1
Москва, апрель 2002 года
В то время, когда он ещё был молод и полон амбиций и надежд, все его желания сводились к единственной конечной цели – взять билет на самолет и отправиться в длительное путешествие по Америке, возможно, на всю жизнь. Он мечтал увидеть своих любимых писателей, актеров и режиссеров, несмотря на то что понимал, как иллюзорно это желание, ибо он всего-навсего турист. Нечего было и думать о том, чтобы побывать на закрытой вечеринке у какой-нибудь знаменитости, и единственное, что ему оставалось, это мириться с походом в кинотеатр, где демонстрируют новый фильм с участием какого-нибудь сильно понравившегося актера.
Отец называл увлечение сына Америкой одержимостью, но Алеша не был согласен с этим заурядным определением. Сам он не мог подобрать верное выражение и потому продолжал, без каких-либо надежд на осуществление своей мечты, ходить в кино на американские фильмы и покупать преимущественно американские журналы и книги.
Было начало 2000-х годов – поистине тяжелое, угнетающее своей безликостью, время. Алеша тогда из недели в неделю ходил в кино на картины, которым годы спустя после премьеры, припишут статус культовых. Когда в прокат вышла вторая часть фильма «Брат», он за компанию с друзьями отправился в кино, и поздним вечером вернулся домой опустошенный и разочарованный этим дешевым гангстерским зрелищем. Алеша никак не мог понять, чем именно восторгаются другие, когда он не нашел в этом произведении искусства ничего, что бы могло заставить его пересмотреть его еще раз. И все же он изредка вспоминал, как пару лет назад ходил вместе с отцом на «Страну глухих», и какое умопомрачительное впечатление произвел на него тогда этот шедевр.
Вся его жизнь состояла из абстрактных понятий. Как ярый максималист, он не признавал и не выносил банальностей, и потому Алеше было так сложно найти общий язык с этим миром, в котором превалировали люди, с ног до головы покрытые этими самыми банальностями. Он думал о том, как легко ненавидеть и как непросто дарить любовь. Вечером, прежде чем отойти ко сну, его одолевали приступы тошноты. От всего. Пробуждаясь утром, он думал о том, что дожить до ночи – уже большое испытание, и как его терзает жизнь, в которой никогда ничего не происходит, во всяком случае, не происходит ничего такого, что можно было бы назвать новым, свежим, постоянно меняющимся течением жизни.
Будучи взрослым юношей, он поинтересовался у отца, что в его понимании есть любовь, и последний ответил, что всю жизнь любил только одну женщину, и больше никого. Алеша ничего не чувствовал. Он не испытывал теплых чувств по отношению к родному отцу. Он никогда не влюблялся в девушек. Он никогда не хотел стать отцом, нянчить ребенка, покупать ему детские смеси, подгузники, погремушки и прочую ерунду. Его отец в свое время вложил в сына всю любовь, какая только у него имелась, чтобы спустя много лет, когда мальчик уже вырос, остаться ни с чем, не получив должной и так ожидаемой им поддержки и благодарности.
Вечером, по возвращении с работы домой, он насильно привязывал себя к домашнему телефону, который неизменно хранил молчание. Он был как высохшая губка, испорченный лимон, живой мертвец, без запаха, пола, расы, национальности. И, что самое обидное, без интересной профессии. В конце концов Алеша принял решение уволиться из библиотеки, в которой успел проработать последние несколько месяцев. Работа, как и многое другое в жизни, также принесла ему горькое разочарование.
В день увольнения, когда он разувался в прихожей, его застал нежданный телефонный звонок. Для Алеши это было действительно неожиданно, поскольку ему никто не звонил и не писал писем вот уже три месяца. Как оказалось, звонил старый приятель ещё со школьных времен, товарищ Максим. Он приглашал Алешу на вечеринку, запланированную на следующую пятницу, вечеринку, знаменующую его двадцатый день рождения. Будут интересные ребята, пиво, закуски и праздничный торт. Алеша согласился не раздумывая, он уже очень давно не посещал увеселительные мероприятия, почти не поддерживал отношений с друзьями, общаясь в основном с отцом.
Повесив трубку, он сварил себе очень крепкий кофе, затем принял душ и устроился в любимом кресле-качалке с книгой в руках, размышляя, чем бы ему занять себя в ту неделю, что еще оставалась до праздника. Большой любитель художественной литературы, в тот день Алеша ощутил, что не в настроении читать и, захлопнув книгу, постарался навести себя на мысль, а что же, собственно, мешает ему читать теперь.
Он понял, что два события сегодняшнего утра, а именно – увольнение и звонок друга каким-то непостижимым, загадочным образом связаны друг с другом, и в его сердце затеплилась надежда. Алеша сидел в кресле и улыбался, впервые за долгие месяцы, предшествующие этому открытию, улыбался широко и по-настоящему, чувствуя, как каждую клеточку измученного болью тела пронзает радость. Он так и не вернулся к чтению в тот день. Он отправился на короткую прогулку по городу, в конце концов растянувшуюся на пять долгих часов, и вернулся домой утомленный, с пересохшим ртом, с нервно дергающимся глазом и тяжелым, прерывистым дыханием, но – счастливый.
Отец, вопреки наивным ожиданиям, отнюдь не был в восторге от увольнения сына, и на вопрос, чем он планирует заниматься дальше, Алеша растерянно улыбался и пожимал плечами. Он с нетерпением ждал пятничного вечера, когда сможет, наконец, вдоволь пообщаться с интересными ему людьми. Папа очень любил Алешу, но, по вполне объективным причинам, сын не мог передать ему все, что творилось у него в сердце. Ему критически не хватало преданного друга, и вечеринка просто обязана была внести изменения в сложившееся положение вещей.
В пятницу вечером он надел темный костюм и повязал галстук, положил в сумку подарок, предназначенный для друга детства, и пошел к метро. Вначале он планировал вызвать такси, но передумал, вспомнив, что сейчас у него неважно со средствами. Отчего-то у Алеши было тяжело на сердце, но он от всей души надеялся, что после нескольких бокалов шампанского его настроение улучшится, и он сумеет раскрепоститься, и заинтересовать окружающих его людей.
Его друг жил на «Проспекте Мира». У выхода из метро к Алеше пристали какие-то девушки, одетые дешево и вызывающе. Он едва отделался от них, когда через несколько улиц подошел маргинальной внешности мужчина и поинтересовался, не желает ли он снять комнату. В растерянности поблуждав по малоизученному району, Алеша наконец отыскал нужный ему дом, поднялся в лифте на двенадцатый этаж и позвонил в дверь, за которой слышались возбужденные голоса, шутки и радостный смех. Значит, праздник уже начался, и он немного опаздывает.
Алеша ожидал, что ему откроет именинник, хозяин намечающегося пиршества, но на пороге возникла совершенно незнакомая девушка. Он близоруко сощурился, вглядываясь в черты её лица, потому что привык всегда судить о людях по первому впечатлению.
Девушка выглядела старше его, но незначительно, и вряд ли ей было больше двадцати пяти лет. Она была очень худенькая, чуть выше среднего роста, с явно окрашенными пепельными волосами, длинными, небрежно рассыпавшимися по плечам. Одета в строгую серую юбку до колена и голубую блузку. Губы аккуратно, изящно накрашены алой помадой. В руках расслабленно держит бокал с красным вином. Алеша внимательно смотрел в ее красивые серые глаза, пока девушка улыбалась и, по прошествии где-то полминуты, дала ему добро пройти в квартиру.
Вечеринка действительно была в самом разгаре, и Алеша со смесью радости и стыда осознал, что, пока искал нужное место, умудрился опоздать на целый час. Он вручил другу Максиму подарки – упаковку заграничной туалетной воды и книгу его любимого американского автора, Брета Истона Эллиса. Они болтали и пили шампанское, но краем глаза Алеша все время искал её, девушку, которая, как ему впоследствии будет казаться, буквально открыла перед ним дверь в иной мир.
Здесь собрались самые разные люди – были и старые знакомые еще со школьной скамьи, и незнакомцы. Алеша знакомился с какими-то смазливыми, одетыми, как на подбор, в мини, девицами, и через несколько минут общения терял к ним интерес. Больше всего его интересовала не шумная компания и даже не выпивка, а, скорее, интеллигентная привлекательная девушка, которая с момента их мимолетного несостоявшегося знакомства скрылась неизвестно куда и явно не желала первой вступать с ним в контакт.
В конце концов он нашел её – она подошла к Максиму и что-то зашептала ему на ухо, затем игриво поцеловала его в висок и, по-прежнему не глядя на Алешу, вновь куда-то исчезла. У него как будто разорвалось сердце от досады и горя, ведь девушка, судя по всему, была возлюбленной именинника. Он выпил еще несколько бокалов шампанского, захмелел и теперь не мог думать ни о чем другом, кроме как о знакомстве с ней. К счастью, долго упрашивать друга не пришлось, Максим сам подвел его к девушке и представил их друг другу.
Лена вновь посмотрела на нового знакомого долгим пронзительным взглядом, в котором, однако, не было заметно ожидаемого интереса или любопытства. Она как будто смотрела на человека, которого потеряла много лет назад, но хорошо запомнила его черты, и теперь, годы спустя после разлуки, уверенно воспроизводила их в своей памяти. Алеше стало немного не по себе, он нахмурился и отвел от нее взгляд, пока она продолжала, так же молча, пристально и независимо от других гостей наблюдать за ним.
Когда подали горячие закуски и жаркое, юноша заметил, что Лена не притронулась ни к тому, ни к другому, и как она упорно ждала десерта, состоящего главным образом из апельсинов и винограда.
Друзья вышли на балкон покурить, и Алеша как бы невзначай спросил, чем занимается девушка. Выяснилось, что Лена в прошлом году окончила университет, выучившись на журналиста. Двадцатичетырехлетняя начинающая красавица-журналистка заставила обычно молчаливое, скованное страхом и болью сердце Алеши забиться быстрее. Каждый раз, как в жизни юноши намечались пусть незначительные, но все же перемены, он ощущал лихорадочное биение пульса, и воспринимал себя другим, освободившимся от тяжкого бремени, человеком.
Последнее, что он еще помнил о том славном, вновь превратившем его в человека вечере, были четвертая бутылка шампанского, торт с разломанными свечами и все те же слащавые девицы, норовившие как можно быстрее стащить с него брюки и уложить в постель. Алеша был в сильном подпитии, поэтому упустил момент, когда его новая знакомая Лена, не прощаясь, часа в три утра покинула дом именинника.
2
Москва, октябрь 2001 года
В первые октябрьские дни каждый выход из дома становился для него возмутительной пыткой, настоящей трагедией. Он подолгу смотрел в зеркало, висевшее в прихожей, руками взлохмачивал волосы, стискивал зубы, в ярости сжимал кулаки, но по-прежнему не решался выйти на улицу, ведь каждый такой поход значил намек на скрытую угрозу, исходящую от посторонних людей. Евгений не спал ночами, волновался, плавал в собственной сперме, одетый в свою любимую полосатую пижаму, бредил, как в сильной лихорадке, разговаривал сам с собой, и думал все об одном, – о любви, которая была давно мертва.
В то утро Евгений долго лежал в постели, ослабший, потрясенный новым, пришедшим на смену мучительной ночи днем, и чувствовал себя усталым, потому что не мог заснуть уже седьмую ночь. Молодой человек постанывал от бессилия и отчаяния, совершивших вторжение в его истощенный болезнью организм. Он также вспомнил, что «очнулся» в выходной день, и в его ежедневнике сделана пометка о том, что сегодня у него назначено свидание с девушкой, которую он условно называл Марией.
