Счастье понарошечное

Если бы я был только унесенным ветром! Я бы летел на запад, куда-нибудь к теплой Атлантике, ибо у нас дуют преимущественно восточные ветры. В полете мои жиденькие, но еще каштановые волосы развивались бы подобно водорослям в реке, птицы приглашали бы меня в свои стаи, а я безвольным перышком застрял бы среди ветвей платана, а может, если повезет, и на финикой пальме. Но уносят меня и острокинжальные слова, и ледяные вершины гор, и чьи-то загадочные взгляды...

Вы наверняка хотите заглянуть мне в глаза. Я совсем несерьезный, как и этот мир, который пытается выглядеть достойно высшему творению Бога, но получается как-то ущербно, и века совсем не могут изменить ничего существенного. Меняется рост, продолжительность жизни, но нашу хищность побороть трудно. Не думайте, я пытаюсь это сделать. По-моему я только этим и занимаюсь всю свою непутевую жизнь. Однажды я даже с высоты полета разглядел островки людей совсем нового типа, вот куда мне надо!

Последние месяцы я подолгу бродил по интернету. Собственно говоря, до этого я им и не пользовался. Меня вполне устраивал живой Питер - он, словно услужливый официант, постоянно подносил мне на блюдечках самую разнообразную духовную пищу. На оплату столь изысканных угощений я неплохо зарабатывал на престижных творческих работах. Правда, меня некоторые пытались переубедить:
- Серега, как можно жить на такую зарплату? - удивлялись одни.
- Иди в мою раскрученную фирму и будешь есть хлеб с жирным куском мяса, - говорили другие.
Ах, они совершенно не понимали, в чем смысл жизни. Я лишь улыбался и совсем не старался никому понравиться. Я был похож на пушистого кота, которого хотелось погладить, но, едва к нему прикоснувшись, пушинки вдруг превращались в иголки. Я тихо, но настойчиво шипел, и тем отпугивал случайных прохожих и пролетариев. Они проходили и пролетали мимо, а я взлетал в свой волшебный мир, где все было настолько миленько, что открывать дверцу своего сердца, устраивая сквозняк, совсем не хотелось. Вы же понимаете, эти колючие слова расцарапали бы мою нежную кожу в кровь.

Но однажды меня занесло к ней - Настеньке. Сначала только в интернете, где я искал подходящее по климату и финансам жилище, непременно одноэтажное, простенькое, с хорошим кусочком животворной земли, где из воткнутой палки вырастают плодоносящие деревья. Эта работа оказалась утомительной. Мне то нравился вид из окна на безбрежное лазурное море, но кусались цены, да и наделить еще землей явно жадничали, полагая, что морская вода заменяет все остальное. Если я находил домик, пропорциональный моим сбережениям, то он не вписывался в мои представлении о вечном рае. Ну скажите, что может быть хорошего в выжженной степи посреди кур, собак и коров? Где только и смотришь на небо и, словно папуас, молишься, чтобы пошел дождь.

Новоиспеченный домик Настеньки стоял высоко в горах. Название хутора говорило о зарослях папоротника в субтропическом лесу. Очевидно, на склоне ее горы, стояли высокие буки, переплетая руки-ветви, чтобы противостоять морским ураганам. Как я же люблю все природные стихии! Будто Всевышний уже устал играть свою шахматную партию и с проклятиями бросает на землю свои фигуры. Завораживает! И одновременно пугает. А вдруг он увидит меня, такого непокорного, и решит мне отомстить? Настенька сказала, что на мои гроши  в Папоротном можно купить только кусочек земли. И все. Может, поставить палатку и жить в ней? Я ведь еще хожу в походы и совсем не испытываю там никаких неудобств. Нет большего удовольствия, чем идти навстречу неизвестному. Открывать новые пещеры, водопады, да просто хотя бы невиданные ранее цветы. А камни! Но оставим их пока на тропе. Я же до сих пор не познакомил вас с моей Настенькой.

Она смотрела на меня с монитора огромными глазищами, видимо, фотку сделала на берегу моря, и вся его бездонность отразилась в ее зрачках. Светлые волосы жили своей жизнью, и в этом мы были похожи. Носик вначале, как и положено, стремился к земле, но потом, что-то вспомнив, обращал свой взор на небеса. Она иронично улыбалась, будто совсем никому не веря. Моя! Я точно знаю. Я ведь только своей интуиции и доверяю. Уже предвкушал, как мы на прогулках идем к ее Медовым скалам, отдыхаем под огромными папоротниками, а я незаметно приделываю какой-нибудь редкий цветок к одному из них и кричу:
- Настенька, смотри, что я нашел!
Она подбегает, сначала удивляется, потом смеется и бросается мне на шею.
- Ах, ты плут! Обманывать честную девушку?
А потом, конечно, чай с пирогами под музыку. Кстати, а что она слушает? Я заглянул в ее сохраненные записи и обомлел. Так ведь у нее один только Кашин, абсолютно весь. Я знал его давно, бывшая жена тоже только его и слушала.

