Глава 8. Канун Рождества

     В канун Рождества стоял лютый холод. Делавэр покрывался льдом, ещё несколько дней и река выдержит людей, лошадей и даже пушки.
     Британцы и гессенцы под командованием полковника Ралла ждали в Трентоне.
     Генерал Ли был захвачен в плен, но генерал Салливан успешно провёл большую часть людей в лагерь Вашингтона.
      Даже с этим подкреплением американцы были гораздо слабее, чем отряд британцев, оставленных для наблюдения за ними,  и находились в плачевном состоянии из-за холода, истощения и болезней вследствие нехватки еды и тёплой одежды.
     Если бы те, кто в Бостоне, Нью-Йорке и Филадельфии говорили о Революции как о проигранном деле, могли бы увидеть эту горстку людей, что всё ещё стояла лагерем на берегу Делавэра, они были бы более, чем когда-либо, убеждены в бесполезности дальнейшего сопротивления.
     Холода усиливались, и конец, по-видимому, был близок. По всему дело обстояло так, что не успеет лорд Корнуоллис отплыть в Англию, как полковник Ралл пришлёт ему донесение, что с «мистером Вашингтоном» покончено и, стало быть, последняя искра революционного костра затоптана. Поздним днём накануне Рождества Джордж Вашингтон узнал, что Делавэр полностью покрылся ледяной корой. Он чувствовал себя так, как может чувствовать себя солдат в разгар его первой  военной кампании, лицом к лицу с катастрофой. Неужели его умелое отступление по равнинам Нью-Джерси привело ни к чему иному, как только к полному поражению?
     Положение было почти безнадёжным. Единственный путь к отступлению преграждали горы. Переход через горы был чреват риском рассеяния отряда, и как потом собрать их воедино? К тому же горы, как Вашингтон хорошо знал из горького опыта кампании Брэддока, были безнадёжно трудны для транспорта с багажом и артиллерии, всё это наверняка достанется врагу.
      Единственной альтернативой оставалось встретить врага лицом к лицу с ничтожными шансами на победу.
     Командующий сидел в одиночестве в своей грубой палатке, которая ни в коей мере не могла спасти от холода, и взвешивал все «за» и «против».
     Он был одет в тёмно-синюю униформу, тяжёлые сапоги для верховой езды и меховой плащ, волосы перевязаны чёрной лентой, бледное лицо казалось измождённым, глаза обведены тёмными кругами.
     На простом столе перед ним лежала аккуратная стопка его ежедневных писем. Письма Конгрессу, письма домой, письма сэру Уильяму Хау по вопросу обмена пленными. Обстановка была самая простая, на стуле лежала его чёрная треуголка с белым пером, перчатки и хлыст. Шпага была пристёгнута к его поясу.
     Масляная лампа стояла на столе, и при её свете он рассматривал схематично нарисованную карту противоположного берега Делавэра, где он карандашом отметил приблизительное расположение британских сил так, как он представлял его из донесений шпионов, которые, замаскировавшись под крестьян, торгующих табаком и овощами, проникали в лагерь противника. В расположении этих сил видел он свой единственный шанс, настолько рискованный, что стоило его перенести из сферы воображения на реальную почву и сформулировать в официальных военных терминах, как он начинал бояться, что другие увидят в нём лишь опасное безумство.
     Перед тем, как вызвать свой маленький штаб с целью изложить им свой план, он, наклонившись вперёд, поставил локти на стол, упёрся подбородком в ладонь и снова задумался. Несколько месяцев тому назад он был в Нью-Йорке, судьба кампании была ещё скрыта, всё казалось возможным, Конгресс доверял и аплодировал ему; те, которые в сердце своём не желали ему успеха, вынужденно молчали, и большинство американцев горячо поддерживали его в борьбе за дело свободы.   
     Потом Патнэм сдал лорду Хау Нью-Йорк, Корнуоллис снёс крепости Ли и Вашингтон, и всё изменилось.
     Дела шли от плохого к худшему, пока, наконец, ничего не осталось от первоначальных энтузиазма и решимости, и Конгресс, вернее, то, что от него осталось, бежал в Балтимор, а то, что осталось от армии, прозябало ныне на берегу Делавэра.
