О творчестве Сергея Ратмирова

 С. М. Заяц, д.ф.н., профессор кафедры русской филологии Приднестровского государственного университета им. Т.Г. Шевченко заведующий НИЛ «Литера», сопредседатель Тираспольского отделения Союза писателей Росси, академик Ме5ждународной Славянской академии (Москва)
                О творчестве Сергея Ратмирова
Аннотация: статья посвящена поэтическому творчеству Сергея Ратмирова; выявлены основные особенности лирика современного поэта, ищущего формальные средства выражения в древнерусской древности; показана роль Ефросиньевой строфы, ее уникальность и своеобразие в творчестве Сергея Ратмирова
Ключевые слова: библиопоэтика, русская строфа, ефросиньевая строка, русский Ренессанс, интонационный перенос
В этом году в журнале «Вторник» вышел цикл стихотворений поэта под общим названием «Русская строка». Это не итог, но продолжение творческих поисков художника, начатые им еще в конце ХХ столетия.
        Первые стихотворные опыты Сергея Ратмирова создаются под воздействием творчества Александра Блока и Бориса Пастернака, поэзия которых волновала духовный мир начинающего поэта. Но не страстные порывы и воздыхания интересуют его, но неуловимое очарования блестящего поэтического стиля. Блок завораживает, Пастернак потрясает, через мир звуков происходило преображение окружающих предметов. И возникали строки: «Все мы в этом мире бренны, / Слишком тягостно в груди \ И полусекундное мгновенье / Увядает в час любви! // И мелькнув в последний миг, / Погружаясь в голубой туман, / Рок уносит вдаль от нас / Поцелуй, подаренный губам!».
    Поэт пишет о любви, которая пришла внезапно, и также внезапно покинула его вместе с образом возлюбленной. Стихотворение интересно не только очевидным влиянием поэзии Серебряного века, но неосознанной попыткой сказать только ему присущее слово. Стихотворение было написано в 1984 году, но свет увидело только в 2004 году, когда вышел первый сборник стихотворений Сергея Ратмирова «Сто бесед о Вечности», в котором поэт попытался высказаться, а может быть, исповедаться миру и Богу.
     На сцену вышел человек, много знающий о жизни, прекрасно осознающий ответственность за сказанное слово. Он еще в плену поэтической традиции Серебряного века. Стихотворные метры и размеры из этого века оказывают воздействие на его творчество, но чувствуется, что ему душно в формах той интересной порубежной эпохи. Любитель творчества Леонида Андреева и Максимилиана Волошина, поэт ищет себя на грани эпох. В сознании улочки и переулки Санкт-Петербурга начала и конца ХХ века. Он переживает вместе с поэтами-символистами таинственный путь по побережью Финского залива, вместе с Корнеем Чуковским и его современниками дышит воздухом Северной Пальмиры и Балтийского моря. Побережье Старого Петергофа и Зеленогорска будит его воображенье, делая участником невидимого разговора с поэтами, ушедшими в Вечность, но впечатавших себя во всемирную поэтическую энциклопедию.
     У поэтов порубежной эпохи Сергей Ратмиров научится не спешить показывать свой духовный мир. Главное – быть в вечности, а не казаться. Поэтому он пишет, и для многих будет странным, когда услышат строки, написанные им. В 90-е Ратмиров принимает решение в первую очередь создавать «Исповедь русского путника», в которой хотел показать и свое поэтическое творчество. В какой-то степени это была Исповедь сына века Альфреда де Мюссе, но произошло знакомство с «Исповедью» Бл. Августина, творениями Тертуллиана, и наступила новая эра жизни, ставшей основой духовной эволюции поэта. Он ощущает предвестие Нового, но душа зовет еще туда, где он, казалось, побыл.
Бессмертные звуки увяли.
Закат уж давно наступил.
А я все мечтою о далях,
В которых, казалось, побыл.
    Раздвоение духовного мира, свойственное поэтам-символистам, творчество которых Ратмирову близко своей сакральностью и неповторимостью образов и сюжетов. Кроме того, в литературе Серебряного века поэт увидел искания Божественной Личности. Цель поэта – оставить след в Вечности. Его не волнует признание современников, ему необходимо вхождение в чертоги Божественного бытия.
В мирах незыблемых и горних
Я сладостно ищу удел,
Молитвенно вникаю в тайну,
В которой с детства не успел.

