свою жизнь переколошматил, а?.. И не вспомнишь уже, наверно.
– Замолчи, язва! – огрызнулся охотник. – Я – промысловик, а это совсем другое. Это, прежде всего, работа и выживание в одиночку. В тайге только на себя полагаешься. А в зверя промысловик без нужды никогда так не выстрелит.
В сумерках подошли к подъезду. Сели на лавочку. Энергетик и золотопромышленник закурили. В свете вспыхнувших фонарей закружились листья.
– История у меня простая, – поёжился от прохладного ветерка охотник. – Снег в тот год выпал в конце октября. Ра;зом лёг, и больше уже не таял. Мело весь день, и ночь ещё прихватило. В такую погоду хорошо спится. Дал себе слабину – проснулся поздно. Часов, наверное, в девять. Выглянул из избушки, смотрю, тишина. И всюду белым-бело. «Ну, – думаю, – лучше погодки и желать не надо! Пройду по чернотропу. Заодно посмотрю, где капканы установить». Собаку не взял. И хорошо, что не взял. Неизвестно, как бы всё ещё обернулось.
У ручья приметил олений след. Свежий. Через русло на ту сторону уходил. Мне бы на двести метров спуститься вниз, там по стволу упавшей сосны перейти можно было, а я, – ну что ты! как это, крюк такой! – решил перебраться по камушкам. Ну и вышло так, что нога соскользнула и застряла на глубине между двух валунов. Ни вверх, ни вниз, ни в сторону! И опереться не на что. Можно было бы на ружьё, – чёрт с ним, что промокнет! – но я его, по запарке, швырнул на берег, вместе с рюкзаком и шапкой. Вода ледяная. Полные сапоги. Чувствую, влип серьёзно. Но, конечно же, сам себя успокаиваю: «Не паникуй! Всё будет тип-топ!» Верхнюю одежду снял и тоже на берег её, пока не вся вымокла. Опустился в воду по шею, стал пытаться камень руками сдвинуть. Да куда там! А нога уже занемела, да и всё тело каждой клеточкой ноет. Холод – это, оказывается, больно. Собрался с силами и опустился с головой. Пошарил по дну. Нащупал какую-то деревяху. Подтянул. Оказалось, ствол небольшой ёлки. Видно, деревце подмыло и с паводком сюда принесло. А может, медведь сломал или молния ударила… и даже скорей всего так, потому что ствол без корней был. «Ну, – думаю, – выручай, ёлочка! Последняя ты моя надежда». Просунул комель меж валунов. Стал оттягивать. А он – хрусь! – сломался, как спичка. Я с ужасом осознал – дальше-то ствол ещё тоньше! «Ну, ладно, ладно, не паникуй! – успокаиваю себя. – Ещё одна попытка у тебя есть…» Не хотелось думать о том, что так глупо придётся смерть принять. Осторожно встрямил меж камней обломок, потихоньку обеими руками отжал и одновременно ногу вверх потянул. Чувствую: пошла… Ещё одно небольшое усилие и… вот она, наконец, свобода! И ведь не просто свободу, жизнь мне эта ёлочка подарила. Потом уже до меня дошло: надо было отпилить от неё кусочек.
– Зачем это? – удивился золотопромышленник.
– Чтобы крест из неё нательный выточить. Памятный был бы крестик.
– И это вся история?
– Нет, не вся.
– Ты говорил, короткая.
– Слушай, я же тебя не перебивал!
– Хорошо, хорошо. Трави дальше.
– Травлю! Тот день для меня был днём испытаний, наверно. «Что делать? – думаю. – До избушки километров пять. По лесу это больше, чем час ходьбы. Если в мокрой одежде пойду, то серьёзная вероятность, что заболею. Тем более что в воде уже сильно переохладился. Стою, зуб на зуб не попадет. Одел куртку. Она, слава богу, почти не промокла. Только внизу по краям и рукава немного. Спички точно сухие. Запасная коробка всегда у меня в шапке за отворотом. Так ещё с детства отец приучил. Добрым словом я тогда его вспомнил. Отошёл от ручья метров сто. Нашёл поляну, где сушняка много. Развёл костёр. Большой. В человеческий рост. Нарубил кольев. Затесал. Воткнул их крест-накрест. Хорошо, что земля ещё не сильно промёрзла. Развесил одежду. Сижу голяком. Кайфую. Вроде согрелся. Только в груди ещё зябко. Ещё потряхивает. Но живу! Радуюсь, что живу! «Для таких случаев, – думаю, – фляжку со спиртом надо обязательно при себе иметь. Но ничего, вот приду в избушку и тогда…» Слышу, сзади ветка хрустнула. Оборачиваюсь… и чувствую, как кишки у меня в животе сами собой узлом начинают завязываться. Короче, метрах в пяти от меня стоит огромный медведь, головой из стороны в сторону машет, и я даже вижу, как ноздри у него ходят. Рука потянулась к ружью, да вовремя вспомнил, что патроны там с заячьей дробью. Соображаю дальше: мишка сюда, скорей всего, по оленьему следу вышел. «Главное, – думаю, – не делать резких движений». А вслух говорю заклинание, которому научил меня старый охотник эвенк: «У тебя своя охота, у меня своя… у тебя своя охота, у меня своя…» Заладил, как испорченная пластинка. Тут в костре угли треснули. Хлёстко так, будто выстрел. То ли это зверя смутило, то ли моя невозмутимость. Короче, потянул он ещё раз воздух и, переваливаясь, ушёл в лес. И только когда деревья совсем уже его скрыли, я почувствовал неприятный запах. 
