Дороги

Аристократичная бледность лица. Холодные, будто высеченные из мрамора, контуры. Шёлк. Бархат. Кружева. Из соседней комнаты доносится завывание скрипки. Торжественно грохнул рояль. Прочие инструменты. И в этом величественном фоне едва слышно скрипит о винил игла граммофона. Золото. Фарфор. Бронза и латунь. Серебро и электрум. Слоновая кость, красное дерево, янтарь.
 
Я вскрикнула от сдавившего грудь корсета. Дышать невозможно. Эллис, наша гувернантка, только недовольно хмыкнула, завязав последний узелок.
 
- Лучше расчешитесь! – приказала она, а я, нехотя, пару раз провела гребнем по антрацитовым волнам.
 
По вощёному паркету приближались шаги. Тяжёлая поступь выдавала вернувшегося из конторы отца.
 
- Вивиан! – позвал он.

- Да, папенька? – ответила я.
 
- С матерью и гувернанткой отправляешься на рынок, - отец заглянул в туалет, - нужно взять специй к ужину. На нём будет Эрнст Фултон и лорд Баттерсби с женой.
Я только кивнула. Мой отец, Закария Томпсон, давно претендует на пост министра изобретений, поэтому важные гости часто бывают у нас в доме. Это утомляло. Меня, как обычно, посадят за фортепиано исполнять церковные гимны или играть увертюры известных композиторов. Мы не были аристократами, но род наш издревле владел фабриками и рудниками. Мы не могли претендовать на милость императора по праву рождения, но людьми были не последними в городе.

Закончив с укладкой волос, мы с Эллис вышли во двор нашего особняка. Кучер потягивал сигарету с фильтром, да щурился от весеннего солнца. Завидев нас, он выкинул окурок и забрался в козлы. Ещё через минуту подошла мать. Кэб незамедлительно выехал за ворота, где бурлила столичная жизнь. Сновали люди. Гудели клаксонами дизельные автомобили и паровые грузовики, звенели трамваи и рельсовые омнибусы, ржали лошади. За колонной солдат с винтовками на ремнях увязались чумазые мальчишки. В лавках шла бойкая торговля, а по реке, что виднелась в просветах доходных домов, сновали пароходы и красавцы-клиперы, раскинув свои льняные крылья. Сады утопали в цветении вишни, персиков и инжира. Ветер шумел и раскачивал растущие вдоль улицы пальмы. У синематографа толпились гимназисты в накрахмаленных рубашках и мундирах. Город жил своей жизнью. В каждом движении ощущался его пульс и особый ритм.

Накрытый стеклянной аркой рынок источал ароматы специй, трав, морской соли, свежих овощей и фруктов, дорогих тканей и духов. Люди всех сортов и сословий слонялись меж прилавков, выискивая нужный им товар, возможность что-нибудь стащить или кого-то обдурить. Кто-то громко торговался, кто-то решал свои споры, а кто-то...

Я услышала это случайно. Переливы гитарных струн и чарующий голос манили. Отстав от матери с гувернанткой на пару шагов, я углубилась в лабиринт лотков и прилавков. Я увидела её не сразу. Стрижена под мальчишку, берет набекрень, узкие брюки заправлены в высокие кавалерийские сапоги с тугой шнуровкой. Парусиновый плащ в заплатках и с нацепленными булавками. Она пела старинные баллады, которые я раньше ни разу не слышала. Она пела о горных разбойниках, о китобоях, что бороздили Океан в поисках добычи, о тяжёлом бремени шахтёров в забое и жизнерадостных бродягах.

Порывшись в сумке, я достала пару монет и бросила в чехол от гитары. Девушка мигом перехватила мою руку.

- Так-так-так... – звонко прощебетала она. – Не думала, что кто-то из высшего сословия уделит мне хоть немного времени...

- Мне понравилось твоё пение... – начала оправдываться я. – У нас дома не принято о таком даже упоминать...

- Да брось, дорогая! – бродячий бард протянула мне свою маленькую ладонь в краге для рукопожатия. – Я Кэт.

- В-вивиан... – неуверенно протянула я, пожав новой знакомой руку.
 
- Хочешь, могу у вас дома выступить? – предложила она. – Много не возьму – покормят, дадут в комнате прислуги переночевать, и будет.
 
- Папенька с маменькой будут против...

- Ну, на нет и суда нет, - пожала плечами Кэт. – У богатых свои причуды.
Эту сцену заметила моя мать, уже сбившись в поисках.

- Вивиан! – строго прикрикнула она. – Ты почему с чернью общаешься? А ты, - мать указала на Кэт, - проваливай отсюда, пока полицию не позвала!
Девушка ссыпала медяки себе в карман, убрала гитару и, сверкнув изумрудами глаз, помахала мне на прощание.

Весь вечер я сидела, погрузившись в свои мысли. Эта девушка... В ней было всё то, о чём я мечтала в глубине души. В столовой отец обсуждал с гостями дела своей фирмы. Вроде как ему Адмиралтейство заказало подготовить прототип нового оружия для морской пехоты. Маясь от духоты, я вышла во двор. Над головой витал в смутном сиянии и великолепии своих пылевых колец газовый гигант Аррас, а луны, Прима и Секунда, словно прожекторы освещали погружённый в сон город. Ночной туман окутал ещё недавно оживлённые улицы, освещаемые редкими газовыми и электрическими фонарями.

- Эй, Ви!

Знакомый голос заставил меня обернуться. На высокой кирпичной ограде сидел тёмный силуэт Кэт.

- Откуда ты узнала, где я живу? – удивилась я.

- Вас, Томпсонов, каждая собака знает, - хихикнула девушка, спрыгнув. – Дала на лапу, кому надо, вот и подсказали адрес.
 
- Но зачем ты здесь?

- Жаль мне тебя стало. Живёшь в золотой клетке. Да что там живёшь... Выживешь. Помираешь от скуки. Обычно толстосумы смотрят на меня с презрением и отвращением. Но ты... В твоих глазах я увидела огонёк любопытства и тоски по несбыточному...
Она взяла меня за руку.

- Забор высокий, но я подсажу, - намекнула она. – До ближайшей сортировочной станции миля от силы. Рискнёшь?

Я обернулась на дом. В окнах ходили слуги и гости. На крыльцо вышел отец, позвав меня. Гости хотели услышать мою игру. Кэт притаилась в кустах сирени, настойчиво утягивая меня за собой. Почему-то мне хотелось ей довериться. Поколебавшись с минуту, я твёрдо, удивившись своей смелости, сказала:

- Согласна! Что делать будем?

- Сначала выберемся отсюда, а там видно будет, - ответила Кэт, подставив сложенные руки. – Ну же! Забор не такой высокий, как может показаться.
Руки, не привыкшие к физическому труду и хоть какому-то спорту, заныли. Я цеплялась за скользкий мшистый клинкер носками домашних туфель, балансируя на грани. Ещё немного – и свобода. Неуклюже упав на брусчатку, я стесала свои коленки и порвала платье. Рядом бесшумно приземлилась Кэт, схватила меня за руку и потащила в туман. Мы бежали, будто бы за нами гналась стая борзых, натренированных в лучших эруканских питомниках для псовой охоты.

Остановились мы, пройдя пару безлюдных перекрёстков. Свернув на скрытый от чужих глаз сквер, Кэт присела на торчащий из земли валун, шумно выдохнула и, достав из кармана пачку папирос и спички, закурила. Но аромат был не совсем похож на табак. Скорее хвоя и специи.

- Всё, отдых, - констатировала она. – Кстати, на. В таком виде далеко ты не убежишь.

Она пнула в мою сторону рюкзак.

- Не стесняйся. Тут некому на тебя смотреть.

- Что там? – спросила я, расстёгивая ремешки.

- Себе кое-что на смену, если порвётся, - ответила девушка, выпуская дымное колечко. – Тебе в пору будет, не переживай. Дай с корсетом помогу...

Выкинув тлеющий бычок, она подошла ко мне сзади, достала ножик и стала вспарывать шнуровку. Впервые за долгое время я вдохнула полной грудью. Когда же с корсетом было покончено, она резким движением схватила меня за косу и стала резать волосы. Я от страха и пикнуть не посмела.
 
- Вот и всё. Теперь на человека стала похожа.

Кэт протянула мне зеркальце и карманный фонарик. От длинных, до пояса, волос осталось лишь всклокоченное нечто, напоминающее мальчишескую стрижку моей новой подруги.

Переоделась я быстро. Теперь отличить меня от бродяги было практически невозможно. И это даже радовало. Закончив с упаковкой вещей, я, приняв чехол с гитарой, последовала за Кэт. Дворы-колодцы Старого Города представляли из себя удивительный, до сего дня неизведанный мною мир. Средневековый фахверк. Кирпичные пакгаузы. Деревянные бараки. Камень. Много камня. Известняк из Энфилда. Туф из Арбора. Гранит из Тангазута. Базальт из Кингпорта. Песчаник из Батисты. Надрывно ухнули колокола с соборной площади, провозглашая полночь.
 
