Не умереть пустоцветом

«Умереть за любовь не сложно. Сложно найти любовь, за которую стоит умереть» — «Идеаль», Фредерик Бегбедер.
 


       Огромный город, тяжёлый и усталый без солнца сверху, без его ласкающего тепла, без перспектив стать милым и добрым для всех. В центре — шумный проспект, суетные люди, с масками скучных людей, снующих мимо уютного кафе, его свежевымытых витрин.

  — Ларина, ты с ума выживаешь… я уже вижу, как ты в неприятную яму с этим… (пауза) падаешь! — за столиком сидели две женщины, одна другой это выговаривала, потягивая пьяный коктейль.

     Не броско накрашенная брюнетка, нервно снимает очки, взор устремляет в сторону сбившейся в железную «гусеницу», автомобильную пробку, оживляет загоревшие скулы:
  — Ты, Олеська, просто никогда никого не любила по-настоящему… это когда пот любимого человека мил, и совсем не раздражает… и хочется залезть под его подмышку, и больше ничего не хотеть… А у тебя всю жизнь перед глазами стояли только большие деньги, с толстым кошельком — жирные «папочки»…
  — Господи! Какую чушню несёшь! — блондинка качает головой, смотрит в телефон, кого-то находит, что-то тому пишет. — Да-а, Светик, я это не скрываю!.. — дама, выкрашенная в выцветшую пшеницу, передёрнула округлыми плечами, ловким движением выбивает из пачки тонкую сигарету, тянется за зажигалкой:
  — Я, Свет, терпеливая баба! Всегда себя дорого продавала… я за пиццу или дешёвый ресторанчик не кисла и не растаивала. Я не толстовская Анечка Каренина, я всегда голову на месте имела, наперёд ходы просчитывала.
  — Ну, да! Ну, да!.. Двоих «просчитала», и все от разных! Одна безотцовщина, от белых до чёрных.
  — Да-а, Ларина… зато я живу в шикарном доме, имею своего садовника… — уже в живую злилась подруга, глубоко втягивая в себя вонючий никотин. — А ты родилась в «двушке»… — пускает колечко седого дыма, любуется им, ерничает, — в ней и помрёшь.

     Длинная пауза, остановка нервного разговора, убаюкивающий шум работающего вентилятора, кой ласково шевелит лёгкие волосы, по кончики ногтей влюблённой дамы.
 
  — Я понимаю, муж был бы непутёвый, алкаш или импотент! А то целый подполковник… в центральном штабе… рост… красавец… — не унималась одна, продолжала, — будущего генерала поменять на нищего колхозника! Другая, свою жизненную позицию, точку зрения, исключительный случай отстаивала:
  — Знаешь, Лесь! Я сколько помню, когда была в храме, всегда вымаливала у Создателя здоровья родным и близким… — женщина вдруг замолчала, посмотрела на телефон, «упавшую» инфу, от мужа —  «СМСку», раздражаясь, провела пальчиком, удалила:
  — Наверное, грешно звучит, при муже и семье… ещё просила Бога, чтобы мне, сорокадвухлетней женщине, подарил самое дорогое и ценное чувство, любовь! Неугасающим цветком, рассадой посеял в самое сердечко. Не ту, что в киношках или в брехливых книжках… а настоящую, с головой, без всякого торгашества и расчёта... — влюблённая допивает остатки,  замирает, смотрит на уличный простор, в себя:
   — Знаешь... мне с ним ничего не стыдно!.. Я с Костей такая другая… чёрт, какая сладкая любовь… — Ларину хотели перебить, уже воздуха  в лёгкие набрали.

    Светлана же, летая и порхая над снежными макушками величественных гор, совсем не обращая внимания на подругу, бережно перелистывая страницы прожитого, не моргая, не убирая взгляд с одной точки на стекле:
   — Я всегда так боялась состариться, стать дряхлой и некрасивой, измениться походкой, подурнеть характером, навсегда пройти мимо этого таинственного чувства. Мне кажется, это так страшно… прожить цветком-пустоцветом, не распуститься, не расцвести!
  — Ларина! Ты чиканутая баба! Какой пот… какая подмышка!?.. В твоей голове жуткий засёр, он тебя сгубит! Твой колхозник, тебя на семь лет младше! Боже, какая любовь!?.. Мужик один живёт… конечно на любую клюнет, с контейнер всякого наговорит… на уши такого навешает… А ты как медуза растеклась, совсем не зная отшельника! Может он злостный алиментщик или скрывающийся бандит...
  — Лесь… прошу, не надо специально кривлять… он научный работник… работает в тайге, на кордоне… кандидатскую будет защищать… его в научных кругах многие знают…
  — За тридцать нищих тысяч в месяц, да? В избушке на курьих ножках, с печкой и сырыми дровами! И рой мух вокруг твоей голой задницы, с подмыванием в грязном тазике! Фу, как представлю!
  — Я не знаю, сколько ему платят! — миленькая особа, заполненная счастьем по макушку, вынула из сумочки яркую фотографию, 10 на 12, улыбнулась ей, протянула подруге, вздыхая, сказала:
  — Это мы с ним, на сказочном перевале, на конях… у него была кобыла, а подо мной такой умный и красивый жеребец, по кличке Матрос! Всегда слушался меня… Представляешь… золотая осень вокруг, внизу голубая вода говорящей реки, а над твоей головой снежные шапки искрящегося снега… — на сладострастной волне от нахлынувшего, посетительница попросила официанта ещё добавить спиртного.
  — Свет, это всё обманчивая лирика! Суровая правда жизни будет очень жестока! — подруга ближе подвигает свой стул, берёт ту за руку, уже меняя тон звука, настроя и света в глазах:
  — Ты живёшь в шикарной Москве, ходишь с иголочки, салон, макияж… он — целое лето и осень на каких-то диких Саянах, в рваных носках… — её резко перебивают:
  — Ты бы знала как там божественно красиво! Там Эдем… просто рай! А какие чистые реки… а рыба… знаешь какая вкусная прямо на палочке… Пойми! Я только там поняла и услышала настоящую тишину, вздохнула самого полезного воздуха…