Приятели дружно расхохотались.
– Да нет, не то, что вы подумали, – смутился охотник. – Оказывается, я весь с головы до ног покрылся липким потом. Он буквально стекал с меня. Может, это его оттолкнуло? Говорят, у медведей нюх в несколько раз острее, чем у собаки. Такой вот денёк выпал. Дважды судьба испытала меня на прочность.
– Как думаешь, за это надо выпить? – спросил золотопромышленник.
Охотник оживился.
– Не знаю, но выпьем теперь обязательно, а вдруг надо?
Энергетик поднёс электронный ключ к двери.
– Прошу к нашему шалашу. 
Поднимались неторопливо. У кого-то радикулит, у кого-то колено заныло. Золотопромышленник успел рассказать историю о женщине, которая очень его любила, но по окончании сезона ушла к другому. Тот, видишь ли, золота намыл больше.
– И что ты… простил её? – полюбопытствовал офицер.
– Куда деваться-то? Трое детей у бабы, а мужа в отвале засыпало. Но… если уж совсем откровенно, то тайком мы, нет-нет, да встречались. Любовь всё-таки.
Смех.
– Правильно. Любящей женщине нельзя отказывать.
– Особенно, если ушла к другому.
– Я бы таких прощал и прощал.
– Да что вы в любви понимаете! – обиделся золотопромышленник.
Освежили салат. Подогрели голубцы и котлеты. В квашеную капусту подрезали луку и добавили пахучего постного масла. Ломтики чёрного хлеба слегка подсушили в тостере. Энергетик достал из морозилки бутылку виски.
– Последняя, парни. Может, сходим?
Замотали головами.
– Что-то не хочется.
– Нам хватит.
– Растянем маленькими дозами.
Появилась гитара.
– «Овейшен». Сыновья подарили, – подтягивая колки, хвалился энергетик. – У Пола Маккартни, между прочим, такая же. Один в один.
Посыпались комментарии:
– А ты, брат, оказывается, тщеславен?
– Нам так не жить.
– «Овейшен» никто не подарит.
Заговорили об авторской песне.
– Современная бардовская «верхушка» совсем уже свихнулась. На последнем Грушинском фестивале Галина Хомчик бегала по палаткам и просила участников не исполнять патриотические песни.
– О чём говорить, если краса и гордость бардовского движения возглавляет теперь русофобский центр «Эльдар».
– А кто у нас краса и гордость?
– Олег Митяев.
– Митяев?.. Не может быть!
– Посмотри в Интернете.
– Позорище! Ни за что бы не подумал!
– А Никитины на старости лет рванули в Нью-Йорк.
– Спасают свои миллионы. Все они давно уже очень богатые люди.
– Помните, Макаревич пел: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…», а сам перед золотым тельцом прогнулся так, что штаны затрещали.
– У большинства из них две родины. У нас – одна.
Офицер прошёлся по струнам.
– Август растаял свежестью дыма листьев сожжённых.
Осень приснилась и затаилась в омутах сонных.
Дней, утомлённых пепельным зноем, как не бывало.
Медное облако над головою ткёт покрывало.
Ткёт и сшивает нитями света грустные дали.
Птиц перелётных слышится где-то первая стая…

– Дальше не помню.
– Самый младшенький, а уже склеротик! – Энергетик бережно поставил гитару в угол. – И, кстати, ты нам ещё историю должен.
– Про север? 
– Зачем про север? Рассказывай, что хочешь. Только повеселее, чтоб мы не уснули.