Евгений начинал дрожать от одной мысли, что вскоре ему предстоит отправиться на встречу с ней. Моментально просыпался, спешил выпить чашку бодрящего кофе, странствуя по кухне в полуголом виде, кривясь, поглощал напиток, будто это яд или неприятное на вкус лекарство, и в итоге разбивал чашку вдребезги одним сильным ударом о кафельный пол.
Позже он отправлялся в спальню, проверял свой гардероб, внимательно изучал многочисленные джинсы, джемперы и рубашки, примерял то одно, то другое, однако все казалось ему не тем, что нужно. Он разрывал и разрезал ножницами один особенно ненавистный свитер, подарок Кристины на последний день рождения. Евгений долгое время перебирал вешалки, пока не нашёл, наконец, одну единственную рубашку, в которой должен был пойти на встречу с ней. Он быстро надел её на голое тело.
Евгений не знал, что делать с обручальным кольцом, как будто вросшим в его безымянный палец, ведь Мария не должна знать, что он женат. Садился на пол в комнате, чтобы терпеливо дожидаться контрольного звонка. Его тело дрожало от страха. Евгений был способен сутками не покидать квартиру, в эти периоды он походил на зомби с огромными темными кругами под глазами. Однако сегодня ему должна была позвонить его возлюбленная.
Контрольный звонок, тот самый звонок, которого он всегда боялся, случился в одиннадцать часов утра, и Евгений, охваченный безудержной стихией романтики, спешно отправился к телефону, чтобы взволнованным голосом сообщить ей, что он уже в пути и совсем скоро доберется до цели! Унизительно долго он держал трубку возле уха, сердце его при этом бешено колотилось.
Он не хотел общаться с этой девушкой, не хотел. Она аморальна, именно поэтому он больше не станет разговаривать со своей ментальной убийцей. Евгений положил трубку, взглянул в зеркало побольше, что висело в ванной комнате, оценивающе посмаковал свои лицо и тело и вяло улыбнулся красивому отражению. Он сбежал вниз по лестнице, крепко сжимая в руках сотовый телефон и связку ключей.
Был дождливый осенний день, и Евгений быстро вымок практически насквозь. Он спешил на свидание с Марией. Она не была похожа ни на мать, ни на его жену Кристину, напротив, она темноволоса, с загадочными зелеными глазами и острыми скулами. Помимо всего прочего, в рюкзаке у него три письма для нее, которые он написал в последние бессонные ночи.
Ведь он влюблен, но ненавидит её. Она лишила его разума, превратила в безрассудного и сумасбродного, отравляя его существование. Евгений чувствовал себя влюбленным без памяти во все, что есть в этой сказочной красавице, но к этой высокой материи вскоре добавились отвращение и ненависть. Она убивала его, медленно, но планомерно убивала!
Мария свела его с ума – лишила сна и аппетита, побудила выходить на открытый балкон и на крышу дома в полуобнаженном виде и пугать соседей или случайных прохожих. Вон её из головы! Он должен выбросить её насовсем из своего сознания, пока не стало слишком поздно и он окончательно не лишился рассудка.
Вон из головы эту девушку, которой нужно от него одно лишь тело! Однако же в последнее время он видел её повсюду – в скверах и парках, среди просторных московских аллей, даже в продуктовых магазинах и машинах такси, но, никогда, – у себя в квартире. Евгений помнил, как Кристина кричала по ночам: её не существует, у тебя, любимый мой, снова начались галлюцинации. Тебе нельзя выходить из дома ни под каким предлогом, иначе все это вновь закончится клиникой. Поверь мне, что девушки по имени Мария нет и никогда не было.
Он не верил жене, ведь он её видел своими глазами, а в последнее время она и являлась ему во снах, и звонила, чтобы пригласить на свидание в кафе или ресторан. В этой странной паре именно она было ключевой фигурой, а он – фигурой ведомой. Кристина же рыдала, умоляя мужа не покидать стен квартиры до тех пор, пока его не минует очередной кризис.
Всё бесполезно – Мария звонила ему и, когда жена была на работе, Евгений искал её по всему городу, пока, наконец, не находил, и, счастливый, целовался с ней долго и страстно, пока не замечали люди из толпы. Для него не было большей радости, чем по десять раз на дню говорить Кристине: «Я очень люблю тебя, однако невозможно растрачивать всю свою жизнь исключительно на одного человека, одну девушку. Мое сердце принадлежит и ей тоже».
Он начал рисовать её в своих дневниках. Сходившая с ума от ревности Кристина вырывала страницы из этих дневников, когда он спал. Девушка понимала, как глупо ревновать больного мужа к галлюцинации. И ничего не могла с собой поделать. Как не могла заставить Евгения вновь заниматься с ней любовью, ибо с определенного момента он возжелал её, эту несуществующую Марию.
Он не ориентировался в Москве. Постоянно теряясь, Евгений сгорал от страха и унижения, когда приходилось останавливать случайных прохожих и спрашивать у них верное направление. Он буквально на своей шкуре ощущал, как его болезнь усугубляется, и, вполне возможно, что Кристина права, и его место действительно в сумасшедшем доме.
Она кричала об этом в их последнюю бессонную ночь, когда он вновь отказал ей в любви. Муж водил по кровати своими гениталиями, не обращая на неё внимания, и Кристина скоро поняла, что это могло означать только одно – он опять занимается сексом с вымышленным персонажем, с этой чертовой брюнеткой, наряженной в красное с головы до пят. Как же она ненавидела его в этот момент!
Страсть к галлюцинации превратилась для него в болезненную, уничтожающую остатки здравого рассудка, манию. Евгений уже не представлял своей жизни без неё. Он тайно «изменял» с ней Кристине, он водил ее в кино и театр, он даже почти готов был отдать ей свое обручальное кольцо! Вот только она не принимала. Она все свободное время насмехалась над ним, она прятала таинственную улыбку за воображаемой темной прозрачной вуалью, подмигивала ему, морочила ему голову, и Евгений никак не мог избавиться от наваждения, что ему нужна только она одна.
Кристина возвращалась с работы поздним вечером, чтобы застать мужа в полуобнаженном виде, мастурбирующего на собственноручно сделанные рисунки Марии из дневника. Всё это ввергало Кристину, которая всегда хотела от больного всего лишь любви, в состояние бешенства. Она отказывалась признавать, что он тяжело болен, она угрожала ему разводом, разделом имущества и переездом в другой город. В конце концов девушка засыпала, обняв супруга за худые плечи, и перед сном долго-долго просила прощения за свои вспышки. Однако принять его галлюцинацию как нечто само собой разумеющееся она не могла.
Скорую психиатрическую помощь вызвали в тот момент, когда девушка в красном велела Евгению полностью раздеться и полюбить ее на шоссе, запруженном чужими автомобилями. Какие-то люди, не имеющие к больному ни малейшего отношения, скрутили его, обнаженного, и заставили забраться в карету скорой помощи. Он почти не сопротивлялся, как будто чувствовал, что перешел границу дозволенного, и теперь ему предстоит расплачиваться. Евгений ещё долго махал из окна машины Марии, когда она уходила, к нему спиной, даже не глядя больше в его сторону. Рука молодого человека постепенно слабела, и он так же постепенно начал смиряться со своей участью.
Первые несколько часов Евгений не понимал, почему его привезли в место, которое так не похоже на его дом. Ему выдали всё новое – нижнее белье и одежду установленного больничного образца.
Евгения в первый же день пригласили на беседу с консилиумом интеллигентно выглядящих, одетых во все белое, врачей. Они задавали вопросы, и он отвечал, как никогда развернуто, красноречиво рассказывал о своих общих недомоганиях, о взаимоотношениях с матерью, женой и девушкой-галлюцинацией. Кое-кто из них проявил, казалось, неподдельный интерес к этим воображаемым свиданиям с потусторонней высокой брюнеткой, разодетой во все красное. Евгений постоянно повторял все одно: «любовь — это только лицо на стене, любовь — это взгляд с экрана!».
Ему сразу же назначили лечащего врача и определили в палату, перенаселенную сумасшествием. Евгений не проявлял интереса к своим братьям по разуму, и они в первые несколько дней осознали это, и больше к нему не подступались. С ним невозможно было найти общий язык.
С Евгением долго беседовал молодой интерн, ему было интересно узнать абсолютно всё, начиная с раннего детства пациента и заканчивая настоящим временем. Он всё писал, и писал, и писал, расспрашивая о родителях, и, в первую очередь – о матери. У Евгения уже звенело в ушах от этих большей частью интимных вопросов, однако чувства его никто не щадил. Он наотрез отказался рассказать о том, как ушла его мать, эта история не предназначалась ни для кого, тем менее её надо было поведать человеку, сующему, из профессионального интереса, свой нос в личное дело пациента. У него спрашивали, какими болезнями он страдал в детстве или страдает сейчас, выясняли, не наблюдается ли психических отклонений у его ближайших родственников, и ещё много, действительно очень много об отце, с которым он не виделся последние несколько лет. Наконец, его отпустили.
Музыка звучала в его больной голове, и больше нигде ее не было слышно. Безжалостная, преждевременно наступившая эрекция не привнесла в его существование ни положительных эмоций, ни стабильности, ни желания продолжать жить. Сегодня, как, впрочем, и в любой другой день, он терпеливо ждал, когда половая буря слегка утихнет, одновременно слушая позывные едва различимого осеннего дождика, отбивающего, синхронно с его пошлыми мыслями, редкие такты за окном, укрытым «тюремными» решетками. Евгений поднялся с неудобной, казенной постели, и отправился в путь, – в новый, неизвестно какой по счету день, в этом так до конца и не понятом, заполненном странными людьми и событиями, месте.
В палате насчитывалось человек восемь, и все были мужчины. Только сейчас Евгений пригляделся к ним более внимательно, чем раньше. Первый, на кого он бросил беглый взгляд, оказался длинноволосым худощавым мужчиной лет тридцати. Он, потягиваясь, заправлял кровать. Второй лежал с ним по соседству, то был рыжеватый парень, совсем юный, не старше девятнадцати лет. Руки его покрыты бинтами, парень резал себе вены, однако его, в каком-то смысле, успели благополучно спасти. Он запнулся на третьем, пузатом мужчине средних лет, нелепо затесавшемся в более молодую компанию, и дальше уже совершенно потерял интерес. Все эти люди, вероятно, страдающие, как и он, психическим расстройством, спешили заправить кровать.
Евгений оказался бунтарем – отшвырнув одеяло в сторону, решительно покинул палату. В ожидании завтрака он бесцельно бродил по больничному коридору, вглядываясь в чужие для него, испитые болезнью лица пациентов. В этот раз он попал в «смешанное» отделение, где лежали и мужчины, и женщины. Когда ему наскучило это бессмысленное однообразное шатание, Евгений отправился в туалет, чтобы привести себя в порядок перед завтраком. Он справил малую нужду, всё ещё отказываясь привыкнуть к тому, что в местном туалете нет закрывающихся кабинок, одни лишь перегородки между унитазами. Умыл лицо холодной, приятно возбуждающей водой.
В столовой выдавали исключительно ложки, ножи и вилки были под запретом – больные запросто могли нанести вред как себе, так и окружающим. Сегодня к завтраку подали рисовую кашу, бутерброд с маслом и чай. Евгений сделал вид, что не голоден, и запил черствый невкусный бутерброд сладким чаем.
После завтрака образовалась очередь из больных, и он также покорно занял в ней свое место. За три дня, проведенных в психиатрической больнице, он уже научился тому, что здесь нужно слушаться. Каждый должен был получить свою порцию таблеток, прописанных лечащим врачом. Дежурная медсестра протянула ему три таблетки и небольшой пластмассовый стакан с водой, но Евгению захотелось, в который раз, прогнать одну из таблеток во рту и выплюнуть её в лицо этой равнодушной, слепо выполняющей свои обязанности, женщины. Медсестра велела ему открыть рот, чтобы проверить, что пациент честно проглотил препарат; для Евгения это было особенно унизительно.