- Слушай, Кэт... – начала я.

- Не отставай! – девушка взяла меня за руку. – Тут потеряться раз плюнуть. Почти пришли. Кстати, чего хотела?

- Волосы...

- Меньше будешь привлекать внимание. Грудь ты особо не спрячешь – природа не обделила; так что под парня, как я, у тебя не выйдет косить. А вообще, желательно, тебе их покрасить. Но это дело поправимое.

На соседней улице послышался паровозный гудок и стук сцепных устройств вагонов. Кэт помогла мне перемахнуть через периметр в неприметном уголке, где кем-то заботливо была срезана колючая проволока. Но моя новая подруга двинулась сразу к горловине станции, остановившись лишь у столба с горящими красным светофором.

- Привал, - пояснила она. – Этот путь часто используется теми, кто хочет покинуть город в обход таможни и паспортного контроля. Гент, как и другие имперские города, таким образом защищают себя от сброда. Но «сброд» всегда находит лазейки, даже в глухой крепостной стене.
 
- Ты часто по этой тропе ходила? – спросила я, чтоб хоть как-то скрасить ожидание.

- Всего пару раз, - ответила та. – Обычно я зимую не здесь. А лето провожу в горах или ближе к морю. Здесь, на Юге, в лесах всегда можно найти грибы, ягоды, фруктовые деревья. В реках и озёрах полно рыбы, а дичь так и просится в силки.
Я сидела, зачарованно глядя на девушку. Молодая, красивая, совсем не похожа на деревенскую дурнушку.

- Вижу, тебя так и подмывает спросить, как я докатилась до жизни такой, - улыбнулась она. – Я из довольно обеспеченной семьи. Даже поступила в королевский университет в Кингпорте. Там я увлеклась чтением социалистической литературы, даже состояла в нескольких левых кружках. А потом, наверняка читала об этом в газетах или слышала по радио, в городе начались беспорядки. Шахтёры и рабочие, обозлённые на тяжёлые условия труда, вышли на улицы. Студенты поддержали их. Алые и чёрные знамёна взвились над улицами и площадями. Национальная гвардия разбежалась, поджав хвосты, мы начали возводить баррикады. Но местный лорд позвал на помощь центральные власти, в Кингпорт ввели континентальную армию. Толпу расстреляли из пулемётов, - Кэт продемонстрировала уродливый шрам на боку, - Мне тоже досталось. Да, всего лишь царапина. Меня подлатали, отчислили, заковали в кандалы и сослали на пару лет в концлагерь на каторжные работы. Во время этапирования мне и ещё нескольким удалось сбежать. Я прикидывалась мальчишкой, служила юнгой на торговой шхуне. А полгода назад, когда Маттиас Кроули стал новым премьер-министром, объявили амнистию всем политическим, кроме террористов. Я свободный человек по документам, но жизнь-то всё. Впрочем, меня всё устраивает.
 
- А почему Кроули отпустил политических? – спросила я. – Мне отец говорил, что в молодости он претендовал на престол, когда ещё династия не сменилась...

- Да вот сама гадаю... – Кэт снова закурила. – Хотя, догадываюсь, что это Лейбористы постарались. Ни Тори, ни Виги, на это дело не пошли бы. А уж Палата Лордов тем более. Впрочем, к чему рассуждать о пустом? Скоро уезжаем.
 
Девушка кивнула на светофор, который поменялся на жёлтый, и продолжила:

- Маршрут заготовлен. Давай быстро проведу инструктаж. В городе поезда не набирают скорость. Плетутся, что твой заполярный караван по подтаявшей вечной мерзлоте. Видела, как мамонты ходят? Вот оно что. Нам нужен именно полувагон. Платформы, хопперы и тем более цистерны нам ни к чему. Когда состав проходит рядом, ты хватаешься за поручень и начинаешь бежать. Через пару ярдов заскакиваешь на ступеньки и осторожно забираешься внутрь. И пока из города не выедем – не высовывайся за край. Поняла?

Я кивнула.

- Вот и отлично. Кстати. Наш клиент.

По путям двигался, тяжело пыхтя, паровоз. Хоть его электрический прожектор и освещал солидный участок пути, в тени оставалось достаточно места, где мы могли укрыться от взора локомотивной бригады. Ржавые вагоны, нагруженные, судя по всему, бетонными плитами, щепой и мешками с зерном, катились едва быстрее скорости пешехода. Я пошла первой. Полувагон, на который мне указала Кэт, внушал мне непреодолимый страх. Но страх попасться полиции при попытке покинуть город цивильным путём заставлял действовать вопреки боязни перед железным гигантом. На удивление легко забравшись внутрь, я приняла рюкзак. Кэт села рядом со мной, совершенно спокойно достала из сумки завёрнутые в газету гренки с салом и принялась ужинать.

- Будешь? – девушка протянула мне жареный, судя по всему, на костре где-то в Доках, кусочек чёрного хлеба. – Или леди Вивиан изволит откушать пирожных?

- Хватит относиться ко мне как к... – я задумалась, приняв нехитрую пищу. – Как к кому?

- Как к представителю угнетающего класса, - хихикнула Кэт. – Не обижайся. Кстати, пока в городе, можешь осторожно выглянуть за борт.

Снаружи, по правую руку, медленно проплывали одинаковые кирпичные домики и казармы восточной промзоны. Даже в столь поздний час фабрики не стояли. Из труб валил дым, сновали маневровые паровозы и грузовики, в зловещем красном свечении аварийных ламп высились громады градирен и козловых кранов. Где-то взвыла сирена, но вскоре и она потонула в грохоте паровых молотов и лязге станков.
По левую же в лунном свете мерцали воды широкой Хоукс-ривер. Окружённые габаритными огнями, на рейде стояли броненосцы и крейсера, буксиры тащили нагруженные щебнем и рудой баржи. А в мангровых зарослях вдоль берега фосфоресцировали гнилые стволы деревьев, летали светлячки и слышался плеск нырнувшего аллигатора. А вдали возвышались железобетонные зенитные башни крепостной стены, что окружала город с трёх сторон.

- Всё, насмотрелись и хватит, - Кэт потащила меня за полы плаща. – Прижмись к борту и не отсвечивай.

Над нашей головой взмыли стальные мостки с прожекторами. Их холодный свет отражался от влажных серых контрфорсов и гигантских ворот из бетона. На наше счастье, никого не было на тех мостках. И вот позади оказались железнодорожные ворота. Локомотив существенно увеличил скорость, а на своих щеках я почувствовала его. Ветер свободы.

- А куда мы едем? – спросила наконец я.

- Не знаю, - безразлично пожала плечами моя подруга. – В этом главный азарт и интрига таких путешествий. В любом случае подальше от этого города. Не люблю я его. Клоака мира и империи в частности. А вот в бытность моей работы на море я много слышала от других матросов о вольном городе Саркана, что на Летнем Архипелаге. Полтора века назад это ожерелье коралловых рифов, атоллов и вулканических островов снискало славу пиратского логова. Только если сейчас пираты и остались, то пропивают они свои сокровища в кабаках и салунах. Возраст не тот. Да и куда теперь, когда даже ка самом захудалом шлюпе есть хоть один крупнокалиберный пулемёт, а пассажирские рейсы сопровождают миноносцы. Но репутация делает своё дело. Там люди живут свободной жизнью. Контрабандисты, анархисты, отшельники, бродяги, дезертиры, беглые политические... Там можно найти кого угодно. И знаешь? Там даже по синей ноте никто не дебоширит. Потому что знает – его найдут и устроят самосуд. Так что Саркана – город с действительно нулевой преступностью. Я боялась раньше соваться на юг, но сейчас, может быть, самое время?

- Предлагаешь вместе туда отправиться? – спросила я, наблюдая за мириадами созвездий и туманностей над головой.

- Почему бы и нет? – Кэт достала из нагрудного кармана плоскую флягу. – Годика за два пешком дойдём, дадим на лапу кому надо и на корабле доберёмся до Сарканы. Согласна?

- Даже не знаю... – я не могла переварить свой побег, что уж говорить про ТАКОЕ.
 
Меня откровенно клонило в сон. Слишком насыщенный день для меня, привыкшей к тихой и скучной жизни. Сама того не понимая как, я положила голову на плечо Кэт. Та улыбнулась и села удобнее, чтобы не побеспокоить меня. Вдохнув невероятный букет ароматов субтропического леса, я уснула.

Проснулась я от ощутимого тычка в бок от Кэт. Я встрепенулась, осознав, что так и невзначай спала на плече девушки. Лучи только взошедшего солнца пронизывали густой туман, что струился вдоль бортов. Он смешивался с дымом и паром, крутился в миниатюрных смерчах, завивался в кольца. Воздух был свежим, прохладным, пробирал до дрожи. Вот поезд вынырнул из низкой облачности и нашему взору предстала пасторальная долина. Величественные секвойи, корабельные сосны и кипарисы, зелёные кисточки пиний и зонтики акаций, всё это сопровождало нас. Со скалы по правому борту с рёвом низвергался водопад, орошая полотно и прилегающий буш капелью водяной взвеси. Состав петлял по серпантинам и виадукам, погружался в узкие тоннели и со свистом проносился через противообвальные галереи.
 