Упёртая Олеся мимо пропускает инфу, своё продолжает:
  — Он, грязный и вонючий, в своём одичалом колхозе!
  — Почему! У него есть «однушка» в Красноярске.
 
    Подругу аж подбросило от этой новости. Притушивая окурок, открыто возмущается, давно обратив на себя внимания соседние столики:
  — Будешь зимой его любить в рваном халате, в галошах на босу ногу, в загазованном городе, где всё воняет противным углём! Ты почитай газеты! У тебя голова есть на плечах!?..
  — Ай, не черни! Я была там... город, как город.
  — Ты зимой не была!..

    Ларина, аккуратно пряча фотографию, улыбаясь, как, между прочим, спокойно:
  — Он, Леськ, ещё вдобавок, без помощи извне себя человеком сделал… Родители, геологи, ещё молодыми погибли на бурной реке в Якутии. Костю вырастила бабушка, она в Питере живёт в трёшке… ей уже восемьдесят семь… — влюблённая делает мягкий глоток, медленно сглатывает, пристально изучает глаза подруги, уже досконально зная её реакцию на всякую чужую ценность, дороговизну и недвижимость:
  — А ты ж знаешь, я, Питер больше Москвы люблю.

    Добрая и верная, в меру завистливая Олеська, пожевав пухлые губки, поёжилась, подала в рот жвачку, стала жевать, очередные мысли думать, своё давить:
  —  Хорошо… любовь-морковь… трёшки, однёшки, мухи, тазы, научные труды… я, о другом! Как ты с Лариным будешь разрываться… карьеру ему ломать… а сын, Олежка, как это воспримет… ты об этом думала!?

И тут Светлана застыла, прикрыла глаза, выдохнула:
  — Лесь… милая моя Олеська… понимаешь… как тебе доходчивей сказать… — поворачивается к подруге, смотрит в её добродушные глаза, в самую сердцевину, где видит своё взволнованное отражение. — Мне моё чувство поможет! Оно меня сделало сильной! Цельной и не ломкой! Я не могу больше с Лариным… это уже не честно! Быть с  одним, а представлять другого… нет, я так быстро погибну, ему жизнь испоганю… Он ещё молод… знаю, за ним одна молодушка сохнет… вроде внучка какого-то важного генерала… мне давно сообщили… — женщина торопит мысли, морщит лоб, оживляет недовольные брови:
  —  Да, и вообще! Ты ж знаешь… я Ларина никогда не любила. Хотя он замечательный человек и отец…

   Олеся, трёт виски, барабанит тонкими костяшками длинных пальцев по столу, искренне переживает:
  — А сын… Олежка… он же может тебе такого предательства не простить.
  — Может! — влюблённая, вдруг отвернулась, по её  губам пробежала дрожь сердечного расстройства, вот-вот готовая сорвать женщину в слёзы, но она сдержалась, а только:
  — У него есть Оля! Она для него теперь главный человек... (пауза, молчание, кашель в кулак) — Женится… поживёт года… всякое увидит и поймёт… думаю, свою непутёвую мать простит.
 
    Вдруг включили внезапную музыку, грустно-мягкую и нежную, слегка приглушая разговоры посетителей и отдельный столик у окна.

    Рассосалась железная пробка на проспекте, выглянуло улыбчивое солнышко, раздаривая бесплатно драгоценного и живительного света, отдельным лучиком прямо на наших дам.

    Предательское молчание разорвёт одна, нежно трогая руку другой:
  — Светуль… а как же я!? — в больших и красивых глазах невольно закачается вода печали, надвигающейся уже грусти, уже засопливая нос, делая его кончик, возбуждённым.

    При грустной музыке, уже в полу пустом кофе, будет сидеть две подруги, близенько прижатые стульями и телами, обхватившись верными и преданными руками, голова к голове, дыхание в дыхание…

    Одна будет тянуть из сумки платочек, спасаться, всхлипывать, на ушко говорить:
   — Эх, Ларина, как же я тебе завидую… а я, видно, так пустоцветом и помру!
 
     Мимо милой кафешки неслись задумчивые машины, такие же организмы в них, шли и топали озабоченные люди, внутри менялась музыка и посетители, только наши героини, женщины, девочки, давние подруги сидели молча, смахивая остывающие слёзы, совсем не рождая и не роняя слова, не представляя, как друг без дружки будут жить…

                7 декабря 2025 года.