     Мысль о том, чтобы сдаться, никогда не посещала командующего маленькой армией.
     Самый отчаянный шаг, на который он мог решиться, это – пойти в горы. Это было предпочтительнее, чем быть изрубленным на куски или сдаться на милость. Но он прекрасно знал, что это означало бы конец Революции. Возможно, когда-нибудь пламя разгорится вновь, страна поднимется, возьмётся за оружие, но именно теперь всё будет кончено, и колонисты будут унижены, а англичане станут более самоуверенны и надменны, чем когда-либо прежде. 
     Командующий чувствовал, что было бы гораздо лучше никогда не брать в руки оружие, чем сложить его сейчас подобным образом.
     Этот момент сомнений, почти отчаяния, был испытанием его на прочность.
     Покинутый, почти забытый, без помощи и поощрения, он всё же смотрел в лицо судьбы так же мужественно, как прежде на позициях перед Бостоном или в траншеях Гарлемских Высот.
     «Почему я рассчитываю на успех? Почему мне должно повезти? – он стиснул зубы. – Потому что ещё многое предстоит сделать, я не сомневаюсь в этом, ничего ещё не кончено».
     Он резко встал и, выйдя из палатки, отдал приказ офицерам прийти к нему этим вечером. 
     Военный совет проходил в обстановке полной секретности. План Вашингтона был не таков, чтобы его можно было с лёгкостью разглашать. Немногочисленные офицеры все были люди надёжные, хотя некоторые из них были молоды, и это была их первая кампания.
     Как только они вошли, у тщательно закрытого входа, по приказу Вашингтона, встала стража, чтобы воспрепятствовать любому вмешательству или утечке информации.
     Командующий зажёг пару свечей и в их неверном свете оглядел небольшую группу людей, которые ожидали, что он скажет. Здесь были генерал Салливан, который сумел спасти отряд Ли после пленения этого офицера, Бенедикт Арнольд, которого Вашингтон считал одним из самых способных своих людей, Александр Гамильтон, молодой человек, который обратил на себя внимание благодаря умелому командованию артиллерией на Гарлемских Высотах, Грин, чей арьергард так умно прикрыл последнее отступление, шотландец лорд Стирлинг, Джон Старк, старый лесник и ветеран индейских войн, Уильям Вашингтон, двоюродный брат командующего, и Джеймс Манро, ещё один способный юноша.
     Генерал сел за стол, перед которым столпились эти люди.
- Джентльмены, - начал он ровным голосом, - план, который я хочу предложить, может показаться отчаянным, даже безумным, но он не таков, если посмотреть на него в свете нынешнего нашего положения и огромной важности следующего шага. Вам всем должно быть ясно, что судьба Революции зависит от нашего успеха или провала.
     Он помедлил, и его глаза обежали все лица.
- Я верю, джентльмены, - добавил он, - что среди вас нет ни одного, кто предпочтёт личную безопасность ценой позорного подчинения возможности рискнуть жизнью и отыграть наш недавний неуспех.   
- Нет ни одного, - отозвался Бенедикт Арнольд, который стоял немного впереди остальных.
- Да, мне не нужно спрашивать, - сказал генерал с улыбкой. – Я упомянул об этом только потому, что то, что я хочу предложить, может показаться диким. Но случается так, что бывают необходимы не осторожные, а безумные действия. Англичане теперь веселятся в Нью-Йорке, танцуют на балах в Бостоне и Филадельфии, а лорд Корнуоллис готовится отплыть в Англию с вестью о том, что мятеж подавлен, но мы должны доказать, что он ошибается.
     Заговорил старый Джон Старк:
- Мы готовы, сэр, офицеры и все люди, готовы на всё.
- Поражение и смерть в бою, - сказал генерал Грин, - лучше, чем смерть от голода и холода.   
- Но это, - сказал Вашингтон, - не будет поражением.
     Он разложил карту и указал на карандашные пометки, которые он сделал вдоль берегов Делавэра.
     Офицеры сгрудились вокруг стола.