Уколы ему делали два раза в день – утром и вечером. Евгений, прикусив правую руку зубами, чтобы уменьшить боль, лежал на кушетке, пока медсестра вводила содержимое шприца в его обнаженную ягодицу. После этой малоприятной процедуры он вернулся в палату, достал из тумбочки дневник, где вел ежедневные записи о своей короткой несостоявшейся жизни. Сотовый телефон у него забрали при «боевом крещении», однако разрешили пользоваться тетрадью и ручкой и ещё читать книги. Теперь молодой человек внимательно изучал уже написанное, надеясь впоследствии кое-что добавить, чтобы история болезни благополучно сложилась.
3
Москва, весна 1977 года
Когда ему минуло три года, отец впервые принял его в свои грубые руки. В карих глазах мужчины застыло выражение, смахивающее на досаду, смешанную с непониманием, – неужели это он, мой ребенок?
В комнату прошла мать – как всегда улыбающаяся и озорная, эдакий постоянный контраст к мрачной внешности мужа. Её обычно бледное лицо сейчас слегка порозовело от смеха. Мать забрала сына из неуклюжих рук отца, подняла его над собой вверх, приласкала и пошла в кухню, чтобы накормить мальчика.
Женщина накрасила губы, чтобы выйти погулять с ребенком красивой: в платье, в красных дешевеньких бусах, купленных на часть последней зарплаты мужа, в серьгах, травмирующих чувствительные мочки ушей. Николай нежно поцеловал сначала жену, затем сына и отправился на работу в свой любимый университет, который с недавних пор стал для него все равно что вторым домом.
Выпроводив мужа за дверь, Вероника подошла к домашнему телефону, нервно набрала известный лишь ей одной номер, и что-то сбивчиво, неуверенно произнесла в трубку. Накрашенные губы она кусала с такою силой, что почти случился нарыв. Вероника приблизилась к мальчику, который, совсем крошка, стоял посреди спальни, встала перед ним на колени, чтобы попробовать сравняться с ним ростом, обняла его за плечи, и грустно улыбнулась. Она сказала: «Сейчас придет мамин друг. Обещаешь вести себя хорошо, спокойно играть в своей комнате?». Мальчик послушно кивнул, как если бы у него не было иного выбора, кроме как согласиться с любым материнским словом.
Вероника бережно стерла помаду с губ, однако не сняла нарядное платье и туфли. Она сидела в кухне и пила кофе, положив ногу на ногу, напрягая слух в ожидании дверного звонка. Женщина напрочь забыла о сыне, отдавшись более плотскому, чем любовь матери к ребенку, чувству.
Скоро позвонили в дверь, и Вероника побежала открыть её, чтобы впустить в дом молодого человека, почти юношу. Мальчик выглянул из своей комнаты и увидел смазливое лицо, обрамленное светло-русыми волосами, так похожими на волосы его матери. У мужчины серо-голубые глаза; он строен, мускулист и совсем не похож на отца, он, надо полагать, гораздо моложе, ему нет и двадцати пяти.
Они начали целоваться и раздевать друг друга уже на пороге, позабыв закрыть дверь. Он, как дикий и необузданный зверь, сорвал с женщины платье. Ребенок сидел в своей миниатюрной детской кроватке, прижав ладони к ушам. Любимая игрушка – мишка – валялась в его ногах. К счастью, он не видел, что сейчас творится в родительской спальне, но слышал всё и тихо плакал.
Спустя какое-то время из спальни вышла мать, на её голое тело был наброшен привычный домашний халат. Она молча взяла сына за руку и отправила его в комнату, где ему и положено быть, пока не уйдет этот слащавый студент, которым он, по-видимому, и является. Ребенок снова заплакал, потому что все происходящее не укладывалось в рамки его тонкого детского восприятия. Мать поднесла к своим губам указательный палец, она просила, чтобы сын умолк, вел себя как обычно, когда вернется отец. Они ведь так зависят от скромных денег отца, а студент всего лишь подарил ей свою развратную плоть.
Следующим утром мать вновь устроилась в кухне, одной рукой держа чашечку с кофе, другой безразлично, автоматически перелистывая утреннюю газету.
Как и вчера, звонок в дверь не заставил себя ждать. Вероника решительно отправилась к двери, не обращая внимания на мятежные, разрывающие сердце вопли мальчика. Всё тот же предполагаемый студент возник на пороге, отчего ребенок расстроился сильнее обычного. Пока юноша раздевался, стоя в прихожей, мать отвела сына к соседке с верхнего этажа.
Вероника и её молодой возлюбленный лежали в постели, которую женщина обычно делила только с законным супругом. Она любила курить в постели, и он ничего не имел против, ведь, в конце концов, это был вовсе не его дом. Из проигрывателя, на котором медленно, монотонно крутилась пластинка, звучала новая песня Аллы Пугачевой. Пока Вероника целовала своего возлюбленного, мечтательная, блаженная улыбка не сходила с ее губ. Устав от её однотипных ласк, студент легко поднялся с кровати, схватил одежду, в которой пришел, и отправился принимать душ. На прикроватной тумбочке стояла ваза с любимыми цветами Вероники – это были нарциссы. Когда молодой человек вернулся из ванной, полностью одетый в джинсы и рубашку, Вероника расчесывала волосы, глядя на себя в зеркало старенького трюмо. Он, положив руки в карманы джинсов, терпеливо наблюдал за ней.
— Как ты думаешь, сколько мне лет? – тихо сказала Вероника.
— Тебе тридцать лет, – неохотно, словно возраст этот был априори чем-либо неприличным, отозвался студент.
— Пусть будет тридцать, – со вздохом отбрасывая расческу в сторону согласилась Вероника. Она заколола волосы, страстно, в знак благодарности поцеловала этого удивительно симпатичного парня и велела ему отправляться домой.
Когда наконец явилась мать, прелестная, как никогда раньше, с собранными волосами и малиновыми губами, ребенок бросился к ней в объятия, не намереваясь отпускать. Ему совершенно не понравилось гостить у соседки, до чего замечательно, что она пришла забрать его! Поблагодарив пожилую молчаливую женщину, мать, все так же обольстительно улыбаясь, взяла сына за руку, и вместе они отправились домой.
В тот вечер мальчик впервые лицезрел, как мать моется в душе. Это получилось случайно – она оставила дверь приоткрытой, а он собирался сходить в туалет. Женщина громко и фальшиво пела песню какой-то неизвестной ребенку певицы, и сквозь отсутствующую границу её сын видел, как она проводит руками по бедрам, по груди и всему прочему, как она моет волосы на голове, и как она мелодично смеется, потому что после секса с молодым мужчиной у неё отличное настроение. Забыв о том, что собирался идти в туалет, мальчик осторожно прикрыл дверь.
Весной студент взлетал по лестнице на теперь уже хорошо известный ему восьмой этаж, отказываясь от услуг старенького лифта. В правой руке он сжимал букет с любимыми Вероникой нарциссами, а левой по незнанию отдавал честь красоте своей возлюбленной, стоя перед ней навытяжку, как перед вышестоящим военным чином. Юноша не звонил в дверь, так как женщина открывала её задолго до того, как он дырявил пальцем кнопку звонка, на самом деле давно не работающего. Она выбегала из квартиры с воплем плохо скрытой радости и, заспанная и взъерошенная, в мятом халате, проведшая в постели целый день, прыгала в объятия друга. Ребенок больше не мешал им любить, он, как обычно, был отправлен «в гости» к соседке.
Вероника игриво хихикала, охватывая всё тело студента своими присосками, скользила губами вверх и вниз по его бесконечной плоти, расстегивала ему плащ, стучалась бледным лицом прямо в сердце, которое билось со скоростью автомобиля, нечаянно вылетевшего на встречную полосу.
Все это происходило на лестничной площадке, под возможным, плотоядным, следящим оком соседки, которая в любую минуту могла бы выбраться из своей утробной квартиры, чтобы донести на них. Вероника, непринужденно смеясь, приглашала студента за руку в дом, пряча личико за лепестками цветов. Женщина находила в комнате вазу, бежала в ванную наливать воду. Она ставила нарциссы в вазу, вдыхала аромат цветов, не менее прекрасный, чем семя любимого, спешила в спальню, где он ждал, всегда ждал её. Вероника приносила с кухни бутылку белого полусухого вина и штопор, и, счастливая, ложилась рядом с любимым. Этот молодой человек как будто дарил ей воздух, которым можно было свободно дышать.
4
Москва, апрель 2002 года
Он проснулся полностью обнаженный в просторной гостиной, где на раздвижном диванчике, уткнувшись носами в мышцы его рук, лежали две крашеные блондинки, имена которых он забыл, едва они представились накануне. Алеша немедленно опроверг предположение, будто у него с ними был секс, ведь со вчерашнего дня он поклялся хранить девственность для совершенно другой, вернее, одной единственной девушки.
Квартира была практически пуста – гости разошлись, но после продолжительных поисков юноша всё же обнаружил Максима в спальне, где он лежал на животе, тоже без одежды и, к счастью, один, без возлюбленной Лены. Заставив друга немедленно проснуться, Алеша без малейших стеснений помог ему одеться, и вместе они прошли в кухню, где подкрепились яичницей и кофе с бутербродами.
Ему действительно нужно было о многом поразмыслить, ведь со вчерашнего дня его жизнь круто изменилась. Когда-то он учился, затем работал в библиотеке, но все это было так банально, и вот теперь он был безработным и молодым свободным художником, явившимся на праздник к другу за тем, чтобы страстно влюбиться в девушку, выучившуюся на журналиста. У него есть брат, который вот уже несколько месяцев находится в психиатрической больнице. У него есть отец, который слишком много думает о себе и так мало о других. Много ли чего у него есть в жизни? Этим прозрачным апрельским утром, следующим за неудавшейся вечеринкой, Алеша вылетел во двор, не удосужившись даже попрощаться с другом, с которым, и это было очевидно, он теперь станет общаться исключительно чтобы познакомиться с Леной поближе.
Следующие несколько дней он, охваченный приступом вдохновения, писал, закрывшись в своей комнате. Телефон молчал и, по прошествии недели после дня рождения, Алеша не выдержал и набрал номер друга. Его сердце замерло, когда на том конце ответил звонкий, чистый, хорошо поставленный девчоночий голос. Этот голос принадлежал Лене.
Она вовсе не была расстроена тем, что буквально через несколько часов после их расставания, Максима, пьяного, насмерть сбил автомобиль. Пока текли нечаянные слезы по щекам Алеши, пока он думал о том, что, находясь во власти нового чувства, он, по сути, бросил мало что соображающего друга на верную смерть, Лена продолжала говорить, и говорить, и говорить. В сознании Алеши мелькнула одна усталая запоздалая мысль, что ему никто даже и не удосужился сообщить о гибели Максима. Никто не посчитал нужным набрать его номер и, как это обычно принято в подобных случаях, рассказать об инциденте, приведшем его единственного друга к нелепой, скоропостижной смерти.
Лена еще долго что-то рассказывала, и он её слушал, внимательно и почти без эмоций. До него не сразу дошло, что увидятся они с Леной только на похоронах, которые должные состояться через три долгих, утомительных, ничем не заполненных дня. Он успел уловить главное – эта девушка явно была расположена общаться с ним и, что его слегка угнетало, не так уж сильно сожалела о кончине Максима. Его рука, лихорадочно сжимавшая телефонную трубку, дрожала, и только распрощавшись с девушкой, он вышел в другую комнату, на время забыв о своих литературных подвигах, о своем больном брате, о погибшем друге и, что главное, – о новой влюбленности.
