Купидон и его стрела...

В тот день его сбил курьер на электросамокате. Не смертельно, конечно. Для бессмертного божества это было скорее оскорбительно, чем больно. Он отлетел в сторону, ударился спиной о мусорный бак, и из потрепанного кожаного портфеля, который он не выпускал из рук уже две с половиной тысячи лет, высыпался ворох пергаментов, несколько восковых табличек и пара современных блокнотов...

И его лук...
Небольшой, изящный, полированный, золотистого дерева, с тетивой, похожей на сплетенные солнечные лучи.

— Эй, осторожнее, древность! — рявкнул курьер, даже не притормозив, лишь через плечо метнув раздраженный взгляд на мужчину в нелепом, по его мнению, плаще поверх джинсов и свитера.

Эрос, он же Купидон, он же Амур, сидел на асфальте, потирая ушибленный локоть, и смотрел вслед удаляющемуся наглецу. Внутри все кипело от ярости и… бессилия. Обычного, человеческого бессилия.
Он мог бы одним движением натянуть тетиву, отправить стрелу в спину этому хаму и обречь его на безумную, всепоглощающую страсть к первой же попавшейся на пути женщине, собаке или, скажем, к этому самому мусорному баку! Но в чем смысл?
Чтобы через неделю, когда стрела исчерпает свой магический заряд, он так же яростно ее возненавидел?
Или, что вероятнее, просто забыл, утонув в новых романтических  впечатлениях?

Он тяжело вздохнул и начал собирать свои пожитки. Пергамент  заляпан грязным снегом. Прекрасно!
Еще одна пара из его списка «приоритетных проектов» под угрозой срыва. Он сунул лук обратно в портфель. Инструмент его  выглядел уныло, почти даже  потускнел прилично...

Выгорание...

Он узнал это слово месяц назад, листая в очереди в кофейне какой то  журнал о психологии...

«Синдром эмоционального выгорания: симптомы, причины, борьба».

Он прочел статью запоем, стоя с капуччино, и почувствовал, как по его спине, под простым свитером, пробежал холодок некоего  узнавания. Эмоциональное истощение? Верно!

 Цинизм и деперсонализация (он теперь мысленно называл влюбленных не «души, жаждущие соединения», а «клиенты»)?
Еще как!

Снижение профессиональных достижений?
О, да!
Люди, которым он пускал стрелы, все чаще расходились через пару месяцев, обвиняя друг друга в недостатке какого то  «драйва» и «острых ощущений»...

Современный мир свел любовь к химии, хэштегам и обязательным «спецэффектам». Все хотели головокружительного аттракциона, как в тизерах голливудских фильмов: случайные встречи взглядов через переполненную комнату, страстные поцелуи под ливнем, ревность, примирения, безумный секс на кухне!

Но никто не хотел терпеть партнера, храпящего ночью, мириться с разбросанными носками, молча пить вместе кофе утром, просто держаться за руки и тд.
Никто не хотел «работать над отношениями». Это словосочетание вызывало у них такой  же энтузиазм, как поход к стоматологу!

Эрос встал, отряхнулся...

Он жил в этом городе уже лет пять, сняв скромную квартиру в спальном районе. Мифы все  остались далеко позади, на развалинах Рима и в пыли старинных  библиотек...

А здесь, в этом мире,  он был просто… Эрик. Эрик Доннов.
Фрилансер в сфере межличностных коммуникаций. Так он писал в графе «род занятий», если очень припирали его к стенке с расспросами.

В основном он сидел дома, смотрел сериалы, пытался вести учет в Excel (безуспешно!) и выходил «на задания» с всё возрастающим чувством глубочайшей тошноты к этому...

Дома, заварив себе успокоительный чай с ромашкой (боги, до чего же он дошел!), он уставился на монитор.

В раскрытом файле тускло светился список...

