три родственника и смерть

Три   родственника и смерть
 
 
Ох и везуч  Олег Хоботов: сомнений у родственников, школьных друзей,  знакомых не было. Перенёс операцию: хирурги «Склифа» не верили о здравии – нелепая автокатастрофа. Родня гадала «фифти-фифти», жалея именитого односельчанина. Однако «косой» назло: выздоровел, Боженьке – мат! Ходил шлёп-шлёп, опираясь на самолично вырезанный костылёк, чуть-чуть прихрамывая.
Опосля аварии тянуло философствовать: а почему так, – не мог сказать и близким. Вдруг что-то щёлк-щёлк в голове и пошло-поехало.
Заумные идеи (о материях) посещали и во время лекций, в автобусах, электричках и так далее. А на «малой родине» – огромной когда-то деревне-шахте Казаковский Промысел – (о смерти). Обнимаясь с близкими, при трепотне со знакомцами, друзьями вчерашней юности! На старинном погосте, кланяясь могилам родительским, также. И, по-христиански помянув, кидало  именитого гостя на «едва ли те беседы». Не медицинского характера,   лишь философия: усложнённая, занимательно-интересная. За жизнь и после неё, что называется. Шесть бухгалтерских гроссбухов исписаны мелко-мелко, статьи в трудах  университета, опубликованные "пробитые" лекции...

У рейсового автобуса встречали: племяш Яша Цыбулин (по-уличному Цыбуля) с улыбкой «от уха до уха». Губастый, весь в прыщах. И братан Тит Валежников – задумчивый школьный историк, с простоватым лицом и неразлучным другом человека.
        Расцеловались, лёгкие шлепки по плечам, хаотичные вопросы–ответы, смех, улыбки. Диво-дивное, как хорош, церковно-ночная бородка к лицу, правда чуточку располнел. Это враз отметили, когда запылённый автобус лихо доставил в родные палестины.
     Тимка обнюхав,  завилял хвостом и гавкнул дважды с удовольствием.

К вечеру у родительской пятистенки кучковались друзья школьные, соседи, близкие. Малышня оккупировала стайку, постройки, естественно,  шумно играя в войнушку. Тётушки гоношили на кухне. Тёртый-битый гость, как и всегда, держался соколом: улыбался, балагурил со знакомыми, отвечал-шутил. Дома, что может быть лучше! Вкусно смешил мужицкими анекдотами, байками до коликов – отдыхал на Родине. 
Воскресно одетые мужики курили цигарки, неспешно точили лясы с солёными иногда выражениями. 
"Давненько таймешка не ловил: Марфа бы пирог спекла, о-ё-ё... – Куда администрация смотрит, не воюем... бардак на всех этажах... народ-то того-с, разболтался... а вот при Сталине, – презрительно выпячивал губы дядька Агафангел. Брат отца любил кричать и спорить на любые темы с детства... – Что-то нечисто в России-матушке... рулят не туда... – Известно, в свой кошель... давно видел главу-то нашего? Харя во, упитанная, пыжится... экая нехристь... без молитвы не уйдёшь...
– Сейчас, паря, деньжата всех хватают за яйца... в аптеке цены-то... ох-ре-не-ть... На это раз трезво жить невыносимо... Вопросец на засыпку: собственно, а за что боролись? А?.."

В домашней большой гостиной готовились столы с разносолами. Тут и пельмени с варениками, холодец, рыба жареная и под шубой. Грибы солёные на любой вкус. А салатов прям с грядки: не меряно. Всё стояло, парило, ждало долгожданного москвича и родных, и гостей...
Приодетая воскресно бабья разноцветь точить лясы успокоилась и густо заполонила левую сторону. У женщин-одноклассниц на шеях  гагатки, кожа цвета недозрелой июльской рябины... (1) Это раззадоривало: любовь, морковь и кровь... Мужчины –  напротив. За спиной: цветные портреты родителей-учителей с трудовыми наградами на одеждах 60-годов. Фото перемёршей гуранской родни. На персидском ковре именная шашка знаменитого деда-фронтовика. Семиструнная гитара в углу, как наказанная, отцовский аккордеон.
Карнавал домашний степенно начинался...