5
Москва, октябрь 2001 года
Двери дома скорби решительно открылись, чтобы впустить внутрь долгожданных гостей, а именно родственников душевнобольных пациентов. Среди них была высокая светловолосая девушка с наивными темно-голубыми, как будто слегка выцветшими глазами. Её длинные тонкие волосы были завиты в локоны, как если бы она шла на праздник. Она была одета в осенний бежевый плащ, и на её лице заметна непонятная улыбка, хотя, быть может, причина улыбаться имелась.
Девушка пришла навестить любимого мужа. Она прошла в комнату посещений, где уже, в большинстве своем, собрались пациенты вместе со своими родными. Мужа она отметила сразу – он сидел на диване, не улыбаясь ей, как будто и не рад, что к нему пришла жена. Девушка подошла ближе и присела рядом, она негромко поздоровалась с ним и раскрыла сумочку, из которой извлекла книги, которые он просил её принести в прошлый раз.
— Как ты? – ласково поинтересовалась она у него таким голосом, каким, вообщем-то, говорят с совсем безнадежными или просто тяжелыми больными.
— Я нормально, – он небрежно пожал плечами и отвернул от неё свое худое равнодушное лицо.
Евгений наблюдал за другими пациентами, и в нём не прибавилось ни на йоту эмоций. Он мирно сидел на диванчике и по-прежнему ничего не чувствовал. Даже когда какая-то темноглазая, очень сутулая и откровенно безобразная девица принялась вдруг отчаянно жестикулировать, и на губах у неё возникло обильное выделение слюны, к нему не снизошло прозрение. Здесь подобные вещи являлись все равно что вариантом нормы, и воспринимались они как некая устоявшаяся данность. Он перевел взгляд на дверь, в которую все входили и входили люди, и остался всё таким же равнодушным.
Кристина надеялась расшевелить его, однако надежды эти оказались напрасными. Евгений заметил, что она никогда не красит губы, в отличие от его матери, которая и по квартире иногда ходила с ярко накрашенными губами. Воспоминания из детства, а также с черно-белых или уже цветных, хорошо сохранившихся советских фотографий, коснулись его сознания, впрочем, не оставив там значительного следа. Еще он подумал о том, как было бы здорово, если бы на месте этой когда-то чужой для него девушки, а теперь жены, сидела бы его родная мать. Её бы он не прогнал никогда.
— Почему ты никогда не красишь губы? – вяло и почти без интереса спросил он у жены.
Она улыбнулась и ничего не ответила.
Внезапно в нем проснулось острое желание высказаться. Оно оказалось настолько сильным, что он просто не мог больше хранить молчание. У них в запасе было целых два часа, и за это время он расскажет жене всё, что с ним произошло за эти три с половиной недели кошмара, всё, что происходит здесь и сейчас, и всё, что, возможно, еще случится. Пройдя сквозь многочисленные унижения психиатрической лечебницы, сквозь страхи и постоянные запреты, сквозь распорядок дня и легкую дисциплину, он так и не понял, ради чего, собственно, его здесь держат? Он никогда не чувствовал себя больным.
Евгений приоткрыл рот, чтобы начать делиться всеми своими секретами, и скоро перешел к делу, сильно зажмурив глаза. Он разговаривал с женой, но сквозь смеженные веки видел только миловидное лицо матери, всю её, сидящую в кухне с сигаретой в руке, весело, безмятежно улыбающуюся сыну и пьющую крепкий кофе.
Мать сидела и что-то тихонько напевала, в кухне была открыта форточка, и с улицы в дом проникали приятные весенние запахи. Скоро вернется отец, но мать не смотрела на часы каждые пять минут, как ей это обычно свойственно, – она сидела и тихонько покачивала головой в такт песне, играющей по старому радио. Волосы её были растрепаны, взгляд какой-то блудливый, однако губы то и дело расплывались в счастливой улыбке.
На какое-то мгновение в стенах больницы как будто выключили весь звук, но на самом деле больше не билось сердце молодого пациента, который сидел на краю больничной кровати и раскачивался взад-вперед, обхватив своё худощавое тело руками. Сладострастные стоны матери звучали в его воспоминаниях и сейчас, двадцать с лишним лет спустя. Евгений коснулся прохладной рукой своего сердца, которое из покойного становилось более взвинченным, и мельком подумал о матери.
Евгений сильно грустил о ней. Затем он обратил внимание, что на него смотрит забинтованный молодой человек, кровать которого располагалась у зарешеченного окна. Паренек улыбнулся соседу по палате. Худой, белобрысый, прыщавый – типичный представитель какого-нибудь физтеха, угодивший в психиатрическую лечебницу из-за того, что непосильный груз учебы окончательно свел его с ума. Евгений не стал отвечать улыбкой на улыбку, он вновь погрузился в свой сложный внутренний мир.
Кристина уныло брела домой по людной, вечерней, осенней улице. Именно в тот момент, когда она связала жизнь с шизофреником, девушка поняла, что пропала, что все будет кончено именно тогда, когда они поженятся и, возможно, она родит ему ребенка, сына или дочку, которому будут переданы его гены. Как бы то ни было, с тех пор, как она познала своего возлюбленного, которому впоследствии суждено было стать её законным супругом, с тех пор, как он познал её, и два обнаженных молодых тела слились в единое целое, её жизнь приобрела весьма четкое направление, утратив былую неопределенность.
Всё началось, когда красивый, высокий, худощавый и темноволосый молодой человек пришел в цветочный магазин, где она успела проработать вот уже два года. Он хотел приобрести цветы, чтобы оставить их у могилы своей давным-давно усопшей матери. Кристина, выпрямившись в полный рост, нервно прикусила нижнюю губу. Она аккуратно поинтересовалась, какие цветы его мама любила больше всего при жизни. Она любила алые розы и нарциссы. В это же мгновение молодой человек отметил, как хороша собой девушка, которая по жизни всего-навсего торговала цветами. Её белокурые волосы были собраны точно так же, как некогда волосы его матери, девушка была стройна, изящна, явно близорука. Она глядела на юношу сощуренными глазами цвета дымки, как будто и вовсе не признавала очков или линз. Помада была небрежно размазана по пухлым губам.
Так они познакомились и полюбили друг друга, и тогда Кристина осознала, что настоящая любовь, о которой она раньше только читала, есть, она существует, и ее скорое воссоединение с молодым мужчиной-шизофреником явилось наглядным тому подтверждением. Сейчас же она шла по темной улице, почти не различая дороги, ей было грустно оттого, что мужа собираются так долго держать в психиатрической больнице.
Пустая квартира встретила девушку шумом труб, нужника и легким шорохом неистребимых тараканов в крохотной кухне. Завтра ей вновь вставать ни свет, ни заря на работу! Кристина устало расстегнула и сняла плащ. Прошла в спальню, которая без присутствия в ней мужа сделалась совершенно заброшенной. Она разделась донага, легла в чистую, девственную, как ранний зимний снег, постель, прикрыла глаза и ясно представила себе воссоединение с Евгением. Представила всё в мельчайших подробностях. Шизофреники умеют любить, совсем как «нормальные» мужчины, мелькнула в её сознании последняя запоздалая мысль, прежде чем девушка уснула. Её сон в ту ночь был долгим и крепким, каким не был вот уже последние несколько недель.
Следующим утром Кристина пробудилась ото сна по-прежнему нагая, с гудящей от голода головой, и потому долгое время была не в состоянии вспомнить, как она отключилась накануне вечером, и почему на ней нет одежды. Вспомнив, наконец, как долго она вчера мечтала о несостоявшемся акте любви со своим больным супругом, она улыбнулась. Оделась, быстренько умылась и почистила зубы, выпила кофе и принялась готовиться, наряжаться к новому рабочему дню.
Ему нравилось, когда она надевала яркие цветные платья, прически, которые делала его давно мертвая мать, но сама Кристина не любила и платья, цвет которых откровенно бросался бы в глаза, и собирать волосы в хвост или же закалывать их. Остановив выбор на кашемировом платье с воротом и старых осенних сапожках, девушка выбежала за дверь, и сердце её отчего-то сильно, лихорадочно билось, как будто предчувствовало что-то действительно хорошее, доброе.
6
Сочи, июль 1977 года
Ещё одно детское, по-настоящему сильное впечатление, - мать взяла его, худенького беззащитного мальчика, за руку, и повела по горячим, нагретым от нещадно палящего солнца, камням, вдоль берега моря. Пронзительно громко в тот погожий летний день кричали чайки, и мальчик пытался неумело имитировать понравившиеся ему звуки. Вскоре он бежал вперед – несмышленое дитя – предавшее родного отца ради нескольких дней, проведенных в обществе матери. Тридцатилетняя красавица мать шла следом, сложив руки на груди, и лишь изредка звала сына легким, веселым голосом. Так мальчик впервые познал счастье – радость гулять вместе с любимой мамой и не думать о том, что ждет их по возвращении домой.
В памяти трехлетнего Жени хорошо отложилось одно красочное воспоминание, – он покидает самолет, глаза слепит яркое июльское солнце, в ручонках у него небольшой чемоданчик с игрушками, которые он наотрез отказался оставлять дома. Он оборачивается, чтобы проверить, вышла ли из самолета мать, и вот она стоит, в своем привычном летнем, смахивающем на крестьянское, платье, статная, с аккуратно собранными светлыми волосами, держит руку козырьком, защищая глаза от солнца. Ребенок навсегда запомнил эту картинку, напомнившую ему о том, как он этим же летом бегал по клумбам с цветами, и мама пропалывала эти грядки, расположенные недалеко от их дома, в котором прошла подавляющая часть его одинокого, невзрачного детства. В волосах у нее повязана косынка, хотя она еще очень молода, с губ слетают небрежные слова и радостный смех. Тогда мальчику казалось, что он любит только ее одну и ни за что на свете не предаст эту любовь. Однако тогда, когда они ещё только вышли с трапа самолета и, сев в машину такси, поехали в направлении коттеджного поселка, она была весела, беззаботна и ни на секунду не таила своей любви к сыну, постоянно твердя, что поехала на море только ради него одного. Ради того, чтобы у него было лучшее и по-настоящему счастливое детство.
Они заселились в домик, в котором отец снял комнатку на троих, но в последнюю минуту мужчина решил остаться в Москве, и поехали только двое. Вероника познакомилась с хозяйкой дома, миловидной фигуристой дамой не младше пятидесяти. Волосы хозяйки были окрашены в насыщенный темно-каштановый цвет. Женщины – молодая и средних лет – вскоре стали приятельницами, несмотря на то что дружить им предстояло недолго.
Мальчик не понимал, о чем говорят на кухне взрослые. Он рано просыпался и после сытного завтрака отправлялся на улицу, поиграть с племянницей хозяйки, таким же маленьким ребенком, как и он, только девочкой. Это крохотное обстоятельство рассказало ему о том, что мир делится на мужское и женское, пусть в его случае это пока что и не слишком большой мир.
У хозяйки дома Марины не было домашнего телефона, и мать с сыном ходили в город, в таксофон, чтобы позвонить отцу и рассказать ему, как весело и беззаботно они проводят время. Отец отвечал холодным и безразличным голосом. Он не испытывал ни малейшей радости от немногочисленных морских успехов сына и хотел поговорить с женой, к которой большую часть их брака относился, как собственник. Вероника странно, загадочно улыбалась, пока беседовала с супругом. Голодный сын тянул её за руку, зовя ужинать.
В один из таких солнечных июльских дней мать проснулась раньше обычного и оставила на кухонном столе записку для мальчика, в которой сообщалось, что она ушла в город, гулять вместе с тетей Мариной. Однако вскоре Марина вернулась одна, и на вопрос, где сейчас его мама, ответила ребенку растерянной улыбкой, и принялась готовить ему завтрак.