Тогда казалось все прекрасно,
Неведомый имел предел,
А я задумчивый и страстный
Себе бессмертие велел.

Но дни проходят безучастно,
И в сердце что-то охладел.
Вместо любви разврат ненастный,
О Вечности сказать не смел.

Запутался в сетях ужасных,
Не трогала уже метель,
Казалась жизнь моя напрасной,
Осталось петь один припев.

Но в час последнего заката,
Когда в дыму весь покраснел,
И ожидал сцепленья ада,
Мне ангел песнь свою пропел.

Он прилетел на крылья храма,
Услышан колокольный звон,
И я упал, припав к Распятью,
Узнав, что смертью смерть попрал.

Отныне, прикоснувшись к Слову,
Душа  познала свой удел,
Молитвенно сжимая сердце,
Любовью искупить предел!
Поэт пытается преодолеть свое духовное раздвоение, победив его любовью к Богу, Который становится смыслом его личного бытия. 90-е годы прошлого века были не только годами безвременья, но и эпохой, когда определялось духовное мироустройство целого поколения людей бывшего Советского Союза, с которым расставались без сожаления, в надежде на обретение прекрасного будущего. Но будущее наступало, и приходило осознание страшного преступления, совершенного всеми нами. Мы не сохранили цивилизацию, которая имела право на трансформацию, но не уничтожение. Но поэта в первую очередь волнует собственный духовный мир, он жаждет личной встрече со Христом.
Была ночь. Едва-едва мерцали звезды,
Я шел печальною дорогою куда-то ввысь.
Была боль. И бесцельно прожитая жизнь,
В которой вдохновенье потеряло Слово – мысль.

Но шел, желая в будущем узнать вчера,
Чтоб наконец-то обрести первоначальну суть,
Преодолев невидимые грезы-сны,
И очутиться в яви бесконечной красоты.

Было. Пытался слушать тишину в ночи,
Минуя раздвоенье собственной духовной мглы,
Но часто приходил в публичный дом тоски,
Чтобы потом уйти, запев о неземной любви.

Так было. Но может быть уже не будет.
Иду в снегах. Остался шаг до утренней мольбы.
Непостижимо! Плоть Его животворит,
Конечный миг, преобразуя, в безначальный век.
   Сергей Ратмиров жаждет слиться с Вечностью, но не с некой абстракцией, но Личностью, со Христом.
 Звучит мелодия дудуки.
Жизнь совершается с листа
И веришь, что кому-то нужен,
Что все проходит неспроста.

Звучит мелодия дудуки,
Но слышу важные слова,
И нет отчаянья и скуки,
Полна Неведомым душа.

Звучит мелодия дудуки,
Ведет в земную жизнь Христа,
И я так чувствую разлуку,
Как будто было все вчера.