... Заядлый рыбак с просторным лицом Агафангел – единоутробный брат отца – взял слово. Широкоплеч, как сушёная рыба худой, однако руки – капкан. Сгладив водопадно-седые усы: ну, за встречу, раскрасавец ты наш! – Не виделись уж давненько, скучали, многие ждали!
Звуки голоса  точь  в точь батины, бляха-муха...
  Выпили. Крякнули. Звук вилок. Дымчато заструились неспешные разговоры.
  Опрокинув вторую, гул пошёл заземлённее: у седобородых душа требовала беседы, новостей, мнения умницы – родича. И никак шебутных в этом  не  разубедить.
– Слышал кум Лепёха-то уезжает, мастерюга на все руки...
– Ась?
– Без сварщика теперича остаёмся... о-хо-хо...
–     И врачиха удочки сматыват... эх, бляха-муха, распадается деревня...
–     Известно, баба кроит вдоль, да режет поперёк...
–    Ну и ну... жаль конешна... одно слово мастеровой...
–    Пропагандоны чёртовы, шабаш... стандартный верняк... мозги забиты чепухой...
¬– По «ящику» благодать, концерты-конкурсы... финтифлюшки растелешены, стыд-срам... чужебесие, разложение народа явное...
– Дорога известна... на погост, милай... года большие... ух, родители мои... спросят поди-ка нас за эту кашу...
–  Закуска градус крадёт! Крепка, зараза... мёртвого подымет...
–   Россия терпелива, держится на блате, туфте и мате... что не так, соседушка? Ась? 
–  Дивно брыдлый председатель на раз два прикарманивает... итицка   кочерга...
– Будь суемудрый трижды через нитку проклят...
–  Нищета кругом, пенсион мал, всегда же ишачили... сумлеваюсь в будущем я... и  внуки–горожане опеть  рассказывают, ой-ой-ой...
– Мы, старичьё, защищены броней прожитых годов...
– Да всё, кроме «мани-мани», похоже теряет смысл... иы-к...
–   Вкалывать молодым негде...  раньше заработал – отдай, не греши... а когда гуляли на свадьбах, проговори?..
–    Правда только там, где её скрывают...
–   По ящику вечером – «пусть говорят»... а чо, по-приколу... где увидим эстрадных звёзд,  супер-пупер и о, кэй...
–   Ну не ломайся, красава!.. к тебе бы присуседился...  всё по чесноку...
– Отвали, моя черешня! – Насмотрелась в городе                волосатых сволочей до отупения! И не мельтеши, мачо-срачо... эти честности–глупости... без бухла не объять...               
  Девица тёртая... молодёжь балдела... матерок  лился косяком.
–  Ну не уроси уже!.. хохоряшечка...
– Ягодки–грибочки, леденцы в мешочке, ух, ты...
Кто-то раздухарился и  наконец-то затянул:
  – Дети танцуют, а взрослые пьют, – братчиной это в народе зовут... Шум, гам, дым столбом. Мелькают спицами в колесе пьяненькие голоса.   
    – Грибы уже пошли? А? Кто скажет... да тиха-а вы...
– Два ведра моховки собрали за час, заходи, угощу...
–   Давайте за своего молодца опрокинем... ух, пошла-то как... не забыват родню...  хвалю... апчхи...
– А за что Бояркин три креста получил... бел–свет, помню ишо на довоенных сходках удивлялись...
–  Анисья, ёк-макарёк... тащи пельмешков... и ****ины–водочки хотца, начальная колом, следующая–чаечкой...
– Жданье-то  оно крепит, бля, – высказался племяш Илюха...
– Самогонка есть витамин: молвил Хо Ши Мин... ещё по ру-мач-ке давай... всяк пьёт, но оценят единицы...
– Да кому ты нужон, дурень забайкальский?.. ну–у, чёрт тя дери...
– А помнишь, Митрий... нас всё меньше и почти никого не осталось от класса...
–  Застолье у нас щемящая радость... вона как!
–   Сейчас отчубучу полечку к чертям собачим...
– Эй, Гордей! Дать по мордей? Не рыпайся...
–  Не барагозь, Архип, не начинай даже... спой лучше...
           Вездесущая Маня начала тихонько:

Спит Гаолян
Сопки покрыты мглой...

–  Кто жить не умел, того помирать не научишь...
–      Угощайтесь, гости дорогие, выпивайте, радость-то какая ... обещал¬ и заехал профессор-то наш... ¬
–  По материться не даёте ни за что... эх вы, люди... или звери...
– Живу–дышу, скоро положат медный пятак на веки... народишко   умират, как пал по траве идёт, батюшки-светы! Глаза разжалоблены плачем...
Гости завеселели, глаза заблестели. Матерок крепчал в разговорах... Вопили яркими, неповторимимо-деревенскими фразами...