— «Пара № 3478: Марк (IT-специалист, 32г.) и Алиса (бьюти-блогер, 28 лет).
Запланированная точка пересечения: корпоратив в баре «Гараж». Статус: стрела выпущена (23.12.2023).
Текущий статус: разрыв (10.02.2024).

Причина, со слов сторон:

— «Искры нет совсем никакой!», «Всё слишком предсказуемо», «Не тянет даже на подвиги!»...

Эрик закрыл глаза...
Искры нет?

Стрела Эроса, способная зажечь пламя страсти в самых черствых сердцах, и им «искры нет»?
Ха, ха...

Он вспомнил, как век назад соединил пару простых учителей. Они переписывались годами, гуляли по воскресеньям, читали друг другу книги вслух. Их жизнь не была усыпана розами, они пережили войны, потери, разные болезни. Но они держались за руки до самого конца...

Сейчас же…
Сейчас его магия стала каким-то дешевым допингом, который требовали все, но который никого уже не удовлетворял.
Люди словно разучились чувствовать друг друга  самостоятельно и внимательно...

Он вышел на балкон, вдохнул холодный воздух. Город сиял миллионами огней, каждый из которых, казалось, кричал об общем одиночестве. И ему самому было невероятно, божественно одиноко...
Он, даритель любви, сам был ее абсолютно лишен!
Не в смысле секса,  с этим как раз проблем не было, его классическая, слегка устаревшая красота еще находила определённый отклик. Но душа… душа мужчины, жаждала соединения! Не мимолетного, а настоящего, неподдельного! Глупого, простого и человеческого!

И тогда его осенило...

Если он больше не понимает, как работать, если его собственные инструменты поражения неэффективны в этом новом, больном мире… Может, проблема в нём?
Может, ему нужна самому какая то помощь? Не олимпийского психолога (Зевс бы только над ним  посмеялся), а земного, обычного  человеческого специалиста?

Он загуглил:

— «Лучший психотерапевт по  отношениям и выгоранию,  Москва». После двух часов чтения отзывов и изучения сайтов его внимание привлекло одно имя: Елена Гордеева... «Когнитивно-поведенческая терапия, работа с экзистенциальными кризисами и профессиональным выгоранием»...

На фото  женщина лет тридцати пяти с серьезным, почти строгим лицом, умными серыми глазами и собранными в тугой пучок темными волосами. Никакой улыбки. Деловито. Четко. Как скальпель...

Именно то, что нужно заболтавшемуся, уставшему от собственной мишуры божку!

Он записался на прием...

Кабинет Елены пропах кофе, бумагой и легким, неуловимым ароматом ее духов,  что-то эдакое  древесное,  и с запахом лаванды.
Никаких мягких игрушек, арома-свечей или постеров с мотивационными надписями. Книги, дипломы, удобное, но не слишком мягкое кресло для клиента...

Елена сидела напротив, в строгом темно-синем костюме, положив на колени планшет. Она окинула его оценивающим взглядом:

— Итак, Эрик. Вы указали в анкете «профессиональное выгорание в сфере… установления эмоциональных связей». Это кто Вы, сваха, психолог?

— Нечто… вроде того, — промямлил Эрик, чувствуя себя немного  нелепо. Он был в своем лучшем свитере, но под плащом. Плащ он, конечно, снял, но ощущение доспехов, пусть и невидимых, оставалось. — Я… помогаю людям находить друг друга. Зажигать в них чувство!

— Романтическое чувство?

— Да.

— И Вы считаете, что сами тоже выгорели, потому что Ваши… клиенты… не соответствуют Вашим  ожиданиям? Быстро расстаются?

— Они не хотят ничего чувствовать! — вырвалось у него с неподдельной страстью. — Они хотят каких то  спецэффектов! Взрывов, фейерверков, безумия! А когда им предлагаешь просто… быть вместе, пить чай, молчать, смотреть в окно, они кричат «скукота!» и бегут искать новую порцию адреналина. Мои инструменты… мой метод… он больше не работает!
Или работает слишком хорошо, но ненадолго...