Вероника явилась ближе к обеду, и, к удивлению сына, пришла не одна, а вместе с незнакомым черноволосым мужчиной, усатым, поджарым, с небольшими бойкими темными глазками, так и бегающими по каждому, кто находился в кухне. От него сильно пахло табаком, а на руке была заметна татуировка, наводящая на мысль о том, что в своей прошлой жизни он служил на флоте.
Мать представила мужчину, как своего нового знакомого, и предложила сыну называть его просто Андреем. Пока женщины хлопотали на кухне, Андрей взял мальчика за руку, и вместе они отправились гулять по давно проснувшемуся приморскому городку.
Во время прогулки он увидел интимную сцену – юноша и девушка целовались, сидя в тени на скамейке, обоим было не больше девятнадцати лет. Он очень хорошо запомнил их яркую внешность – густобровый брюнет в матроске и миленькая кудрявая шатенка в летнем платьице с узором из цветов.
Андрей держал ребенка за руку, но сейчас ему остро захотелось вырваться, подойти поближе и понаблюдать за тем, как события будут развиваться дальше. Взрослый мужчина не позволил ему этого сделать. Он прикрыл мальчику глаза своей широкой, мозолистой ладонью, и тогда он осознал, что от него хотят что-то скрыть. Мальчик все же вырвался из цепких объятий постороннего для него человека и приблизился к целующейся парочке, до сих пор, видимо, не замечающей его бестолковых, неуклюжих телодвижений.
Юноша увидел его сразу же, как только он встал, как вкопанный, у скамейки. Отстранившись от ничего не понимающей девушки, он оттолкнул от себя ребенка так, что у мальчика подкосились ноги, и он упал бы, если бы не Андрей, который сумел-таки удержать его в вертикальном положении. Затем молодой человек ударил ребенка по лицу. В следующее мгновение друг Вероники накинулся на юношу, схватил его за грудки, и началась драка, в завершение которой пролилось изрядное количество крови. Победителем вышел Андрей, нанесший более юному сопернику несколько сильных ударов кулаком в лицо.
Вероника пришла в ужас, увидев, во что превратилось после непродолжительной стычки некогда красивое, породистое лицо её друга. Юноша-неудачник разбил ему нос, и теперь молодая женщина хлопотала, чтобы привести мужчину в божеский вид.
Поздним вечером, уже ближе к ночи, Вероника принесла сыну тарелку с тщательно вымытыми, сочными персиками. Она прошептала: «Ешь, дружочек». Мальчик заметил, как сильно раскраснелось лицо матери, как она смешно заламывала руки, что ей было не свойственно, и как часто вздымалась её небольшая, аккуратная грудь. Женщина ушла к себе в комнату, но он даже и не притронулся к угощению. Ему вдруг стало казаться, что его мать и Андрей вступили в тайный сговор, направленный, в первую очередь, против него и отца. Мальчик выбежал на улицу, чтобы позвать и в последний раз поиграть с Наташей, племянницей хозяйки.
Он нигде не мог ее найти. Затем он услышала чьи-то тихие стоны, которые, как ребенку наивно показалось, означали радость. Вскоре стоны перешли в крик; мальчик не знал еще, как это называется, однако он уже слышал слово «измена» из уст матери, когда последняя ругала за неё своих знакомых мужиков. Он заплакал, впервые за долгое время, впервые за те несколько дней, что они с матерью были здесь.
Следующим утром они вернулись в Москву, и он никогда больше не видел ни хозяйку Марину, ни её маленькую племянницу, ни выручившего его из переделки Андрея.
7
Москва, май 2002 года
Они встретились на отпевании и похоронах, он – светловолосый, по иронии судьбы одетый в тот же костюм, в котором был на празднике, она – худая, тоненькая, как стрела, в черном траурном платье и колготках, со строго собранными волосами. Вначале юноша и девушка почти не разговаривали друг с другом. Лишь по прошествии часа, когда ритуал и все связанные с ним формальности остались позади, Алеша, с трудом оторвав взгляд от рыдающей матери, трясущимися руками обнимающей гроб, в котором лежал её мертвый сын, пришел к заключению, что он просто обязан поговорить с Леной.
Она улыбалась – в этот мерзкий, траурный, насквозь пропитанный разложением и болью день, она полагала, что имеет право на редкую, мимолетную улыбку, которую он почему-то сразу принял на свой счет. Скоро они отделились от остальных участников церемонии и шли рука об руку. Лена изредка поглядывала на друга своего теперь бывшего возлюбленного, и все так же улыбалась, как будто не могла найти более корректного способа выразить свои эмоции в день, в который любой намек на улыбку считался бы непростительной грубостью.
Время, которое ещё оставалось до вечера, юноша и девушка провели в кафе. Иногда он плакал, вытирая слезы бумажной салфеткой, она же пила кофе и курила одну сигарету за другой, обращая так мало внимания на его раскисший вид, и все говорила, посвящая его в детали своей интересной, будоражащей воображение жизни. Он смотрел в её широко распахнутые, серые глаза-магниты, и думал лишь о том, что мог бы вступить в отношения с ее красивыми глазами, её белыми холеными руками, волосами, уголками губ, небольшими, бесстыдными грудями.
Он поинтересовался, любит ли она цветы, и Лена ответила, что, конечно же, не представляет своей жизни без цветов. Алеша мельком подумал о том, что девушке с её обаянием, её интеллектом и странной, загадочной грустью, таящейся во взоре, он мог бы покупать и преподносить цветы каждый Божий день, и ему бы это никогда не прискучило. В её присутствии юноша вдруг перестал воспринимать себя банальным персонажем, потому что девушка говорила без умолку, и впечатление складывалось такое, что она молчала много лет, чтобы наконец встретить его и поведать всю свою жизнь.
Лена сообщила, что пребывает в поиске интересного материала, на основе которого она хотела бы написать статью и опубликовать её в каком-нибудь журнале, пользующимся широким спросом у читателей. Это будет её первая серьезная публикация. В идеале она хотела бы работать в жанре литературной журналистики – её увлекло данное направление, еще когда она училась в университете. Алеша рассказал ей о том, как совсем недавно добровольно ушел из библиотеки и в свои полные двадцать лет взлелеял мечту стать профессиональным автором. Как когда-то хотел выучиться на филолога, но по какой-то неизвестной причине передумал, и теперь впал в зависимость от денег родного отца. Она равнодушно поинтересовалась, где его мать, и юноша сухим безапелляционным тоном, не терпящим возражений, сказал, что она умерла много лет назад.
Ночью они поехали в такси домой к Алеше, где ему было суждено приобрести статус «настоящего мужчины», а Лене навсегда распрощаться со своей девичьей хрупкостью. Юноше казалось, что он никогда и никого не любил так сильно, как её в эту теплую весеннюю ночь. Однако через двадцать выкуренных ими сигарет, и через несколько полноценных оргазмов, влюбленные вновь почувствовали себя людьми. И тогда все слова вдруг стали напрасными, они больше не общались друг с другом, а лишь лежали в мятой постели, крепко обнявшись, чувствуя, как возвращаются к покойному ритму сердца и затихает кровь, струящаяся по жилам.
Теперь они почти всегда были неразлучны, представляя собой образцово-показательную пару влюбленных. Они напрочь забыли о людях, с которыми поддерживали общение прежде, о родителях и о событиях, которыми славился этот лихорадочный, ни на секунду не умолкающий город. Отныне каждый думал только о своей второй половинке, взращивая, как цветы, лелея, ухаживая друг за другом.
Однажды он нес её на руках, крепко прижав к своей груди её легкое, хрупкое тело, и она в продолжение этой увлекательной прогулки смеялась, как маленькая девочка, которую отец провожает домой из детского сада после тяжелого трудового дня. Они перебегали дорогу, когда внушительных размеров черная иномарка резко затормозила в нескольких сантиметрах от влюбленных. Это событие вовсе не испугало их, и они продолжили, как ни в чем не бывало, свое путешествие, пока не добрались до квартиры, где вновь, в сотый раз за день, приступили к действиям, ведущим прямиком в коварное лоно любви.
Алеша всё никак не решался признаться возлюбленной в том, что у него есть брат, страдающий параноидной шизофренией, и в настоящее время проходящий курс лечения в психиатрической больнице. Он не любил брата и большую часть жизни откровенно стыдился и даже боялся его. Теперь же страх юноши основывался на том, что девушка, молодая и симпатичная, не имеющая психических отклонений, легко могла воздержаться от любви к нему, узнав о «нехорошем» родственнике.
За те семь месяцев, что Евгений провел в лечебнице, Алеша ни разу не навестил его. Молодого человека навещала только жена, безгранично преданная мужу, который не любил и откровенно пренебрегал ею. Алеша бы с легким сердцем вычеркнул брата из своей жизни, но понимал, что Лене, как журналистке, был необходим материал для первой блестящей статьи. Когда он расскажет ей о тяжелом пациенте, которого можно использовать, как объект исследования, ее любовь к нему, несомненно, в разы увеличится.
Это случилось, когда влюбленные бродили, держась за руки, по Парку Горького, и она по привычке громко жаловалась другу на то, что никак не может написать приличную и сильную статью, о которой мечтает давно, еще со студенческих времен. Поколебавшись, Алеша сделал следующий решительный шаг, поведав девушке о своем брате, страдающим психическим расстройством. Глаза Лены мгновенно загорелись жаждой наживы, и она как можно крепче сжала руку возлюбленного, тихо поинтересовавшись у него, почему он говорит ей об этом только сейчас, когда минул месяц с тех пор, как они начали встречаться. Вечером Алеша позвонил брату, отбросив в сторону давнишнюю вражду, условности и прочие распри. Евгений ответил не сразу, и, после минутных колебаний голосом, исполненным безразличия, согласился встретиться с братом и его девушкой.
8
Москва, ноябрь 2001 года
После вечернего укола Евгений вернулся в палату, громко хлопнув дверью в знак противостояния всему, что до сих пор случилось с ним в этом безумном, ужасающе крошечном и недобром мирке. Молодой человек, ослабший после введенного успокоительного, лежал на отведенной ему больничной кровати, несмотря на то что делать это в течение дня было нежелательно. Он просунул внезапно онемевшую руку в больничные штаны и сквозь нижнее белье ощутил свою возрастающую мужскую силу. И даже сейчас в нем не осталось никаких желаний, за исключением одного – тайного желания – немедленно заняться онанизмом.
Однако ему не удалось осуществить задуманное. Уже находясь в коридоре, быстрым шагом направляясь в туалет, он встретился взглядом со своим соседом по палате, худощавым рыжеволосым парнишкой с забинтованными руками, и в следующее мгновение стало ясно, что случилось это слишком поздно: санитар велел всем праздно шатающимся отправляться на боковую. Быть может, подумал Евгений, они смогут поговорить завтра. Внезапно он ощутил острый дружеский интерес – несостоявшийся самоубийца уже несколько раз добивался его внимания.
На следующий день он узнал, что юношу зовут Дмитрием, и что они были отправлены в сумасшедший дом фактически в одно время. Он резал себе вены, он пытался покончить с собой из-за несчастной любви. На общем и обязательном для всех занятии с психологом они с Дмитрием сидели рядом, изредка переговариваясь. Он никогда в жизни, ни с кем не вступал в дружеские отношения. Дмитрий действительно был еще студент, он учился на третьем курсе МАИ, готовился в будущем стать инженером. Из-за проблем со здоровьем учебу пришлось на какое-то время прервать, и вот он здесь, и никто, кроме родителей, живых и здоровых, его не навещает. Любимая девушка предала его, узнав, что у парня имеются проблемы с психикой. Из-за неё он решил покончить со своей жизнью, но Евгений призвал его к умозаключению, что ни одна женщина, даже самая, казалось бы, добрая и красивая, не стоит того, чтобы из-за нее резать вены.