- Так-так-так... – протянула моя спутница, - если мне не изменяет память, мы по этой ветке доберёмся до Риверхола. Не совсем то, что я бы хотела, но тоже ничего. Если будем двигаться на восток, то через пятьдесят миль будет небольшая деревенька. Там как раз по выходным проходит ярмарка. Играя на улице можно будет заработать немного меди, а если повезёт, то и серебра в ассигнациях. И дальше на Юг поездами.

Я лишь кивнула. После очередного поворота я приметила далеко внизу здание давно пришедшей в упадок психиатрической лечебницы, а чуть в стороне, за ухоженными пастбищами, сам городок, что коптил своими немногочисленными ткацкими фабриками. Открытые резервуары, каналы с плеядой водяных колёс, градирни угольной электростанции, да пару газгольдеров. Но, перестав концентрировать внимание на город, я ещё шире взглянула на долину. Далёкие горы спускались ступенями ниже и ниже, к плодородным землям, что желтели кукурузой, созревающим хлопком и ажурными рядами виноградников.
 
- Это всё... – Кэт обвела рукой простирающийся на мили вокруг пейзаж, выжидая драматическую паузу. – Наше... Мы вольны идти куда угодно и когда нам взбредёт в голову. Можно прожить тысячи жизней назло лицемерному и нарочито правильному мещанству.

- А если у нас ничего не выйдет? – испуганно спросила я.

- Не выйдет – попробуем иначе, - девушка значительно приободрилась. – Но, если выйдет – мы выиграем ВСЁ.

Поезд стал замедляться, приближаясь к городу, в горловину станции сходилось множество путей, по которым катались маневровые паровозы. В этой суете рабочих будней мне виделась закономерность, чувствовался ритм и пульс жизни. Когда поезд замедлился до скорости пешехода, мы без всяких происшествий с него соскочили.
В Риверхоле мы не задержались. Пошли дальше, где за городской чертой притаилась у перекрёстка почтовая станция. Хозяин тепло поприветствовал Кэт, что вызвало у меня странное ощущение, смесь зависти и негодования. В женских бульварных романах это вроде как называется ревностью, хотя причин этому я не могла найти. Гарри, как звали того почтового смотрителя, долго что-то рассказывал моей новой подруге, а я же в то время рассматривала с нескрываемым любопытством открытки, сувениры и прочие безделушки, расставленные на витрине. Что уж говорить про марки. Их было превеликое множество, разных форм, цветов и размеров. Волки, лисы, совы, коты, собаки разных пород, медведи и белки, сосны, пинии, эвкалипты, дубы, секвойи, акации и туи, паровозы, дилижансы, омнибусы, трамваи, парусники и пароходы – всё что только можно найти в мире, если внимательно смотреть.
 
- Эй, Ви! – меня отвлекла от созерцания Кэт. – Пошли покажу что-то куда интереснее этих разноцветных бумажек.

- А?! – не поняла я, от неожиданности дёрнувшись.
 
- Пошли-пошли, - девушка ласково улыбнулась, взмахнув небольшой картонкой.
Гарри провёл нас на задний двор, где стояли под навесом снаряжённые к переходу лошади. Указав на двух крайних, гнедую и серую в белых яблоках, он, приподняв свою кепку, откланялся и удалился обратно в контору.

- По старой дружбе мне удалось скостить пару дюжин на лошадок, - пояснила моя спутница. – У нас сутки, чтоб добраться до станции в Шиесе. Это такая рыбацкая деревенька в шестидесяти милях отсюда. Но это если по тракту ехать. Я знаю один маршрут через перевал и старый медеплавильный завод, он на двадцать миль короче. Умеешь ездить верхом?

- Мне давали уроки верховой езды... – сказала я, забравшись в седло, свесив ноги на левую сторону.

- Эй! – Кэт скрестила руки на груди, кокетливо склонив голову на бок. – Хочешь, чтобы бобби мигом узнали в тебе беглую аристократку? Сядь нормально! У тебя штаны для этого есть.

Разобравшись с нашими скакунами, мы рысью выехали со двора и двинулись в сторону радужных в свете утреннего солнца отвесных скал вдали. Покрытый асфальтом тракт по крутой дуге уходил влево, к петляющей по ложу долины реке. Какое-то время мы двигались вдоль тракта, но, миновав плантации финиковых пальм, мы свернули на каменистую просёлочную дорогу. Она то взмывала на вершины холмов, то ныряла обратно в прохладные распадки, где обильно рос дикий инжир и виноград. Иногда нам встречались путники или телеги фермеров, люди нам кивали и желали хорошей дороги. Кэт была на удивление серьёзна и молчалива, а я не смела нарушать естественный природный фон, сотканный из пения птиц, шума ветра в буше, цокота копыт и позвякивания сбруи. Эта природная благодать была куда более гармонична, чем приторная чопорность высокого общества, где я провела всю свою жизнь до...
Выехав на очередную вершину, нашему взору предстала железнодорожная ветка, индустриальным змием ползущая по каменным ступеням горного массива. Кэт остановилась, оценивая обстановку: нет ли конных патрулей полиции, той ли вообще дорогой мы едем. Откуда-то с неба на нас упал раскатистый вой сирены. Задрав голову, я увидела длинный, похожий на сигару, корпус дирижабля. Он летел низко, едва не цепляя брюхом острые скальные пики. В городе редко обращаешь внимание на этих небесных левиафанов. Мы осторожной рысью двинулись дальше по дороге параллельно путям.

Мне, выросшей на историях о правильных мальчиках и девочках, которые никогда не врут, хорошо учатся и по выходным посещают храмы, лишь в юности краем уха в гимназии слышав про старинные истории о доблестных рыцарях, что ради славы и любви готовы на отчаянные подвиги, пережитое за последние часы казалось настоящей сказкой.

- Ты странная, Ви, - как бы невзначай заметила Кэт.

- Странная? – уточнила я.

- У тебя такой взгляд, будто ты всю жизнь сидела в пещере и видела лишь тени декораций в свете скрытого костра, - пояснила девушка, - и тут тебе дали взглянуть на настоящий мир за пределами привычной жизни. Хотя... Так оно и есть.
 
- Из окна экипажа или купе первого класса всё видится немного иначе, что ли... – задумалась я. – А может я просто не замечала ТАКОЕ под самым носом.
 
- Наверное... – протянула она и вдруг замерла, натянув поводья. – Гляди!

Мимо нас проехал, фырча и отплёвываясь угольным дымом и паром, локомотив. Кэт, ударив пятками по бокам своей кобылы, с лихим гиканьем сорвалась в галоп. Я последовала её примеру, боясь потерять свою новую подругу из виду. Наши скакуны летели, словно на крыльях ветра, почти на одном уровне с паровозом. Локомотивная бригада, улыбчивые парни в полосатых комбинезонах, махали нам и гудели в свисток. Пассажиры, кто-то с презрением, кто-то брезгливо, а кто-то с любопытством, глазели на нас, высовываясь из окон своих купе. А безумная гонка продолжалась. Этот ветер, этот свист в ушах, это ощущение скорости и свободы, окончательно сорвали с меня морок. Если раньше в людях из высшего общества я видела благопристойных господ, идеально воспитанных и учтивых джентльменов, скромных и образованных леди, то сейчас я видела их вторую сторону: надменные нарциссы, считающие всех, недостойных их общества, людьми второго, а то и третьего сорта. Зато в простых работягах мне виделась деревенская, грубая, но зато прямолинейная и честная натура. А вместо скучной размеренной жизни, я видела и чувствовала на себе скорость, страсть, животную ярость и свободу. Кэт загадочно подмигивала мне, отпуская неприличные жесты в сторону вагона первого класса.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Поезд скрылся в тоннеле, а мы, замедлившись до шага, продолжили путь к заветному перевалу.

- Это было нечто! – воскликнула я, когда шок от нового опыта отступил.

- Да, хороши догонялки вышли... – согласилась Кэт. – Тут до перевала остался час ходу, но нужно дать лошадкам отдохнуть, да и нам перекусить и освежиться не помешает. Тут есть хорошее тихое местечко, где я прошлым летом прожила месяц под навесом из еловых лап и спала на подстилке из мха. Место хорошее, если не знаешь, где искать – никогда не найдёшь.

На перекрёстке мы отвернули от пути к перевалу, а сами спустились в глубокую низину, где в густых зарослях сосен и елей притаилось кристально чистое горное озеро. И там, среди нагретых солнцем валунов, была укрыта маленькая поляна, посреди которой зияло лишь слегка засыпанное хвоей кострище.
 
- Мы на месте, - констатировала девушка, привязывая свою лошадь к орешнику. – Располагайся. Сегодня без огня: и без того солнце печёт.
 
- И правда, печёт... – кивнула я, встряхнув свой парусиновый плащ.
 