Звучит мелодия дудуки,
Как будто древняя мольба,
Уже не чувствую разлуки,
Вся суть вещей изменена.
      Бог для поэта не художественный образ, но живая реальность, с которой он ведет духовный разговор. Фактически это начало библиопоэтического взгляда на мир, когда встреча со Христом не художественная только реальность, но самая что ни на есть реальность реальностей.
       В годы создания стихотворений Ратмиров осознанно приходит в церковную Ограду. Поэтому можно говорить не о религиозно-философских поисках поэта, но о том, что Истина найдена. Лирика художника становится духовной, он говорит о том, что знает, что пережил. Ошибаются те исследователи, которые поэтов, нашедших Господа, все еще отправляют в трагические блуждания. Художественный мир у данных поэтов сливается с их духовным миром, где произошла реальная встреча с Богом. Наверно, поэтому Сергей Ратмиров обратится к поэзии Максимилиана Волошина, который от мифопоэтики, творящей, по словам А.А. Тахо-Годи, в области познания, взойдет к высотам библиопоэтики, где Божественное бытие смыкается с бытием человека. Сергей Ратмиров также вступает в своих поэтических поисках в область библиопоэтики. Св. Писание не закончилось в первом веке, оно продолжается в творчестве великих поэтов и богословов древней Византии, Древней Руси, ренессансной эпохи, начатой на Руси еще в двенадцатом веке и продолжаемой ныне. Ренессанс Ратмирова – это освобождение от греха, возрождение в человеке образа и подобия Божьего, о чем он внимательно читал в творениях византийского поэта и мыслителя Х века Симеона Нового Богослова.
Дорога. Слеза. Тишина. Лес. Река. Берега. Необъяснимо болит душа. Неведомым тайно полна. Никого не видать. Устремлен в небеса. Неземная любовь снизошла.
     Поэта волнует не форма стихосложения, но содержание. Конечно, культурная традиция не отпускает художника. Красота требует оформления. Задача искусства – преодолевать искушение, приобщить к Красоте, которая, по слову героя известного романа Федора Достоевского, спасет мир. Это спасение он видит в не только в сохранении таланта, данного Господом, но и его приумножение. Наверно, поэтому Ратмиров перевел свое творчество в публичное пространство. При этом он прекрасно осознает свое поэтическое несовершенство. И даже после выхода своей поэтической книги, до сих пор не озаботился изданием своих поэтических сочинений, разве что публикует их в различных альманахах и журналах России, Приднестровья, Молдовы, Германии, Азербайджана. Но именно поэтическое творчество считает определяющим в своем творческом пути. Он нашел духовное содержание, где эталон – творения св. Симеона Нового Богослова, византийского поэта Х века. Влюбленный с детства в древнерусскую литературу, он в ней находит вдохновение, считая, что необходимо возрождать поэзию Русского Возрождения, выраженного в творчестве св. Ефросиньи Суздальской, отца Лаврентия, митрополита Афанасия Московского. Он ищет себя в свободном стихосложении, которым, по словам Максимилиана Волошина, создавался фольклор и Св. Писание. Простота изложения – вот смысл творчества, по Ратмирову. Анна Козырина, лично знающая поэта, скажет: «Лейтмотив творчества влияет на выбор средств изображения. Поэт не приемлет тщеславной игры формами, каждое слово в его стихах точно выверено и выстрадано. Мы не увидим ни словоновшества, ни пустого символизма, ни примеров раз воплощения предметного образа. Здесь все строго, умеренно и целомудренно, как в молитве. Художественность и красота достигаются благодаря абсолютной искренности поэта, изящности слога и некоторым литературным приемам…». Анна Козырина в статье «О хрустальных стихах Сергея Ратмирова» скажет и об этом: «В  стихотворениях Сергея Ратмирова можно найти немало литературных аллюзий. Рассмотрим их: «Но вот полет и бунинскую грусть никак мне не забыть»; «Когда дом разбивал нам сердца…» (Бернард Шоу «Дом, где разбиваются сердца»); «...