В свою очередь, Евгений посвятил друга в подробности своего непродолжительного брака с Кристиной, девушкой, которая, как ему показалось вначале, была похожа на его маму. Он и полюбил, и связал с ней часть своей жизни потому, что она отдаленно напоминала ему мать. Евгений жестоко ошибся – эта девица была сама по себе, совершенно отдельно от супруга, и он решил, что, когда она придет навестить его в следующий раз, он потребует, чтобы это свидание стало последним.
Дмитрий искренне сочувствовал другу, ведь он, в отличие от Евгения, вырос в благополучной семье, где и отец, и мать любили его и души в нем не чаяли. Евгений рассказал ему о том, как от него сначала отказалась родная мать, оставив на попечение отца, который никогда не нуждался в ребенке. Даже более, чем просто не нуждался. У маленького мальчика порой возникало ощущение, что после измен жены и последовавшего затем развода, отец возненавидел его.
Теперь почти каждую ночь ему снилась мама. Она ушла, когда мальчику было всего десять лет, но и эти годы, проведенные, частично, рядом с любимым человеком, были самыми замечательными в его жизни. Евгений вспоминал, как хоронили мать, как он стоял рядом с отцом, и они вместе, синхронно, бросили ей горсть земли левой рукой. Вероника родилась и умерла весной. Мальчик запомнил, как безутешно рыдал у гроба матери вечный студент, так безумно любивший её, как текли слезы по корявому, изъеденному морщинами лицу бабушки Вероники. Отец стоял, как столб, вросший в землю, и не проронил ни слезинки. Мальчик Женя был не в силах поверить, что мамы больше нет. От бессилия у ребенка подогнулись колени, и он упал бы, не придержи его за плечи отец.
Мальчику вдруг показалось, что студент не имеет права присутствовать на похоронах его матери. Это он разрушил их семью, это он убил маму и теперь плакал, вернее, притворялся, что плачет, укрывая лицо волосатыми руками и громко сморкаясь в платок. Каменный отец ни разу даже не взглянул на любовника своей бывшей жены. Уже в конце церемонии похорон, когда немногочисленные гости этой печальной церемонии, начали потихоньку уходить, десятилетний Женя не выдержал и, по-прежнему плача, с криками, набросился на ненавидимого им студента.
Опешивший от этого неожиданного нападения студент укрыл лицо руками, и отец вскоре сумел скрутить несчастного мальчика и увести его прочь от могилы. Женя осознавал всю несправедливость положения – мать была мертва, а её второй супруг жив. Много позже, сидя с отцом в машине такси, ребенку пришло в голову, что студент также страдает, мучается, как и он, мальчик. Это не возымело должного эффекта, и он все так же презирал и не любил человека, своими руками разрушившего его прежний мир. Ведь именно из-за него Вероника бросила сына.
Взгляд Евгения бездумно блуждал по палате, белой и стерильной, когда к нему подошла медсестра и чарующе мягким, приторным голосом объявила, что пришла его жена. Евгений отложил дневник в сторону, положил его в тумбочку и вновь соприкоснулся взглядом с Дмитрием, который весело подмигнул другу. Зачем-то пожав плечами, он покинул палату и вслед за медсестрой отправился в теперь уже хорошо знакомую ему комнату посещений. Сияющая, улыбающаяся Кристина сидела на черном кожаном диванчике и при виде супруга принялась весело махать ему рукой, как будто не видела его уже много дней.
Евгений смотрел в счастливое лицо жены на протяжении, должно быть, минуты, затем повернулся и, ни разу не обернувшись, решительно вышел из комнаты. Медсестра окликнула его несколько раз, но он не обратил на неё внимания и, уже приблизившись к своей палате, из-за спины, невнятно попросил передать Кристине, чтобы она не смела его больше беспокоить. Так закончился еще один день в жизни психически, неизлечимо больного человека.
Кристина продолжала ездить в больницу после тяжелого трудового дня, чтобы услышать от медсестры слова предателя, содержание которых было понятно и ребенку, – муж не любит ее больше. И не хочет ее видеть – никогда. Она приносила с собой его любимые фрукты, книги, газеты, журналы, наивно полагая, что чужую любовь можно купить всеми этими нехитрыми предметами. Кристина начала даже красить губы, носить украшения и пользоваться духами, чтобы выглядеть, как его мама. Она приносила с работы нераспроданные букеты цветов, и он равнодушно возвращал их обратно, порой кидая их прямо в лицо девушке.
Кристина по-прежнему любила больного супруга. Беседовала с его лечащим врачом, который сообщал, что, согласно его наблюдениям, терапия весьма действенна, и пациент на время перестал слышать голос своей мамы. В ответ она получала лишь равнодушие и небрежение. Последний ее визит к мужу закончился плачевно – Евгений накричал на неё и отвесил пощечину, из-за чего его быстро успокоили, а девушке настоятельно посоветовали удалиться и больше никогда не приходить, поскольку её присутствие может нанести вред состоянию больного.
Проведя в психиатрической больнице порядка двух месяцев, Евгений осознал, что его, помимо тоски по маме, очень волнуют вопросы секса или, скорее, полного отсутствия такового. В стенах лечебницы было невозможно уединиться для того, чтобы удовлетворить свою молодую бунтующую плоть. Здесь не было и не могло быть закрывающихся кабинок в мужском или женском туалете. Здесь раз в несколько дней необходимо было принимать душ, но и там дежурные медсестры буквально следили за тем, как пациенты раздевались и, в чем мать родила, вставали под мощные теплые струи. Здесь человек скоро терял свою индивидуальность, становясь частью системы, из которой не было иного выхода, кроме как полностью и безоговорочно подчиниться ей. Он приобретал эту индивидуальность вновь, когда его готовили к выписке, к путешествию в большой и безумный мир, в котором не знал, как нужно себя вести. Что это была за жизнь, легко представить, – для этого достаточно провести в лечебнице всего-навсего один месяц.
Евгению очень не хватало плотской любви. На протяжении нескольких дней он наивно предполагал, что ночью никто не посмеет нарушить его покой, но это оказалось неправдой. Даже ночью в палате горел легкий приглушенный свет, и по коридору слонялись, как бы прислушиваясь к мирному дыханию спящих, медсестры и санитары. Утром просыпались рано – что-то около семи часов. В больнице работал один хорошо известный санитар, за глаза его все называли дядя Ваня, и точно так же за глаза дружно ненавидели его и боялись. Санитар этот устанавливал в доме скорби свои порядки, следил, чтобы пациенты соблюдали предписанный им режим, после подъема застилали постель и ставили подушку «петушком».
Тем временем начались заморозки; несколько раз в неделю больные могли выходить на непродолжительные прогулки, когда они бродили по территории больницы. Лечащий врач Евгения запретил ему любые прогулки, да он и не рвался на улицу. Молодой человек лежал на кровати и вел отрывочные дневниковые записи, в которых большую часть занимала его мама Вероника. Остальное время было посвящено обязательным процедурам: приему лекарств, уколам и групповым занятиям с психологом.
В один из дней ему сделали сразу два укола, и Евгению показалось, что медбрат, преподнесший ему такой сюрприз, делал это с особой жестокостью. Уколов Евгений боялся больше всего того, что было предписано больничным режимом, и, когда его кололи, все время прикусывал зубами правую руку, в надежде переместить в неё всю ту ноющую, мерзкую, постылую боль.
9
Москва, июнь 2002 года
Евгений сильно удивился, когда ему позвонил младший брат и сообщил, что желает встретиться, и также приведет с собой незнакомую молодую девушку. Алеша никогда не скрывал, что не любит его. У них была одна мать и разные отцы, и воспитывались они в разных семьях. Евгений хорошо помнил маму. Алеша, напротив, не помнил ее совсем, ведь женщина умерла, когда мальчику было всего лишь два года. Воспитанием Евгения занимался холодный деспотичный отец, так никогда больше и не женившийся, Алеша рос в семье вечного студента и его новой жены, с которой он развелся, когда ребенку было двенадцать лет.
Евгений, которому в феврале исполнилось двадцать восемь лет, был целиком поглощен бракоразводным процессом, что само по себе уже было фикцией, – его вовсе не волновали детали, касающиеся развода, он был рад и жил одной счастливой мыслью о скором расставании с Кристиной. В свою очередь, жена не предпринимала более попыток сохранить брак, и когда настал долгожданный, полный надежд для обоих бывших супругов, день, она оставила свою корявую подпись на документе и, ни разу не взглянув на Евгения, навсегда ушла из его жизни.
Можно было бы сказать, что с этой минуты в жизни больного Евгения наступила черная полоса, ведь отныне за ним некому было присматривать, а молодой человек нуждался в постоянном уходе. Но он давно не чувствовал себя таким счастливым. Евгений понимал, что на отца рассчитывать не стоит, он не видел его несколько лет, со дня бракосочетания с Кристиной. Теперь он вновь остался один, один на всем белом свете, и эта мысль его окрылила, сделала более выносливым и целеустремленным. Таблетки, которые доктора подобрали ему в больнице, почти что начисто стерли его старую галлюцинацию, что пошло Евгению только на пользу. Правда, временами он сильно скучал по ней, но все же оставался солидарным с мнением лечащего врача и психолога, которые в один голос твердили, что намного полезнее и даже приятнее общаться с живыми людьми, чем с призраками.
Встреча с братом и его возлюбленной была назначена на среду. День стоял удушающе жаркий, и Евгений нехотя добрался на такси до небольшого, симпатичного на вид кафе, где никогда не бывал прежде. Он сидел за столиком в тени зала, потягивал кофе и от нечего делать комкал одну белоснежную салфетку за другой.
Когда появились эти двое, Евгений едва не поперхнулся черным горьким кофе без сливок. Девица не понравилась ему сразу, она произвела отталкивающее впечатление с первого взгляда. Главное, что он сам не мог дать вразумительного ответа на вопрос, почему она его отвращала. Алеша небрежно пожал руку брата, избегая встречаться с ним взглядом, и оба сели напротив молодого человека.
Девушка бегло посмотрела на шизофреника и, поджав губы, почему-то уставилась на свои руки. Она не проявила особого внимания к личности Евгения, потому что уже воспринимала его в рамках отношений «репортер-объект». Алеша тем временем представил их друг другу: «Евгений – Лена». Она ровно кивнула своему собеседнику, и Евгению внезапно захотелось бежать от неё далеко-далеко, не оглядываясь, и никогда больше не возвращаться в это злосчастное кафе. Он не понимал, что именно его брату нравится в этой холодной, закрытой и такой самоуверенной девушке. Лена, должно быть, разгадала его чувства, потому что в следующее мгновение она решительно улыбнулась. Это была фальшь – ей вовсе не хотелось сейчас улыбаться.
Алеша скоро ввел брата в курс дела. Дослушав их историю, а также просьбу юной журналистки до конца, Евгений вдруг понял, что ему абсолютно безразлично, будет он иметь с ними дело или нет. Ответит он отказом или же даст положительный ответ. Что с того, если даже о его трудной, временами невыносимой жизни напечатают в какой-нибудь известной газете? Его это никоим образом не касалось и совершенно не должно было волновать. Он смотрел прямо перед собой и продолжал рассеянно слушать, что пыталась донести до него девушка, которая произвела столь неприятное первое впечатление.