  "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, горишь ты вся в огне" –  вспомнилась песня, с которой начинался 20 век. Её фальцетом затянул один  из стариков...  Хор голосов усиливался. Отпускнику беззаботно и восхитительно; молодо на сердце: таки дома, внутри своих же... С кухни: глухие голоса женщин, приготовляющих трапезу опоздавшим, нечёткий стук ножей и вилок. Пахло вкусно-горелым так мило знакомым с детства. Тихо пел Кобзон по "Маяку», вперемежку с назойливо-сомнительной рекламой. Достала уже всех, как и баритон певца...
Москвич налегал на любимые грузди, капусточку; улыбался над репликами старших. Фиксируя любопытные взгляды горланящих братьев, умилённых сестёр до третьего колена, молодаек... Размышляя грустно: а ведь без следа исчезает что-то тёпло-старое, дорогое...
Через час приглашённые насытились – душе спокойно, брюху гарно. Женщины с пустыми тарелками курсировали на кухню и обратно, гвалт    выдыхался. У чересчур назойливого дебильной рекламой телевизора убрали звук. Оставляя рюмки доставали кисеты; закуривали трубочки, мозолистые пальцы ловко варганили цигарки. В расколыхавшемся дыму старцы зажурились, чисто малышня в грозу. И разговоры–вопросы свелись к теме «непроходной» – богохульно-крамольной. Закоперщик: Яшка книгочей.
– Ох,  дядя, – уминая за обе щёки блины с густой сметанкой. – На днях кладовщица умерла, молода, работящая; жалко вот, последыши остались, четверо. Ужас-с! А часто ли «крякают» в госпиталях Москвы, отчего, блин!   И всё такое...
– Умирает тот, чьё время приспело, – хрустел малосольным огурчиком, делая фигли-мигли Якову: тема не интересна – каждой свой час. Не чай с тортиком, вечерняя болтовня в столице ни о чём, переводи трёп на местно–знакомое. Однако Цыбуля гримасы   игнорировал.
  Кирьян (отец) зыркал недобро: «Молчи, чертяка рыжий, погоди-кась!»
– А как это «приспело время»? – Что за хитрющая инстанция, ёшкин кот? И всё такое, и шурум-бурум. На лице-циферблате грибочками  на блюде рассыпались веснушки.
– А так... лучшие живут, смерть выбор знает. – А проблема не «крякающих» в  госпиталях – увы и ах; вряд ли умершей молодки – царство ей  небесное. Сказанное – главенствующее и ничего более, уж извиняйте, земляки.
Говорил  резко, звонко,  будто  колол чурки дров.
       Родня утихла; лишь шушукалась, прыскала тихим смешком молодёжь. Патлатый оболтус выдал: клёво!
–  Человек удивлённый ко всему привыкает. – В свой час что-то шепнуло: дуй на операцию, иначе – кранты. Ну, и лёг под скальпель; поскольку рассуждаю за милую душу вывод каков, земляки? А? Час мой не пробил, ибо смотрят стар и млад, видят же единицы, а эта фишка вне уяснения...
Выткалась церковная тишина; как сорванные дождём листы акаций гул угасал. Остуженные, любящие спорить тётушки, глядя искоса, чуть-чуть забалдели. Родича с острым языком–побаивались, стало не шоколадно в горнице.
– Эх, родненькие мои, счастливы неведением; не выслушиваете знахарок-то – уже хорошо. – Порылся в куцых мозгах и для реальности – кратко-игривая мысль о кино. Только просьба: ваш гость с дороги, особенно не чеканить.
Видите ли, киностудии и грёбанное телевидение завалены иностранщиной.  Ленты бесплатны, как и голозадым африканцам. Сюжеты: дерьмо полное, к шаманке не ходи – герой выживает. Продукция исполняет роль мусорного контейнера: хотя и фильмы отличные есть – не спорю. Брандо, Делон, Сталлоне, но за твёрдую валюту! А помнишь, братуха, одной ногой в клуб на «Летят журавли»? Актёр Баталов: стояще-русский мужик. До сих пор удивляюсь – откуда это у пацана: герой Алексея не жилец. Вот как держит винтовку, интеллигентно переобувает кирзачи, оглядывается в лесу... А омерзительный типчик живёт, увы и ах. И, это   тематика искусства: смерть героев  и  жизнь олухов  и негодяев.
    Гости внимательны; утихла и шебаршащая молодёжь. Лишь за окном крики и вопли малышни. "Коровка, букашка лети на небо, принеси мне света..."
  Доктор в запале наскребывал ускользающие мысли.
– Безносая с косой не ошибается! – Удар судьбы под дых неожидан – Максима Горького фраза, со школы заякорилось. 20 лет режу человеческие тела не приведи, как говорится, Боженька.
Задумчиво осмотрел "аудиторию". Щёлкнув пальцами трижды развил тему.
–   После чёртовой аварии очутился на леске тончи волосочка. – Лёжа под капельницей увидел сволочугу пустоглазую... Как бы без зубов, одетую в чёпный балахон, вот. А люди думают по шаблону, чего ж молчите? Да-а, грибы и космос...
     Внешне сдержанный Матвеич, щуря голубичные глаза, разгладил ухоженную бороду с начинающим седыми звёздами. Задумался.
         – Рассказывай дядя, жутко интересно, ёшкин кот! И круто, и всё такое...
Яков, открывая шире форточки: дышать невмоготу, у потолка ¬– голубой угарный чад. Деды переглядывались молча, задумчиво. Женщины молчали.