Елена внимательно слушала, изредка делая пометки:

— Вы говорите о своих клиентах с заметным цинизмом.
«Они», «им».
Это классический симптом деперсонализации. Вы перестали видеть в них людей, а видите только проблемные запросы. Ваша собственная потребность в осмысленном результате не удовлетворяется. Интересно! А что Вы сами чувствуете, когда Ваша работа приносит плоды? Не краткосрочные, а долгие, например,  прочные отношения?

Эрик задумался. Он вспомнил те редкие, и всё более единичные случаи...

— Тишину, — сказал он честно. — Теплую, глубокую тишину. Как будто в мире стало на один диссонансный звук меньше. На одну одинокую душу...

Елена слегка приподняла бровь:

— Поэтично!
Но давайте вернемся к инструментам. Вы сказали «мои инструменты». Что Вы имеете в виду? Методики знакомств, какие то  тренинги?

Эрик чуть не засмеялся. Он посмотрел на свой портфель, стоящий у ног. Там, среди бумаг, лежал его лук. Инструмент!

— Скажем так, я… убеждаю. На очень глубоком, подсознательном уровне. Я создаю неотвратимое влечение!

— Манипулируете?

— Нет! — он вспыхнул. — Я лишь… открываю дверь. Даю толчок. А что будет дальше — зависит от них. Раньше они шли внутрь и обустраивали дом. Теперь они просто заглядывают, говорят «не фонтан!» и идут искать следующий порог!

— Вы много берете на себя, Эрик, — мягко сказала Елена. — Вы отвечаете не только за начало, но и за продолжение. Это иррациональная претензия к себе. Как будто шеф-повар должен быть не только готовить еду, но и следить, чтобы клиент пережевывал каждый кусок тридцать три раза!

Эта метафора его поразила.
Он никогда об этом не думал.
Он был Поваром?
А они… не жевали даже. Давились, требовали нового блюда?

— Я… никогда не думал об этом так!

— Вот мы и нашли первую точку для работы, — сказала Елена, и в уголках ее губ дрогнуло что-то, отдаленно напоминающее улыбку. — Ваша гиперответственность. Вы хотите контролировать неконтролируемое,  чувства других людей во времени. Наша задача,  вернуть Вас в зону Вашей реальной компетенции. И, возможно, пересмотреть методики. А теперь расскажите о себе. Что для Вас лично значит любовь? Не для клиентов...

Эрик смотрел в ее серые, внимательные глаза. Они были,  как два холодных озера, в которых так хотелось увидеть отражение. Он открыл рот, чтобы сказать что-то заученное про соединение душ, но сказал правду:

— Не знаю. Я так давно только раздаю ее, что забыл, каково это , просто  получать. Или просто… иметь. Просто так!

В этот момент что-то щелкнуло в тишине кабинета.
Еле слышно.
Эрик почувствовал легкую вибрацию у бедра, в портфеле. Его лук!
Он всегда тихо пел, чувствуя рядом чье-то неподдельное, чистое эмоциональное напряжение.
А Елена… она была полна непонятного ему, строгого, сдержанного, но очень яркого внутреннего света. Света ума, сострадания, силы!

И одна из стрел в колчане, лежащем рядом с луком, слабо дрогнула, будто просыпаясь...

Сессии стали его якорем.
Раз в неделю он приходил в этот строгий, пахнущий разумом кабинет и вываливал перед Еленой свой многовековой багаж разочарований.

Он, конечно, адаптировался... Говорил о «семейном бизнесе с древними традициями», о «давлении наследия», о «неадекватных ожиданиях рынка».

Елена слушала, задавала точные, иногда болезненные вопросы:

— Вы говорите о «любви»,  как о каком то  продукте, Эрик. Есть спрос, есть предложение. Но что это за продукт в Вашем внутреннем представлении? Можете описать его физически?