Порывшись в своих запасах, Кэт достала пару банок кильки в томате, остатки сала, нарезанный хлеб и пару сворованных по пути сюда апельсинов. Обедали мы молча, вслушиваясь в лёгкое журчание волн от долетающего до озера ветерка. Поев, девушка достала из серебряного портсигара длинную самокрутку и закурила. Глянув на меня, та спросила:

- Хочешь тоже? Это не табак.
 
- Ну, попробую, - кивнула я, принимая новый свёрток и внимательно осматривая его. – А что это?

- Кое-что, что очень сложно забыть, - ответила Кэт, поднося огонёк бензиновой зажигалки, - и при должном понимании откроет много чего удивительного.
 
Затянувшись пряным дымом, пахнущим хвоей и специями, я закашлялась. Кэт только снисходительно улыбнулась. Докурив до конца, я прислушалась к ощущениям. Первое впечатление, будто бы моя голова – это маленький двустворчатый сундучок с распахнутой крышкой. Пение птиц стало будто объёмней, а всё окружение – ближе, родней, естественней больших городов с его копотью заводов и фабрик. Тогда Кэт мне более ничего не сказала про содержимое папиросы, только загадочно рассказывала о странном сноподобном состоянии, описывала удивительные залы и колоннады, устремляющиеся в бесконечно далёкую радужную дымку, где она сама гуляла, как зачарованная.

- А теперь время освежиться! – неожиданно заявила моя подруга.

- Хочешь искупаться? – спросила я.

Девушка не ответила, а лёгким движением скинула с себя сапоги и плащ. Когда на ней осталась только рубашка, та с укоризной посмотрела на меня.

- А ты не хочешь с себя соль смыть? – удивилась та.

- Мне неудобно так... – пожала плечами я. – Я даже плавать-то не умею...

- Плавать так же просто, как и танцевать фокстрот, - Кэт помогла мне снять плащ. – Тут неглубоко. Вода должна быть сносной температуры, по крайней мере, для тебя, неженки...

Смерив меня оценивающим взглядом, Кэт, закусив губу, продолжила:

- Тут некому на тебя смотреть. Кроме меня, разумеется. И не пялься на меня так! Будто бы я ни разу не видела женскую грудь...

Необычное зелье каким-то образом помогло мне если не полностью убрать стеснительность, то по крайней мере я смогла побороть робость.

- Наградила же тебя природа... – немного с завистью девушка провела пальцем по моей груди. – Ладно, ты первая иди.

Вода была холодной. Сначала мне она показалась невыносимой, но спустя всего минуту холод был уже терпимым, а через пять я не обращала на него внимания. Да и Кэт не давала мне замёрзнуть, заставляя двигаться: то начнёт брызгаться, то наперегонки заставит плыть до ближайшей коряги.

Вдоволь освежившись, девушка взобралась на большие покрытые мхом и лишайниками валуны, да так там и осталась греться. Встретив мой непонимающий взгляд, та снисходительно улыбнулась и подала мне руку. Я легла рядом. От шершавой поверхности гранита волнами расходилось тепло, накопленное под испепеляющими лучами солнца. А я не могла оторвать свой взор от Кэт. Её загорелое, подтянутое и пышущее жизнью тело было покрыто блестящими каплями, каждая из них была похожа на бусины из негранёного алмаза.
 
- Для вас, небось, аристократов, загар – признак черни, - беззлобно осклабилась моя подруга. – Небеса! Да ты бледна как смерть, дорогуша... Ты из какого склепа выбралась?

- Матушка действительно мне не разрешала выходить из дома, пока не закрою большую часть тела от солнца, - вздохнула я.
 
- Очень зря! – фыркнула Кэт. – Солнце – это самый доступный источник витамина С. Ты не смотри на меня как на диковинку. Когда-то я ещё темнее была. Когда будучи юнгой ходила под парусом...

- А расскажи мне об этом, - попросила я.

- Ну, будь по-твоему. У меня случилась небольшая оказия в Арборе, не буду вдаваться в подробности. Суть в том, что мне срочно нужно было покинуть город, минуя таможню и желательно не светиться на большаке. И тут мне один старый знакомый сказал, что в порту стоит судно, готовое к отплытию, а капитан доукомплектовывает экипаж. Я представилась безграмотным парнишкой по имени Гилберт с большой мечтой плавать на корабле. Меня приняли без лишних вопросов. Работа была тяжёлой, изнурительной, по первой меня сильно мутило, но я постепенно привыкла. Как и привыкла спать в гамаке, жрать солонину с галетами, запивая пуншем, ползать, как макака, по реям, научилась вязать дюжину вариаций морского узла, ориентироваться по звёздам и помогать больным цингой. А один раз я подносила ленты для пулемёта, когда на нас напали пираты. Осознав, что нас так просто не взять, они вознамерились потопить нашу шхуну, видимо, у них были акваланги и длинные лебёдки, чтоб достать груз из пробитого трюма. А когда ракета своим взрывом убила морпеха, что стоял за пулемётом, мне самой пришлось встать за него. Меня быстро подменили, но короткую очередь я всё же дала...

- Ого! – с придыханием от восторга выдала я.

- На самом деле хорошее время было, - с ноткой ностальгии в голосе протянула Кэт. – В море мне не грозила опасность столкнуться с вездесущими бобби или кем похуже. Полгода в море, десятки переходов, множество портов по всему Западному Побережью, несколько климатических поясов: я видела, как у нашего форштевня плясали айсберги, а стада мамонтов паслись на изрубленных скалах в глуби фьордов под северным сиянием; встречала удивительной красоты рассветы на экваторе, когда над колониальными усадьбами Батисты вдали поднималось солнце, а с другой стороны ещё были видны южные созвездия, коими был усыпан, словно бисером, чёрный бархат неба. Скучаю я по парусам...

- А ты не боялась, что кто-то узнает твой секрет?
 
- Нет. Об этом знал только судовой врач, и он ни разу не сказал об этом кому-то другому. А так ко мне претензий не было, как и всяких подозрений: я исполняла всю работу хорошо, ругалась и пила как заправский морской волк и гуляла по борделям. А в те дни, когда я истекала кровью, мне на помощь приходил всё тот же судовой врач, давая мне травы, облегчающие боль и выдавал чистые тряпки, дабы я могла заменить старые.

Пролежав под солнцем ещё с четверть часа, мы мигом собрались и выехали в сторону перевала. Виноградники и хлопковые плантации сменились на редкий альпийский лес, перетекающий в вересковую пустошь. Выложенная из бетонных плит дорога кончилась, и теперь шла едва заметная, некогда мощёная булыжником, колея. Среди медового разнотравья возникали кустики белого мирта, синие фонтаны чабреца, красные головки мака и похожие на фейерверки эдельвейсы. Ещё выше то тут, то там возвышались башенки, сложенные из камней, а на редких карликовых деревьях было навешано множество разноцветных ленточек. Кэт ехала слегка впереди, периодически оглядываясь. Когда наши взгляды пересекались, она забавно кривила своё лицо в хитрой улыбке.

Когда до перевала оставалось четверть мили, я и сама обернулась. Вся долина была как на ладони. Город Риверхол, пришедшая в упадок лечебница, паутина дорог и железнодорожных путей, извилистая Претори на самом дне, аккуратная сетка живых изгородей и каменных стен, делящих на равные прямоугольники поля, плантации и пастбища, островки леса и зарослей буша. На самой вершине перевала я приметила скромную часовенку в память о тех, кто не смог его пересечь в стародавние времена, когда это была единственная короткая дорога на восток из долины. Зимой его, как и другие, заносило снегом, практически полностью отрезая долину от внешнего мира. На другой его стороне же я увидела не менее прекрасные пейзажи, чем-то похожие на наивные акварели бедного художника, как и Кэт, странствующего на своих двоих.

Спуск ощущался куда легче, нежели подъём. Холодный ветер и испепеляющее солнце сменились влажной прохладой тенистых тополиных аллей и сонма хрустальных ручейков, что со смехом прыгали по мшистым камням у корней высоких древовидных папоротников. Раскидистые дубы провожали нас бородами лишайников и локонами плюща, спадающих почти до самой дорожной кладки. Иногда мы останавливались пополнить запасы воды и передохнуть. Меня клонило в сон после купания и многочасового перехода через горный хребет. А пение птиц, цокот копыт, да медитативный ритм смирных лошадок пленил, опутывал своей паутиной снов.
Кэт после долгого молчания заговорила. Говорила она о чарующих существах, что обитают в лесах: дреморах, нимфах, корнуолльских пикси, волшебных лисах-оборотнях. Говорила о местах шабашей ведьм и древних языческих капищах, давно покинутых селениях с утонувшими в земле кладбищами с покосившимися мавзолеями и часовнями, о странных огнях в мангровых зарослях, о безумии старых усадеб, о гротах и склепах, хранящих тайну седой старины. А после запела одну из своих баллад, коими она развлекала толпу на ярмарках и базарах. Во время очередного привала она принесла мне цветок лилии, с заботой вставив его мне за ухо. Я растеклась в приятных чувствах, не веря своим глазам. Такой нежности и чуткости я не могла дождаться от собственной матери, не говоря уже об отце, строгом и властном фабриканте.