     Лопоухий Валежников задумчиво протирал толстые стёкла очков. "Отдать подшивку журнала «Безбожник», что ли! Пущай читает"...
       – Н-ну, будто еду однажды в троллейбусе. – Лето, август, духотища, шуба асфальтовая плавится, на остановках скопище людей, о-ё-ё... А транспорт отчего-то полупустой. Остановки не афишируются. Двери хлопают рыбьими губами, а народец отчего то не садится. И красавица   делает знаки соломенной шляпкой. Мне.  Еду – в белом марлевом платье бежит. Встанет на остановке целеустремлённо-настойчиво маня, улыбается, иди-ка, бородач, жду. Сачок для ловли бабочек в руке, им машет. Да-уж, грибы и космос... Щёлкнул пальцами и сложил крест-накрест музыкальные руки. Утих.
Родня сторожко молчала, у знакомых годами ох и неуютно на душе. Монолог для крестьянского уха дик – проще сорок  бочек арестантов!
        «Вот рос шебутным с детских годков, любил ерепениться, лез на рожон  белобрысый Олежка! – Теперь: столичная штучка, чудно говорящая, на ядреной  козе фиг подъедешь – мозги и уши вянут, тю-ю. Церкву-то в 30-х приснопамятных власть угробила, поп в Магадане, о нём не слыхать. А очередной рясоносец будет ли? Да и когда тут размусоливать божественное, сохатить надо! Так-то едва ли выживешь, батюшки-светы – думала часть приглашённых».
      Москвич добавил рюмку в одиночестве: ну, до чего ж хороша-а-а, тётушка старалась!  Закусив маслятами далее:
       – Хирург Толя Берсенёв – знакомы десятилетия, хлопец свой в доску. – Чётко вспоминается, хотя в операционной темень – хоть режь, как повидло в детстве. Вот он – из рода потомственных лётчиков, сгинула в закрытом городке   юность. Рассказывал выпивая: похорон глазел много; утирали слёзы женщины и плакали так, что верилось. Показухи абсолютно не было.  В чём же отличие от гражданских? А хоронили ядреных мужиков, в расцвете сил, элиту авиации, вот в чём ужас-то! Зная: усопший дал маху и разбился... Кончина зависит ничтожной мерой; человек делает роковой шаг, и вот пустоглазая в балахоне – салютует! А «ведёшь правильно» – не умрёшь, где логично можно  «откинуть коньки».
      Ещё буркну о дружбане. Заслужил, месяцами человеческие тела пластает, не очень-то выкобениваясь. Врач милостью божьей гимнастику не любил, ерундистика – организм просыпается в десять. А тут почему, отчего – захотелось размяться. Рысцой в сквер; взрыв, дом – хлоп!.. теракт... Как сие объяснить, земляки? А? Такая вот хитрющая инстанция... уж не до грибов!
      Одержимость тащила в монологе; была суховата,  как бы без влаги. Но подъём, нота – чистейший звук. Мимо едва ли шмыг-шмыг, факт: зажжёт человека  вряд-ли,  но  равнодушным  не   оставит.
       – Дудки,  охотников до чёрта! – победно-визгливо ощерился Агафангел, мутно таращась и роняя слюну. –  И брякают мульки не хуже... хе-хе... Не желаю выслушивать похабель и срамиться!
   Впечатление огорошивающее, ледяная молчаливость за столом, недоумевающие глаза...  Кто-то из молодых рассыпчато захохотал, прыснули и девахи. По ехидным ухмылкам надсаженных жизнью крестьян – вредословил. Часть молча, крестясь, качая лысо-седыми  головами, уходили «по-английски». Измочаленные деревенской жизнью антикварные бабушки поднялись из-за разрушенного стола. Или так сяк – восвояси, избирая благовидный предлог.
     Разминал сигарету историк: «Круто–круто загнул: просвистел тепловоз и ту-ту? Вот тебе и Кирики-Улиты!.. Озвучил: слушая эти рассуждения будешь циником, вариант – философом.– А не поменять ли, Олегыч, службу?    Чёрт побери, заумь, хлестаковщина же явная... Ведь можно и того... запросто охренеть... Куртяк пальцем у виска, тихонечко свистнул, извинительно улыбаясь.  Меня  сказанное конкретно поражает!"
      – А для чего ж менять? – Как  же тогда философствовать, где брать основу для ума? – мигнув засопевшему фельдшеру, на лице – осознание полученного счастья.
    – Дорогуши мои, рад, спасибо за компанию, интерес отдельно, ухожу баиньки. – Дорога неблизкая, устал вечерней лошадью, ф-фух... Благодарю за доставленное удовольствие, песни, разговоры. И самогонка чудо бо-же-ствен-на!
      – А может споёшь любимый «Трансваль», – озорная подружка мамы Анфиса.
   – Завтра хором споём... да и аладушки с гитарой что-то не вижу... И хворайте меньше, уважаемые...
     – Забичевался школьный воображала... костерят все... и жена цок-цок-цок   бросила павлина...
– Чтоб ему ни дна, ни покрышки! – Маня, тётка по отцу.
         Кураж уже не тот! На неразлучный посох опираясь, ушлёпал в спальню.
«Ну и головастый, много знат, шпарит, как лектор с края» – с оторопью чесали бороды расходившиеся. Иные еле-еле вставали (ноги квелые). Как маленьким сурово-заботливо помогали верные жёны... Лишь укрытый крошевом временных пятен сопел дядька-бобыль. Уткнувшийся в тарелку с винегретом, сияя лысиной-зеркалом. Ни рассчитал силёнки, бывает...

