Врата Мгновения Часть третья

— О чем ты думаешь? — спросил его чей-то голос.
Но Марк не ответил, он пристально всматривался в какую-то точку. Она ежесекундно росла, превращаясь в большую черную дыру, вокруг которой бушевал океан, заливая все оставшееся пространство, весь темнеющий, мрачный небосклон. «Вот они, врата! — догадался Марк. — Название написано вверху: „Мгновения“, здесь сталкиваются два пути — прошлое и будущее».
И он опять услышал голос:
— Войди в эти врата, друг мой, и вопрос всего и вся: «Хочешь ли ты этого снова и снова, бессчетное число раз?» — ляжет тяжелейшим грузом на все твои действия. Если ты скажешь «да» радости, тем самым ты скажешь «да» и всем горестям. Все вещи связаны и переплетены...
И Марк вошел в это пространство.

1

«Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем сообщение ТАСС о первом в мире…»
После позывных на мелодию песни Исаака Осиповича Дунаевского «Широка страна моя родная» по радио, завораживающим шаляпинским тембром, зазвучал голос другого советского еврея — знаменитого диктора Левитана.
Было уже десять часов утра, и одиннадцатилетний Марк, не дослушав сообщение, помчался в школу. Он пропустил два первых урока и не хотел опаздывать на математику.
«Если в эфире голос Левитана, — размышлял он по пути, — значит, произошло что-то очень важное». Папа рассказывал Марку, что во время войны Гитлер объявлял большую награду за голову Левитана и грозился повесить его первым, а лишь затем Сталина.
Когда Марк подбежал к школе, он увидел, что все ученики и весь педагогический состав стоят чинно на школьном плацу. Он не понимал, что происходит, и быстро пристроился к ряду своего класса.
— Сегодня, дети, у всех советских людей самый счастливый день! — с театральной торжественностью объявила директор школы, ее голос звучал как гимн Советского Союза. — Первый полет человека в космос! Сегодня, 12 апреля 1961 года, на орбиту вокруг Земли выведен первый в мире космический корабль «Восток»… с человеком на борту! Пилотом космического корабля является гражданин Союза Советских Социалистических Республик Юрий Алексеевич Гагарин.
Раздались громкие возгласы «ура!» и дружные аплодисменты, хотя некоторые ученики-шалуны просто дурачились для развлечения, не вполне осознавая важность «произошедшего».
— И это совершил советский человек! — с гордостью продолжала речь директор. — И только в нашей стране, благодаря заботе коммунистической партии и правительства, стал возможен прорыв человечества в космос. Ваша задача, дети, теперь — учиться и учиться, как завещал Владимир Ильич Ленин, и оправдать надежды нашего советского народа.
Все снова радостно зааплодировали. Лица светились счастьем.
— А сейчас прошу выйти сюда учащихся пятых классов Шамиля Арипова и Марка Невского.
Удивленный Марк послушно вышел на середину плаца вместе с Шамилем, с которым он пересекался всего один раз: когда они играли в гандбол, Шамиль пригрозил Марку сломать хребет, если тот забьет еще один гол.
— Эти двое, — сказала директор прокурорским тоном, показывая на Марка и Шамиля, — вчера были дежурными в своих классах и ушли домой позже всех. Ключи от учительской комнаты, где педагоги оставляют свои личные вещи и необходимый инвентарь для занятий, пропали. Уборщица утверждает, что ключи взяли именно они, и мы примем к ним надлежащие меры. А сейчас, дети, всем разойтись по классам и приступить к занятиям.
Марк был ошарашен. «Какие ключи? И при чем тут этот Шамиль, с которым я вообще никак не мог общаться — даже просто взглянуть на морду его хулиганскую?» Более всего удивляло Марка то, что директор не видела разницы между ними.
Впрочем, этой разницы не замечал и Мирон Моисеевич, учитель математики. Ему поручили расследовать происшествие. Он считался самым умным в школе, ставил двойки ученикам направо и налево без всякого сожаления, и дети его очень боялись. Когда на уроках решали новую математическую задачу, Мирон Моисеевич долго сидел задумчиво, засунув два больших пальца в рот. «Видимо, Эйнштейн так же делал свои великие открытия», — думал Марк, наблюдая за ним. Он слышал об Эйнштейне от своего родственника, дяди Люсика, который часто рассказывал ему о знаменитых евреях.
Таким образом, вместо урока математики, куда торопился Марк этим утром, он оказался в учительской, где Мирон Моисеевич вел расследование. «Что ты мне дурачка здесь ломаешь?» — допрашивал он с умным видом Марка и смотрел так, как будто все уже было ясно и не требовало доказательств.
