Остров свободы. продолжение 5

 ДОМ

     «Home, sweet home». Иногда от эмигрантов слышу слезливо-надрывное «у меня нет дома». Неправда. Дом у человека (если, конечно, он не персона БОМЖ) есть всегда. Это место, куда он возвращается, с работы, занятий, из путешествия, после отпуска и т.д. Другое дело, насколько этот дом sweet, то есть милый.
     Ранее я уже писала, что съемная квартира, хоть и в уютной новой резиденции и площадью 100 квадратных метров, была нелюбимой, неуютной, не своей. К тому же в изнуряюще жаркое лето  выживать в ней с ребенком было тяжело.
                ***
     Снова вспоминаю свое  детство. Как и у абсолютного большинства советских детей, оно прошло в квартире. Третий этаж многоквартирного дома, две комнаты на четверых, кухня, где не развернуться двоим, и прихожая, где и одному тесно. Это было время, когда такое, отдельное, жилье считалось счастьем. И также, как и большинство живших этих квартирках детей, я знала, что наступит лето, и я поеду туда, где есть дом и сад, и двор, гамак в саду, еще незрелый и крошечный, но такой вкусный крыжовник, и абсолютная уверенность в том, что все это будет, примиряло с окружающим настоящим.
    Половину лета, пока родители работали, мы с братом проводили у вяземской бабушки, маминой мамы, а когда отпуск наконец брал отец, мы всей семьей отправлялись на калужские каникулы. Калуга. Тогда мне казалось, что прекраснее города нет на Земле, и до сих пор я люблю его нежно, считаю городом своего детства, и память о нем там, в глубинах моих, полна света, абсолютного счастья и такой тонкой тоски, будто протянувшаяся через года серебряная нить не отпускает и не рвется.
     В Калуге, в  доме на улице Огарева, жили четыре мои двоюродные бабушки. Это было настоящее родовое гнездо, дом принадлежал полицмейстеру Федору Зуеву, у которого было 6 дочерей, младшая - моя бабушка Клавдия Федоровна. Чтобы рассказать истории всех моих бабушек, раненых  революцией, войной, сталинским террором, нужна отдельная книга, кропотливый сбор материала, потому что, к мучительному моему сожалению, знаю немного. Только в зрелом возрасте поняла я, какая это досадная и невосполнимая потеря, что время не дало мне возможности полноценного взрослого общения с этими удивительными женщинами. Зато твердо знаю: мы с ними одной крови: и я, и мои дети, и внуки.
      Но сейчас я о доме, где была счастлива. Довольно скромный (в пять небольших комнат), он казался мне огромным, прекрасным и таким необычным и таинственным, что по приезде я не могла спать ночами, вслушивалась в звуки старого дома и замирала то от страха, то от любопытства. При доме был большой сад, не такой ухоженный, как у бабушки в Вязьме, и в этой свободе и нескованности, небрежности и непричесанности растений была его прелесть и его тайна. Попасть в сад можно было прямо через окно комнаты, где мы спали, и делать так было невероятным удовольствием. Под окном  рос роскошный куст жасмина. На всю жизнь этот кружащий голову аромат стал моим любимым, который я подсознательно пыталась уловить, выбирая духи, будь то рижский, арабский или французский парфюм.
     Окна, очень свысока глядящие на улицу, обрамлялись ставнями, парадная дверь тяжелая, с коваными украшениями - все это было из другого мира, из далекой жизни родных, но незнакомых людей, хотя через два квартала шумел современный город, и в парке блестел куполом планетария недавно открытый Музей космонавтики.
   Дверь открывалась в длинную застекленную веранду с выходом во двор с дровяным сараем и погребицей. А еще во дворе  росла ирга, старое, но еще обильно плодоносящее дерево. На него можно было взобраться и с наслаждением набить рот сладчайшими фиолетово-бордовыми ягодами под протестующее чириканье возмущенных неожиданной конкуренцией воробьев.
     В прогретом летним солнцем доме бродили запахи старых книг, сушеных яблок и свежего яблочного варенья. Но самым главным, который встречал сразу, на веранде, был аромат малосольных огурцов. Огурцы засаливали прямо к приезду моего папы, ради него, для него, для Женечки. Так сложилось, что из всех шестерых сестер посчастливилось стать матерью только моей бабушке. Один ребенок на всех. Надо ли говорить, как его обожали, как ждали, как старались угодить.
     Дни мы проводили на Оке, бродили по роскошному сосновому бору, совершали дальние пешие вылазки на речку Угру, приток Оки, ездили на прабабушкину родину в село Караваи, на его знаменитые источники. А вечерами за большим круглым столом все собирались к чаю. И не обычному, а из настоящего, растопленного чурочками самовара! С вареньями, нарезанным кусками медом, баранками и коричневыми, с блестящей спинкой пирогами с капустой, грибами и гречневой кашей. С разговорами, с шутками, с вниманием, с любовью, со всем тем, что только и есть настоящее, что единственно ценное. Сидишь и тихонько млеешь от счастья.
                ***
    И вот теперь мы начали поиски своего будущего дома в Провансе, в департаменте Буш -дю -Рон. Чтобы было понятнее, хочу объяснить, что именно этот департамент, который еще называют сердцем Прованса, весьма густонаселенная территория. Граница одного городка означает начало следующего, будто ожерелье, протянутое через горы.