Лето было мочливое. Урожайного года уж как ждали-то крестьяне-волы-пахари,  к сожалению, безуспешно. Сейчас неделя юрила. Знойный день, раскалённый воздух прям струился. Раскрылатившиеся воробьи звонко чирикали, купаясь в пыли, не упуская дымящихся телячьих лепёшек. И улыбалось солнышко; тепло, без ветерка, обычного для этих мест. Резко-плотный, как сыворотка воздух, не разбавленный житейской неразберихой. «Чист, не надышишься! – удивлялся вновь и заново москвич. Гагры!»
       Компашка чин-чинарём здоровалась; иногда на ходу перебрасываясь двумя-тремя междометиями, шуткой. Угощали сигаретами. На центральной улице встречи разные (на большаке тоже). Некоторые юношеские знакомцы с хитро-простоватыми лицами шутили:
–Эй, Матвеевич, борода-то–коровы страх потеряют!
– Значит удои возрастут!
И щурко смеялся от души.

     Хоботовых (родителей) отлично помнили. А отпрыску Матвея Христофоровича уважуха: выбился в люди, нисколечко не зазнался! Скромен и честен; за простотой оказывалось взвешенное к иному мнение. Многим   помог осмотрами, лекарствами, рекомендациями. Принимал даже роды в сенокосное время... Тётки, племянницы всерьёз судачили у колодца: на «малую родину» за брить бы фаната хирургии! Лени ни малейшей, вряд ли разъест язва денежных расчётов... Характер в отца: если надо – перейдёт вброд Сиваш. Любой. И хоть круть-верть, или верть-круть, а без жены тяжко. И подберём из своих...  Чисто женские страсти-мордасти...
–  Оле-е-жа! – вдруг истошный крик.
       Неспешно обернулся: шаркающейся рысью бежал кузнец Аладушкин. Безнадёжно небрит, вид умученный, но щадяще трезв по воскресной мерке. Красное, дрябро-простецкое лицо не истощёно умственными упражнениями...
  – Двое осталось от класса – хрипел Егор, тиская любовно визитёра. – Время борзо тикает, якорь в глотку... унежь душу, или на чинарик подкинь, скаля зубы с «фиксами».
– Опа-на! С того раза должок, харэ, – лукаво Матвеевич. – Как нижняя бельё получка... шуруй к отзывчивой Анисье... Чего вчера-то не  прорезался, ковбой-гуляка?
– Токо сёдня, мля, узнал... в дугу лежа качало, мля. – Айда в кубрик? И о-хо-хо да  бутылка рому, мля...
Не разлей вода кряжистый дружбан улыбался солнечно. Будто шепоток со сна молвил: «Уезжаю к жене, блин... здесь худо и проблем до чёрта... бесперспективняк...  Патроны-то захватил?.."
  – Улыбайся благостно... за борт не кувыркнись... лекарства возьмёшь... жёлтый чемоданчик со мною, задудоню, тальяночку рванём–гость.
        – В трудные времена нужна жена. – Терпи, браток, ватерлинию уже преодолел. Эх, ты  минёр-торпедёр... сорок три годика топчешься, а мозги в раскоряку, едришкин перец...  Высказался Тит.
– Засохни! – Вали отсель, твою ж мать....  –  От винта едрёнть... дует шторм – корабль идёт... не полностью бесполезен, служу дури-ка примером... в Кейптаунском порту с какао на  борту... чао рагаццы сори... ¬рассеялся улыбкой. Старшина первой статьи шуточно, краснея униженно, отдал честь.
– Чего с лобовым межеумком валандаешься? – Добренький, на божничку ставишь! – как от мёрзлой ягоды исказился Тит отойдя. Масла в башке на тоненький бутерброд! Как роза в озере болтается, используя тебя на  сто. Да ещё  с причудами   стал...
–  Мрачнею, видя "под шофе". – Однако, не задохлик.  Наша закалка плюс флот. В разведку бы пошёл; ишачит без надрыва и мастер на вымот. Тропинки свои, не алкаш, нрав право колючий – раздумчиво врач. А кто не бражничает и не барагозит из ребят шестьдесят второго года? А?
Чаруя взор засмеялся широко, по-гагарински.
– Лучше быть показушником, изображая хорошего человека, чем на деле честной сволочью. –  И далее так вежливо: ох и располнел же, братишка (задавал вопросы жуя ус). Разница в летах, будто невеста стесняюсь – общались ещё когда, да и годы утекли.
– Курить бросил. Гимнастика, забот полон рот, усохну.
– Таисия как?
– Корпит, оканчивает ординатуру, замуж собирается.
– Что слышно за столицу?
–  Город состоит не из одних букв и популярных звуков. – Хорошеет, везде англицизмы, дорожает всё... бунтует молодёжь, умники  за кордон сваливают...
– Продвигается  ли докторская?
–  Движуха-то есть, но... кастрированный волчатник. – Коротко: более-менее никак. Схарчить хотят коллеги-учёные... говорить тошновато и унизительно – задумчиво родственник.
– В науке главное – выдержка... Слышно, в церковь ходишь?
– Не-а, не крещён, в выходные иногда. – В хор по-мальчишечьи влюбился, трепетное наслаждение, ёпрст...
– Когда рванём по ягоду? Голубица поспела, есть и рыжики...
– Да хоть завтра... пешедралом на школьное место... клёв по утречку, юшки хочется... ох, соскучился по грибному изобилию... сны магнитят про нахохлившуюся над  рекой   деревню...
– Иной раз забываю, что двадцать лет в школе! – Суета, бюрократия, утешного мало... тягомотные вопросы проговорить бы... а ты фартовый, сулился  – приехал, Валежников.
На разговорчивого через чур фельдшера молчун напал. С уныло-постным лицом брёл не исчезающей в обед тенью, заглядывая в подаренный дядькой айфон.
 