Родителей вызвали в школу на педсовет, но до того, как он состоялся, ключи нашлись: их обнаружила уборщица у Шамиля в личном ящичке.
Когда Марк гостил у двоюродного брата своего отца, дяди Люсика, он рассказал ему эту историю, так как любил делиться с ним впечатлениями. Люсик был очень образованным человеком, обладал энциклопедическими знаниями и с особым вниманием относился к молодежи.
— Так ты не брал эти ключи! — возмутился Люсик. — И три дня не ходил в школу! Был наказан… Прекрасно! — И Люсик, как всегда, привел интересные исторические факты: — В Греции, в далекие времена до нашей эры, один афинский государственный деятель по имени Демосфен говорил, что закон запрещает судить человека дважды по одному и тому же вопросу. И в Древнем Риме уголовное право включало закон, который гласил: «Никто не должен быть наказан дважды за одно и то же преступление». Так что ты, Марочка, можешь забрать у них эти ключи себе, — рассмеялся дядя Люсик, — ты уже был наказан за это.
Марк понимал, что дядя шутит, но поинтересовался:
— А если я сделаю что-нибудь дурное, но совсем другое, они могут меня не наказывать второй раз?
— Они в любом случае накажут только себя, — сказал Люсик. — Наказывать никого не надо! Они должны просто понимать, чем учитель занимается в школе, и уметь объяснять.
Тем не менее после этого происшествия Марка захватила какая-то негативная энергия. По неосознанной инерции они с одноклассником Саней совершили очень неблаговидный поступок, о котором ему было стыдно вспоминать и даже рассказывать Люсику.
Школа № 60 имени героя войны Шумилова, где учился Марк, специализировалась на преподавании немецкого языка. Молодая красивая учительница изобрела метод прослушивания живой немецкой речи через наушники, вмонтированные в каждую парту в специальном классе. И вот, обнаружив это изобретение во время урока, Марк и его товарищ порвали провода на своем учебном столе, а Саня, в порыве шалости, еще и пописал туда.
Назавтра директор и преподавательница немецкого языка пришли в класс, уже зная, кто совершил этот проступок. Молодая учительница не могла произнести ни слова, потому что ее душили слезы. Директор вызвала к доске Марка и его дружка Саню, чтобы те предстали перед всем классом, и на этот раз справедливо. Им надлежало прийти в школу с родителями.
На следующий день их папы послушно сидели в учительской, где собрались почти все учителя. Папа Саши был ведущим преподавателем математики в техническом вузе, отец Марка тоже был авторитетным педагогом и директором вечерней школы. Учителя отчитывали их, как провинившихся школьников. Отцы смиренно принимали все нравоучения и возмущения ополчившихся на них педагогов.
— Наша преподавательница немецкого языка Ангелика Зигмундовна, — говорила директор с обидой, — недавно закончила педагогический институт. И она с энтузиазмом и любовью относится к своему делу, работает с вдохновением и изобретательностью! И так ее обидеть! Я бы сказала — оскорбить! — возмущалась директор.
Отцам двух шалунов пришлось сидеть и молча выслушивать довольно справедливые претензии к воспитанию их детей.
Вдруг в учительскую зашла маленькая пожилая женщина, которая и на пенсии продолжала работать в школе. Ее возраст наводил на мысль, что она начинала преподавать, еще когда весь присутствующий педагогический состав не родился на божий свет.
— Здравствуйте, Рахиль Григорьевна, — сказала с подчеркнутым уважением директор. — Вот полюбуйтесь! Наши герои! А это их папы, познакомьтесь.
Рахиль Григорьевна знала о случившемся и, взглянув мельком на Марка, а потом на его отца, сказала:
— А что вы его ругаете? Вы знаете, какой шалопай был его отец? — И тут же обратилась к папе Марка: — А ты помнишь, Иосиф, сколько раз я выгоняла тебя из класса, какой ты был шалун? Его сын еще ангел по сравнению с ним, — заявила она во всеуслышание.
Иосиф лишь виновато улыбался, как и много лет назад, когда она отчитывала его за различные детские проделки. Потом Рахиль Григорьевна взяла в шкафу классный журнал и тетради и направилась к выходу:
— Извините, я тороплюсь: у меня дополнительный урок химии для отстающих.
Совет учителей скоро закончился, и все разошлись по классам.
После собрания Марк с отцом встретили на лестнице преподавателя по труду.
— Иосиф! — обрадовался тот. — Что случилось?
Марк знал, что этот преподаватель знаком с его отцом с летних пионерских лагерей, где они вместе работали.
— Да вот… натворил делов сынок мой… Стыдно даже признаться.