Так, незаметно для меня, мы въехали в покосившиеся краснокирпичные ворота медеплавильной фабрики. Затянутые паутиной окна зияли своими непроглядными зевами. Казалось, что что-то потустороннее следит за нами, скрываясь в тени давно заброшенных цехов. Остановившись в одном из них, мы пустили лошадей спокойно гулять, а сами улеглись на мшистый ковёр, дабы вздремнуть.

Снился мне солнечный день. Косые лучи резали пыльный воздух кабинета. Пахло старыми книгами и крепким табаком. Я видела перед собой древний, как и портьеры, и выцветшие обои, офисный стол тёмного дерева, инкрустированного латунью и позеленевшей от времени бронзой. На столе этом лежала раскрытая тетрадь, которая, казалось, была истинным центром комнаты. Что в ней было записано, я не могла разглядеть. Воздух густой как парафин. Каждый шаг был подобен движению ледяного шельфа. Медленно, по дюйму в вечность. Почему-то я должна была прочесть содержимое. Но при этом я знала, что, прочитав то, что там написано, я исчезну из этого мира. Неизбежно. Как и неизбежно приближались тяжёлые отцовские шаги, я их ни с чем не спутаю. Они приближались быстрее и быстрее, пока не достигли двери, что возникла между книжных полок. Когда щёлкнул механизм замка, я проснулась.

Кэт безучастно смотрела невидящим взглядом перед собой, будто бы с интересом рассматривая не то миниатюрные кратеры на поверхности кирпича, не то бесконечные пространства внутри себя. Заметив моё явно преждевременное пробуждение, она лишь встала и, подав мне свою тёплую ладошку в линялой краге, заявила:

- Пока ты спала, я прогулялась по здешним зданиям и обнаружила веское доказательство бессмертия. Хочешь покажу?

- Хочу, - сонным голосом промолвила я.

Пока мы шли, я рассказала ей о своём сне. Та внимательно выслушала, задумалась на минуту, а после резюмировала:

- Что ж, дорогуша Ви, у тебя произошёл, наверное, первый сознательный опыт трансцендентного переживания. Корни его стоит искать, возможно, в пережитых эмоциях, а может, это сигнал твоего эго, а может (кто его знает?), соприкосновение твоего Ума с ноосферой или коллективным бессознательным, если угодно. Одним словом – набор сих образов не случаен, как в большинстве среднестатистических сновидений. Тут присутствует тайна, самая сокровенная. Такая тайна, познание которой делает всю жизнь, все знания, все прошедшие и будущие годы погони за информацией лишёнными всякого смысла. По сути, эта тетрадь является ничем иным, как мифологемой запретного плода. А то, что притворялось твоим отцом – не более чем эго с его попытками предотвратить доступ к информации, что ставит под угрозу его существование. Вот и весь секрет. Ты что-то чувствуешь после этого?

- Наверное опустошение, - подумав, решила я. – Будто бы моя жизнь больше не будет прежней...

- Верно, - кивнула с хитрецой девушка. – С каждым днём ты ещё больше будешь получать новую и новую пищу для размышлений. А теперь я хочу ещё немного сдвинуть твою точку сборки. Гляди.

Мой взгляд проследовал за длинным, будто паучья лапка, указательным пальцем Кэт с обломанными ногтем. Из трещины в асфальте рос пучок обычной голубоватой лесной травы. Пока не понимая, к чему клонит моя загадочная спутница, я спросила:

- Ты же говорила о доказательстве бессмертия, разве нет?

- Бетон, кирпич, сталь и асфальт, каучук и бакелит рано или поздно разрушатся, - пояснила она. – Энтропия вообще на мой взгляд самый естественный из существующих процессов во вселенной. Эта травушка тоже ей подвержена. Но она бросит семя в землю. Оно забьётся в самые мелкие трещины, и вновь взойдёт, обратив любые преграды в пыль. Цикл снова повторится. Раз за разом, пока ничего, кроме этой голубой лесной травы, не останется. Это и есть бессмертие. На самом деле ничего подзапретного нет. То, что восточные мудрецы именуют кармой и её боятся, не весы по взвешиванию душ. Карма – это инструмент, позволяющий раз за разом переживать разный опыт. По большому счёту, нет никакой разницы между убийством и, скажем, подношением нищему. Нам удобнее делить мир на чёрное и белое, добро и зло. Но на самом деле мы лишь актёры, играющие разные роли в разных спектаклях. Ещё четверть века назад доктор Фридрих из Кайзеровского Университета в Потсдаме заявлял, что боги умерли и нам нужно создать новую мораль. Но мне более близки его идеи о вечном возвращении. Мы каждый раз переживаем заново свою жизнь. Только меняются сценарии и роли.

- А как же смерть? – недоумевала я.

- Нет никакой великой тайны смерти. Смерть – это всего-навсего антракт.
Моя и без того расшатанная за день картина мира практически полностью рухнула. Оставшиеся осколки не могли заполнить образовавшуюся пустоту, они лишь больше погружали меня в поток саморефлексии.

- Ладно, Ви, нам пора ехать дальше, - заключила Кэт. – До пункта назначения нам всего час неспешной рыси. Я знаю официанта в тамошнем трактире, он мне торчит старый должок, так что как минимум приютить на ночь и накормить он нас обязан.

- А потом что?

- Ты про завтра? Это заботы будущей меня. Будем решать проблемы по мере их поступления, а сейчас поедем с ветерком.

Спустившись вновь в субтропический лес, мы просёлочной дорогой ехали мимо утопающих в цветении садов и полей, тополиные аллеи сопровождали нас, как безмолвные часовые, штыками-кронами упираясь в персиковое закатное небо. Фиолетовый вечер окутал нас приятной духотой, густой воздух можно было свободно резать ножом и намазывать на тосты, как вишнёвый джем. Я старалась меньше думать о том, что было сказано над пучком обычной и, вроде как, непримечательной травы, которая в городах и усадьбах каждодневной стрижкой и поливом превращалась в образцово-показательный газон, а просто наслаждаться видами и приятным тёплым ветром.

На почтовую станцию мы прибыли, как только стемнело, а луны взошли над горными хребтами. Остаток пути до деревни мы проделали пешком. Пели цикады, то тут, то там в буше шуршали мелкие зверьки и вспыхивали огоньки светлячков. Но вот, после очередного поворота, вдали показались освещённые газовыми фонарями улочки. У причалов скрипели и тёрлись друг о друга рыбацкие лодки и торговые шлюпы. И на самой окраине, чуть ли не вплотную к дороге, примостился островерхий фахверк таверны с ромбовидным остеклением. Из открытых дверей доносились приятные, хоть и непривычные для моего уха, ноты.

Пока Кэт общалась со своим старым знакомым, я сидела за свободным столиком и с интересом наблюдала за происходящим. Джаз, блюз, рок-н-ролл, фанк, фокстрот, буги, кантри и кабацкие песни. Удивительное смешение стилей, танцев, поэзии и живописи. Принесённые Кэт медовуха и ароматы специй от глиняных горшочков с гуляшом вскружили мне голову. По ощущениям мы сидели не так уж и много времени, наслаждаясь едой, хмельным мёдом и музыкой, но по старинным часам с кукушкой перевалило сильно за полночь. Тот официант показал нам на заднем дворе сарай с сеновалом под самой крышей, где мы могли переночевать и ушёл, откланявшись, пообещав Кэт напоследок, что на рассвете он вернёт долг.

Прежде чем подняться по шаткой лестнице, моя подруга вновь достала из портсигара самокрутку с пряным ароматом. Раскурив её первой, та, взяв меня за руку, будто боясь, что я заберу заветный свёрток себе, со всё той же хитрой и кокетливой ухмылкой сама поднесла мундштук к моим губам. Я сделала пару затяжек и вновь ощутила ту странную лёгкость и приятное расслабление вкупе с распахнутым ларчиком собственного разума. Докурив остаток, Кэт потушила окурок своим каблуком и полезла наверх первой. А когда я совладала с подъёмом, та уже свила что-то наподобие удобного гнезда из наваленного сена. Она оставалась только в рубашке и брюках, используя плащ как покрывало. Я последовала примеру подруги. Определённо, так тепло и уютно мне не было, наверное, ни разу до этого часа.

Какое-то время мы лежали, глядя в пробивающийся через бреши в кровле свет от далёких звёзд. В углу потрескивал включенный электрический фонарик, освещая небольшой пятачок с нашим гнездом. Лежали молча, размышляя о своём. Так продолжалось, пока я не поймала на себе всё тот же странный взгляд.
 
- Тебя что-то беспокоит, Кэт? – поинтересовалась я.

- Не могу нарадоваться такому подарку судьбы, - хихикнула та.
 
- Ты считаешь меня подарком? – удивилась я. – Меня весь день преследовала мысль, что я для тебя что-то сродни лишнего груза. Волочащаяся за тобой обуза...

- Дура ты, Ви! – беззлобно рассмеялась девушка, подвинувшись ближе.