Лена извлекла из небольшой черной холщовой сумочки ручку и блокнот и немедленно перешла к делу, вероятно, решив, что нет смысла тратить время понапрасну. Этот деловой разговор для Евгения стал ещё неприятнее, чем все неформальные беседы с врачами и ассистентами в психлечебнице. Она тоже начала с детства интервьюируемого, холодным и непреклонным голосом выспрашивала о родителях, возможных друзьях, педагогах, увлечениях и устремлениях на будущее. Говорили о зарождении болезни, её развитии, состоянии ремиссии, припадках, наиболее трудных симптомах и госпитализациях. Лена затронула семейную жизнь – его брак с Кристиной. Здесь он ничего не имел против, ему по-прежнему было глубоко плевать, если даже его имя слегка очернят и предадут огласке самое сокровенное.
Девушка записывала сведения об объекте очень быстро, хорошо натренированной в подобных делах рукой и, кажется, не считала необходимым смотреть на Евгения. Вопросы слетали с её губ четко и просто, один за другим, и каждый в свой черед. Когда встреча подошла к концу, она все же выдавила из себя весьма болезненную улыбку, сказала, что была очень рада познакомиться с Евгением и выразила надежду, что это не последнее их интервью. Он равнодушно пожал плечами, отметив про себя, что журналистка исписала добрую часть блокнота.
Вернувшись домой, Евгений открыл свой личный дневник, немного расстроившись, что в нем почти не осталось свободного места. Он сидел на широкой супружеской кровати, в пустой квартире, и внимательно изучал корявые заметки, чувствуя, как бешено колотится сердце, и как в нем вновь, в который раз, пробуждаются воспоминания о матери. Кристина больше никогда не переступит порог его дома, и ему нечего ждать других гостей. Он подумал о том, что мать и бывшая жена, две единственные женщины, которые искренне любили его, теперь ушли навсегда, и все, что у него осталось, – это красочные воспоминания из детства, юности и молодости.
Морозным январским днем мать сидела в кафе напротив сына, одетая в шубу, на голове у неё – большая меховая шапка, от одежды и тела исходил аромат «Красной Москвы», её любимых духов. Они приехали в это кафе вместе со студентом на старенькой Волге, и сейчас парень курил на улице, предоставив возможность матери остаться наедине с сыном. Вероника заказала ребенку «пепси» в стеклянной бутылочке, сама же занялась спиртным, и рассеянно курила, стараясь, чтобы табачный дым не доставлял дискомфорта её сыну.
Мальчик не скоро понял, что это прощание, и лишь когда мать коснулась своей красивой белой рукой его ладони, и он увидел, как она тихо плачет, паззл сложился, и ему стало действительно страшно. Вероника сообщила, что снова выходит замуж, будет жить с новым мужем в квартире, где нет места её ребенку. Вплоть до своего совершеннолетия он будет жить вместе с отцом. Они отвезли его назад домой на машине, и мать в последний раз поцеловала сына, крепко обняла его и выразила надежду, что он не пропадет. Больше он её не видел.
Вероника любила сына. Связь между матерью и ребенком была настолько крепка, что её невозможно было разорвать ничем, и уж тем более эта связь не была похожа на отношения между мальчиком и холодным, надменным, сосредоточенным исключительно на построении успешной академической карьеры, отцом. Если мать вдруг заболевала, сыну также становилось плохо, и наоборот. Когда мальчик начал подрастать, он стал замечать, что мама не меняется с возрастом. Возможно, это было от его невероятно сильной любви к ней или же вследствие игры воображения, однако Вероника в глазах ребенка оставалась неизменно молодой и очень привлекательной.
По ночам женщине снились кошмары – в этих снах у неё отбирали сына. Они преследовали Веронику каждую ночь, и она не могла рассказать об этом даже своему любимому вечному студенту. Ребенок просыпался ночью от нового крика матери и спешил к ней в спальню, чтобы увидеть, как трясутся её руки, а липкое от холодного пота лицо искажено гримасой боли. Вероника тепло целовала его и отправляла назад в кровать. Сама она потом не могла уснуть до самого рассвета, опасаясь повторения кошмара.
В тот вечер, когда мать его бросила, отец очень долго разговаривал с кем-то по телефону. С каждым произнесенным словом его голос крепчал, и ребенок вскоре догадался, кто отвечает на том конце. Кричала женщина, кричала его мама. Когда Николай положил трубку, его сын услышал последнюю, заключающую разговор фразу, брошенную в порыве гнева: «Мне не нужен этот ребенок».
Ночью мальчик продолжительное время лежал без сна. Он плакал, прокручивая внутри себя эту обрубленную фразу, произнесенную родным отцом, «Мне не нужен этот ребенок». Он никогда бы не смог поверить, что родители больше не нуждаются в нем. В надежде, что мама все же приедет за ним, мальчик прождал неделю, затем вторую, но она все не появлялась. Вечером, когда возвращался с работы отец, ребенок закрывал дверь своей комнаты, чтобы не видеть глаза мужчины – глаза, полные безразличия, отчуждения и выгорания.
Вероника лежала в домашней постели, укутавшись в простыни, скинув одеяло на пол, и все никак не могла заставить себя проснуться, подняться с кровати и подойти к телефону с тем, чтобы набрать номер, который ей так хорошо был известен, номер, который вел её прямиком в солнечные объятия малолетнего сына. Вот уже месяц, как она не звонила бывшему мужу, месяц, как не слышала звонкий, радостный голосок ее Жени. Этим утром молодой женщине пришлось приложить усилия для того, чтобы одеться, сварить чашку кофе и набрать этот волшебный, так многозначащий для нее номер. Слушая долгие безучастные гудки, Вероника вспоминала их совместное с сыном путешествие к морю, и непрошеные слезы текли по её лицу.
На том конце отозвался сын, и нежное, легко ранимое сердце матери как будто сжали в тисках. Теперь она плакала, внимая этому далекому, давно не слышанному ею мальчишескому «алло». Вероника просила прощения за свой поступок, хотя сознавала, что никогда не сможет заслужить его. Ребенок был счастлив, что наконец позвонила мама, и рассказывал ей о мелочах, – о своих успехах в школе, о равнодушии отца, об отсутствии друзей и о многом другом.
Мальчик интересовался, когда она придет его навестить, и Вероника молчала так долго, пока не почувствовала, наконец, что прокусила нижнюю губу, и у нее течет кровь. Она никогда бы не призналась сыну в том, что с тех пор, как она полюбила студента, затем вышла за него замуж и переехала жить в другой дом, между нею и ребенком установилась граница, пресечь которую не представлялось возможным.
Он еще долго упрашивал её прийти, но Вероника, дальше не слушая, молча положила трубку. И только тогда она дала волю слезам, пробирающимся, что есть сил, к её горлу. Женщина пила кофе, стоя в просторной гостиной, выливая остатки этого горького невкусного напитка себе на халат. Она понимала, что не может видеть сына из-за того, что ненавидит прежнего мужа и отца мальчика.
Вероника надеялась, что со временем это чувство пройдет, что она сможет сделать так, чтобы её нелюбовь, направленная на Николая, не имела ничего общего с её семилетним сыном. Не так давно она разбила зеркало в ванной комнате и не стала лечить раненные, залитые кровью пальцы, поскольку была уверена, что заслужила эту кровь. Студент сказал, что разбитое зеркало не сулит им в будущем ничего хорошего, однако Вероника не слушала, по-прежнему думая о своем, женском и материнском. Когда её нынешний муж-аспирант возвращался домой с учебы, она сворачивала дела, в действительности нисколько ее не занимавшие, ибо большую часть времени женщина проводила в мыслях о сыне, единственном, по-видимому, человечке, к которому была по-настоящему привязана.
Любовь вечного студента не могла затмить то чувство, которое она испытывала к маленькому Жене. На улице мимо неё проходили какие-то люди, проносились машины, изо дня в день повторялись одни и те же события, и она все сидела с книжкой в руках возле домашнего телефона, притворяясь, будто всецело поглощена сюжетом, придуманным любимым автором. На самом же деле Вероника боролась с искушением набрать единственный хорошо знакомый ей номер, сказать, что завтра же приедет, заберет своего ненаглядного сына, и сделает все, чтобы он жил вместе с ней и студентом.
Вероника мучилась оттого, что она безработная, что в своё время бросила учебу в университете, отучившись всего два года, и что так и не сумела отыскать свое место в жизни. Порой ей казалось, что не выйди она замуж в девятнадцать лет, не роди она восемь лет спустя ребенка, мальчика своему первому нелюбимому мужу, её жизнь могла бы сложиться иным образом. Она бы не чувствовала свою оторванность от внешнего мира, она бы знала, что что-то собой представляет, и ее удел – не только ублажать в постели мужчин.
Однако среди череды мучительно однообразных дней, проводимых дома на кухне в ожидании чуда, с Вероникой произошла странная ситуация. Собравшись с силами, она, гонимая вперед солнечной апрельской погодой, надела любимое платье, поверх него – серый весенний плащ, распустила свои светлые волосы и отправилась на вечернюю прогулку в городской парк.
Здесь, в парке, было очень много детей, пришедших вместе с родителями насладиться небольшим зеленым островком вдали от пыльного асфальта, многоэтажных домов, опостылевших школ и детских садов. Весело смеющиеся дети окружали Веронику, поглощенную своим горем, идущую быстрым шагом вперед и не замечающую, что творится у неё под носом. Кое-что заставило её остановиться, замереть на месте в тот вечер. Она увидела хрупкого мальчика примерно возраста её сына. Мальчик стоял к ней спиной, вдали от остальной детворы, такой же одинокий, брошенный и запущенный, как сама Вероника.
Неизвестно, что тогда приключилось с сердцем молодой женщины, однако она прикрыла рот ладонями, затем встала на колени, как будто готовясь к молитве, и несколько раз громко крикнула: «Женя, Женя, Женя!». У мальчика были темные волосы. Он не отозвался на её мольбу о помощи, как никто и никогда не отзывался на её просьбы. Вероника, утратив всякое достоинство, встала с колен, и подбежала к ребенку, которого в припадке тоски приняла за сына. Она схватила его за ручку, повернула к себе, и, прежде чем до нее дошло, что она ошиблась, мальчик вырвался из ее жалких объятий и, даже не глядя на униженную, чужую женщину, окликнул свою настоящую маму. Ведь он был счастлив быть рядом с ней, а Вероника никогда больше не будет счастливой.
Теперь Евгений закрыл дневник и, положив его на прикроватную тумбочку, зажмурил глаза в надежде навсегда изгнать из них образ матери. Он думал о том, как нелепо складывается его жизнь, что его брат здоров и фактически счастлив, он же представляет собой что-то такое, что нуждается в контроле, внимании и постоянном лечении. Евгений вышел из дома в полночь, рассчитывая гулять всю ночь. Ему не спалось и не сиделось в этой душной затхлой квартире, в которой все еще сохранялся запах парфюма Кристины и оставались её немногочисленные платья, которые она еще не успела забрать. На воздухе было хорошо – только долгие пешие прогулки делали его по-настоящему свободным. Вернувшись домой под утро, он лег в чистую постель и проспал весь день, не размышляя больше о призраках прошлого.
В два часа ночи Алеша резко проснулся и сел в кровати. Его возлюбленная тихонько посапывала и явно не испытывала сейчас ни малейших угрызений совести по поводу того, что они нечестно используют его брата в целях её дальнейшего продвижения по карьерной лестнице. Он посмотрел на Лену, она спала, лежа на животе, ее красивые блестящие волосы разметались по подушке, и даже во сне выражение ее лица оставалось сосредоточенным, деловым и слегка надменным.
Алеша ощутил внезапную панику, потому что она не любила его. Она не любила Максима и явно не горела желанием провести с Алешей остаток своих дней, – эта девушка как будто играла роль горячей и не ненасытной любовницы, в действительности же ничего не чувствующей. Юноша вышел на балкон покурить – она не вздрогнула и не проснулась.