— Иосиф… Можно тебя на пару слов? — И он отвел отца Марка в сторону, чтобы их не слышали. — Наши педагоги ничего не понимают в людях. Они вообще не должны работать с детьми. Твой сын, Иосиф, — хороший парень. Поверь мне! Просто они не разбираются.
По дороге домой Марк спросил отца:
— О чем учитель говорил с тобой по секрету?
— Говорил, что ты отличный парень и что он уважает тебя.
Марк стал припоминать последние занятия по труду, чтобы понять, откуда у педагога такое к нему отношение. И вроде бы вспомнил. Однажды этот учитель собрал учеников в мастерской и сказал:
— Сегодня, ребята, вы будете работать с напильником — обрабатывать и шлифовать металлические детали. Если кому-то не нравится учиться слесарному делу, тот должен будет очистить от мусора двор и кладовку в нашей мастерской.
Учитель, похоже, думал, что никто не захочет заниматься грязной работой, но Марк подошел к нему и сказал:
— Я не люблю слесарные дела, я лучше уберу мусор в мастерской и во дворе.
Весь урок он старательно очищал территорию, предназначенную для занятий по труду, от хлама. Марк предпочел грязную, непрестижную работу скучному и неприятному для него занятию. Видимо, по этому эпизоду педагог смог составить мнение о характере своего ученика. В общем, и Марк уважал этого преподавателя за непосредственность, открытость. Но к другим учителям он относился с какой-то иронией. Впрочем, и они относились к нему не лучше: не любили его за колкости и насмешки.
Однажды их классный руководитель Валентина Михайловна пришла на урок, гневно бросила учебники на стол, села на стул и молчала пять минут, демонстрируя обиду. Так она всегда выражала свое возмущение беспорядком. Лицо ее при этом было пунцовым и злым. В этот же раз она объявила:
— Дети, мы должны с вами подготовиться к 22 апреля — празднованию дня рождения Ленина. Кроме концерта и других мероприятий, состоится прием учащихся младших классов в пионеры. В нашем пятом «Б» все уже пионеры, кроме Марка Невского. Директор требует, чтобы и его приняли на этот раз.
Тут Марк возразил:
— Принимают ведь только в младших классах, а я уже в пятом — как я буду выглядеть рядом с третьеклассниками на сцене? Я на две головы выше любого из них.
— Кто тебе виноват, если из-за твоего поведения ты раньше не был достоин звания юного ленинца?
— А теперь я достоин? После стольких-то моих преступлений… И кражи ключей…
Дети засмеялись: все уже знали, что ключи взял не он.
— Не ерничай, — сказала Валентина Михайловна со злостью. — Директор требует — значит, надо! Будешь вступать в пионеры с детьми младше тебя.
В этот момент в класс зашел долговязый и самый разболтанный ученик по фамилии Титков.
— Можно, Валентина Михайловна? — спросил опоздавший, нагло улыбаясь.
— Ты бы еще к концу урока пришел, Титков. Стой в углу! — приказала классная строго.
Через некоторое время учительница решила посадить провинившегося Титкова за парту, но он куда-то исчез.
Она удивилась: никто не выходил из класса; стала его искать. Заметив, что дети смеются, Валентина Михайловна догадалась: Титков забрался за книжный шкаф. Она попыталась его вытащить оттуда, чтобы прекратить это развлечение для детей, но не могла справиться с таким дылдой. Все смеялись от души и радовались этому спектаклю. Тогда, в истерике, учительница начала бить Титкова ногой.
— Ур! Ур! — закричал другой хулиган-второгодник, что в переводе с узбекского означало: «Бей его!» Так кричали на ташкентском стадионе во время футбольного матча, когда завязывалась драка среди зрителей.
Валентина Михайловна в сердцах подняла со стола учебники и с силой бросила их опять на стол, в отчаянии села на стул, и вскоре раздался звонок на перемену.
На следующем уроке, уроке математики, в классе воцарилась мертвая тишина: этого учителя боялись как огня. Мирон Моисеевич хотел что-то написать на доске и спросил:
— Дежурный, где тряпка, чтобы вытереть доску?
Ученица с первой парты показала рукой за окно — там, на дереве с уже набухшими почками, болталась тряпка. Ее туда, видимо, забросил какой-то озорник.
— Вы серьезно полагаете, что я должен полезть на дерево за тряпкой? — спросил Мирон Моисеевич.
Ученики засмеялись, но не так громко, как на предыдущем уроке.
