Жизнь без авось. Рассказ 29. Недостаток драмы

Недостаток драмы

Клара Мильман, актриса из Ташкента, в этом году отпраздновала свой пятьдесят пятый день рождения и двадцать пятый год жизни на немецкой земле. Двадцать пять лет — срок, достаточный для того, чтобы освоить язык, понять, что такое «Ruhezeit» (1) и даже научиться говорить по телефону без излишней эмоциональной нагрузки. Но ее колени, ее проклятые колени, почему-то решили, что немецкие законы их не касаются. Правое болело так, что Клара перестала выходить из дома, если только не нужно было ехать к ученикам давать уроки сценической речи.

— Мама, ты помнишь, что сказал доктор Фишман? — Александра, ее дочь, уже двадцать лет Саша, смотрела на мать с тревогой. — Никаких сцен. Ты должна дать им факты. Сухие факты. Ты идешь к ортопеду, не на прослушивание в «Kammerspiele» (2).

— Саша, дорогая, — Клара вздохнула, поправляя на плече свой ярко-красный шарф, — ты забыла, что я актриса. Как я могу дать сухой факт, если я мучаюсь? Если я говорю, что болит, это должно быть видно. Иначе он подумает, что я вру. Он должен почувствовать мою боль!

Саша тяжело вздохнула. В узбекских и советских поликлиниках, где прошло детство Клары, единственным способом добиться внимания врача было убедить его в катастрофической, нестерпимой силе своего страдания. Надо было быть громче, драматичнее, убедительнее, чем предыдущий пациент.

— Мама, это Германия. Если ты начнешь стонать, как при родах, он вызовет не скорую, а полицию, или, еще хуже, психиатра. Здесь боль оценивают по шкале от одного до десяти. Скажи восемь, и этого достаточно.

— Восемь — это когда ноготь на ноге сломала, — прошептала Клара, подпирая колено. — А тут все десять! Все двенадцать! Это катастрофа! Ладно, я поняла. Протокол.

Клара приехала в клинику за полчаса до приема. Зал ожидания был образцовым: тишина, ровный свет, чистые журналы, разложенные по диагонали. Никто не разговаривал, не стонал, не кашлял громче, чем нужно. Клара, с ее южной привычкой обмениваться взглядами и вздохами с «соратниками по несчастью», чувствовала себя как в библиотеке. Она изо всех сил сдерживала желание помассировать колено, чтобы не привлекать внимания.

Когда ее вызвали, она сначала прошла к медицинской сестре — фрау Ленц, женщине с лицом, вылепленным из безразличия. Фрау Ленц, не поднимая головы от монитора, попросила ее заполнить формуляр.

— Frau Milman, f;llen Sie bitte das Formular aus. Wo Schmerzen? Wann Schmerzen? Seit wann? (10) — монотонно спросила она.

Клара почувствовала, что ее внутренний «театр» начинает бунтовать.

— Я не могу писать! — прошипела Клара. — Вы что, не видите, я еле сижу? Мое колено, оно горит!

 

Фрау Ленц впервые подняла взгляд, но в нем не было ни сочувствия, ни злости, только легкое недоумение.

— Frau Milman, это стандартный формуляр. Если вы не можете писать, я могу заполнить его под вашу диктовку. Но мне нужны Fakten (8). Я не могу записать «горит» или «мучаюсь». Я могу записать: «сильная боль при сгибании».

Клара сдалась, понимая, что эта женщина — просто часть стены. «Сильная боль при сгибании» — как мало это отражало ее реальные страдания! Как скучно!

Клара вошла в кабинет доктора Фридриха Вебера, ортопеда сорока пяти лет, чьи очки без оправы и идеально выглаженный белый халат сами по себе были воплощением немецкого порядка и Ordnung (3). Кабинет был чист, пуст и функционален. Никаких лишних эмоций, никакого беспорядка.

— Guten Tag, Frau Milman. Was fehlt Ihnen? (11) — произнес доктор Вебер, его голос был нейтрален, как температура в помещении.

Клара глубоко вдохнула. Она помнила наставления дочери. «Протокол».

— Доктор, у меня болит колено, — начала она, стараясь говорить тихо. — Но это не просто боль. Это…

Она не смогла удержаться. Это было сильнее ее. Ее лицо, привыкшее за секунду передавать целую гамму эмоций, исказилось. Правая рука схватила колено, а левая театрально взметнулась вверх, словно отгоняя невидимую тень.

— Это, доктор, как будто мне туда воткнули тысячу иголок, на разрыв аорты! И потом эти иголки начинают играть похоронный марш по моей молодости! Понимаете?

Доктор Вебер, сидевший за столом, поднял брови всего на миллиметр. Он не дрогнул.

— Frau Milman, — ровно произнес он, не отрывая взгляда от карточки. — Мы используем шкалу от одного до десяти. Eins ist leicht (4), zehn ist unertr;glich. Какова цифра?

Клара почувствовала укол раздражения. Он не видит! Он не слышит! Он не чувствует!

— Доктор, я вам говорю: это не цифра! Это трагедия! Вот смотрите! — Клара, превозмогая боль, встала и попыталась сделать шаг. Ее попытка передать сильное страдание включала хромоту, болезненный стон и сгибание спины, как будто ее ударил молот. — Видите? Мучаюсь!

Вебер не стал смотреть на ее страдания. Он посмотрел на часы.

— Frau Milman, пожалуйста, сядьте. Ваше Verhalten (5) очень выразительно. Но мне нужна точная информация. У вас есть отек? Покраснение?