Он закрыл глаза:

— Это… стрела. Золотая. Тонкая. Живая. Она попадает в сердце, и оно… загорается. Сначала ярко, жарко, иногда больно. Потом жар растекается, становится теплом. Если повезет,  теплом на всю жизнь!

— А если стрела не попадает? Или попадает, а горения не происходит?

— Тогда… — он поморщился, — это брак. Пустышка. Такое бывает редко, но бывает. Иногда люди настолько… заблокированы, что даже моя стрела лишь оставляет только  царапину!

— «Ваша стрела», — повторила Елена, делая пометку. — Это мощный внутренний образ! Символ Вашего агентства, влияния? Вы отождествляете себя с этим оружием?
Что будет, если Вы его… положите на полку? На время?

Эрик почувствовал холодный ужас. Без лука и стрел?
Он был бы никем без них! Просто странным, вечно живущим мужчиной с кризисом среднего… тысячелетия...

— Я не могу. Это же… я...

— Вы,   не Ваш лук, Эрик. Вы  тот, кто решает, когда и куда его направить. Пока Вы не разделите эти понятия, Вы будете чувствовать себя инструментом в чужих руках. Даже если эти руки  ваши собственные!

Он уходил с сессий вымотанным и озадаченным...

Она разбирала его по винтикам, а он, вместо того чтобы сопротивляться, с жадностью подставлялся под ее умственный скальпель. И чем больше она разбирала, тем сильнее он… что? Интересовался ею? Нет, не то. Он начал ее как то  видеть по другому!

За строгостью костюма угадывалась женственная линия тела. За бесстрастным выражением лица,  усталость в уголках глаз, легкая складка озабоченности между бровей.

Она была как его стрела,  точная, выверенная, без украшений. И так же опасна.
Он ловил себя на том, что думает о ней вне сессий.
Какая она дома? Распускает ли этот тугой пучок волос? Что читает перед сном? Смеется ли громко?

И его лук в портфеле вёл себя всё беспокойнее.
Каждый раз, когда Елена касалась какой-то особенно болезненной струны в его душе, когда в ее голосе прорывались нотки неподдельного интереса (не терапевтического, а человеческого), его колчан тихо звенел!

Однажды, после особенно тяжелой сессии, где он почти признался, что чувствует себя каким то  реликтом, она неожиданно сказала:

— Знаете, Эрик, Ваша проблема может быть не в том, что мир изменился. А в том, что Вы пытаетесь применять старую, пусть и совершенную, карту к новой местности.
Люди всегда ведь хотели страсти. Но раньше у них не было выбора. Брак, долг, выживание,  это как то скрепляло. Сейчас скреплять нечем, кроме этого самого чувства. И они требуют от него всё больше, потому что только на нем всё и держится. Это непосильная ноша для простого «теплого чувства». Отсюда и запрос на «спецэффекты»,  им нужно постоянное подтверждение, что любовная  магия еще работает!

Он смотрел на нее, открыв рот. Она только что сформулировала то, что он чувствовал веками, но не мог никак выразить!

— Вы… гений, — пробормотал он.

Елена смутилась. Легкий румянец тронул ее щеки:

— Это не гениальность, Эрик. Это наблюдение. И еще… мне кажется, Вам стоит попробовать не «запускать» чувство, а… учить людей его выращивать. Ваша метафора со стрелой,  она про мгновенное чудо. А любовь, долгая любовь,  это уже не чудо. Это навык терпения. Внимания. Благодарности. Может, в этом Ваша новая роль? Не стрелка, а… как садовника?

Слово это повисло в воздухе... Садовник...

Не поражать, а взращивать! Идея была настолько нова, настолько пугающе сложна и прекрасна, что у Эрика перехватило дыхание.

И в этот момент, глядя на ее покрасневшее от смущения, ставшее вдруг уязвимым лицо, он почувствовал резкий, горячий толчок в портфеле...