На следующем уроке писали диктант по русскому языку. Тетрадь Марка, с невероятным числом грамматических ошибок, была исчерчена вдоль и поперек толстым красным карандашом Людмилы Сергеевны. Тем не менее эту преподавательницу он очень уважал. Видимо, за правдивость и доброту. Он помнил, как в сентябре, на первом после летних каникул уроке, когда Людмила Сергеевна вошла и все встали, он неуклюже, случайно толкнул одноклассницу позади себя, Аллу Хакимбаеву, и та со злостью обозвала его:
— Толстяк! Жирный!
— Я не нарочно, — сказал Марк, — извини…
— Алла, он случайно, — заступилась Людмила Сергеевна. — И вообще, он уже совсем не толстый. Ты бы лучше обратила внимание на то, как он похудел и сбросил лишний вес за одно только лето. Он стал стройным юношей, тогда как раньше был действительно полноват. У кого из вас найдется столько силы воли, чтобы совершить такое? — обратилась она к классу.
Да, действительно, этим летом Марк играл в настольный теннис с более сильными игроками и без сожаления проигрывал им свои обеды и ужины, его план избавиться от лишнего веса возымел успех. Он стал стройным, и девочки начали обращать на него внимание. Это, видимо, как раз то, чего подсознательно требовала его природа будущего мужчины.
Марк любил рисовать и везде, где только мог, изображал одну и ту же эмблему: меч, обвитый змеей. Он подписывал это так: «Нет в жизни счастья». В каком-то советском фильме он увидел это изображение в виде татуировки на руке уголовника. Девочка Вика из старшего класса, с голубыми глазами и русыми волосами, которая нравилась Марку, нашла его рисунок. В предыдущем учебном году она грубо отвергла его чувства. Кто-то сказал ей тогда, что она нравится Марку, и когда Вика увидела его на лестничной площадке, ни с того ни с сего выпалила ему: «Ты мне нужен как собаке пятая нога!» Он, видимо, не соответствовал ее идеалу мужчины своей полнотой, и известие о том, что она ему нравится, возмутило ее. Но теперь, после этого лета, найдя его рисунок с эмблемой, она написала на том же листке: «А если я люблю тебя, то у тебя в жизни будет счастье?» Там же написала свой номер телефона и передала Марку это послание.
Это была первая победа Марка в романтических отношениях. Но вскоре за этим последовало разочарование. После того как Вика позвонила Марку по домашнему телефону, родители разузнали у своего знакомого педагога из этой школы, что это за девочка, и запретили Марку общаться с ней. Они узнали, что Вика была уже не совсем и «девочка» и вступала в интимные связи с ребятами значительно старше ее.
Впрочем, любовные победы и разочарования ожидали Марка еще впереди в изобилии.
Довольно грубо выразился на этот счет философ Фридрих Ницше: «Ваши любовные победы и романтические приключения — это корыто похоти. Толпа всю свою жизнь, как свинья, жрет из этого корыта. Много коротких безумств называется у вас любовью, а брак, как одна длинная глупость, положит конец этим коротким безумствам».

2

В четырехэтажном доме с большим общим двором жизнь Марка была гораздо более интересной, чем в школе. Он не спешил расставаться с детством; и классическая музыка занимала особое место в его жизни — в музыкальном мире он всегда оставался одинок, в отличие от другого, где носился по дворам и злачным местам Первушки, общаясь с уличной шантрапой.
В этом большом дворе всегда стоял гомон: дети играли в спортивные игры и озорничали, чем раздражали жильцов четырехэтажки. В ней жили преимущественно образованные и интеллигентные люди, которые вечерами отдыхали на своих открытых верандах, ужинали и даже смотрели телевизор (телевизоры тогда только появились в продаже, но были недоступны многим из-за дороговизны).
Дети в большинстве своем происходили из простонародья и не проявляли уважения к старшим соседям, считая многих из них потомками буржуазии, то есть эксплуататорским классом, побежденным пролетариями. Уверенные в своем превосходстве, они хамили им и даже хулиганили. В свою очередь, некоторые жители четырехэтажки тоже не отличались «благородством» и отвечали на шумные игры и истошные крики детей во дворе руганью; нередко они кричали на детей прямо с собственных веранд.
Совместная жизнь соседей разного социального происхождения не всегда проходила мирно, что вполне понятно. «Равенство» и «братство» хорошо звучат и успешно «пребывают» во многих теориях, философиях, литературе и политике. Здесь же кипели страсти из-за социального неравенства, а также разнообразия человеческих характеров и генетического потенциала: уравнять горбатого с физически красивым или глупца с мудрецом не под силу даже Господу. Структуры души шлифуются веками, как драгоценные камни, которые не валяются под ногами.
