Романтический неромантик. Рудин

«Романтический неромантик». Рудин

     В образе Дмитрия Николаевича Рудина И. С. Тургенев создаёт необычное сочетание: герой одновременно воплощает и опровергает романтический канон. Определение «романтический неромантик» не просто метко характеризует его — оно вскрывает внутренний конфликт, делающий Рудина фигурой трогательной и трагикомичной.

     В Рудине, несомненно, живёт романтический порыв. Он воспринимает мир сквозь призму высоких идеалов: обыденное для него всегда знак чего то большего, событие — эпизод всемирной драмы, слово — инструмент преображения действительности. Его речь полна воодушевления; он искренне верит, что идеал достижим, и умеет заражать этой верой других. В этом — чистая романтика: видение сверхсмысла за поверхностью вещей, стремление к вечному вопреки сиюминутному.

     Но в повседневной жизни Рудин лишён романтической позы. Он не культивирует чувство, не превращает любовь в эстетический опыт, не играет в страсть. Его искренность происходит не от утончённой чувствительности, а от внутренней неспособности к притворству, которую окружающие нередко ошибочно воспринимают как позёрство. Он говорит — и пытается идти, но не ухаживает, не флиртует, не создаёт атмосферы. В любви он остаётся проповедником, а не возлюбленным: его чувство направлено не на человека, а на идею, которую этот человек воплощает.

     В этом соединении — романтического горения и неромантической прямоты — и заключается уникальность Рудина. Он верит в идеал, но без пафоса; стремится к высокому, но без расчёта; говорит вдохновенно, но не играет; чувствует глубоко, но не эстетизирует переживание. Его романтизм не нуждается в декорациях: ему не требуются трибуна, аудитория или эффектный жест. Он готов шагнуть к баррикаде не ради славы, а потому что так велит внутренний закон.
     Потому и определение «романтический неромантик» раскрывает особый тип героизма — без позы, без риторики, без театральности. Рудин не становится героем любовного романа, но именно поэтому он оказывается ближе к живой романтике, чем те, кто сознательно её разыгрывает. Его идеализм лишён самолюбования, его искренность — не маска, а сущность, его порыв — не игра, а потребность души.

     И вот в чём парадокс: при всей репутации Рудин — единственный среди так называемых «лишних людей» русской классики, кто совершает окончательный, безусловный поступок. Онегин остаётся в рамках светской игры; Печорин манипулирует судьбами, но избегает подлинного риска; Базаров гибнет от случайной инфекции — его конец не есть акт воли. А Рудин сам выбирает поле боя. Он идёт на баррикаду в Париже 1848;года не из позы, не из жажды славы, а по внутреннему убеждению. Его смерть — не бегство и не случайность, а сознательное исполнение долга перед идеалом, который он проповедовал.
     В этой гибели — подлинное разрешение его драмы. Он не сумел перевести слово в дело в частной жизни, не смог выстроить судьбу и любовь; но в час исторического испытания он делает то, на что другие не решаются. Именно поэтому Рудин — не «лишний», а единственно действующий. Его романтизм обретает плоть в поступке: он не просто мечтает о высоком, а платит за мечту жизнью.

     Так Тургенев показывает: трагедия Рудина не в бесполезности, а в запоздалой, но безусловной реализации его натуры. Он почти герой — и становится героем в последний миг. Он романтик по духу, но «неромантик» по способу бытия — и именно это соединение делает его образ столь многогранным и памятным. Рудин умирает на баррикаде, и в этой смерти он наконец полностью совпадает с тем, о чём говорил всю жизнь.

См. раздел "Как рефлексировать на литературных персонажах"