Она была талантливой пианисткой, ученицей знаменитого композитора Андрея Петрова, к которому была вхожа в дом. Что общего между Кашиным и классикой, я до сих пор не знаю. Наверное, он будит какие-то потайные чувства так же, как и гармония виртуозно набранных нот. Те внезапно вырываются наружу, и ты действительно летишь. Так не раз у меня бывало за рулем, я непроизвольно давил на газ, машина взлетала, попутчики в страхе пытались меня обуздать, называя его песни наркотическими. Но с ней все было сложнее. Ее суперчувствительная нервная система в какой-то момент не выдержала - свалилась с обрыва к чужим непонятным мирам, а потом и вовсе улетела, оставив меня у длинной непроходимой стены,  отрезающей от прекрасного мира.

Неужели и Настенька такая же? Как же это трудно - что-то в ней познать, одновременно не показавшись навязчивым. Я шел к ней, словно слепой, по очереди нащупывая  уголки ее души.
" Я тоже люблю Кашина", - выстукивал я на компе, надеясь расположить к себе интерес. Но Настя не верила. Наверное, она была твердо убеждена, что так чувствовать  этого "подсолнуха", которому было наплевать на почитателей, женщин, да и на весь мир, дано только ей. Вряд ли это была любовь к певцу, просто одержимость. Мы ведь всю жизнь ищем, где нам будет хорошо. Вот она и нашла.

Уж не знаю, действительно ли я ей стал нужен или это был момент, когда хочется, чтобы в твою жизнь ворвалось что-то новое?
" Приезжай, осмотрись, вряд .ли тебе здесь понравится. Все люди только и мечтают уехать отсюда. Переночевать можешь у меня", - прочитал я в сообщениях. Не представляете, как забилось мое сердце, готовое рвануть к ней раньше меня самого.

И вот, ранней весной, когда южная земля начинает расцвечиваться первыми символами любви, я со множеством пересадок добирался до ее уединения, можно сказать, скита. Впрочем, скит оказался весьма привлекательным. В нем сочетались совершенно не модная самодельная деревянная мебель, заставленная современными штучками во главе с ноутбуком. На деревянных стенах висели непонятные картины, которые надо было разгадывать часами, пока эти часы не начнут плавиться и стекать в другое измерение времени. Она не бросилась в мои объятия, но глазки вспыхнули и мерцали какой-то непостижимой тайной. Гейзерное кофе со специями возбудило и меня, впрочем, и без него  язык уже устремился в сторону красноречия.

- Что? Поставить Кашина? Нет, не сейчас. Сейчас я хочу увидеть тебя.
Как же она мила! Мы прогулялись по длинной улочке, врезанной в довольно крутую гору. Вид на море заслоняли деревья,  задушенные девичьим виноградом и хмелем. Многие саманные домики горбатились, наклоняя глазницы разбитых окон к земле. Люди их уже и не рассматривали, как возможное жилье, но я бы мог попытаться восстановить их здоровье. В небольшом огородике Настеньки вылезали робкие дрожащие перышки лука, какая-то травка  вовсе пережила зиму, ковер нарциссов безудержно завоевывал оставшееся пространство, а я уже видел, как можно здесь все улучшить. 

Только поздно вечером, укрывшись шерстяным пледом, поджав на большом кресле ноги, она с великой боязнью включила Его.
"Счастье, как бусина, в чане холодной воды
Прошло, потеряло свой цвет...
Мне до тебя, как до ближайшей звезды
Хватит и тысячи лет...
Мой телефон обмер, завис и остыл
На высшем уровне пустоты...
И больше не важно, кто мне звонил,
Если это не ты... "

Она сидела крошечная, беззащитная, вся отдавшись музыке. Слова можно было и не слушать. Какая-то неземная вибрация голоса затягивала  в состояние, когда тело откликалось на голос и само начинало дрожать. Я лишь понимал, что Настенька пережила страшную трагедию, а может, и не одну. Как я.