Летом Марк любил иногда сидеть во дворе допоздна, где-нибудь под деревом, и наблюдать, как на открытых верандах копошились жильцы, похожие на пчел в улье. Кто-то лежал на диване, читал газету. Кто-то осторожно, чтобы не пролить, нес тарелку с горячим супом на веранду, где семья собралась за ужином, — это был Володя, инженер из Москвы. Он с молодой женой Фирой приехали к ее родителям погостить на лето; они поженились совсем недавно.
Фира была скромной, умненькой и некрасивой. Ее старенькие родители были счастливы, что она встретила еврейского парня с высшим образованием, да еще в Москве. Правда, он тоже был некрасивым, со странным, немного придурковатым выражением лица, особенно когда каждый вечер выносил на веранду суп. Его рот всегда был приоткрыт, а осторожные движения, шаг за шагом, выражали предельную концентрацию, чтобы не пролить суп и добраться до стола, где все уже сидели.
 Марк, к своему стыду, прежде подсмеивался над Фирой и ее непривлекательной внешностью, хотя она иногда помогала ему с математикой. Он, видимо, брал пример с дворовой шпаны и попадал под дурное влияние. Когда Фира с мужем уехали, старенькие родители сидели одиноко на веранде и грустили, почти не разговаривая друг с другом. Только иногда, поздними вечерами, можно было слышать, как мать Фиры ругала своего старичка за то, что тот ходит за ней по пятам по всей квартире и везде тушит свет. Она иногда падала в темноте из-за его экономии.
Над ними на втором этаже жила тоже еврейская семья: отец с дочерью по фамилии Котляр. Эта фамилия довольно распространенная среди украинских евреев, но такого мерзкого «Котляра», как он, было бы трудно найти. Он отрастил огромные черные усы, а из ушей у него торчали пучки черных волос. Носил цилиндр, ходил с тростью: ему казалось, что это придает значимость его виду. Детей он ненавидел и при любой возможности делал всем пакости. Как-то раз он схватил футбольный мяч, который случайно попал в него, и понес его домой, чтобы порезать ножом. Марк подскочил к Котляру и выбил мяч из рук, а потом помчался от него с невероятной скоростью. Но этот мерзкий старик, несмотря на возраст, запустил в него тростью с такой силой, что она летела со скоростью индейского томагавка и, слегка задев ухо Марка, пролетела еще метров двадцать. Ненависть ко всему одушевленному делала из этого старика крепкого мужчину.
Его дочь Оля жаловалась кому-то из соседей, что каждое утро он ходит по комнате в трусах с возбужденным членом и грозится изнасиловать ее. Она была одинока и из-за своей непривлекательной внешности долго не могла встретить хорошего парня для серьезных отношений.
Оля преподавала математику в школе и иногда помогала Марку с домашними заданиями. Как-то, решая задачу, Марк никак не мог понять смысл выражения «столько и полстолько» и казался себе невероятно глупым. Впрочем, в итоге он решил, что автор задачи сам тупица, и, возможно, не без оснований: ведь какой смысл в математике играть словами?
Однажды в большом дворе появился очень веселый, симпатичный и добродушный русский паренек. Он работал где-то на стройке электриком и снимал у друзей комнату. Они с Олей неожиданно познакомились, стали встречаться и вскоре поженились. Оля была счастлива. Он простой парень, в то время как она очень образованная, но непривлекательная и старше него. А все вокруг любовались ими и их чудесными отношениями.
Одной ночью раздались вдруг истеричные крики из квартиры Котляра. Многие соседи проснулись и наблюдали, как муж Оли выбежал из дома, хлопнув дверью подъезда, и исчез в ночи. А Оля кричала на своего отца: «Ты искалечил всю мою жизнь! Я убью тебя!» В ответ Котляр снова грозился изнасиловать ее. На следующий день Оля и ее молодой муж навсегда покинули квартиру отца, и Марк больше никогда их не видел.
В этом четырёхэтажном доме жили люди с разными судьбами. Если пчел объединяет предназначение собирать нектар с растений и перерабатывать его в мед, то жильцов этого дома объединяло то, что они были советскими людьми, живущими при социализме, копошащимися на своих верандах по вечерам, как в улье, и радующимися маленьким удовольствиям, отпущенным им заботливой коммунистической партией.
В другом конце этого дома на первом этаже жил пенсионер с бесцветными, стеклянными глазами, по фамилии Чех. Он был уникальной личностью. Часто враждовал с шумливыми дворовыми детьми, но не это было главным, что отличало его от других соседей. Он всегда носил ордена, имитируя заслуженного пенсионера и героя войны, хотя было сомнительно, действительно ли он воевал. Он постоянно добивался каких-нибудь социальных льгот от жилищного управления, получил машину бесплатно, как инвалид войны, и построил гараж. Кроме того, он то и дело с кем-то судился.
