Рижские каникулы Мы не знали, что все умрём

Рижские каникулы. Мы не знали, что все умрём

Однажды отец повёз меня с братом в Латвию, в город Ригу, к своим друзьям. По дороге он предупредил:
—Дети, Юра — мой друг, очень талантливый художник. А вот его сын Томаш… Он талантлив в другом. Настоящий подрывник-самоучка. Говорят, из-за хлопушек под учительскими стульями его несколько раз менял школу. Так что будьте с ним осторожнее — того и гляди, что-нибудь взорвёт.

Я не всё понял тогда. Зачем что-то взрывать? И при чём тут искусство? Отец рассказывал разные истории, которых я уже не помню.

Было около вечера, когда Томаш подошёл ко мне. Он протянул ладонь:
—Смотри, новая болванка.
На ладони лежал маленький баллончик от углекислого газа,набитый чем-то.
—Лихо рвётся, если объём воздуха правильно подобрать, — с гордостью сказал он.
Я разглядывал баллончик.Он был похож на баллон от газировки.
—А где его можно взорвать?
—Только в лесу. Пойдём, покажу моё место.

Каникулы были зимние. Шёл большой снегопад. Мы пробирались через заснеженный лес. Снег становился всё глубже. Сквозь хлопья я разглядел маленький синий «Запорожец». Он почти скрылся под сугробом. Томаш ловко смахнул снег с капота локтем. Рыхлые пласты полетели в стороны.

Он залез внутрь через открытую дверь. Сел на переднее сиденье. Лобового стекла не было. Томаш упёрся локтями в приборную панель, высунул голову наружу и закинул её назад, глядя вверх.

Над нами расстилалось удивительное рижское небо. Тёмно-розовое, предзакатное. Падали большие ломти снега, словно пух. Томаш смотрел на небо долго, не отрываясь. Одной рукой держался за капот, другой водил по ржавым дворникам.

Потом вылез. Потёрся спиной о дверцу, стряхивая снег, и улёгся прямо на капот. Лежал и смотрел вверх — на высокие заснеженные сосны, уходящие в розовую высь. Я стоял и смотрел на него. Не понимал, почему он так любит это место, эту развалину, этот лес.

Вдруг Томаш свесил голову с капота вниз — вверх тормашками. Его длинные волосы упали книзу. Он смотрел на меня и улыбался — счастливый, будто весь мир принадлежал ему одному.
Потом слепил комок снега и швырнул в меня.
—Бумц! — крикнул он, смеясь.
Я попытался увернуться.Но Томаш знал алгоритм. Он не из тёплого Тбилиси — северный парень. Он знал, куда прыгнет противник. Первый комок пролетел мимо — специально. Второй попал мне прямо в лицо.
—Бамц!
Снег набился даже в рот.Мы оба захохотали.

Томаш был беспощаден. Все удары шли в голову — в лоб, в щёку, в шею. Я пытался ответить, но лицо сводило истерическим смехом. Пока я лепил свой комок — получал добавку. Я побежал, с трудом пробираясь по сугробам. Хотел скрыться за деревом. Но это был лес Томаша. Его территория.

Томаш упал в снег от смеха, но продолжал кидать. Я добрался до сосны и прижался к стволу. Думал, спасён. Но это была ошибка. Томаш поднялся, отряхнулся. Поднял с земли здоровенную палку — будто кто-то специально положил её здесь годы назад.

Он размахнулся, закрутился на утоптанном снегу — как в игре в городки — и запустил дубину прямо в дерево над моей головой. Попадание было точным. Вся сосна задрожала. С веток обрушилась лавина снега. Я стоял, раздвинув руки, но было поздно. Меня накрыло белой волной. Томаш хохотал.

Я понял тогда: Томаш не просто подрывник. Он эксперт по метанию гранат в цель.

Когда я отряхнулся, Томаш уже сидел на капоте и смотрел вглубь леса.
—Вот там, — он показал на холмик, — в прошлом году взрывали. Видишь?
Я присмотрелся.На деревьях были видны шрамы — вмятины, обожжённая кора.
—Это мой полигон. С друзьями сюда приезжали. Каждый год.
Он замолчал,соскользнул с капота и открыл заднюю дверцу.
—Залезай. Расскажу одну историю.