– Ну, тогда… – офицер задумался. – был у меня один случай… В общем, поступила информация, что в микрорайоне видели трёх боевиков. Кого-то из них информатор узнал. Поэтому сомнений в том, что это боевики, не было. Район окружили. Провели зачистку. За день прочесали буквально всё. Даже квартиры в многоэтажках. Но троица эта будто сквозь землю канула. Вечером, когда оцепление сняли, я и ещё два офицера решили расслабиться. Ну… то есть выпить маленько. А чтобы не светиться перед начальством, отправились в находящийся неподалёку гаражный массив. Нашли там укромное место. Пропустили по первой. Молча. Устали за день. И тут они на нас вышли. Все трое. Замерли мы в этом узком проходе, автоматы наизготовку. Всем ясно, что если кто-то сейчас откроет стрельбу, то шансов остаться в живых ни у кого нет. Несколько секунд так и стояли. Затем один из них, видимо, старший, взял под козырёк. «Расходимся?» – спрашивает. Я кивнул ему, и они прошли. Можно было бы, конечно, в спину огонь открыть… но что-то… какое-то фронтовое благородство нас удержало. Командиру договорились об этом происшествии не докладывать. И ведь никто из нас трусом не был.
– Да-а… – протянул золотопромышленник. – Не д'Артаньян. Этот бы всех положил.
– Д'Артаньяном легко быть в романе, – усмехнулся охотник. – В жизни я пока что ни одного не встречал.
– А они есть, – считающий себя д'Артаньяном энергетик насупился. 
Спиртное, как всегда, закончилось неожиданно.
– Двадцать два ноль пять, – офицер покосился на будильник. – В магазинах уже не продадут, а продолжения хотелось бы.
– Вот же мы олухи!
– Какая досада!
– Где же взять-то?
– Ясное дело где! У таксистов.
Первый подъехавший таксист включил счётчик, но когда узнал, что от него требуется, заорал так, как будто его собрались зарезать:
– У меня что?.. Магазин?  Оплатите посадку!
– Замолчи свой рот! – золотопромышленник натянул ему на; нос кепку.
С большим трудом конфликт удалось погасить. Истеричному парню сунули сто рублей и отправили восвояси.
Следующий «водила» понимающе кивнул и запросил за бутылку в три раза дороже, чем в магазине. Взяли две. Оживлённо переговариваясь, направились к дому.
– Мальчики, – из тени шагнула девица, – должна вас предупредить, я сильно испорчена.
Под дутой курточкой – стройные ножки. Даже в тусклом свете фонаря заметно, как безобразно она накрашена.
Смеясь, прошагали мимо, но девица догнала и потянула за рукав офицера.
– Не пожалеете! Честное пионерское!
– Сколько?  – спросил он из любопытства.
– За час или за ночь? Вообще-то, за час – пять. За ночь – пятнадцать. И деньги вперёд.
– Обойдёшься! Вперёд тебе… – заворчал золотопромышленник. – Только после! Не согласна, так можешь сниматься тут хоть до утра. Как нам тебя называть? Лу-лу или Ми-ми?
– Родители Ленкой звали.
Поднялись в квартиру. Девица не отставала. В прихожей, стянув с себя длинные сапоги, сразу же заканючила: 
– Хм-гм-гм… Мальчики, ну так же нельзя! Время давно пошло.
– В смысле, нельзя? – не понял энергетик. Девица ему чем-то понравилась.
– Дайте хотя бы задаток!
– Ну, ты зануда! – охотник достал портмоне и протянул ей тысячную банкноту.
– Ну!.. Какая же я зануда! – банкнота исчезла в кармане блузки. – Я всего лишь женщина с пониженной социальной ответственностью.
Затем она удивила всех: подрезала салат, убрала в туалете, помыла посуду, подпела под гитару охотнику. 
– Хорошая ты девчонка, оказывается, – расчувствовавшийся энергетик усадил её к себе на колени.
Офицер, охотник и золотопромышленник на кухне устроили за;говор.
– У энергетика послезавтра день рождения.
– Ленку в подарок?
– Точно!
– К тому же он у нас единственный холостяк.
Сложились деньгами. Позвали деви;цу и попросил её уделить хозяину квартиры особое внимание.
– Надеюсь, не подведёшь, – охотник протянул ей купюры.
– Когда я кого подводила! – фыркнула та. – Лишь бы он не подвёл, а то получится так, что поезд давно ушёл и рельсы разобрали.
– Не груби! – одёрнул её офицер. – Энергетик у нас ещё ого-го!  Боец в боевой раскраске!