Её ладошка коснулась моей щеки. Я лежала не двигаясь, одновременно беспокоясь за происходящее, но и боясь спугнуть разлившуюся по всему телу нежность, которой мне так не хватало. Кэт продолжала меня гладить, как вдруг резко, лишь на мгновение вновь скорчив ехидную рожицу, поцеловала. Поцелуй был коротким, я едва успела осознать происходящее.

- Нравишься ты мне, Ви... – с любовью в голосе прощебетала Кэт.
 
- А можешь... – запинаясь, пробормотала я. – Ещё...

- Поцеловать? – хихикнула девушка. – Меня долго упрашивать не нужно!
На этот раз поцелуй длился дольше. Наши языки сплелись в одно целое, мои пальцы тонули в её коротких рыжих волосах, как и её – в моих. Когда всё закончилось, Кэт спросила:

- Понравилось?

- Очень, - кивнула я, растекаясь в нежности и любви.

- А хочешь продолжения? – спросила вдруг та.

- Хочу! – сама того не понимая, с придыханием от волнения ответила я.
 
Кэт вновь погладила меня по щеке, после, её рука спустилась ниже, к моей шее. Столь странные и ни на что не похожие чувства, что были чужды мне, как и отцу с матерью. Девушка забралась на меня сверху, а заветная ладонь скользнула ещё ниже – к шнуркам моей рубахи. Свободной рукой она взяла мою и положила себе на грудь. Я машинально сжала её, от чего Кэт непроизвольно ахнула, издав сдавленный стон. Второй рукой я сама развязала шнуровку её рубашки, и та, словно покрывало с мраморной статуи, спала с её худеньких плеч.

Она вновь прильнула к моим губам, но не задержалась на них, а стала покрывать поцелуями мою шею и обнажившиеся алые сосцы. Ладонь её прошлась по моему животу, а после, лишь ненадолго задержавшись на ремне, ушла под брюки. Там было влажно и щекотно, от чего я непроизвольно засмеялась. Но Кэт не остановилась. Она гладила там всё быстрее и быстрее, касаясь губами моей ключицы.

- Три минуты, - промолвила она, погрузив внутрь два пальца, от чего я застонала. – Вот он – момент истины.

- Продолжай... – почти шёпотом промолвила я. – Хочу, чтоб этот момент никогда не кончался...

Кэт вынула из моих брюк свою руку и положила те самые пальцы мне на язык. С волнением я жадно облизала их, с вожделением утопая в изумрудах её глаз. Та, всё так же с нежной хитрецой зубами стянула с меня штаны, после чего, покрывая живот поцелуями, сползала всё ниже, пока не провела горячим языком там, где было влажно и приятно. А я лежала и щурилась, от удовольствия закусив губу. Очень сильно, до крови.

Закончив, девушка избавилась от одежды и с жадностью стала меня целовать. Мы касались друг друга там, слились в нечто единое и неделимое.

- На самом деле нет ничего подзапретного... – говорила она, вдруг резко засосав меня, заглушая вырывающийся крик букета удовольствия, любви и нежности. Тогда я ощущала себя абсолютно счастливой, нужной и любимой. Желанной. Испытывала то, что до сих пор не было мне доступно.

Когда всё закончилось взрывом гранаты с целой вселенной внутри моего живота, мы ещё какое-то время лежали рядом. Кэт гладила мне и себе между ног, и каждое прикосновение отдавалось нестерпимой дрожью по всему телу.
 
- Люблю тебя, - наконец проговорила девушка, нежно поцеловав меня.
 
- Я тебя тоже, - отозвалась я, проводя рукой по её бронзовому от загара телу.

«Пот блестящий и солёный, - подумала я. – Как чай». От этой мысли я рассмеялась, слизнув пару капель с её плечика, покрытого причудливыми татуировками.

- Я тебя не брошу, - Кэт прижала меня к себе как можно крепче, запустив пальцы в мои горячие волосы. – Никогда...

«Потопить все корабли...» - почему-то подумалось мне. Девушка что-то неразборчиво мурлыкала мне на ухо, от чего я быстро уснула у неё на груди. С огромной, от уха до уха, счастливой улыбкой.
Сон без сновидений. Лёгкий и приятный. От такого просыпаешься без сожалений, что грёзы оказались куда ярче бодрствования. Кэт рядом не было. Это меня встревожило. Но, на своё облегчение, я увидела её внизу. Она беседовала с тем официантом, облокотившись на покрытый свечным воском сосновый столб. На прощание, получив от него свёрток, девушка отвесила шутовской поклон и, посмотрев наверх, послала мне воздушный поцелуй.
 
- Доброе утро, солнце, - проговорила она, потрепав меня по щеке, когда я спустилась. – Как спалось?

- Замечательно... – улыбнулась я, щурясь от рассветных лучей.
 
Поцеловавшись, Кэт продемонстрировала мне содержимое свёртка. Зелёные сочные ломтики какого-то фрукта или растения были завёрнуты в несколько слоёв газет и фольги и приятно пахли.

- Это кактус из южных пустынь, - пояснили мне. – Пейотль или иначе – мескаль. Традиционное средство в южных религиозных и магических практиках, вроде шаманизма коренных жителей пустынь или сантерии. Половина тебе, половина мне.
 
- Сейчас?

- А почему нет? Сегодня большая ярмарка здесь. Будут жечь костры, играть музыку, скоморохи и уличные артисты показывать фокусы и разыгрывать сценки. Это тебе не королевская опера и не филармония. Всё дико, первобытно и настояще. Мескаль обостряет чувства, расширяет границы сознания, открывает двери восприятия. Тебе понравится...

Кактус был практически безвкусен, но не противным. Никаким. Собрав вещи, мы пошли в ближайший лес ожидать полудня, когда начнут торги. Всю дорогу мы держались за руки и Кэт больше не скрывала свой дикий волчий взгляд, который ни с чем не спутаешь. В нём было всё: любовь к миру, мне и себе, игривое презрение к мещанству и беззаботная лёгкость.

С холма, где мы остановились, деревня была как на ладони: аккуратные домики, кирпичные ограды, мостовые и причалы, да центральная площадь, где торговцы устанавливали свои лотки, артисты и кудесники свои палатки, а рабочие настраивали аттракционы. Кэт беспечно перебирала струны своей гитары, извлекая одну за другой чудные ноты. Щебетание птиц и отдалённый гул собирающейся толпы будто бы накладывались на пение девушки и вибрацию струн.
 
- А скоро подействует? – спросила я, когда девушка закончила петь. – То, что ты давала мне раньше действовало быстрее...

- Мескалин всасывается в кровь в течение часа, - Кэт пожала плечами. – Странно всё это. Посмотри на руку.

Я посмотрела. Рука как рука. Несколько раз пристально разглядев каждую пору на бледной ладони, я с разочарованием сообщила, что ничего не поменялось. Кэт рассмеялась:

- Знаешь, когда я попросила тебя это сделать?

- Только что ведь... – протянула я.

- Дурочка моя ненаглядная... – лицо Кэт будто поплыло, напоминая полотно экспрессиониста. – Я попросила полчаса назад. Специально по часам в храмовой башне смотрела.

Окружение вдруг как-то дрогнуло, как поверхность озера от брошенного камня. И волны не прекращались, они только усиливались, сталкиваясь друг с другом и резонируя. А сверху на это всё, будто фильтр в фотоаппарате, была наложена призрачная пелена древних, ни на что не похожих, иероглифов. Прикрыв потяжелевшие веки, я погрузилась в удивительный мир из эльфийской вязи, фракталов, мандол, радужных змеев и высоких деревьев, будто покрытых спиралями из света. Кэт я не видела, но ощущала её присутствие в виде пульсирующей энергетической петли. Эта петля ко мне приблизилась, коснулась моего плеча. Я машинально схватила её за руку, и мои пальцы будто погрузились в податливую плоть, тёплую и вязкую, как тесто.