- Вот позиции британцев, - продолжал Вашингтон, - их штаб-квартира в Трентоне, где сейчас находится полковник Ралл со своими гессенцами. Так я собираюсь завтра перейти реку и удивить их.
     Последовало глубокое молчание. Сердце каждого из присутствующих подпрыгнуло в груди.
- У меня есть основания считать, - спокойно сказал генерал, - что британцы в высшей степени не готовы. Их силы разбросаны по берегу небрежно, они беззаботны и не имеют связи друг с другом, а завтра, в Рождество, они тем более расслабятся, и будут пить. Мой план заключается в том, чтобы перейти реку завтра после полудня и, разделившись на три отряда, вечером неожиданно атаковать три британских подразделения.
     Закончив, он со скромным видом спросил мнения присутствующих.
     Грина, Бенедикта Арнольда и более молодых людей распирало от радости.
     Один или два выразили озабоченность. Они привели свои возражения: форсирование не вполне надёжного льда в лютую погоду, при том, что люди измучены усталостью и недоеданием; вполне возможно, что они погубят самих себя, а не удивят британцев.
     Генерал выслушал внимательно и затем ответил:
- Мне известны все эти трудности. Но, джентльмены, альтернатива ещё хуже, и я намерен рискнуть.
     И без дальнейших обсуждений он назначил два часа пополудни следующего день, в Рождество, для начала операции. 
     Маленькую армию предстояло разделить на три части, которые должны были перейти Делавэр точно в одно время; Вашингтон должен был напасть на полковника Ралла и гессенцев в Трентоне; каждый человек должен был нести ружьё, одеяло, сорок патронов и запас пищи на три дня.
- И, джентльмены, - добавил генерал, - прикрепите на ваши шляпы опознавательные знаки, чтобы при слабой видимости ваши люди могли вас узнать.
     Он помедлил и добавил ещё:
- Я думаю, нет необходимости посвящать людей в суть операции до самого последнего момента. Вы выступите без каких-либо предуведомлений.
     Он перешёл на другую сторону стола и с улыбкой пожал каждому руку.
- Пароль, джентльмены, - «победа или смерть». Итак, прощайте до завтра.
     Когда офицеры выходили, внутрь палатки ворвался ветер, холодный как смерть, острый как нож. С беззвёздного неба сыпалась снежная крупа.
     Один за другим все растаяли во тьме. Последним выходил Бенедикт Арнольд.
     Пожимая ему руку, генерал задержал её в своей.
     Убедившись, что все ушли, он дружески спросил:
- У вас есть связь с генералом Конвеем?
     Арнольд покраснел.
- Уже неделю я не получал писем. А то, что приходило, приходило с опозданием.
- Но у вас есть известия от Конвея?
- Да. Но зачем вам…?
- Я только так спросил – я знаю, вы были дружны, о чём я всегда сожалел. Я не доверяю Конвею. Он отказался от командования, я слышал, и теперь ищет расположения англичан.
- Это сплетни, - горячо возразил Арнольд, - так же сплетничают и обо мне, потому что я помолвлен с дочерью лоялиста.
- Я никогда не ставил вам этого в упрёк, генерал Арнольд. Я доверяю вам – полностью.
- А другие не доверяют. В Конгрессе обо мне говорили плохо.
     Видно было, что этот предмет его сильно задевает, но он овладел собой.
     Генерал, всё ещё держа его за руку, сказал с теплотой:
- Я сожалею об этом больше, чем могу выразить. Вы не должны переживать из-за этого. Помните, что вы – моя главная опора.
- Благодарю, - сказал Арнольд растроганно. – Надеюсь оправдать ваше доброе мнение, генерал Вашингтон.
- А что мистрис Шиппен? – участливо спросил генерал.
- Она ждёт меня – благослови её Господь!
- Надеюсь, ей не придётся ждать долго. Завтра удача улыбнётся нам. Доброй ночи!
     Они расстались; пока генерал стоял у входа, наблюдая, как стройная фигура Бенедикта Арнольда исчезает во тьме, рассеиваемой лагерными огнями, на небе показалась бледная полоска – то был рассвет Рождества.