Поняв, что всякое движенье / Есть бой Кихота и его коня, / Снесенных шумной мельницей дотла» (Мигель де Сервантес «Дон Кихот»); «Зачем-то учу «чему-нибудь и как-нибудь» / Своих и не-своих детей...» (А.С.Пушкин «Евгений Онегин»); «Напоминает умершего Пушкина, / Над которым застыл Жуковский, / Вопрошая мертвого поэта о видении...»; «Мифологический сон окутывает любовное предание, / Которое в тютчевском древнем хаосе ищет космос...» (на подсознательном или полусознательном уровне поэт ассоциирует стихийные проявления природы с древним хаосом, о котором так замечательно пишет  Ф.И.Тютчев); «Гамлетовский театр с собакой, / Сидящей на сцене; / Булгаковские тараканьи бега, / После которых хочется кальдероновски заснуть…» (Педро Кальдерон «Жизнь есть сон»); «Приходит сон при отсутствии снов…» (ср. Э.По: «Всё есть только сон во сне»; У.Шекспир «Гамлет, принц датский» (пер. М.Л. Лозинского): «Какие сны приснятся в смертном сне?»); «...И вновь читаем оду «Бог»...» (Г.Р.Державин  «Бог»).
         Стихотворения Ратмирова отражают пройденный поэтом путь духовного становления, они религиозны, полны богословских откровений, поэтому неудивительно, что часто в них можно найти библейские аллюзии. Мы не станем приводить их все, остановимся лишь на нескольких: «Однако школа с весело-жестокими драками, / Девочки с обнаженными выше колен ногами / Предлагали недокушенное яблоко...» (Библия, Ветхий Завет, книга Бытия); «...Как приглашенного на древний пир, / Не захотевшего ответ Творцу держать» (Евангелие от Матфея, гл. 22: 2-14). Кроме того, есть в сборнике «Сто бесед о вечности» стихотворение в прозе: «Знаешь! Я стоял у большого, пребольшого дерева. Огромные ветви его шевелились. Верхушка касалась голубого, преголубого неба! Лились слезы. И я понял, что – умер». Дерево из стихотворения слишком напоминает Древо Жизни из библейской книги Бытия – особое дерево, посаженное Богом посреди Эдемского сада, а также посреди улицы Нового Иерусалима, в тексте Пятикнижия Древо Жизни находится в тесной связи с Древом познания Добра и Зла. Мы понимаем, что слезы здесь символизируют очищение души, а под смертью подразумевается не буквальное прекращение биологического существования, но умирание (исчезновение) ветхого человека и рождение нового, обновленного Светом и Любовью, обожженного человека».
     Пожалуй, из всех исследователей творчества Сергея Ратмирова Анна Козырина ближе всех к пониманию его духовного мира. Это неудивительно. Она- ученица поэта в буквальном смысле этого слова. Сергей Ратмиров преподавал литературу у юной Ани, ставшей сегодня известным русскоязычном поэтом Молдавии. Козырина заметила в стихотворениях Ратмирова духовные движения, которые привели поэта к внимательному отношению и изучению поэзии не только, как вида искусства, но культурного пласта, способного преобразить человека. Она не просто пишет о хрустальных стихах Ратмирова, о его благоприятии свободы, но показывает эволюцию поэта, его восхождение к библейскому осмыслению бытия.
    Это осмысление привело к созданию твердых поэтических форм, лучше сказать, воссозданию. Ольга Шалыгина, профессор ИМЛИ РАН, привлекла поэта к размышлениям о древнерусской поэтике русского Ренессанса, который, по ее мнению, начался в двенадцатом веке, и связан с именем св. Ефросиньи Суздальской, зодчеством великого князя Святослава, сына Всеволода Большое Гнездо, удивительным «лаврентьевским списком». О.В. Шалыгина обнаружила влияние античной и византийской поэтики на формотворчество древнерусских писателей, использующих в своих текстах такой стихотворный метр, как неурегулированный пеон. Ратмиров начал пробовать в своем творчестве 16-тистрочную строфу при 13-тисложной строке. Он не придерживается привычной ударности в слогах, не соблюдает рифму. Такое стихосложение поэт назвал Ефросиньевой строфой, или Русской строфой. Под этим названием в 2025 году в журнале «Вторник» №11 (98) и был опубликован цикл под общим названием «Русскаястрофа». Правда, редактор опубликовал цикл под названием «Русская строка». Как говорится ничего случайного не бывает. История сама решит, что ей оставить в своих скрижалях.