    Закончив медучилище с медалью Яша трудился фельдшером; больные величали, естественно, по имени. Жизнь в бывшем царском руднике до сих пор незамысловата. Знаток-любитель футбола, детективов и рыбалки, – карасей таскал «с поднос от самовара». Правда, женщины звали круглолицего «шандарахнутый». «Вот уж, право – говорили – на одном конце червяк мокнет, а на  ином дурак сохнет». Облик дополняли бесхитростные черты: щёки непредставляемы без густых веснушек (растительности не было). И лицо красное, как у рыжих, пожар на голове...
Бывая иногда в Москве заезжал с харчеванием – дядька одинок, лишившийся ухода верной спутницы.
Особенно глянулся кабинет с зелёным абажуром, массивно-антикварным столом. Большое окно с видом на широко-суетливый проспект, скорлупки квартир. А также множество книжных полок, забитых доверху стеллажей. Что ни шкаф, то медицинские, религиозно-спиритические тома с частыми закладками, вопросительными знаками. И философия: Зиновьев, Панарин, Ильин. Эх, изучай, не хочу: литературы по самое не балуйся!
       Вечерами забирался на уютно-кожаный диван, читая опусы известного криминалиста. Старался понять композицию, образы героев, монологи. Однако усваивал лишь крупицы цитат из текста. Учиться нужно (классик прав), институт одолеть – сокрушался. Матвеич многократно говорил  об этом же, называя леномыслящим...
Простодушному калякать интересно на любые абсолютно темы. Что ни говори – вроде бы коллега   по ремеслу (или?) искусству врачебному.
– Будет ли супруга, доцент? – листая гламурный женский журнал, оргию псевдожизни. Был лукаво-снисходителен к глупости человеческой...
  – Бабёнок много, а жены тю-тю – хмыкал скорбно-одинокий,   ослепительно показывая зубы, как бы вынырнув из горной речки. – Любовь:   дама избавляет от бесконечности многих. Вторая жена, третья – уже арифметика, жизненный смысл же в единице. Увы, ты не любил и вряд–ли поймешь, ставя на теме жирную кляксу...

