Русы Часть первая, глава четвертая

Глава четвертая
Отъезд

I

В марте, по словам боярина Мстислава, послы должны были выехать из Константинополя ко двору императора Людовика. В марте у Любавы начались предродовые схватки. Родился здоровый мальчик, назвали его Аскольд. Боярин Мстислав прислал бабок повитух. Великий хакан, царь русов, навестил роженицу и подержал младенца на руках.

Любава, как наказывал Борислав, положила перед младенцем обнаженный отцовский меч и сказала: «Я не оставлю тебе никакого имущества в наследство, и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом». А про себя добавила: «Будь сильным и храбрым, как твой отец, Аскольд. Пусть этот меч поможет тебе победить всех твоих врагов. Пусть сбудется предсказание волхвов, и прославишь ты свое имя в веках».

Любава кормила грудью и чувствовала себя уверенней и спокойнее, чем раньше. Почему-то с рождением сына пришло понимание, что она не одна, что появился на свет человек, о котором теперь были все ее помыслы и заботы, и Борислав как бы отодвинулся в сторону, хотя и не ушел из сердца. После родов Любава изменилась и внешне: не располнела, не подурнела – похорошела. Она вдруг из тонкой, хрупкой, стройной, как тростник, девушки превратилась в красивую, независимую, знающую себе цену женщину. Она сделалась похожей на те греческие статуи, что мореходы устанавливали когда-то в Таврике: прекрасной и недоступной.
 
Вскоре при дворе русов случилось еще одно событие: Любомир, советник царя, взял в жены дочь боярина Мстислава Марью. Свадебное застолье было пышным и многолюдным. Приглашена была и Любава. Любомира к Марье сватал сам царь. Он сидел рядом с молодыми во главе стола, но лицо его было задумчиво и сурово. Поднимали кубки за великого хакана, пили за молодых. Царь посидел, послушал и ушел. Тогда-то и началось веселье.
 
Любава вдруг поймала на себе взгляд Любомира: он не улыбался, не обращал внимания на гостей, будто пир этот ему был не в пир, он не смотрел на молодую жену, он смотрел на нее. Взгляд его был пронзительным и тяжелым. Марья сидела рядом с ним, не шелохнувшись, глаза грустные, спина прямая, и молчала. И, казалось, никто, кроме Любавы, этого не замечал. Боярин Мстислав, захмелев, о чем-то спорил с боярином Тмутараканским. Его жена Марфа, сказавшись нездоровой, ушла в свои покои. Чуяла Любава, что-то не так было с этой свадьбой: вроде бы и пир горой, и гусляры играли, и плясуны старались, а неспроста царь хмурый сидел, и тетка Марфа не просто так до времени ушла, и у Марьи глаза невеселые, и взгляд у Любомира нехороший. Она посидела еще немного и тоже ушла.

---------------------------------------------------------

Вернулся гонец из Константинополя и привез ей весточку от Борислава: дощечку, на которой было написано: «Жду, когда увижу сына. Скучаю по тебе. Скоро вернусь». Сердце забилось радостно: «Вернется, конечно, вернется. Скоро ли?»

В доме было тихо и тепло. На столе горела свеча. Любава качала люльку и напевала. 
Бай, бай, бай, мое дитятко,
Уж я дитятко люблю, да нову зыбочку куплю,
Уж я ребенка спотешу – нову зыбочку повешу,
Нову зыбочку повешу – дитя спать повалю,
Спать повалю, да тебя в зыбочку,
В зыбочку, да в колыбелечку,
В колыбелечку, да на постелечку,
На сголовице, да на здоровьице.

Причмокивая во сне, Аскольд засыпал.

-----------------------------------------

Неожиданно, не прошло и месяца после свадьбы, зашла к Любаве Марья. Глаза у нее были красными, и сама она выглядела неприбранной, растрепанной, несчастливой.
- Что случилось, Марьюшка?
Любава обняла Марью, усадила на скамью, присела рядышком и еще раз спросила:
- Что у вас случилось?

Марья вдруг стряхнула ее руку с плеча, отодвинулась, резанула взглядом и крикнула зло, надрывно:
- Это ты виновата!
- Что ты? В чем? Да скажи толком.
Марья немного успокоилась, вытерла набухшие на глазах слезы и, спотыкаясь всхлипами, принялась рассказывать.