На дедушку Марка, Паруйра — отца его матери, он кричал, называя его кулаком, когда видел, как тот ухаживает за виноградником в садике, цветущем под их верандой. Чех знал, что Паруйр — бывший капиталист, участник контрреволюционного движения «Дашнакцутюн», высланный из Армении. Его злило, что под его собственной верандой не было такого садика, а жила бедная многодетная семья с отцом-пьяницей. Та самая семья, где отец пропивал все деньги, а их старшая дочь Людмила всегда искала, кому бы из соседей помыть полы, чтобы заработать немного денег на жизнь.
Несмотря на преклонный возраст и инвалидность, Чех неожиданно для всех женился на пятидесятилетней женщине. Она была врачом. По вечерам они надменно садились в его машину и отправлялись на прогулку или вдвоем чинно, с аристократическим видом, ужинали на веранде. Врачиха, так дворовые дети называли жену Чеха, всегда ходила с задранным носом и ни на кого не обращала внимания.
Однажды Марк, по своему обыкновению наблюдая за четырехэтажкой, этим коммунистическим ульем, увидел, как жена Чеха мыла пол на веранде. Она вылила ведро воды на деревянный настил с щелями и продолжила тереть его тряпкой. Вода хлынула водопадом на соседей снизу — многодетную семью с отцом-пьяницей. Мать семейства варила суп на примусе под этой верандой, в их маленьком дворике (они жили в подвальном помещении), и ее кастрюля была залита грязной водой. Раздались крики и плач, но жена Чеха надменно продолжала свою работу.
Буквально через неделю произошло фантастическое событие — можно сказать, чудо, которое Марк, к своему сожалению, пропустил и узнал о нем от дворовых ребят. Доски, которые так старательно мыла врачиха, давно прогнили. Когда она в очередной раз вышла на веранду, они не выдержали ее веса, и она провалилась сквозь пол. Пролетев вниз метра два, она упала во дворик прямо у входа в квартиру многодетной семьи, которую ранее заливала грязной водой. Вот праздник-то был у этой бедной семьи! Праздник был и у всех ребятишек, и жителей большого двора. Даже потомки бывших аристократов обсуждали это событие с удовольствием, как какую-нибудь комедию Мольера или Бомарше. Врачиха долго ходила в гипсе, напоминая всем об этом чуде-спектакле.
Через какое-то время после этого случая у заслуженного пенсионера и инвалида войны Чеха начались по-настоящему невероятные приключения, которые развлекали всех, особенно Марка, как любителя этого социалистического «театра».
Врачиха познакомилась с влиятельным человеком в своей профессиональной области — пожилым профессором медицины — и решила уйти от Чеха. Она разругалась с ним, и начались суды по разводу и разделу имущества. Квартиру мужа отсудить ей не удалось, и она начала борьбу за его личный автомобиль. В СССР иметь машину, да еще марки «Москвич», в то время считалось роскошью.
Марку довелось стать свидетелем незабываемой сцены: врачиха и заслуженный пенсионер Чех вернулись с судебного заседания, на котором суд в очередной раз отказал бывшей жене в иске, и она, выйдя из машины, начала кричать, схватила ветерана за половые органы и стала тащить его из автомобиля. «Старый пердун! Выметайся из моего „москвича“!» — кричала она в истерике. Чех безуспешно отбивался своей тростью, и врачиха, все же вытащив его из машины, ушла с победоносным видом, удовлетворенная местью; видимо, к своему профессору. Чех, сидя на земле, жалобно кричал, махая тростью: «Помогите! Милиция!»
Так закончилась любовная история заслуженного пенсионера и инвалида войны Чеха. Чего стоили комедии Мольера или Бомарше в сравнении с этим реальным театром — одним из лучших представлений большого двора, которое когда-либо наблюдал Марк?
В его доме жило множество необычных и причудливых персонажей — из каждого можно было бы слепить незабываемый образ для человеческой комедии, а иногда и трагедии.
Над заслуженным пенсионером Чехом жили две экстравагантные дамы аристократического вида, сестры-близнецы. Может, когда они родились, их и нельзя было различить, но жизнь наложила свои отпечатки, и теперь они выглядели по-разному. Обе были интеллигентными и образованными, и одна из них была замужем. Ее муж, по фамилии Яро, был тихим и худым, ходил, как тень, с тоненькой тросточкой, ни с кем не общался, и соседи говорили, что он туберкулезник. Но его жена, одна из сестер, была бойкой, упитанной, кровь с молоком; она часто ругала дворовых детей за их «плебейское» поведение — шумливость и хамство, свойственные, как она утверждала, простонародью.