        ... Лёгкий ветерок в бескрайней забайкальской степи, исчезли комары и оводы. Пересвистывались встревоженные жимбирушки, величиною с котёнка, бурундуки. Далеко в небе просматривались ладьи четырёх тучек; белый  след  от самолёта-истребителя... Здесь речным туманом уплыло в небесную синь игры, детство, воспетое и оплаканное.
За медленными разговорами ни о чём очутились на кладбище, заполненное незагрязненным озоном... Кучки старых высохших тополей;  шумели молодые берёзки, упираясь разом в извилистый овраг. Сохатый лесок красовался невдалеке. В окрест ни души, лишь на деревьях – редкие чёрные грачи. Космическая тишина и упоительная безмятежность, пришедшая в окончательную ласку. «Чувствую слёзное умиление; такое испытывает верующий, глотая церковные жития» – пела душенька хирурга. Не  по силам испытаний Бог не даёт...
Голоушие стояли возле ухоженных могилок. Комок к горлу подкатил... «Тут взгляд раскосых глаз, фамилия 2-е даты, как профиль и анфас ушедшего солдата», – историк. Резко запахло давленой хвоёй, когда вытащил чекунчик. Не чокаясь, по-христиански, помянули. «Его же не прейдеши» – вспомнилось сыну библейское. Господи, как тепло и ласково в "месте покойне, злачне, светле."
       С форсом, по киношному закурив, учитель сипловато-извиняюще: можно бледно вклеюсь в разговор?
– Валяй, чего спрашиваешь...
–  Да не хотел мусолить тему, едришкин перец, но... застолье отвлекало на раз, мысли твои не цедил, край. – «Время придет», «с неба жизнь задана», ошибки. Мудрые штучки-дрючки; икал, шалея от увесистого разговора. Как на духу: в чём кудревато-неповторимые мудрейки, ей-бо? Пригладив отро- сшие за лето выцветшие кудри, глубоко затянулся сигаретой. И надолго закашлялся... мотая головой, как вылезающий из речки любимец Тимка.
Выключив компьютерное чудо, "шандарахнутый» тряся рыжей завивкой: по-приколу, огорошил многих. Однако мы дотошные: упрёмся-разберёмся и «цифры будут на табло». И всё такое, и шурум-бурум...   
– Ну что ж, изъяснимся на шпалах разговорных. – Главный храм знаете? – смущённо засунув в руки в карманы. Едва ли уверенно  чувствовал «о вечном покое» говоря.
–  Не-а,  – в голос близкая родня.
– Не с маху говорю, ёпрст. – Запоминайте: Успения святой Богородицы. Видите – опять же упокоение. Объяснять случайностью – трудно и  уж конечно не здесь. Гм-м... У католиков, к примеру, отсутствует фетишизм умершей и возродившейся Богородицы. У христиан, братцы, культ православия творён ещё с Византии, да каков! Чудо есть и является продолжением смерти. Акцентирую, старички: героев умерщвляем исключительно для возрождения. Мыслится как? Воскресение является сутью бытия души человеческой. А иначе – кто бы толково объяснил, – для чего жизнь? А? Человек существовал бы, как рыба иль муравей. Физиономии постными не делайте, а шель-шевель извилинами! Какова былина о Илье Муромце: забыли иль мимо прокатила?
– Не помним – мужчины скучновато.
– Чего опухли –то?
– Чем меньше знаем, тем легче дышать... много фальшака.
Учитель ощутил укол ревности.
– Уй, круто! Фельдшер.
Собираясь с мыслями плечистый земляк глядел в безбрежную даль и высь. Думая, как изложить выстраданные годами мысли простецки. Далее: смерть Муромца – вот задачка-то какова. Мы зациклились на вечном упокоении, братцы-кролики. Традиции вроде идеологии получаются. Вникли, или дупель пусто? Въезжайте в тему, молодёжь...
– Естественно, непонятки, край – дотошный Тит Мартынович. – Почти физически ощущаю: выковыриваешь соревнующуюся мысль. Не оспариваю стопудово чёрт знает что. Загадочной натурой с дольками тщеславия – горжусь; ни с кем не спутаешь, от всех отличишь. Крут-крут, братуха, снимаю шляпу, ё-моё. В забойных рассуждениях осмотрительных буден не умещается главное. Говори-ка проще: что за инстанция смерть? Решается ли диалектически задача-то, ей-бо?
– Не выпендриваюсь, сие неблизко. – Думаю: обсуждать необходимо идеи, а не людей. Из размышлений вынес кое что, однако... Умолк. Через   минут девять: каюк является платой за совершаемые ошибки, – глядя в бездонное небо. Способ исправить ляпсус один: умереть и возродиться.
– Ох, как будильник – то под сердцем трещит, едришкин перец... Вот так, без терминов медицинских и зауми: «горбатого могила исправит», что-ль?