Любомир сватался к Марье давно. И Марье он был люб, и матушка ее была согласна, а боярин Мстислав вдруг уперся. Никто не подозревал, что он может так гневаться. Он стучал кулаком и кричал так, что домочадцы притихли, а слуги попрятались.
- Глупые бабы! Любомир! Любомир! Этот Любомир сладко поет, да больно слушать. Не знаете вы, что это за Любомир, а я знаю. Скользкий он, как уж, алчный, ненадежный. И тебя, Марья, предаст, и меня.
- Государь его любит, - пыталась возразить боярыня Марфа.
- Он и царю застил глаза велеречивостью своей. Хитрый он и расчетливый. Был бы глупее, все бы скоро поняли, что он за человек.
- Государь не разобрался, только ты один понял.
- Царь тоже поймет когда-нибудь, да, боюсь, поздно будет. Но сейчас не в этом дело. Над государем я не властен, а Марья без моей воли за Любомира не пойдет.

Марья рыдала. Мать гладила ее по головке и тихо, чтобы муж не услышал, приговаривала: «Это мы еще посмотрим».

То ли боярыня дошла до царя, то ли Любомир с ним говорил, неизвестно, но в скором времени сам царь приехал сватом в дом боярина Мстислава. Здесь уж отказать было невозможно. Стали готовиться к свадьбе.

А потом узналось, что за несколько дней до назначенной свадьбы Любомир пришел к царю, низко поклонился и сказал:
- Прости, государь. Не могу я на Марье жениться. Не люба она мне.
Говорят, что хакан был в ярости.
- Ты что, боярин, белены объелся? Девку опозорить решил? Меня, свата, дураком хочешь выставить?
- Я другую люблю.
- Кого же?

Марья прервала свой рассказ и вдруг разрыдалась навзрыд.
- Что ты, что ты, - успокаивала Любава.
Сквозь слезы Марья выкрикнула:
- Он назвал тебя.

Любава вспомнила неотступный, какой-то иступленный взгляд Любомира на свадебном застолье и всё поняла. Марья, чуть успокоившись, продолжила свой рассказ.

- Да как ты смеешь даже думать об этом! – закричал царь. – Она мужняя жена, жена моего сына, князя Борислава.
- Я знаю, государь, прости. Она ни о чем не догадывается. А я ничего не могу с собой поделать.

Голос царя немного смягчился.
- Что же ты Любаве раньше ничего не говорил, до того, как она за Борислава замуж вышла?
- Мы друзья с Бориславом, государь. Она его полюбила, вот я и молчал. И к Марье посватался. Думал, забудется. Ан нет. Понимаю, не судьба мне быть с Любавой, но и на Марье жениться не могу.
- Вот тебе мое царское слово, Любомир. Ты хорошо мне служишь, и я не хочу тебя терять. Про Любаву забудь, а свадьбе твоей с Марьей быть. Я не позволю ни боярина Мстислава обидеть, ни его дочь опозорить. С Марьей живи, как сможешь, глядишь и слюбится. Но коли дерзкое слово о тебе услышу, коли обидишь ее, знай, я этого не спущу. Теперь ступай. Больше ничего не хочу слышать.
 
Марья умолкла.
- Как же ты об этом узнала? – удивилась Любава.
- Уши и во дворце есть. В тот же день моему батюшке и матушке рассказали, а я услышала.
- Теперь видишь сама, я ничего не знала.
- Прости меня, Любава. Да мне-то как теперь быть? Он ведь холоден со мной. Не взглянет на меня лишний раз, слова не вымолвит. Как жить-то?
- Правду царь сказал, Марьюшка. Стерпится-слюбится. Терпи. Глядишь, и он переменится к тебе.

И после этих слов они обнялись, как раньше, и обе заплакали. Заплакали о своих любимых: один далеко, другой – рядом, а будто далече. Заплакали о своей женской доли: ждать и терпеть. Со слезами на время откатились невзгоды, разлуки и обиды, и стало легче на душе.














II

- Скажите, князь, чему учат человека ваши языческие Боги?
- Разве Боги должны учить? Они – Боги, они выше этого.
- Нет, дорогой Борислав. Человек – что дитё малое. Он поддается дурным помыслам и совершает дурные поступки. Для христианского Бога все люди – его дети, о которых он заботится и которых учит.
- Чему же учит ваш Бог?
- Он учит самому простому, самому естественному состоянию человека и самому трудному для понимания. Он учит любви, он учит любить других людей так, как любишь себя. «Возлюби ближнего, как самого себя,» – так говорил Исус Христос. Вы понимаете, Борислав? Любить других людей, всех людей, - вот в чем истина.

Патриарх Иоанн просветлел лицом при этих словах, будто открыл своему духовному ученику величайшую тайну.
- Возможно ли это? Я встречал разных людей. Одни были добрыми, другие злыми, одним я мог довериться, другие пытались обмануть. Есть друзья, но есть и враги. Как можно любить всех?