Он бросил взгляд вниз. Сквозь неплотно закрытый клапан он увидел слабое золотистое свечение. Одна из стрел, самая острая, самая чистая, та, что он приберегал для особых, «вечных» случаев (и которую не использовал уже десятилетия), наполовину выдвинулась из колчана. Ее наконечник был направлен прямо на Елену!

Паника, холодная и острая, ударила ему в сердце.

Нет! Только не это. Не ее.
Это было бы кощунством! Предательством.
Манипуляцией самой гнусной пробы.
Она его врач! Она доверяет ему (в профессиональном смысле). Он этого  не может сделать!

Он резко встал, едва не опрокинув кресло:

— Мне… мне нужно идти. Срочно. Спасибо!

Елена, удивленная, подняла на него глаза:

— Эрик? Вы в порядке? У вас что,  паническая атака?

— Да. Нет. Всё в порядке. До следующей недели, — он захватил портфель, прижимая его к себе, как бомбу, и почти выбежал из кабинета.

В лифте он открыл портфель. Стрела лежала, безвольно светясь. Он ткнул ее обратно в колчан, ругаясь на древнегреческом:

—  «Успокойся, дура. Не ее. Никогда!».

Но он знал, что стрелы не действуют просто так. Они чувствуют готовность заранее! Готовность сердца быть пронзенным. И свое… или  чужое. Значит ли это, что где-то в глубине, под грудой профессионального цинизма и усталости, сердце Елены Гордеевой тоже было готово? К нему? К этому заблудшему, выгоревшему божку?

Мысль была одновременно восхитительной и ужасающей!

Он не пришел на следующую сессию.
Отправил вежливый, дежурный имейл:

— «Внезапная командировка. Вернусь,  свяжусь».
Врал естественно...

Он сидел дома, пил вино (не нектар, а обычное винцо) и смотрел в стену.
Лук и стрелы лежали на столе, покрытые салфеткой, как покойники. Он пытался как то  игнорировать их...

Но игнорировать Елену у него не получалось.

Он думал о ней. Постоянно.

Ее голос звучал у него в голове. Ее слова о «садовнике» будто проросли в нём корнями.
Он представлял, как могло бы быть. Не стрела, а… а как бы семя. Тихая, медленная работа. Полив терпением, светом внимания!

Через неделю он сдался.
Он не мог так. Он был трус!
Бог, боящийся собственного оружия? Смешно!

Он записался на прием снова. Елена приняла его, как ни в чем не бывало, но в ее взгляде читалась уже настороженность.

— Я рада, что Вы вернулись, Эрик. Я так беспокоилась!

— Вы? Беспокоились? О клиенте? — он попытался пошутить, но получилось кисло.

— О человеке, — поправила она просто. — Что случилось тогда?

Он глубоко вздохнул.
Портал правды чуть приоткрылся, и он решил бросить в него хоть кроху...

— Я испугался. Потому что Вы… Вы сказали то, что перевернуло всё мое мировоззрение. И это было страшно!
Как будто я всю жизнь ходил по канату, а Вы предложили спуститься на землю. Но я не знаю, как ходить по земле!

Елена кивнула:

— Это нормально. Смена парадигмы,  всегда травма. Даже позитивная. Давайте поговорим об этом страхе...

Они поговорили. Через час напряжение немного спало. Эрик снова чувствовал себя в безопасности. В безопасности быть сломленным, потерянным, усталым.
Она сейчас была его тихой гаванью. И чем больше он расслаблялся, чем больше показывал ей своего настоящего, уязвимого «я» (конечно, в рамках легенды), тем ярче светился под салфеткой на его столе, в его квартире, тот самый наконечник стрелы...

Он начал замечать за ней маленькие, человеческие вещи. Она теребила цепочку от очков, когда глубоко задумывалась. В ее речи проскальзывали цитаты из Бродского и Довлатова.

Раз, когда он как-то особенно неудачно пошутил, она фыркнула,  коротко, сдержанно, но это был настоящий, не терапевтический смешок. Он ловил эти моменты, как драгоценности, и собирал в копилку своей новой, странной, совершенно небожеской надежды...