— У меня внутри отек! В душе! Вы что, меня не жалеете?!

Клара сорвалась. Ее глаза наполнились влагой. Она была готова плакать, она была готова упасть в обморок, лишь бы этот бесчувственный Mensch (6) понял, что ее боль настоящая. Для Клары этот эмоциональный натиск был единственным доступным доказательством искренности. Если ты кричишь, значит, тебе действительно больно.

— Могу ли я получить направление на МРТ? Я думаю, там разрыв.

Вебер медленно опустил ручку. Его тон стал еще холоднее.

— Frau Milman, по результатам первичного осмотра и ваших двигательных тестов, я не вижу прямых признаков серьезного повреждения, требующего немедленного магнитно-резонансного исследования. Ваше очень эмоциональное поведение…

Он сделал паузу, тщательно выбирая слово, которое прозвучало для Клары как приговор.

— Ваше поведение, Frau Milman, указывает на высокую степень психоэмоциональной реакции. Это может быть Psychosomatisch (7).

Клара замерла. Она забыла все свои роли, все свои трагические монологи.

— Что? Психо? То есть вы думаете, что я… вру?

— Я думаю, что вам требуется консультация специалиста для снятия стресса. Направление на физиотерапию и к психотерапевту. Мы не можем использовать ресурсы кассы для обследования, если нет объективных данных. Вы не дали мне Fakten (8).

Клара встала, с трудом опираясь на стул. Она поняла все. Ее «правда-матка», ее искренность, ее Театр одного актера, который должен был сокрушить его безразличие, был воспринят как «истерический перебор». Ее боль была слишком драматичной, чтобы быть объективной.

— Вы… вы предатель, доктор, — прошептала Клара, ее голос внезапно стал сухим, без всякой драмы. — Вы отказываете мне в помощи.

— Я следую протоколу, Frau Milman. Следующий пациент, пожалуйста.

Клара покинула кабинет. Ее колени болели, но боль в душе была сильнее. Она позвонила Саше.

— Мама, что он сказал? — спросила Саша.

— Он сказал, что я сумасшедшая, — тихо ответила Клара. — Он сказал, что моя боль… она ненастоящая.

Саша приехала через час.

— Мама, ты своими эмоциями уничтожила свой шанс. Ты должна была вести себя как немецкий бухгалтер. Твоя чрезмерная эмоциональность для него — это попытка манипуляции, понимаешь? Он не видит боль; он видит неадекватное Verhalten. Ты не дала ему цифру, ты дала ему Mishegas (9).

Клара села на диван, тяжело опираясь на колено.

— Значит, чтобы тебе поверили, ты должен притвориться, что тебе не больно?

— В этой системе — да, — устало ответила Саша.

Клара почувствовала себя актрисой, которую уволили посреди спектакля за то, что она играла слишком хорошо. Ее искренность была воспринята как ложь. Ее правда была слишком яркой, чтобы быть фактом. Она поняла, что в Германии ей придется не только заново учить язык, но и заново учиться чувствовать.

Весь следующий месяц Клара чувствовала себя так, словно играла роль второго плана в чужом, скучном фильме. Она искала врача, который бы «понял душу», а не только колено. Она обзвонила пять клиник. Везде сухо отвечали: — Без направления от ортопеда мы не принимаем. — Ее заставляли вернуться к Протоколу, который она так презирала. Она не могла позволить себе платный прием и платное МРТ. Система, холодная и бездушная, медленно, но, верно, загоняла ее в угол. И самое страшное: ее перестали приглашать на прослушивания. Ей сказали, что ее манера держаться "слишком агрессивна".

Она так и не смогла вернуться к доктору Веберу. Она потратила следующие три месяца на поиски русскоговорящего врача, который был готов выслушать ее трагедию и дать ей заветное направление на МРТ. Когда она наконец его получила, и выяснилось, что там действительно есть разрыв мениска, она даже не почувствовала радости.

Она заплатила цену. Цена бурных эмоций в Германии — это отчуждение и недоверие со стороны системы.

 Примечания:

(1) Ruhezeit (нем.) — «Время тишины». Правила, регламентирующие периоды, когда запрещено шуметь (обычно после 22:00 и в воскресенье).

(2) Kammerspiele (нем.) — Камерный театр (название известного театра в Германии).

(3) Ordnung (нем.) — Порядок. Дисциплина, системность и следование правилам.

(4) Eins ist leicht (нем.) — Один — это легко (оценка боли).

(5) Verhalten (нем.) — Поведение. Внешняя манера держаться, которая подлежит оценке.

(6) Mensch (нем.) — Человек. Использовано Кларой в контексте "бесчувственный человек".

(7) Psychosomatisch (нем.) — Психосоматический. Диагноз, предполагающий, что физическая боль вызвана психологическими причинами (стресс, эмоции).

(8) Fakten (нем.) — Факты. Объективные, сухие данные.

(9) Mishegas (идиш) — Мишегас. Безумие, абсурд, неразбериха.

(10) Frau Milman, f;llen Sie bitte das Formular aus. Wo Schmerzen? Wann Schmerzen? Seit wann? (нем.) — Госпожа Мильман, заполните, пожалуйста, формуляр. Где боль? Когда боль? С каких пор?

(11) Guten Tag, Frau Milman. Was fehlt Ihnen? (нем.) — Добрый день, госпожа Мильман. Что с Вами? (Что Вам недостает?)