Теплыми вечерами они втроем ужинали на веранде. Но шум во дворе, где дети часами орали, словно их режут, играя в какие-то военные игры, превращал их приятный летний вечер в кромешный ад. Терпение агрессивной сестренки лопалось, и Яриха — так дразнили ее дети — начинала кричать и ругать их прямо со своей веранды, требуя дать покой и немного отдохнуть от «беспощадного» шума. Реакция детей обычно была неадекватной и, можно сказать, хулиганской. Одним вечером в перепалке с детьми «госпожа» Яро (к слову сказать, в стране коммунистов обращение «госпожа», обозначающее замужнюю женщину с высоким социальным статусом, было заменено на обращение «товарищ», «гражданка» или просто «женщина» — грубовато, но половая принадлежность определялась) прокричала:
— Дайте отдохнуть! Ну что это такое? Сколько можно так истошно орать?!
А дети дружно стали дразнить ее в соответствии со своими понятиями, как принято в народе — с творческим подходом к «великому» русскому мату.
— Яриха-пидариха! Яриха-пидариха! — кричали они в рифму и «поэтично».
И Марк присоединился к этим сорванцам, с которыми носился по двору весь этот вечер.
Госпожа Яро, встретив во дворе отца Марка, рассказала ему о поведении его сына и решила ограничиться жалобой только ему, а не другим родителям, полагая, что это единственное, что имеет смысл. Этот смысл она объяснила Марку, когда отец привел его к ней извиняться.
— Ты пойми, Марк, — говорила она, — мне жаль тебя и твое будущее. Ты из интеллигентной семьи. Что ты нашел в этих хулиганах и босяках? Твоя дорога лежит в другом мире, и ты поймешь это позже.
Марк, конечно, извинился, даже немного задумался над словами госпожи Яро, но вскоре вновь с головой окунулся в бешеные игры и развлечения. Однако такие оскорбления по отношению к взрослым он уже не позволял себе и постепенно стал понимать, почему подобное поведение находится под запретом именно для него.
Интересный и загадочный факт: пожилые сестры-близнецы проживали и в других квартирах этого четырехэтажного дома. Например, на самом верхнем этаже в торцевой квартире жили сестры-близнецы по фамилии Тальских — две пенсионерки, бывшие врачи. Они предпочитали уединение и не общались с соседями, считая себя представителями более высокого социального слоя.
Впрочем, осуждать их за это не имело смысла. Ведь в этой стране все смешались в общую массу социалистического равенства и братства, создавался новый в истории человеческий генофонд будущего общества. Однако сестры Тальских не хотели участвовать в этом и смешиваться с простонародьем — рабочего и крестьянского происхождения. Они общались только с бабушкой Марка Аллой Александровной (так ее, названную при рождении армянским именем Арпик, звали все соседи). Она помогала дочери растить внука, заботилась о близких, не обходя вниманием и соседей, независимо от их происхождения. Да… такая была у нее натура.
Сестры Тальских уважали бабушку Марка, как и многие жители большого двора. Но иногда жаловались ей на ее сына Якова. Он уже был ведущим преподавателем политехнического института и читал лекции в передачах республиканского телевидения, только недавно появившегося в городе, — и в то же время продолжал возиться со своими голубями и кидать камни на крышу квартиры сестер Тальских, чтобы его голуби не ленились и не отсиживались там, а летали в небе. Бабушка Алла говорила сыну: «Яша-джан, ты уже солидный, взрослый человек, ну оставь свое детство в прошлом». Но он не мог расстаться с голубями. Когда они кружили в небе, ему казалось, что это его душа там летает; так он отдыхал вечерами после трудового дня.
У сестер Тальских не было детей, обе никогда не были замужем. Пришло время, и одна из них умерла. После этого Марк часто видел у себя дома другую сестру: она заходила пообщаться с его бабушкой Аллой. «Теперь я совершенно одинока, моя половина умерла», — говорила сестра Тальских, ее звали Мария Федоровна. Бабушка Алла часами успокаивала ее, хотя у нее самой было множество забот.
Как-то Марк услышал щелчок в двери, как будто что-то бросили в почтовый ящик. Бабушка спросила его:
— Нам принесли почту?
— Не знаю, — ответил Марк безразлично, как обычно погруженный в собственные мысли.
Бабушка подошла к двери и увидела записку на полу. Она подняла ее и начала читать:
— «Алла Александровна, вы единственный человек, с кем я общалась в последнее время. Простите, что доставляю вам заботы своей смертью, но я больше не могу жить. Я одинока… Не вижу смысла…»
Бабушка Алла бросилась в соседнюю квартиру. Ведь записка только что упала на пол из почтового ящика — значит, еще не поздно было остановить самоубийство. Дверь была приоткрыта, видимо, предусмотрительно, чтобы легче было обнаружить тело сестры Тальских, которая уже стояла на столе с петлей на шее. Бабушка схватила ее за ноги.