10
Москва, июль 2002 года
Теперь, когда у нее появилась определенная цель в жизни, Лена большую часть свободного времени проводила за компьютером или же встречалась с Евгением на нейтральной территории, где выспрашивала, записывала, назначала новое время и место и холодно прощалась. Девушка изучала какую-то неимоверно сложную для Алеши информацию в интернете, печатала огромные объемы текста в word, распечатывала материал на принтере и желтым маркером отмечала наиболее значимые и важные фрагменты текста. Помимо всего прочего, девушка проходила практику в ТАСС, и вечерами возвращалась домой едва живая, валилась с ног от усталости, но неизменно садилась за свой письменный стол и работала на компьютере почти до самого утра.
Алеша хотел любви, в которой со дня их первой встречи с братом, она ему неизменно отказывала. В квартире появились толстенные медицинские энциклопедии и справочники, посвященные различным психическим расстройствам. Такая Лена нравилась юноше значительно меньше, нежели чем та, которая дарила ему все свое время в те месяцы, что они прожили вместе.
В конце лета она прислала возлюбленному короткое смс, состоящее всего лишь из двух холодных, ничего не значащих для Алеши слов: «статья готова». Юноша немедленно осознал, что все это не к добру. Она не приписала в конце привычное для них «люблю тебя», «скоро буду дома» или «устала, страшно соскучилась». Сообщение вышло емким и предельно формальным, как если бы девушка связывалась с главным редактором журнала, в котором планировала опубликовать завершенную статью.
Самое ужасное ждало его впереди – в тот день Лена не пришла домой ночевать и вообще никак себя не проявила и не показывалась в течение долгих трех дней. Он звонил ей на сотовый, который оказался отключен, звонил раз тридцать в течение каждого нового дня, проведенного им в тотальном одиночестве. Только по прошествии недели в замочную скважину проник её ключ, и Алеша, второй день не покидавший пределов квартиры, ринулся встречать её, предварительно примерив на свое лицо улыбку снисхождения, ту самую, которая ясно говорила: все хорошо, я прощаю тебя. Он приготовил губы для приветственного поцелуя, как это всегда было принято между ними. Дверь открылась, и девушка решительно прошла в квартиру, не глядя на него, и лишь слегка задела хрупким плечом рукав его домашней рубашки. Она несла в руках сумку, которую обычно люди носят, повесив её через плечо. Впечатление было такое, что в сумке лежат какие-то важные, если не драгоценные материалы и бумаги. Ничего не понимающий Алеша всё ещё стоял в прихожей, наблюдая за тем, как Лена прошла в их общую спальню, и теперь быстро складывала свои вещи в два чемодана.
Он пробовал окликнуть возлюбленную, он звал её по имени, но она все ходила, вернее, двигалась, как пантера, по квартире, забирая те вещи, которые принадлежали лично ей. Алеша прошел в кухню, надеясь вызвать её на откровенный разговор и только сейчас заметил, что Лена криво улыбалась все то время, что было необходимо ей для того, чтобы собраться и уйти. Она так и не проронила ни слова. Улыбка её была холодной, расчетливой и всепоглощающе высокомерной, – так могла бы улыбаться Королева. Алеша беспомощно наблюдал за тем, как его любовь и единственный, пожалуй, смысл жизни, вновь появилась в прихожей, хлопнула входной дверью и исчезла, ничего не объясняя, не прощаясь и не ожидая уговоров остаться. В этот момент юноше показалось, что она покинула его навсегда.
Евгений проснулся после десяти часов. Позавтракав, он решил позвонить отцу и договориться о встрече. Сын не виделся с отцом более двух лет, со дня бракосочетания с Кристиной, однако сегодня он понял, что им необходимо встретиться. У отца не сменился номер, и родитель был даже рад услышать возмужавший, повзрослевший голос сына, которого он никогда не любил.
Они договорились встретиться в центре, в недавно открывшемся кафе, которое, по злой иронии судьбы, так любила Кристина, и в котором муж и жена, вместе, увы, были лишь однажды. К пяти часам вечера Евгений приехал в назначенное место на такси. За те годы, что они не виделись, отец значительно сдал, – его волосы, некогда черные, как смоль, теперь были практически полностью седыми, лицо, когда-то привлекательное, бороздили преждевременные морщины. Он выглядел жалко, почти убого, и сын, невольно сморщившись, удивился, как его мать могла связать жизнь с этим откровенно отталкивающим персонажем. Отец смущенно улыбался, глядя на сына, которого не видел столь долго.
На бумажной салфетке шизофреник написал крупными буквами следующее:
«Седьмой мужчина: расставание с прекрасным».
«Клевер».
«Тик-так».
«Фантом».
«Комната воспоминаний».
Все.
Это были названия произведений, частично написанных, частично нереализованных, а кое-что так никогда и не будет напечатано и предано огласке. Отец удивленно смотрел, как сын выводит специально взятой для этих целей ручкой какие-то, ничего не значащие слова. Для него они по-прежнему оставались пустым звуком.
— Как ты, сынок? – наконец сумел выдавить он из себя каким-то хриплым, плохо слушающимся хозяина голосом. — Как поживает Кристина?
— Мы развелись, – холодно произнес сын, отвергая первую неудавшуюся попытку отца проявить теплые родственные чувства и по возможности сблизиться.
— Почему так? Кристина такая славная девочка…
— Ты видел ее только на нашей свадьбе, – оборвал он отца и резко сжал свои длинные худые пальцы.
Николай порылся в карманах старого серого пиджака, который носил ещё при советской власти, извлек на свет бумажник и достал несколько купюр. Он вежливо, но предательски дрожащей рукой протянул их сыну, однако сын сделал легким движением головы жест отрицания. Отец со вздохом облегчения вернул деньги на место. Евгений подался вперед и впервые внимательно посмотрел в глаза отца, чувствуя, как бешено колотится сердце в преддверии раскрытия старых секретов.
— Расскажи мне, зачем ты убил маму? – тихо сказал он, по-прежнему глядя в серые, кажущиеся безликими и пустыми глаза отца.
Старик ещё раз побродил своими худыми руками в кармане пиджака и вытащил на этот раз конверт, в котором было письмо от матери. Он жадно схватил этот конверт, однако Николай нисколько не возражал, отдав ему и второй конверт, несколько толще и объемнее, чем первый.
— В первом конверте письмо от мамы, во втором – от меня. Прочитай их сегодня дома, не торопясь, хорошо? И не суди своих родителей слишком строго, все мы были не без греха. До свидания, сын.
Николай поднялся и, лишний раз не прощаясь, покинул кафе. Молодой человек бережно положил письма в портфель, расплатился за апельсиновый сок и скоро оказался на улице. Он шел в направлении метро, собираясь ехать домой.
Ближе к вечеру он, не удержавшись, вскрыл письмо от матери. Оно было длинным, написанным кровью сердца. В нем говорилось, как сильно она его любит и просит прощения за все те ошибки, которые она совершила, руководствуясь велением своей привередливой плоти. Он собирался уже прочитать письмо отца, в котором, он был уверен, наверняка хранилась разгадка тайны смерти Вероники. Недолго думая, он открыл конверт, однако читать не стал, а только разорвал письмо в клочья и клочья эти позже сжег. Он вовсе не хотел знать, кто именно, скорее ментально, нежели фактически, убил его мать.
В ту последнюю для двух молодых супругов ночь, он полюбил Кристину, он овладел ею, и, когда она уснула, еще долго гладил ее шелковистые, блестящие, светлые волосы. Он более не испытывал к ней никаких чувств. Евгений поцеловал её в щеку на прощание, но девушка не проснулась. Наутро, когда она вновь отправилась трудиться, он вызвал себе такси, в этот раз уверенно назвав адрес дома, где они жили с отцом и матерью. Тот старый дом давно снесли, и на его месте теперь было пусто, всего-навсего унылые деревца и реденькая лужайка. Потоптавшись немного на одном месте и понаблюдав, он, вложив руки в карманы джинсов, решительным шагом двинулся прочь.
Дома он долго листал свои книги, наконец извлек с полки одну, которую так долго и упорно искал. Он прочитал несколько строк из произведения любимой поэтессы:
«— А это вы можете описать?
И я сказала: — Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.».
Не закрывая книгу, он сел за письменный стол, где стояла старая пишущая машинка, принадлежавшая еще отцу, и принялся описывать все.
11
Москва, август-сентябрь 2002 года
Алеше никогда в жизни не было так больно. Он уже не утруждал себя кофе и завтраком по утрам, он оставался в постели до обеда, и лишь ближе к вечеру в нем зарождалась какая-то вялая деятельность. Юноша неохотно отвечал на телефонные звонки отца, друзей и всех прочих людей, которые, как ему теперь было ясно, принадлежали его прошлой жизни, в которой ещё не было Лены. Отец уговаривал на время перебраться к нему, но сын каждый раз неизменно вешал трубку, обрывая его на середине фразы.
Ночью, ближе к полуночи, он выходил во двор, садился на скамейку и лениво выкуривал несколько сигарет, наблюдая за тем, какая вокруг него кипит активная жизнь. Ему казалось, что за каждым молодым женским лицом скрывается его бывшая возлюбленная. В конце концов, выбросив ненужные окурки в урну, Алеша возвращался домой, где его ждала мучительно долгая, одинокая, разрывающая его сердце на части, ночь.
Он продолжал верить и ждать, что однажды она просто влетит в его квартиру, как когда-то на вечеринке влетела в его жизнь, однако этого не происходило. И только в начале сентября пьяный Алеша получил по почте экземпляр того самого пресловутого научного журнала, где была опубликована её статья. Нетрезвыми глазами он быстро просмотрел её, не вдаваясь в детали и нисколько не сомневаясь, что всё вышло именно так, как она задумала. В журнал не была вложена записка, содержание которой можно было бы интерпретировать следующим образом: «Я обязательно вернусь, целую, Лена. Спасибо за все». Нет. Это был мертвый журнал, не несущий в себе никакой радости, никакого счастья. Недолго думая, Алеша разорвал его на кусочки и сжег.
Когда больше не осталось сил для того, чтобы ждать и надеяться, он взял сотовый телефон и совершил единственно разумный и так необходимый в сложившейся ситуации поступок: набрал номер брата. Он говорил с психически больным человеком. Он общался с человеком, которого никогда не любил и не принимал раньше, и которым откровенно пренебрегал. Ни разу даже не навестил его в больнице.
Теперь же братья общались, и это оказалось так здорово и так легко, как если бы они знали друг друга много сотен лет. Они условились встретиться в выходной день и вместе съездить на могилу матери, за которой никто теперь не ухаживал. Только отключившись, Алеша вдруг дал волю эмоциям и разрыдался, что не случалось с ним уже много-много лет. Он никогда не знал, что у него нет и не было никого дороже и роднее брата.
В тот погожий осенний день, от которого неожиданно повеяло бабьим летом, братья сделали всё возможное, чтобы облагородить могилку матери, защитить её от нечисти вроде сорняков и других уродливых растений. Мать улыбалась детям с фотографии на могильной плите, сама она, если бы могла, ни за что бы не захотела так рано умирать. Евгений улыбнулся ей в ответ. Они провели несколько часов на кладбище, впервые в жизни общаясь друг с другом так, как и принято среди близких родственников. Они строили призрачные планы на будущее и весело смеялись своим безумным идеям. Алеша вновь ощутил себя человеком и за весь день ни разу даже и не вспомнил, и не заговорил о Лене. Наконец, под вечер, ребята покинули кладбище, они шли, приобняв друг друга за плечи, совсем как заправские друзья. Они решительно шагали вперед, думая о том, что впереди у них вся жизнь.
Возвращение
© Copyright: Луис Аджани, 2025
Свидетельство о публикации №225120900181
Свидетельство о публикации №225120900181
Рецензии