Когда я открыла глаза, мир переменился окончательно: он плыл и перетекал, не был статичным. Голос девушки, далёкий, будто бы из глубокого грота, ощущался на вкус сладким, как инжир, а зелёные заплатки её плаща заливались соловьиной трелью. Брусчатка дороги, по которой мы возвращались в город, разбегалась от нас во все стороны, будто потревоженные зверьки, заползала на стены, а после взмывала в небо, обращаясь в птиц, что носились по бескрайнему океану в мурмурации, соединяясь в причудливые фигуры, то вихря, то знака бесконечности, то изображали северные руны. А земля будто дышала. И люди были окружены странными ореолами, по цвету которых я могла прочесть их состояние. Кто-то был зол, кто-то боялся, кто-то задумал нехорошее, но большинство всё же были с чистой душой и открытым сердцем, пришедшие на этот праздник жизни только для одного – для праздника.
На центральной площади уже горел костёр. Разноцветное пламя вздымалось всё выше и выше, заполняя всё обозримое. Меня охватили детский восторг и бесстрашная радость. Восхитительное ощущение нового и неизведанного мира, где привычные предметы и образы будто показывали себя с другого ракурса. И я это любила. Любила огонь на площади, любила цветастые флаги на растяжках, любила людей и жизнь. Картины уличных художников оживали, будто на большом экране синематографа: степные мустанги пускались вскач за железным огнедышащим конём, терраса летнего кафе заполнялась полуночниками, вокруг ламп вились мотыльки, а скучающий бармен лениво тряс своим смесителем, после чего разливал коктейли с мартини по бокалам.
Всё это время Кэт держала меня за руку, пока мы переходили от одного лотка к другому, совершенно не стесняясь общества, которое могло не оценить столь, по их мнению, непристойного поведения. Я заряжалась этой уверенностью и была совершенно спокойна. Однако, когда невзначай она меня целовала в щёку, мир вновь расходился волнами. И тогда я поняла, что из себя представляет любовь. Это не нечто возвышенное, как пишут поэты, но и не набор химических реакций. Это некий фундаментальный закон вселенной, приводящий космические шестерни в движение. Как маятник в часах, как маховик в паровом двигателе, как порох в патроне. И самое важное, что большинство совершенно упускает, так это то, что любви просто не может не быть, иначе мир бы рухнул. От этого осознания меня откатило на миллионы лет назад, когда удар молнии в докембрийский ил создал первые аминокислоты, видела, как из простейших организмов возникали всё новые и новые поколения, видела, как возвышались и деградировали империи...

В этот момент заиграла музыка, ни на что не похожая. Одновременно возвышенная и тягучая, древняя и мелодичная, дикая и природная. Казалось, невероятным, как простой деревенский оркестр мог извлекать из примитивных инструментов такое... Кэт потащила меня в центр круга, и мы без всяких зазрений совести, стыда и неловкости, пустились в пляс. В этом танце не было никаких па, границ и преград. Только сияние чистого разума, только переполняющая радость, только Я и ОНА. И мы кружились, как кружатся вокруг квазаров галактики, вокруг нас рождались и умирали звёзды, сталкивались туманности и проносились планеты, оставляя за собой перламутровые трассеры. Мы были частью этого мира. И мы будем его частью. Раз и навсегда. От осознания такого простого факта, я залилась развесёлым хвойным смехом. И мы с Кэт продолжали возноситься всё выше и выше, пока не достигли кульминации. Катарсиса. Девушка меня поцеловала. С чем это можно сравнить? Некоторые естествоиспытатели и натурфилософы считают, что наша вселенная зародилась в момент Большого Взрыва. Собственно, мы и стали его причиной. Мы распались на атомы, стали светом, и пролились на нашу планету, на эту совсем крохотную площадь с костром, ярморочными лотками и рукоплещущей толпою, громом и молниями сотрясая дома с их аккуратными палисадниками и мезонинами.
За столь удивительным путешествием, я не заметила, как солнце стало клониться к закату, а торги стали сходить на нет.

- Время – очень странная штука, - говорила Кэт, закуривая папиросу, когда мы вернулись на задний двор трактира. – Оно постоянно меняется, то ускоряется, то замедляется, а иногда может идти вспять. В обычном состоянии Ума оно линейно. Но, по факту, если взглянуть сверху, то окажется, что время – это замкнутый круг. Колесо Сансары делает полный оборот и всё начинается заново.

На этот раз я понимала куда больше и кивала с осознанием важности момента. Скромно отужинав, мы вернулись в наше уютное гнездо и уже без всех неловкостей, вновь окунулись в невероятное исследование своих тел и душ. Щекотные волны разливались широкой рекой по телу, остатки ещё не до конца выветрившегося чудесного волшебного кактуса многократно усиливали эти чувства. Я тонула в бездонных изумрудных озёрах её глаз. Погружалась всё глубже и глубже. И это было прекрасно. Наши ласки и любовные игры продолжались до глубокой ночи, наполненной пением цикад и гомоном пьяных полуночников. И я вновь уснула на груди своей возлюбленной, легко и непринуждённо.

- Где ты так научилась? – спросила я, набравшись смелости за завтраком, вынесенным к нашему столику всё тем же знакомым официантом.

- О... – Кэт мечтательно закатила глаза. – У меня, Ви, было множество мужчин и женщин, мы любили друг друга, но не были связаны узами брака и договорами о помолвке. Зачастую это были проявления глубокой симпатии и дружеской привязанности. Реже – воистину любви эротической. У меня было достаточно хороших учителей.

Меня вновь что-то тревожное кольнуло. Я не могла смириться, что кто-то другой смел прикасаться губами к её губам, слизывать капельки пота с её загорелой спины и гладить густые, как конская грива, волосы...

- Это как-то... Неправильно что ли... – протянула я.

Кэт улыбнулась и, взяв меня за руки, ответила:

- Я тебе говорила, что на самом деле ничего подзапретного нет? Так вот...
Но закончить ей не дали. В трактир вошло несколько полицейских в лазоревых тропических мундирах и пробковых шлемах с белым чехлом. Осмотревшись, старший по званию, судя по погонам лейтенант, огласил:

- Дамы и господа! Подданные нашего императора Теоданиса! Штатная проверка документов, прошу подготовить ваши паспорта!

Кэт потянула меня под стол, и мы ползком двинулись к чёрному ходу. Это заметил один из сержантов, он что-то вскрикнул, снял с пояса дубинку. Звонко пропел свисток. Мы бросились бежать, но не успели: полисмены окружили трактир, не давая возможности ускользнуть. Нас поймали, избили, скрутили руки за спинами, надели наручники. Из кармана Кэт вынули стоящий на полувзводе готовый к бою двуствольный дерринджер и горсть патронов с чёрным порохом.

- Так-так... – над нами склонился лейтенант. – А вы знали, юные леди, что бродяги – опухоль на теле нашей прогрессивной империи? Чем вы лучше нелюдей, вроде эльфов, чёрных и винландцев? Будь моя воля – все бы вы оказались в газовой камере ближайшего концлагеря. Но буква закона, к сожалению, относится к вам лояльно...
Во рту стоял привкус железа и пыли. На белую льняную рубашку медленно карминовыми каплями вытекала из меня жизнь и то опьяняющее чувство свободы, что подарили мне прошедшие дни.

- А у тебя милое личико... – лейтенант взял меня за подбородок и пристально глянул в глаза. От него несло жевательным табаком, дрянным виски и гнилыми зубами. Он похотливо облизал пересохшие губы. – Что ты забыла в этом захолустье, куколка? Видно, что из хорошей семьи. Изголодалась небось? Не бойся, мы с моими парнями тебя покормим...

Бобби гортанно рассмеялись. Я слабо понимала эти намёки, но Кэт отреагировала незамедлительно:

- Хоть волосок с её головы упадёт – убью!
 
Лейтенант подошёл к девушке и, взяв за волосы, притянул к себе, после чего проговорил:

- Какие мы смелые! Не волнуйся, тебе тоже достанется. А может, тебе надо зубы выбить, а то ещё откусишь чего лишнего?

- С превеликой радостью! Обожаю мясо с кровью! – фыркнула девушка и плюнула кровавой пеной лейтенанту в глаз.

За это её пару раз огрели дубинкой по затылку и впечатали лицом в брусчатку заднего двора. Девушка обмякла, после чего нас затащили в обитый жестью кузов полицейского автомобиля и повезли в неизвестном направлении.
 
Кэт очнулась через час, уже в женской камере ближайшего участка. Наручники с нас сняли, стёртая кожа на запястьях саднила, но раны девушки меня пугали куда больше. Я умоляла охрану дать чистую ветошь и спирт, чтоб их обработать, но амбал только смеялся и грозился избить. Иногда заглядывал и тот лейтенант, рассказывая во всех подробностях, что как только начальство уедет в столицу по делам, он от души с нами повеселится.

После полудня прошла пересменка, и новый охранник был куда сговорчивее. Он сам был едва старше меня, курсант или срочник, избравший такую альтернативу строевой службе и обучению штыковому бою. Он дал стерильные бинты и медицинский спирт. Я умыла лицо Кэт и оказалось, что раны были не такими большими, как казалось из-за почерневших струпьев. Похрустев сломанным носом, девушка отмахнулась и сообщила, что это пустяк. Бывало в её жизни и похуже.

Так мы и сидели, обнявшись и тихо переговаривались, стараясь поддержать друг друга. Тогда же, изредка, мы целовались, чтоб убежать от жестокой действительности в удивительный мир любви и грёз. А вечером тяжело открылся замок, и обитая сталью дверь распахнулась. В освещённом коридоре тот самый лейтенант кому-то указал на нас с Кэт и спросил:

- Какая из них ваша, сэр?

- Черноволосая, похожая на портовую шлюху.

Это был отец.

- Сбежала из дому, али как? – не унимался лейтенант.

- Ну не я же её отпустил на все четыре стороны! – рассвирепел Закария. – Я этой прошмандовке давал всё: дорогие ткани, драгоценные камни, нанял лучшего повара в округе, а она, неблагодарная, ушла в ночь! Вивиан!