Мы сели внутрь. Сиденья были ободраны, торчали пружины. Пахло сыростью и старой гарью.
—В тот воскресный день мы решили взорвать новые изобретения, — начал Томаш. — Я делал маленькие бомбы, с лимонку. А вот Норманд… его бомбы никогда не взрывались. Только дымили, крутились — и всё. Мы уже привыкли.
Он усмехнулся.
—Но в тот день всё было иначе. Норманд пришёл сосредоточенный. Мы привезли бомбы на этой машине — она тогда ещё ездила. Она была Доннисовой, моего друга. Норманд — его младший брат.
Томаш повернулся ко мне.говорит.
—Под ногами у меня лежали свёртки в газетах. Мы приехали сюда. Доннис сказал: «Давайте сначала проверим бомбу Норманда. Посмотрим на её “вялое горение”». Мы посмеялись. Норманд молчал.
Томаш показал на холмик.
—Он положил свой свёрток туда, поджёг и… лёг рядом. Совсем близко.
Мы удивились:зачем так близко? Оттащили его за машину и стали ждать. Бомба горела. Дымила. Ничего не происходило.
Я спросил:«Норманд, ты уверен, что рванёт?» Он сидел с закрытыми глазами, прижимая руки к ушам, и сказал только: «Точно».
Томаш сглотнул.
—Потом что-то пошло не так. Пакет дёрнулся и… покатился. Прямо к нам. Под машину. Туда, где лежали все остальные бомбы — Донниса, моя, ещё одна Норманда.
Он посмотрел мне в глаза.
—Мы схватили Норманда и потащили за дерево. Он не сопротивлялся, только уши руками зажимал. Будто хотел исчезнуть. Дышал тяжело. Молчал.

Я стоял рядом. Нервный, бледный. Руки тряслись. Я кулаком почесал лоб, потом закрыл глаза ладонями и снова взглянул на Норманда.
—Ты уверен? — прошептал. — Точно взорвётся?
Он кивнул.
По его лицу текли слёзы.Глаза красные, всё лицо в мокрых блестящих дорожках — от слёз, страха, грязи.
Я не понял тогда,почему он плачет.
—Почему он плачет? — вырвалось у меня у Донниса.
Норманд хотел что-то сказать,но голос сорвался. И почти одновременно, будто на одном выдохе, оба брата прохрипели:
—Папину машину жалко…
Всё вокруг будто остановилось.
Я сделал шаг— инстинктивно рванул к машине, чтобы отбросит бомбу от машины  .чтоб как-то спасти машину .

Но Норманд взорвался. Бросился на меня, как хищник, схватил за куртку и повалил в снег. Грязь, хрип, крик.
—Томаш! — закричал Доннис. — Останови его!
Доннис сидел за деревом,закрыв голову руками. Раскачивался и что-то шептал.
—Какие вы сегодня сопливые… — пробормотал я сквозь зубы, пытаясь вырваться.
Норманд сжал челюсти.Дышал резко, порывисто. Прижал меня к себе так, что хрустнуло ребро, и почти зарычал:
—Не уходи…
Пауза.Потом — громче, с такой болью, что будто гром прогремел:
—Не уходи!
Я смотрел на него и вдруг увидел…себя. Дежа вю. Тот же взгляд, тот же крик. Тот же животный страх. Норманд дрожал, но не отпускал. Поджал ноги и снова прошептал, уже умоляюще:
—Не уходи…
Таким— маленьким, настоящим, беззащитным — я его никогда не видел. Впервые услышал этот хриплый, взрослый голос. Будто говорил их отец. И этот голос пробрал всех до костей.
Я дёргался,пытался вырваться. Он держал.

И тут его накрыло.
Вспышка— прошлое. Лодка. Лёд. Южный берег Даугавы.
Там они держали бомбы отдельно,чтобы жечь по очереди. Лодка стояла у самого края.
Когда подожгли,раздалось шипение. Сначала тихое, потом громче. Потом хрип, будто из пустого огнетушителя. Но это был огонь. Бомба вдруг ожила, задергалась и каким-то чудом покатилась прямо к лодке. Уткнулась в доску, которая уже кренилась к чёрной воде.
«Норманд,что происходит?!» — закричал кто-то.
«Так и надо,— спокойно ответил он. — Не шумите. Покрутится и шарахнет».
Но бомба билась об лёд,об дерево. Его рука уже не держала её.
И в этот миг он ясно понял:дорога к смерти открыта. Горит зелёный свет.
Вспышка— взрыв. Лёд осыпался. Ребята ушли в темноту. Выжил только он.
Вспышка— будущее. Берег. Снег. Моё тело лежит лицом вниз.
Из носа— кровь. Из ушей — кровь. Глаза открыты. Пустые.