– Вроде этого, братуха. – Страшно жизнь пропищать комаром в темноте. Ну, по горло не мало же, да? А вообще-то, братцы-акробатцы, окружающее нас адски сложнее. Хмельной песней сидит  аксиома, а не маразм в зыбко-житейском болоте... А дальше-больше. Умилённо-счастливо воспринимаю природу частичкой чего-то более огромного. Это – ОН. Шпыняют: почему терпит несправедливость Всевышний? А Бог–отец определяет законы существования высокого, короче – дорогу. Остальные тропинки гомо сапиенс выбирает лично. С детства. Сам. Многое зависит от человека. А вера, что за ежедневным существует что-то более небесное и делает его тем, чем есть по жизни. Не слишком ли заумно, а?
У  фельдшера перекошен рот: обладающих даром удивлять – единицы. В компаниях подчёркивал искреннее уважение к нервно-снарядному дядьке: закваска само то! Наша, забайкальско-гураная... Хотя в спор-беседу ни разу не «въезжал». А здесь, смотри-ка, у тихони-то проклюнулось.
– Дядь, вот человек, извини, «крякает». – Отревели, захоронили, помянув усопшего и  аты-баты... Что  потом-то, доцент?
– Вмастил, что называется. – Не доведётся простенького объяснения: смерть всегда  интересовала человека. Многое взаимосвязано по жизни – бес в деталях, ни на фиг не годится. Тем не менее, братцы-кролики, посильно отвечу.
         – Тут понимаю загадки так иль эдак. – Что находится за кожей человека существует по законам волн – есть-есть такие. Доказано стопудово наукой. И вот потомку Адама является баба с косой. Целостность нарушена, тело, оставаясь здесь, частично распадается. Энергетическое поле усопшего быстро-быстро улетучивается в озвученный мир. И земной скорлупой образованные клетки врастают в чернозём, переставая быть частью целого. Воленс-ноленс: тлен. Почему так? Бывший человек возвращается в матушку–землю, ибо состоит из менделеевских элементов земли. Ребят, сказанное не фуфло чистой воды. Именно здесь ломают копья академики-гении, вносится такая научная сумятица, что о-ё-ё.
        Что будет с энергооблачком моим в атмосфере – не ведаю. До семисот лет оболочка земли повторяется: именитые философы разных наций    убедительны в вопросе. К тому же набор генетических клеток сынов божьих разнообразен. Однако! Так как лимитирован – обрекается на повтор. Встретить на себя похожего человека, запросто. Через столетия...
       Глядя в даль учёный задумчиво–извинительно: скажу витиевато, оттеняя частное! Леплю как заводной: хорошо понятна скудость человеческих возможностей! Скорбно-одинокими вечерами изучил центнер   трактатов на тему. Что же получается, братцы-кролики?
      Через прорехи быстротекущего времени отмечу мудреца Лао-Цзы, умнейшего китайца. Давным-давно изрёк: «О величайшем необходимо знать: существует». Фраза загадочно–ослепляющая, для расшифровки мозговых извилин явно не хватает. Ежедень чувствую: что-то есть выше людей – и ни в зуб ногой! Едва ли объясню доступно: медицина, религия вместе с философией не познали до конца человеческое сознание. И «душа»  лишь на подступах к открытиям, увы и ах. Внутреннюю необъятность разгадки обрести архисложно; тут не только пирамиды Египта... Вычленил махонькую частичку для изучения, хотя проблемы не так однозначны. Да егозливо-поперечный характер куда деть!?
        Про не зажженную сигарету Тит забыл. «Ну и ну!¬ Вот оно! –  аля–улю... воздушные теремки на песке... завиральный гоголевский кумир... не вникает в несущиеся мысли, юлит. И опа-на! – картина Репина, приплыли... Мало того! Умерших на земле больше, чем живущих... ха-ха... отчебучил черте что.  Что ж, и у Машки бывают промашки. А партия-то этому не учила, комсомол и газеты – молчок! Эта ахинея полный Але-с капут. Жить-то надо вровень с веком. А не выходить из его берегов.  А впрочем, изучал же научный атеизм... говорят, на занятиях студенты на люстрах висят... хотя запоминают тех, кто плюёт навстречу ветру. Хотя если имеется желание – тропа найдётся... "
    – Заслуживаю каторги, братцы – однако не имею слов: выдам разгадку! Вангованием не занимаюсь: сейчас мне чудесно. Так вот, удача споспешествует, что-то подталкивает к трудной беседе сей миг, факт. В чём таки фишка? Через колючку степенно двигаюсь к тайнам мозга. Бреду, как перст, не надеясь на локотки институтских коллег. Костерят здорово, чтоб им пусто было... Идти   не шоколадно: ямы на магистралях, умственная чащоба, жгучая зависть долбанной профессуры. Нервяков много. Очень. При этом жуткий азарт, не до белых грибов, ёпрст... Разводить упоительные болтанки не хочется, но со временем продерусь-таки через мыслительные джунгли! И едино моментное  объясню землякам! Если жизнь  не проплешит...


Забайкальский говор:

1. Гагатки - бусы 2. Патрон - лекарство 3. Опеть - опять    4. Уросить - капризничать 5. Дивно - довольно, много