Шумит под ногами листва! Вспомнился Маркес. Чужая страна!
На висках серебрится прошедшая осень,
Уносится мысль. Веду разговоры с Анакреонтом!
Я был в тех краях, где горы и море
Рождают дыханье невидимых грез.
И запах цветов на Пелопоннесе никак не забыть.
Горная речка... и путь в небеса!
О, как же хотелось объять необъятность.
И прыгнуть... с порога монашеской кельи,
Что тихо гнездится в подножии туч,
А скалы, как птицы, взлетают наверх!
Летит в поднебесье поэта душа.
Вновь песня созрела. Сжигаюсь в словах.
Пепел веселый шумит на ветру. Дым грез завершился.
Шуршит под ногами листва. Усталое солнце
Лучами в оконце сказанье о Маркесе шлет!
        Удивительная история о русском поэте, влюбленном в творчество далекого колумбийского писателя, тексты которого обитают в поэтическом сознании, когда совершается паломничество на Пелопоннесе, в монастырь святого Иоанна Продрома.
Поэзия Ратмирова кроется в удивительном синтезе исторических форм, исторических событий, связанных между собой сознанием поэта. Он соединяет, порой, несоединимое. Отсюда синтаксические и интонационные переносы, органично вписанные в художественный текст Ратмирова. В вышеприведенном стихотворении еще не всегда соблюдена строка, он еще экспериментирует, но постепенно слог кристаллизуется:
Зима! Река течет. Кругом леса. Тишина!
Так на Юге, где обитает Древняя Русь!
Купола, покрытые золотом червлёным.
Византийская грусть  в иконных очах Христа-
Пантократора, взирающего из глуби
Небес, где горнее слилось с огненным прахом.
"Се, Человек!" И перевернулась эпоха.
Античное древо Афин засохло навек,
Чтобы, как Феникс из пепла, восстал Херсонес!
Здесь русское сердце ныне пылает огнем
Невечернего Света. И задыхаются
В злобе народы. Но жив наш Хоробрый Мстислав,
Что князя касожского зарезал Редедю!
      Творчество поэта обращает наш взор не только в далекую историю, но призывает взглянуть в современное состояние мироздания, в котором сливается Херсонес, где принял, отец Мстислава, князь Владимир, святое крещение, событие знаменитого боя с кавказским племенным вождем и гоголевский текст, пронизывающий сознание русского человека. В «Русской строфе» Сергей Ратмиров соединяет свой путь, свою духовную эволюцию с историей близких ему сюжетов, которые в его поэзии превращаются метасюжеты, где происходит удивительное созерцание мироздания. Но созерцание поэта – это не отрешенность от мира, это призыв к действию, лучше сказать, со-действию, к которому он призывает своих единомышленников. Воссозданные им поэтические формы наполняются глубоким содержанием.
     Надо признать, что поэзия Сергея Ратмирова не для развлечения, требует глубокой духовной работы, знания литературных текстов и хорошей филологической подготовки. Представляется, что данные размышления – начало разговора о поэте, творчество которого становится все более и более известным читателям не только Русского Зарубежья, но и России.
       Завершить размышления хотелось бы письмом Владимира Крупина поэту: «Брат во Христе, Сергей! Снова вернулся к Вашей рукописи. Прежнее восхищение сменилось ясным пониманием: это же замечательная книга, соединяющая классику и новые времена, и вся пронизанная Русью,  озарённая светом Божественных страданий! Верою в исполнение Россией предначертанного ей пути во Вселенной и во времени, вписанном в вечность».
   
Литература:
1. Ратмиров С. М. Журнал «Поэзия» 2025 №1, с. 44-46.
2. Ратмиров С.М. «Сто бесед о Вечности». РИО ПГУ, 2004, 112 с.
3. Ратмиров С.М. «Исповедь русского путника». М. «Флинта», 2021, 1186 с.
4. Ратмиров С.М. Альманах «В круге чтения» №13, Тирасполь, 2025. – 84 с.
5. Шалыгина О.В. «О, Светло Светлая!» Реконструкция ритма первоначальной редакции Жития Александра Невского. Владимир, Гридница, 2023. – 56 с.
6. Экономцев, И. Православие. Византия. Россия. – М.: «Хр-кая лит-ра», 1992. – 233 с.
7. https://stihi.ru/2011/12/05/6012 - Козырина А.Д. «О хрустальных стихах Сергея Ратмирова»