Я робко встала, мелкими шажками приближаясь к выходу из камеры. Сердце бешено билось о клетку рёбер, а в голове вели спор два голоса: мой старый и нынешний. Старый говорил о покаянии, мольбе о прощении, уничижительно перечислял всевозможные эпитеты и синонимы к древнейшей профессии. Другой же кричал и предостерегал от необдуманных поступков. Он требовал остаться здесь, в сырой грязной камере под постоянной угрозой побоев и насилия. Зато с единственным любимым человеком.

- Дома поговорим, - отец больно сжал меня за локоть и потащил из камеры. Я лишь успела бросить короткий взгляд на Кэт. Та смиренно глядела мне вслед, напоследок отправив мне воздушный поцелуй. После чего дверь в камеру захлопнулась.
 
Дома меня обвинили в распутстве, разгульном образе жизни, неподобающем леди поведении и прочих смертных грехах. Утром меня осмотрел специальный врач и подтвердил мою непорочность, хоть это слабо убедило родителей, которые настаивали на этот раз на оральном и анальном сношении, что было для них куда хуже. Одежда, подаренная мне Кэт, была с позором сожжена в печи на кухне, а мне строго-настрого запретили покидать дом.

Шли дни и недели. Я тосковала по Кэт, её мягким ласковым рукам, по живым и влажным губам, по бездонным изумрудам глаз. Всё чаще я задумывалась о бритве или верёвке, ведь главный смысл жизни, который я только обрела, отняли у меня. Мне снились тяжёлые, полные кошмара и одиночества сны. Каждый раз у меня отбирали Кэт самым жестоким образом. Били, пытали, насиловали и убивали её. А я смотрела на это всё, не отрывая глаз, но ничего не могла поделать. Полное бессилие. От этого я просыпалась среди ночи, окружённая шелками и мехами, которые больше ничего для меня не значили.

Но в одну из таких ночей я услышала стук в окно. Сквозь зарёванные тяжёлые воспалённые веки я с трудом разглядела странный силуэт.

- Эй, Ви! – я узнала этот голос из тысяч других, что каждый день залетали в распахнутые окна. – Что-то ты совсем расклеилась, подруга...

Я вскочила, распахнула створки и затянула её к себе. От неё пахло полевыми цветами, ядрёным потом, портвейном и марихуаной. Я целовала её шею, щёки, глаза, руки и волосы, крепко прижималась лицом к её груди, животу, бёдрам и шептала на грани слышимости:

- Люблю, люблю, люблю, люблю!

- Дурочка моя! – в ночном сумраке белоснежная улыбка Кэт казалась ещё ослепительней, чем была в моих воспоминаниях. – Неужто ты решила, что я прощу тебе предательство?!

Девушка уселась на меня сверху, сжав пальцами мои соски через ткань ночной рубашки. Я приглушённо вскрикнула от боли, прикрыв рот рукой. Продемонстрировав неприличный жест с пальцами и языком, она намекнула мне, как я могу исправить свою вину. А я была согласна на что угодно. Делала я это не так изящно и проворно, как когда-то мне это делала Кэт. Язык быстро устал, во рту стоял непередаваемый странный вкус, по губам и подбородку текли соки жизни, а я была счастлива.

- У тебя шрамы, - заметила я, когда мы закончили акт нашего воссоединения, проводя ладонью по спине девушки. – Свежие шрамы...

- Не обращай внимания, любимая, - Кэт откинулась на подушку из розового ситца. – В один из дней, моих положенных пятнадцати суток, меня отхлестали стеком за формальное несоблюдение распорядка. Хорошо хоть, я смогла зашугать того ублюдка своим старым знакомым и хорошим другом, кому не западло пустить ему пулю в затылок. В иной ситуации я бы может затерпела близость против моей воли, будь у меня возможность навредить ему или прикончить потом. Но тут я была бессильна, поэтому пришлось довольствоваться связями и угрозами. И на том спасибо. Впрочем, не будем об этом. Не стоит.
 
- Мы снова сбежим? – наконец спросила я.

- Не сейчас, - ответила девушка. – Один хороший друг свёл меня с известным в узких кругах контрабандистом. У него есть корабль, проверенная команда и пару продажных таможенников. Одна загвоздка – он за «спасибо» не работает. Впрочем, тот самый друг мне подсказал способ уладить все вопросы. Это дело времени, сестра...

- А что за друг?

- Ты не поверишь, он мне и подсказал, где вы живёте. А ещё ты его наверняка видела на семейных банкетах. Его имя Дитрих Тененбаум. Видный натурфилософ и естествоиспытатель. Но это только верхушка айсберга. Придёт время, я тебя и с ним познакомлю ближе. А для наших тайных встреч я уже подготовила прекрасное место вдали от посторонних глаз...

Выход из-под домашнего заточения нашёлся довольно изящный. Последние несколько лет творческая и мыслящая интеллигенция в молодёжной среде выделялась специфическими свободолюбивыми взглядами, равноправием полов внутри своих сообществ и пока что безобидными для общества и государства идеями. Это были многочисленные клубы поэтов и писателей авангардистов, художников-кубистов, архитекторов и молодых изобретателей. Всё это было приправлено целым сонмом вольных музыкантов и актёров бродячих цирков и передвижных театров, да и просто прожигающей своё время богемой, что искала просветление на дне бутылок из-под абсента, в парах эфира и лауданума и в случайных понюшках кокаина. Это было общество, в чьём кругу никто не будет осуждать однополую любовь и свободу тела. Под недовольные, но терпеливые до поры до времени взгляды парламентариев и сановников открывались стриптиз-бары и театры бурлеска, полуголые девицы отплясывали канкан в многочисленных кабаре и местечковых пабах.

Хоть первое время родители со скрипом сопротивлялись, всё же дали добро на моё культурное просвещение. И уже не так критиковали мои штаны, пальто и кавалерийские сапоги, лишь, наверное, потому, что они были сделаны в лучших ателье из дорогих тканей и крокодильей кожи. Кэт и сама была частью этой культуры, поэтому мы часто проводили время на выставках и концертах, на поэтических вечерах и выступлениях танцовщиц. Хоть я иногда и обижалась, что она пила потом с какой-нибудь девушкой со страусиными перьями в волосах горящий абсент на брудершафт, после чего они долго целовались в гримёрке, я по итогу её прощала, ведь любовь повсюду и надо же как-то с кем-то ею делиться кроме постоянного партнёра. Иногда мы глотали таблетки с мескалином и предавались ритуальным оргиям оккультных клубов с другими такими же парнями и девушками. А однажды она мне принесла кубик сахара, пропитанный волшебным зельем из спорыньи, что синтезировал в своей лаборатории профессор Тененбаум. В тот день мы уединились в сквоте, что организовала Кэт в одном из кабинетов небольшой фабрики на окраине закрытой и заброшенной части города.

- А ты знала, что у аристократов особые причуды есть? – спросила однажды меня Кэт, зажигая свечу.

- Причуд у них всегда много, - безразлично пожимала плечами я. – Ты про что-то конкретное?

- Ага, - кивнула девушка. – Некоторые, например, считают, что онанизм – это дело крайне пагубное и достойное лишь низшего сословия. А ещё они по этой причине могут в борделе снять двух, а то и больше девочек для однополой любви. Мне это моя любовница и бывшая проститутка рассказывала. Девочки любят друг друга, а аристократы смотрят, совершенно не онанируя. Дикость с одной стороны, а с другой я уверена: они все поголовно импотенты. Ни жену, ни себя, ни даже кухарку не могут удовлетворить, вот и прикрываются мнимым благородством. Тьфу!

- И почему я не удивлена совсем? – рассмеялась я. – Ой, а что ты собираешься делать?

- Колечки тебе вставлять, - Кэт принялась нагревать кончик иголки на пламени свечи. – Будет больно, но это ничего страшного. Зато красиво будет.

Так, спустя невыносимую боль и успокаивающие речи моей возлюбленной, у меня в левом ухе появилось три серебряных колечка. Они мне очень нравились, за что я была крайне благодарна ей. А спустя ещё пару дней, листая тетрадь Кэт с зарисовками, я наткнулась на красивые растительные мотивы с цветами и полевыми травами.
 
- Нравится? – спросила девушка, подкравшись сзади. – У тебя на плече будет очень хорошо смотреться...

Так я и попала в один из подпольных тату-салонов, где мне набили этот рисунок. Игла приятно покалывала, вводя чернила мне под кожу, а мастер, прежде чем запустить машинку, любезно предложил мне вдохнуть лауданум.

Так жаркое лето сменила дождливая осень. Осень – ветреная, с мокрым снегом и туманом зима. В один из таких зимних вечеров Кэт мне с гордостью объявила, что пришло время познакомиться мне с Дитрихом Тененбаумом с иной стороны. Выходя из нашего убежища, меня одолевали странные сомнения и предчувствия.
 
- Кэт... – подала голос я, чтоб хоть как-то отвлечься от этих мыслей. – Ты меня любишь?

Девушка остановилась. Снег толстым слоем налип на её пальто и берете. Она снисходительно улыбнулась и с огромной нежностью проговорила:

- Дурочка... Конечно люблю, и буду любить вечно!