А потом случился инцидент с кофе!

Он, как всегда пришел утром.
В кабинете пахло свежемолотыми зернами,  она только что сварила новый кофе в турке, редкое для нее отступление от этого строгого режима...

— Утро не задалось, — объяснила она, наливая себе в чашку. — Не предлагаю, потому что он очень крепкий!

— Я люблю как раз крепкий, — сказал Эрик.

Они потом начали очередную сессию.
Он рассказывал о попытке применить принцип «садовника»,  он просто подошел в баре к двум одиноким людям и попробовал поговорить с ними не о страсти, а об их увлечениях, надеждах, страхах. Получилось ужасно, он  был так скован и неестествен!

— Вы пытались играть несвойственную себе роль, — сказала Елена. — Не нужно быть садовником. Будьте… как бы  проводником. Тем, кто просто показывает другому человеку, что его внутренний сад вообще то на самом деле  существует. Что он достоин внимания!

Она говорила, жестикулируя, и в какой-то момент ее локоть задел чашку с почти допитым кофе.
Чашка полетела на пол, прямо к ногам Эрика. Коричневая жидкость брызнула на его светлые джинсы и чистые белые кроссовки.

— О, боже! — воскликнула Елена, вскакивая. Вся ее профессиональная строгость мгновенно испарилась. — Эрик, простите, я сейчас, тряпку…

Она кинулась к маленькой раковине в углу, схватила салфетки.
Эрик, ошеломленный, смотрел на эти  пятна. Он видел не их, а ее, растерянную, краснеющую, такую живую и близкую.
Она опустилась перед ним на колени (о, боги, она и на коленях!) и начала судорожно вытирать его кроссовки.

— Не надо, Елена, всё в порядке, пустяки…

— Нет, это я неловкая, я не спала сегодня почти, мысли так путаются…

Их руки столкнулись над испачканной тканью. Она подняла на него глаза. Так близко. Без стола между ними. Он видел каждую ресницу, золотистые крапинки в серых глазах, родинку над губой. Видел панику, смущение, усталость. И что-то еще. Что-то глубокое, спрятанное, и очень одинокое...

Он почувствовал жар.
Не в штанах от пролитого кофе. А внутри. Глубоко, в груди. Как будто кто-то тронул раскаленным железом прямо  сердце.

И с его дивана, куда он бросил портфель, раздался звук. Не звон. А чистый, высокий, поющий звук. Как струна. Как какой то  выстрел...

Елена замерла, все еще держа в руке бумажное полотенце:

— Что это?

Эрик не мог пошевелиться. Он знал, что это!
Стрела вышла из колчана. Сама. Впервые за три тысячи лет!

Она нашла свою цель. И цель эта была сейчас в нескольких сантиметрах от него, на коленях, с изумленным лицом...

Магия не требовала физического попадания... Достаточно было намерения, выбора стрелы и… взаимной уязвимости.
Момента, когда броня терапевта и броня бога треснули одновременно...

Жар в груди Эрика разливался, становился невыносимым. Он видел, как у Елены расширяются зрачки. Она медленно поднялась с колен, не отрывая от него взгляда. Щеки ее горели. Дыхание сбилось...

— Эрик… что… что происходит? — ее голос был очень хриплым.

Он знал эти симптомы. Знакомые, прекрасные, ужасные. Жар. Тремор. Ощущение падения. Полная, всепоглощающая фиксация на объекте. Это всегда работало...

— Это… — он попытался встать, но ноги не слушались. — Это как то  неправильно. Я не хотел!

— Что ты сделал? — прошептала она. И это было «ты». Не «вы».
В ее глазах был не гнев, а изумление, смешанное с тем же жаром, что пожирал его изнутри.

— Я ничего не делал, — бормотал он. — Это само. Стрела… она сама выбрала тебя!

— Какая стрела? — она сделала шаг к нему. Ее рука поднялась, коснулась его щеки. Прикосновение ее было, как огонь. — Ты… кто ты?