На следующий день разъезжались. Энергетик, оперши;сь плечом на косяк, растерянно улыбался. Ленка, положив ему голову на грудь, объявила:
– Мальчики, я остаюсь. Мне обещают руку и сердце! 
– Тут это… не подумайте… – энергетик замялся, – Лена сказала, что снимает угол у бабушки. Зачем, говорю, у-у… бабушки? У меня тоже есть угол.
– Снимала у бабушки, теперь будет – у дедушки, – съязвил золотопромышленник.
Следующую встречу наметили в Новочеркасске. Золотопромышленник уверял, что на Дону по весне идёт щука. У охотника на примете есть кемпинг, где всю их компанию запросто разместят за тысячу рублей в сутки. А что ещё надо? Рыбалка, стихи и гитара по кругу.
Подвёл энергетик.
– Тут дело такое… – огорошил он офицера, когда тот заехал за ним в апреле. – Короче, я не поеду.
– Не дури, собирайся!  – офицер отказывался верить. – Парни нас ждут. И вообще, мог бы сообщить об этом по телефону. Я бы не стал к тебе, балбесу этакому, заезжать.
– Не кипятись ты! Парням передай, чтобы не обижались. А не сообщил, потому что хотел, чтобы мы с тобой пообщались. Проходи, не стой в дверях. Поедешь утром. Я уже всё приготовил. Твоё любимое пюре с поджаркой. Ага! Кажется, ещё горячее. И ёмкость давно уже в холодильнике. 
Энергетик засуетился у кухонного стола. Только теперь в ярком свете лампы было заметно, как сильно он за это время сдал. 
– Ленку куда ты дел? – спросил офицер после третьего тоста.
– Я её это… выгнал, короче, – насупился энергетик.
– Давно?
– Неделю назад. Не хотел по телефону говорить. Так получилось.
– Теперь уж рассказывай, как есть.
– Да что тут рассказывать? С самого начала всё было сложно. Ну… сам понимаешь… разница в возрасте и всё такое… А-то я всё думал: зачем она ко мне прилепилась? Ну не любовь же это? А если не любовь, то что тогда? Ну, крыша над головой, ну и на столе всегда что-то есть. Всё на мою пенсию, конечно. Она не тратилась. Что меня удивило, так это то, что она книжки читать любила. И не детективы какие-нибудь, а Достоевского, Диккенса… и этого, как его… Мопассана. Что касается… этой темы. До неё у меня Лидка была. Честно сказать, бревно бревном! Придёт, уставится в одну точку и ждёт от меня чего-то… Так и хотелось спросить: «Ну, чего ты расселась? Сделай хоть что-нибудь! Хоть как-то себя, как женщина, прояви!» Какое там! Сплошное целомудрие! И такая за это целомудрие гордость! В конце концов, нашёл я выход. Придёт, а я сразу же куда-то начинаю собираться, мол, извини, меня давно уже ждут, опаздываю. Так и отвадил.  А Ленка… ну, даже не знаю, как правильно об этом сказать… короче, такие она штуки придумывала, что всё во мне о;жило – и жизнь, и слёзы, и любовь!  И только одно было плохо…
Энергетик задумался.
– Ну-ну, – толкнул его офицер. – Что плохо-то было?
– Говорила она во сне. И всегда одну и ту же фразу: «Продлевать будем?» Ну, хоть бы разочек что-то другое сказала! Не выдержал я, короче. В какой-то момент всё её мерзкое прошлое передо мной заплясало! Растолкал и говорю: «Продлевать не будем!» А она… будто только этого и ждала. Собралась и ушла.
– Ну и чёрт с ней! – нисколько не посочувствовал офицер. – Ты почему ехать-то передумал?
– А вдруг она вернётся… понимаешь, вернётся, а меня нет, – энергетик, отвернувшись, промокнул салфеткой глаза.
– Какие же мы, мужики, дураки! – офицер наполнил стопки. – От добра нам ещё хоть немного добра надо.
– Давай! За дружбу! – предложил энергетик. – Дружба, как и любовь, от возраста не зависит.
– От возраста вообще ничего не зависит, – кивнул офицер.
Ночью ему приснилась река. За рекой – поле. Реку, обламывая лёд, он перешёл вброд. Вода, устремившаяся в сапоги, обожгла. Холодно. Ветер. Снежная крупа не даёт разомкнуть глаза. «Куда я спешил? Зачем?..» Обернулся. Река… Была ли она? Один в заснеженном поле. Нет! Человек никогда не бывает один! Рядом всегда она. В чёрном. Провалы глазниц. Тусклое остриё косы. Хохочет: «Продлевать будем?»