Вспышка — и снова настоящее. Лес. Сейчас. Я живой. Дёргаюсь у него в руках.
—Отпусти! — закричал я.
Норманд видел и кровь,и тонущих друзей, и пустые глаза. Бред или видение — уже неважно.
—НЕ ОТДАМ! — заревел он.
Он вцепился сильнее,стал тащить за дерево. В голове мелькали картинки: вода-кровь-лёд-берег-лодка-я мёртвый.
—Н-не… не умрёшь! — заикаясь, выкрикнул он.
Я почти вырвался.Тогда Норманд с рёвом повалил меня в снег, придавил всей тяжестью. В его голове тонущие друзья кричали его имя. И была картина — кровь, течёт из моего носа.
—Не в-возьмёшь его! — закричал он бомбе, небу, судьбе.
И рвануло.

Грохнуло так, что земля подпрыгнула. Всё застлало пылью и снежной взвесью. Пахло гарью и порохом.

Тишина.
Норманд лежал на мне.Дрожал. Медленно поднял голову и посмотрел мне в лицо. Живое. Без крови. Я дышал.
—Ты… жив… — его голос сорвался. — Ты ж-жив…
Он заплакал.Обнял. Не зная, было ли видение правдой или бредом, но я был жив. И больше ничего не имело значения.

Я медленно обнял его в ответ.
—Ты… ты знал? — прошептал.
Он кивнул,заикаясь: — В-видел… т-тебя… в-взрыв…
Я замер.— Ты видел меня… мёртвым?
Кивок.— И не дал?
Он обнял крепче.— П-правило… ж-жизнь… в-важнее…
Я смотрел на него.Потом тихо сказал: — Ты применил мои же правила против меня.
Норманд кивнул.
—Ты спас меня моими же правилами. Спасибо, ученик.
Я обошёл машину спереди и на мгновение задумался.Вот такая история была у моего друга.

— Темнеет, — сказал Томаш, вынырнув из воспоминаний. — Нам пора домой.
Я кивнул и пробормотал:— Похолодало.
Томаш смотрел на меня,и вдруг его лицо стало серьёзным.
—Давай оставим твой баллончик здесь. От греха подальше.
Он взял у меня баллон,сунул куда-то в салон, подсоединил фитиль. Мы отошли метров на десять.
—Что-то не так… Давай поближе, за дерево.

И рвануло. Так, как он и расказивал . Машину тряхнуло, стая птиц взмыла с веток, столб снежной пыли поднялся к небу.
Облако снега,словно вагон пыли, затянуло всё вокруг. В ушах стоял гул и звон. На ресницах и бровях осел иней. На каштановых волосах Томаша лежал снег — словно седина. Мы стояли, не двигаясь.

Мы стояли ошарашенные.
—Кажется, мы задели старый склад… — прошептал Томаш.
У меня из ушей потекла кровь.Он подбежал, стал вытирать её снегом, спрашивал, болит ли голова. Я не чувствовал боли.
Снег падал.Мягкий. Белый. Как вечное молчание.
Томаш молча развернулся и пошёл прочь.Я побежал следом, проваливаясь по колено.
С холма он крикнул:
—Рома, пойдём! Стоять опасно!
И тут машина рванула ещё раз— резко, неожиданно, будто добитая. Я обернулся. Томаш — нет. Он лишь на миг обернулся, чтобы убедиться, что я жив, — и пошёл дальше.

Я не спросил тогда, почему его так тянет к этому месту.
Не спросил,что стало с Доннисом и Нормандом потом.
Не спросил,почему он больше не улыбался.
Не знал,что они погибнут через год.
Не знал,что Томаш уже под следствием.
И что через год не станет и его.
И что это был наш последний раз.

Я просто шёл за ним по глубокому снегу.
Слышал только скрип наших шагов.
И далёкий гул в ушах— будто эхо того взрыва так и осталось висеть в морозном воздухе.

Конец.