   Конечно у нас были определенные требования к будущему жилищу и его видение. Кроме того был бюджет, за рамки которого банк выходить не позволял. Поисками занималась агентура, и риэлторы периодически звонили и возили нас показать ту или иную недвижимость.  Она была очень разная. За полгода мы посмотрели приблизительно 15 домов, от новостроек, скорее похожих на квартиры с куском земли, до старых построек со скрипящими, плавающими полами, требующих серьёзной реконструкции а то и просто бульдозера. Встречались весьма распространенные здесь постройки из камня (так строили в конце девятнадцатого -начале двадцатого столетия). Выглядели они романтично, но возраст их пугал, поэтому на такую покупку мы не решались даже при наличии частичной реновации. Мы также отбрасывали варианты домов, находившихся в так называемой зоне затопления. Это когда во время сильного ливня вода потоками сбегает с горы вниз, то есть теоретически первый этаж может заливать, хотя ничего подобного в этой местности мы ни разу не видели, да и ливни вот уже несколько последних лет стали дефицитом.
     Усадьбы в окрестностях городков, которые называются campagne, по-нашему деревня, не подходили, так как начальная школа, куда Линуську надо было мне водить, должна была находиться в шаговой доступности. Правда мы рассматривали вариант муниципального школьного автобуса, если бы дом отвечал всем остальным требованиям.
   Довольно часто предлагалось жилье, которое называется maison de village, и которое, в отличии от maison individuelle, т.е. особняка, представляет собой два или несколько соединенных вместе домов. Цена на подобное жилье ниже, но жить в таком доме мы категорически не хотели.
   Поиски затягивались. Нас уже стали посещать печальные мысли, и, как всегда  в сложные моменты жизни, я попыталась найти некую мысль, которая помогла бы поддержать оптимизм и надежду на happy end. Я нашла ее, и стала транслировать домашним идею о том, что если на каждое жилье рано или поздно находится свой покупатель, то где-то непременно есть дом, что ждет именно нас. Надо просто набраться терпения, и мы обязательно встретимся. Так вскоре и случилось.
   Постройка, которая у всех вызвала какое-то очень теплое чувство и человеческую симпатию, была очень живой и непохожей ни на один ранее осмотренный  дом. Это был несомненно Прованс, но с элементами шале, со старым камином, высоченным потолком в гостиной, с забавными слуховыми окошками под крышей, которые делали дом похожим на маленький замок. Au rez-de-chauss;e, в нижнем этаже, который по замыслу архитектора был как бы вдвинут внутрь раздробленной скалы, разместились огромный гараж и просторная студия.
    Дом находился в пяти минутах от центра городка, но представлял собой почти усадьбу с территорией в 1 000 квадратных метров, на которой росли целых тринадцать корабельных сосен. А в придачу мы оказались владельцами довольно внушительных размеров скалы, обросшей кустарником и карликовыми дубками. Она, конечно же, съедала приличную часть земли, но все вместе создавало ту самую поэзию garrigue, гарриги, и прованских Альп, которую с такой любовью, описал Марсель Паньоль в чистейшей и добрейшей своей дилогии «Слава моего отца» и «Замок моей матери».
    Поскольку дом был построен в начале семидесятых, многое требовало инвестиций, но это был тот самый «милый дом» с ощутимо доброй аурой и трогательной историей, которую позднее нам рассказали местные жители.
   После завершения акта купли-продажи, к которой по французским законам мы шли четыре месяца, с марта по июль, мы все еще не могли в него вселиться, так как в доме работали электрики: проводка требовала срочной и тотальной замены. Полные нетерпения мы почти каждый вечер приезжали навестить наше новое жилище, бродили по территории, осторожно любопытничали внутри, строили планы. Осматривались и все находили что-нибудь новенькое: то брошенную коллекцию минералов, то скрытый в скале грот, то огромную  и пузатую зеленого стекла бутыль.
     В какой-то день  заметили на высоком бетонном столбе ворот старую игрушку. Выцветший резиновый гном в красном колпачке был насажен на железный штырь и показался нам то ли странным, то ли ненужным, то ли не у места. Недолго думая, мы сняли фигурку со столба и оставили  на террасе. Однако в следующий наш визит брошенная игрушка снова торчала на воротах. Если это сделали электрики, то выглядело это странно: взрослые мужики решили поиграть в старого резинового гнома? Снова снимать фигурку с ворот в тот день мы не стали, не убрали и потом, и по сей день красный колпачок красуется на своем привычном месте. И вот почему.
    Мы уже давно были  новыми владельцами, но в городке дом все равно называли «la Maison de monsieur Simon». Прежний хозяин, которого на момент покупки уже не было в живых, оказывается всю жизнь проработал школьным учителем математики, и очень многие бывшие его ученики помнят, как приходили в дом на горе «подтянуть хвосты» да найти общий язык с трудным предметом (кто мне скажет, что у него не было репетитора по математике).  Но в городке помнят учителя не только за эту помощь.
    В наши дни отправить письмо Papa Noel, так зовут французского Дедушку Мороза, несложно. Но празднично раскрашенные почтовые ящики для удобства родителей и на радость детворе появились на улицах, в булочных и супермаркетах сравнительно недавно. Monsieur Simon был известен в городке как monsieur facteur, почтальон, хотя почтовую корреспонденцию он никогда не разносил. Но ежегодно, в преддверии Рождества добрый учитель добровольно брал на себя роль доверенного лица.
   - Почтовые отделения переполнены, - объяснял он обеспокоенной ребятне. - Приходите ко мне в дом, приносите свои письма и будьте уверены, я  уж позабочусь, чтобы папа Ноэль их получил.
    Эту душевную историю рассказал нам местный мастер-электрик, работавший в нашем доме. Это он подобрал и вернул на ворота брошенного нами резинового гнома, указательный знак «Здесь жил славный человек», поблекший символ не блекнущей в памяти людей доброты. 

                Продолжение следует