Потом было еще немного философских песен, где все наше видимое земное благополучие подвергалось сомнению. Временами любовь спасала, а потом опять разочарование и боль, которую, оказывается, нужно было полюбить. Похоже, Настенька действительно упивалась этой болью. Ни о какой близости теперь я и не помышлял. Около полуночи мы отыскали неплохой надувной матрас, после чего во сне мозг усиленно стал переваривать совершенно несъедобное блюдо чужих фантазий.

А солнце старалось. Оно, конечно, пыталось нам угодить, соединить, ведь только в паре возможно жить и творить на земле. Ходить по лесу было слишком сыро. Я копал, ремонтировал, топил печку и просто любовался этим взрослым чувствительным ребенком. Как она радовалась каждой новой травинке, каждой птичьей песенке! Впервые понял, что Кашин - кумир всех людей, тонко чувствующих мир. В этом их восторг и трагедия, и равновесие слишком хрупко.

 Следующий вечер принес уже другие песни. Они были беззаботные, когда юности по колено моря, а горы лишь по пояс.
"Я иду шагаю налегке
Вдалеке, в высоке,  по головам у мира.
Я рисую светлую звезду
На ходу, на руке, на самой пясти мира. "
Она не удержалась,  закружилась на ковре, увлекла меня. Это было счастье жить, смотреть одинаково, не стараясь понять друг друга, чувствовать все извивы души и дыхание планеты. Нашей планеты.
- Не уходи, посланник призрачной надежды, - вторила Кашину Настенька.
И мы поцеловались. Не помню, сколько песен пролетело за это время и как мы оказались на ковре.
"Полночь. Полное сердце тебя... "

Так мы стали жить вместе. Раз в неделю спускались к морю, где единственные окунались в холодную бодрящую воду и становились все моложе и моложе. Настенька показала мне относительно дикий берег, где мы подолгу сидели и молчали, глядя на крикливых чаек и блики пересоленного моря. Оно не было Черным. Скорее, это было море Счастья -  почему люди такие мрачные? Мы ходили по рынку, покупая самую простую пищу. Я подарил Настеньке белую толстовку. Пусть в ее жизни будет только белый цвет.

Конечно, я немного ревновал ее к Кашину. Даже вспоминал Маяковского, который мирился с мужем Лилички.  А я смогу так? И потом, он плохо кончил. Но я верил, что Кашин постепенно уйдет на задний план, будет лишь фоном, а может, вообще хлопнет дверью и больше не будет раздирать наши души. Мы стали делать вылазки в горы - Настенька вовсе не была изнеженной москвичкой, карабкалась по склонам так, как будто выросла среди дикой природы.  А я... Я совсем не мог выражать свои чувства. Я пытался петь некоторые строки Кашина, стараясь вложить в них все свои безразмерные чувства.
" Ни о чем не прошенное
Счастье берегу
Счастье понарошечное
Счастье на бегу"
Но мотив я не мог уловить, да и голосом меня Бог обделил. Ее это не впечатляло.

Однажды случился этот страшный день. Я уже сталкивался с таким, когда любимый человек  ни с того, ни с сего мог выплеснуть на тебя столько дряни, что земля улетала из-под ног, и ни одной соломинки, которая могла бы спасти. Счастье действительно было понарошечным. Оно не могло прийти так быстро, как ни старались солнце, горы и Кашин.

Я сделал вид, что просто отлучусь на время. Подожду, когда окрепнет под ногами земля. Когда ее душа выспится и улыбнется. Когда зацветет папоротник.
" Уходя, оставишь дверь в прихожей.
Уходя, шепнешь, что нет, похоже,
На земле ни капельки любви".
- Прости, я знаю, что со мной невозможно жить,  такое уже было несколько раз, - то ли сказала, то ли подумала она, я уже не различал, - но я буду тебя ждать.

Я уходил когда из-под земли, словно вопросительные знаки, появлялись росточки папоротника. Этих вопросов было много, целый лес. Но главный - что лучше: спокойно жить медитативной жизнью или вариться в котле острых чувств - сгорать и возрождаться? Отвечу ли я на них когда-либо. Я не знал. Думал, что мне самому надо писать так,  чтобы затмить ее Кашина, чтобы реальность была вовсе не чужая, я своя - чистая светлая и понятная.

Прошло много времени, а я все никак не могу выразить в творчестве свою Вселенную, чтобы показать ее своей Настеньке. Она оказалась такой огромной! Пока летишь в один конец, забываешь о другом. А вы думаете, почему я стал писателем...