- Разве не бывает так, что враги становятся друзьями? Разве со временем грешник, человек испорченный, не может измениться к лучшему? Люди рождаются безвинными для радости и любви, но одни сохраняют на своем пути искру Божью, а другие блуждают во тьме. Христос пришел на землю, чтобы спасти этих заблудших. «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром», - говорил он. Христианский Бог учит людей добру. И еще словами Исуса скажу я вам: «Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенных, защищайте сироту, вступайтесь за вдову».
Неужели вы с этим не согласны, Борислав?

- С этим, конечно, я соглашусь. Но как быть, если, к примеру, хазары придут в мой дом? Разве должен я это стерпеть? Нет, я выхвачу меч из ножен и стану сражаться.

- Вы с хазарами, - улыбнулся патриарх, - похожи на соседских мальчишек: один задирает другого, а тот тоже спуску не дает. Вот и дерутся. А когда мальчишки подрастут, да ума, может быть, наберутся, то поймут, что с соседями лучше жить в мире. «Будьте в мире со всеми людьми», - говорил Христос. Только до этого дорасти надо. А чтобы расти и понимать эти истины, и жить так, как велит Христос, надо учиться и вкушать пищу, только не обычную, а духовную.

Слушайте сердцем, князь. Частица Бога – внутри вас. Не в каменных идолах и не в изображениях, не в стенах и досках, в духовной связи с Господом кроется истинная вера. Образ Христа не в руках, не перед глазами, а внутри, в сердце. И напоследок я скажу вам самое главное: не делай другому того, чего не желаешь себе.
 
Подумайте, Борислав, над нашими беседами. Почему-то мне кажется, что скоро вы придете к пониманию веры. И тогда, Бог даст, мы встретимся вновь.

Видно, зерна, посеянные в беседах с князем Бориславом патриархом Иоанном, упали в добрую землю. Плоды еще не выросли, даже ростки не взошли, но их движение, пока не видимое глазу, началось. Мысли набухали, как побеги этих зерен, они рождали сомнения и вопросы, вопросы требовали ответов, ответы находились в книгах, книги давали толчок для новых сомнений и новых открытий. За эти полгода, проведенные в Константинополе, Борислав из купца и воина, неожиданно ставшего посланником, превратился в человека, мыслящего иначе: шире, объемнее. Он впервые ощутил себя князем, то есть человеком государственным.










III


  В это утро Петрона всем своим видом выражал особую торжественность.
- День отъезда назначен, дорогой Борислав. Завтра тебя и посланника Кушку примет император. Он представит вас нашим послам. Ты их не знаешь – это халкидонский митрополит Феодосий и спафарий* Феофан. С ними вы и отправитесь к императору Людовику. Василевс выбрал в посольство людей церковных, поскольку король Людовик – император христианский, его еще называют Людовиком Благочестивым. Хотя росы и не христианской веры, но мне думается, что ты, Борислав, много нового для себя узнал из бесед с патриархом, так что и с митрополитом Феодосием, я уверен, найдешь общие темы для обсуждений, так что дорога не будет казаться долгой.

- Что он за человек, митрополит Феодосий?
- Не столь легкий и терпимый, как Иоанн Грамматик, но не сомневаюсь: вы сойдетесь. Ты умеешь располагать к себе людей, Борислав. Это я говорю не для того, чтобы понравиться, мы с тобой уже достаточно знакомы, но это правда. Ты не заперт на все замки, как, скажем, боярин Кушка. Ты открыт для людей, ты открыт для знаний, и люди чувствуют это. Я тебе честно скажу: узнав тебя, я с большим уважением стал относиться ко всем росам.

- Ты умный царедворец, Петрона. С тобой приятно и опасно иметь дело.
В лице Петроны и впрямь было что-то лисье. Он покачал головой, не то отвергая эти слова, не то соглашаясь с ними.
- Я вот что еще хотел сказать. Если есть какие-то просьбы к императору, выскажи их завтра. Василевс благосклонен к тебе, князь. Carpe diem*.



---------------------------------------------------------


По правую руку от Феофила сидели митрополит Феодосий и спафарий Феофан, по левую – князь Борислав и боярин Кушка. Император пребывал в хорошем настроении, и это благодушие отражалось и на лицах вельмож, среди которых был и Петрона, стоящих за троном. Борислав исподволь разглядывал византийских послов, боярин Кушка по обыкновению был серьезен, даже строг. Орлиный нос его и глаза, похожие на разгоревшиеся угли в черных горшках, были устремлены в сторону Феофила и, казалось, отделились от лица, а щеки, лоб и губы служили лишь подпоркой к этому носу и к этим глазам. Оба посланника были одеты в дорогие русские кафтаны, расшитые золотыми нитями.