Правда рвалась наружу.
Ему было теперь всё равно. Пусть сходит с ума, пусть бежит. Он устал уже врать...

— Эрос. Купидон. Амур. Выгоревший, уставший, бесполезный бог. А ты… ты просто  попала под эту раздачу!

Она замерла. Мозг психотерапевта, натренированный на рационализацию, боролся с магией, бушующей в крови. Но магия была сильнее!

— Любовная стрела? — выдавила она. И вдруг странно, нелепо рассмеялась. — Боже мой. Вот почему. Вот почему ты был таким… каким то совсем другим!

— Да, — просто сказал он. — И теперь ты обречена хотеть меня. Днями, ночами. Пока магия не иссякнет. А потом возненавидишь. Или забудешь. Я так больше не могу, Елена! Лучше уйти. Сейчас. Пока не поздно!

Но она не уходила.
Она смотрела на него, и в ее взгляде, сквозь магический туман, пробивалось что-то еще. Не магия. Что-то человеческое. Любопытство. Вызов. И… какая то  странная нежность...

— Самая дурацкая этическая дилемма в моей карьере, — прошептала она. — Мой клиент… бог… влюбил в себя меня своей  магией? Я что, должна бежать и писать жалобу в мифическую комиссию по этике? Но…

Она сделала еще шаг. Теперь их разделяли сантиметры. Жар от ее тела был почти осязаем...

— Но я не хочу бежать, — сказала Елена Гордеева, и поцеловала его...

Это был не терапевтический поцелуй. Это было уже почти  извержение вулкана.
Годами сдерживаемая страсть, холодный разум, растопленный в одно мгновение, ярость, нежность, отчаяние и восторг,  всё смешалось в этом одном прикосновении губ. Эрик ответил ей с такой же силой, обняв, впиваясь в ее губы, в ее волосы, которые он наконец распустил из этого ненавистного ему пучка.
Они сползли на пол, среди клякс кофе и смятых бумажных полотенец, и мир сузился до точки соприкосновения их тел, до звуков их дыхания, до жара, который теперь был общим для обоих...

Позже, намного позже, они лежали на диване в ее кабинете. Полураздетые, в странной, неловкой, потрясающей близости.
Елена положила голову ему на грудь, слушая стук его сердца,  сердца бога, которое билось так же быстро и неровно, как у любого земного мужчины...

— И что теперь? — тихо спросила она. — Я что, теперь под гипнозом?

Он провел пальцами по ее плечу.

— Нет. Гипноз,  это контроль. Это… принудительное открытие двери. То, что внутри,  всё твое. Твои чувства. Твоя страсть. Твоя… ярость, наверное, тоже!

— Да, яростно хочется, — она приподнялась на локте, глядя на него. Серьезность вернулась в ее глаза, но теперь она была смешана с чем-то теплым и  живым чувством. — Ты воспользовался мной!

— Я не стрелял! — горячо возразил он. — Она сама! Клянусь Стиксом!

— Не клянись, я и так верю, — она усмехнулась. — Ирония судьбы. Я лечу твое выгорание, а сама становлюсь жертвой твоей профессиональной деформации. Это нужно как-то… проработать!

Он поперхнулся...

— Ты хочешь, чтобы я… снял это? Есть способы, конечно... Болезненные, но…

— Нет, — резко сказала она. — Не смей. Это мое! Мой кризис. Моя… любовь?
Да, пожалуй, уже да. Любовь! Дикая, нелепая, профессионально неприемлемая. Я хочу ее прочувствовать. До самого конца. А там посмотрим...

Он смотрел на нее с благоговением. Она была сильнее любой богини!
Она принимала магию, но не как жертва. Как равная. Как какой то  исследователь...

— А как же этика? Твой кодекс? — робко спросил он.

— Мой кодекс, — сказала Елена, целуя его в уголок губ, — сейчас в отпуске. Как и ты. Два выгоревших специалиста по любви. Думаю, мы можем друг другу помочь. Нестандартными методами...

