Вторник, который пришёл за вещами

Музей потерянных вещей открывался только во вторник и только для тех, кто терял что-то, чему не знал названия.

Я работал там хранителем левых перчаток. Это была честная должность: перчатки поступали каждый день, их владельцы никогда не приходили, а я расставлял их по степени тоски – от "скоро забудут" до "будут помнить всю жизнь".

В соседнем зале моя коллега Инна каталогизировала незаконченные фразы. Она носила платье цвета "почти сказал", и от неё всегда пахло многоточием. Мы никогда не разговаривали – только обменивались записками, теряющимися по дороге друг к другу. Так было правильно.

В тот вторник в музей вошла женщина с зонтом, хотя на улице стояло солнце, уставшее от собственного света. Она остановилась у витрины с утраченными возможностями – самого грустного экспоната, – и долго смотрела на пустое место между "позвонить первым" и "сказать правду".

– Я ищу то, что потеряла, – сказала она, не оборачиваясь.
– Все ищут.
– Но я не помню, что это было.
– Тогда вы по адресу.

Я провёл её в архив, где хранились вещи, у которых отняли имена. Там лежали: ощущение пятницы после обеда, запах бабушкиной кухни, принадлежащий сироте, три секунды перед первым поцелуем (не использованы), и тень человека, что передумал существовать.

Женщина остановилась у стеклянного куба, внутри которого ничего не было.

– Вот оно, – прошептала она.
– Там пусто.
– Нет. Там то, чем я была, когда меня любили.

Я хотел сказать, что это не наш отдел, что любовь хранится на третьем этаже, в крыле, куда ведёт лестница из молчания. Но куб задрожал, и пустота внутри стала другой – пустотой ожидания, а не отсутствия.

Мы стояли и смотрели, как ничего превращается в почти что-то.

– Вы работаете здесь давно? – спросила она.
– Не помню. Здесь время течёт по каплям, но краны никто не чинит.
– А что вы потеряли?
– Ничего. В этом и проблема.

Она посмотрела на меня с сочувствием. Так смотрят на тех, кого жалко непонятно за что.

– Человек, который ничего не терял, не может работать в музее потерь.
– Может. Но его не повышают.

Инна прошла мимо с папкой оборванных мелодий. Одна из них просочилась сквозь картон и застряла в воздухе – что-то между колыбельной и гимном маленькой республики, которая так и не провозгласила независимость.

– Ваша коллега грустная, – сказала женщина.
– Она каталогизирует фразы, которые люди не успели договорить. Попробуйте делать это без последствий.

Женщина улыбнулась. Улыбка была из тех, что хранятся в запасниках, – слишком настоящая для ежедневного использования.

– Я нашла, что искала.
– Пустоту?
– Себя, которая могла бы вас любить. Она стояла в этом кубе много лет. Теперь её нет.
– И что это значит?
– Что я опоздала. Или пришла вовремя. Это одно и то же, если смотреть с правильной стороны вторника.

Она оставила зонт у входа – как оставляют записки, не ожидая, что их прочтут. Я повесил его в зал забытых намерений, между "научиться танцевать" и "завести собаку".

К вечеру музей опустел. Инна ушла, унося с собой три молчания и одно почти-признание. Охранник, существующий только по нечётным вторникам, запирал двери ключом, подходящим ко всем замкам, кроме тех, что нужно открыть.

Я остался в зале перчаток. Они лежали парами – левые с левыми, потому что правых здесь не было. Иногда они шевелились, как будто вспоминали руки, которые их носили.

Телефон в кармане молчал. Мои другие версии больше не звонили – то ли нашли свой покой, то ли потеряли мой номер. В этом музее терялось многое.

Я открыл ящик стола и достал конверт, написанный себе когда-то давно. "Иди и смотри", – лежало внутри. Захотелось добавить: "И слушай. Особенно то, что не говорят".

Зонт женщины стоял в витрине. От него пахло дождём, которого не было, и возможностью, которая случилась не с нами.

Вторник закончился внезапно и в неудобный момент, как заканчиваются все вторники. На третьем этаже заскрипела лестница из молчания. Там хранилась вера в то, что ещё не поздно — то, что люди теряют чаще всего.

Я закрыл музей и вышел на улицу. Фонари горели светом, который кто-то выбросил за ненадобностью.
Город собирал себя в ночь, как собирают вещи перед дорогой, не зная, куда едешь.

В кармане шуршала записка от Инны. Я не знал, что в ней. Но что-то подсказывало: там было то самое, чего я никогда не терял.
И поэтому найти не мог.