Первое впечатление о митрополите Феодосии сложилось такое: это очень расчетливый и умный человек, умеющий прятать свои мысли за неприступной маской суровости и непримиримости к отступникам от истинной веры. Он был высок ростом, худ, бел от седин, впавшие щеки и узкое лицо удлиняла седая борода. На русских послов он взирал бесстрастно, цепко и почти равнодушно. Бориславу в этом монашеском, отрешенном от мира лице чудилась какая-то недосказанность. Он почему-то представил ровную морскую гладь с подводными невидимыми течениями, которая в любой момент может смениться рябью, волнами или штормом.

Император начал свою напутственную речь. Было видно, что со своими посланниками он всё давно обсудил и обговорил, и поэтому больше обращался к русским послам.
- Я решил объединить посланников Константинополя и посланников хакана росов в одно посольство к императору Людовику, потому что цели наши едины. Так же как хакан росов послал вас ко мне ради дружбы и просил поручиться за вас перед императором Запада, так и я подтверждаю своим посольством к королю Людовику заверения в вечной дружбе и любви. В своем послании к нему я просил его отнестись к вам, посланникам росов, с такой же милостью и благорасположением. Я также написал ему, что вы и страна ваша ищете дружбу с императором, и что вы уже нашли эту дружбу здесь, в Византии, в моем лице. 

«Жаль, что отец не слышит этих слов, - подумал Борислав. – Ему было бы приятно.» Боярин Кушка вдумчиво кивал, слушая эти слова. Борислав встал и поклонился.
- Скажите, князь, есть ли у вас ко мне еще просьбы? – обратился к нему император.
- Да, василевс. Наш государь, хакан русов, повелел после того, как закончится наше посольство ко двору императора Людовика, не сразу возвращаться домой, а навестить сперва правителей северных русов. Как мне сказывали, город Ингельхайм на Рейне, куда мы держим путь, не столь далеко отстоит от Варяжского моря, на берегах которого располагаются земли наших сородичей. Но до них нам придется добираться через империю короля Людовика. Прошу вас передать эту просьбу королю франков.

Феофил уже знал по рассказам Борислава о том, что, кроме южных росов, есть еще и северные, и, на самом деле, это один народ. Тогда он удивился столь большим расстояниям, разделяющим их, и еще больше тому, что благодаря речным путям связи между ними не потеряны. Он еще подумал тогда: «Эти торговые пути нам известны, но это еще один довод к тому, что с росами стоит дружить».

- Хорошо, князь. Я добавлю в послание к императору просьбу о том, чтобы с его помощью вы получили возможность вернуться через его империю, не подвергаясь какой-либо опасности.
Боярин Кушка слушал и удивлялся про себя: «Не зря Бориславка встречался с Феофилом. Ай да князь. Ай да молодец.»
- Благодарю вас, василевс. Я расскажу русскому царю о ваших милостях по отношению к его посланникам, что есть лучшее подтверждение нашей дружбы.

Император выдавил из себя улыбку и даже махнул рукой на прощание.
Послы поклонились и вышли.

Этот прощальный дружеский жест и слабая улыбка долго еще стояли в голове, как отзвук, как затухающее эхо. Может быть, в этом жесте и в этой улыбке впервые за их с Бориславом встречи промелькнуло что-то человеческое, не царское. Будто вместе с короной он носил на себе и лицо императора и устал от этой тяжелой ноши, приподнял на секунду перед Бориславом свой панцирь и снова надел его на себя, пока другие не увидели. А может быть, это только показалось.


---------------------------------------


Борислав писал отчет государю, чтобы поутру отправить его с гонцом. Он слышал, как хлопнула дверь: Богдан побежал прощаться со своей Леонией. Стемнело. Борислав зажег свечи и в пляске огней, разгоняемых ветерком, увидел выходящую из огня Любаву. Она вырастала на глазах, приближалась, будто плыла в воздухе, оказалась рядом, совсем близко, он чувствовал ее запах, ее тепло. «Как хорошо, что ты со мной, Любава».

Борислав открыл глаза, зажег погасшую свечу и принялся писать письмо.
«Дорогая моя Любава. Как же я соскучился по тебе.»







• Спафарий – византийский титул среднего достоинства
• Carpe diem (лат.) – лови момент







(продолжение следует)