Она села, натягивая блузку:

— Первое правило: никакой магии на мне с этого момента. Только человеческое. Согласен?

— Согласен, — он прошептал, и это было самое сладкое слово, которое он произносил за тысячи лет.

— Второе: мы оба увольняемся. Ты,  из своего семейного бизнеса стрелка. Я приостанавливаю практику. Нам обоим нужен перерыв. Чтобы разобраться в этом… и в нас!

— А что мы будем делать?

Она улыбнулась. Ехидно, и весело. Широко, с морщинками у глаз...

— Будем пить чай. Молчать. Смотреть в окно. И работать над нашими простыми, человеческими, совершенно неспецэффектными отношениями. Договорились, садовник?

Он потянулся к ней, чувствуя, как в его душе, выжженной и усталой, пробивается первый, робкий, немaгический росток...

— Договорились, доктор!

В маленькой кофейне у парка сидела пара.
Мужчина, красивый, со следами вечной усталости на лице, но с мягким, спокойным взглядом.
И женщина, в простых джинсах и свитере, с распущенными волосами. Они пили кофе. Иногда перебрасывались парой слов. Чаще просто молчали, глядя то друг на друга, то в окно, где кружились первые осенние листья...

На столе рядом с мужчиной лежал старомодный кожаный портфель. В нём всё еще были лук и стрелы. Но теперь они были просто реликвиями. Символами прошлой жизни...

Эрик больше не стрелял.
Он теперь просто консультировал. Тихо, неофициально. Он не зажигал страсть. Он учил людей видеть друг друга. Замечать многие детали.
Говорить не только «я тебя хочу», но и «я тебя слышу». Иногда это срабатывало.

Чаще  нет. Но он больше уже не выгорал. Потому что это была не его ответственность. Его ответственность была здесь, за этим столом!

Елена вернулась к практике, но сменила специализацию. Теперь она помогала парам в долгосрочных кризисах. У нее был соавтор,  консультант, который иногда давал поразительно точные метафоры про сады и  стрелы...

Их собственный сад тоже рос. Не быстро. С ссорами (она ненавидела, когда он оставлял носки на полу, он злился, когда она работала до ночи).
Со смехом (он пытался приготовить ужин по древнеримскому рецепту,  вышло просто ужасно несъедобно!).
Со слезами (они оба, такие разные и такие похожие, иногда паниковали от этой хрупкой, немaгической их  близости).
Со страстью горячей, земной, и  без всяких золотых стрел!

Как-то вечером, уже дома, Елена, разбирая бумаги, нашла в его портфеле одну стрелу. Она светилась тихим, ровным, теплым светом...

— Это что? — спросила она.

Эрик взглянул и улыбнулся.

— Та самая. Твоя. Она больше не острая. Видишь? Наконечник затупился, оброс чем-то вроде мха. Она теперь… совсем другая...

— Что тогда она здесь делает?

— Ничего. Просто светит. Как напоминание...

Елена взяла стрелу. Она была теплой. Не обжигающе-страстной, а уютной, как плед или как его рука на ее плече ночью...

— Я оставлю ее себе, — сказала она. — В ящике стола. На крайний случай!

— Какой крайний случай? — он обнял ее за талию.

— Если ты перестанешь выносить мусор, — пошутила она, прижимаясь к нему. — Или если мне вдруг понадобится напомнить себе, с чего всё началось. С профессиональной ошибки. Или… с самого правильного решения в моей жизни!

Он поцеловал ее в макушку. За окном темнело. В городе зажигались огни, миллионы одиноких и не очень одиноких сердец.

Но здесь, в этой тишине, под неярким  светом тупой, заросшей мхом стрелы, бывший бог и бывший терапевт просто были теперь вместе.
Без всяких спецэффектов. Без лишних  гарантий.
Просто работали над своими простыми, человеческими отношениями!

И это было лучше любой магии!