— Не делайте этого, Мария Федоровна, — уговаривала она. — Надо жить, человек ко всему привыкает.
Тальских не успела покончить с собой. Бабушка забрала ее к себе и долго приводила в чувство. Сестра Тальских плакала и причитала:
— Я не знала, Алла Александровна, что вы здесь и услышите, как я брошу записку.
— Вот и хорошо, — успокаивала ее Алла Александровна. — Значит, вам суждено жить.
В это трудно поверить, но этажом ниже квартиры Тальских жили тоже две сестры, и тоже пожилые. Одна из них когда-то была замужем, но у нее не было детей, и ее муж давно умер. Марк слышал, как бабушка Алла однажды рассказывала своей дочери Анжелике, его маме:
— Этих сестер сослали сюда как потомков какой-то аристократической династии, их фамилия Гриневич. Муж одной из них был врачом, очень интеллигентным и красивым мужчиной. Он относился к своей жене с большим теплом и любовью. Но говорят, что у него была любовница. Их отношения с Гриневич были чисто платоническими, они не были близки физически, как муж и жена. Ей, видимо, не понравилась первая брачная ночь; говорят, что она испытала к этому отвращение и не позволяла ему больше сближаться с ней как с женщиной. Но они жили очень хорошо вместе, как самые близкие люди, душа в душу. Она знала о его любовнице и относилась к этому с пониманием. Он, в свою очередь, тоже деликатно относился к ее чувствам и требованиям, и это было всем понятно — они ведь из аристократии.
— Да, аристократы — изнеженный народ, — вмешался в разговор отец Марка Иосиф, который был в той же комнате. — В простонародье проще: муж побил жену, и все встало на свои места; и жена скажет: «Раз бьет, значит, любит».
— А разве бывает так, мама? — спросила Анжелика. — Как у Гриневич?
— Видимо, бывает… но редко, — задумчиво ответила бабушка Алла. — А впрочем, у нас с твоим отцом Паруйром уже давно платонические отношения. Только по другой причине — дурак он, любит русские юбки.
— Да я знаю, все это знают, — махнула рукой Анжелика.
— Я заметил, он у вас любит кататься в трамвае по городу, и не один, — подсмеивался Иосиф. Он, как всегда, лежал на диване и читал газеты. Как лектор-историк, он должен был прочитать невероятное количество газетных статей, чтобы быть в курсе последних директив Коммунистической партии Советского Союза.
Когда Марк гостил у своего любимого дяди Люсика, он, конечно, спросил его о платонических отношениях, ведь в представлении Марка дядя знал все на свете, и Люсику пришлось отвечать.
— Это слово связано с философом Платоном, который говорил о любви, основанной на духовных чувствах и разуме, а не на физическом влечении, — объяснил он. — Такие отношения могут быть важны, потому что они создают близость без лишних сложностей.
Люсик улыбаясь смотрел на Марка, а тот задумался.
— Понимаю, — сказал Люсик, — даже взрослым людям в этом непросто разобраться, а тебе и сравнивать не с чем. Но когда-нибудь и тебе, Марочка, придется решать эту задачку, которую задал нам Всевышний. Главное в этих вопросах — оставаться самим собой. И помни: нет ничего сложнее и разнообразнее отношений между мужчиной и женщиной, где смешиваются духовное и физическое — именно то, от чего рождается потомство.
Улыбка не сходила с лица Люсика, пока он раскрывал ребенку некие тайны бытия.
— Самый известный пример платонических отношений, — продолжал он, — это любовь итальянского поэта Данте Алигьери, автора «Божественной комедии», и Беатрис Портинари.
Люсик любил углубляться в интересные исторические факты и много рассказывать, особенно таким благодарным слушателям, как любопытный Марк, который, как слепой кутенок, «ко всему принюхивался и прислушивался».
— А вот какие строки известный поэт Александр Блок посвятил своей будущей супруге Любови Менделеевой, дочери знаменитого химика:
Стана ее не коснулся рукою,
Губок ее поцелуем не сжег…
Все в ней сияло такой чистотою,
Взор же был темен и дивно глубок…
Марк слушал, вылупив глаза, видимо что-то понимая; а Люсик смело продолжал открывать ему интимные человеческие тайны:
— В первую брачную ночь Блок сообщил молодой супруге, что считает физическую любовь недостойной их высоких чувств и близости между ними не будет. Не может же он, в самом деле, сближаться с ней так, как сближался с какой-нибудь падшей женщиной. Юная супруга была в ужасе. Она решила, что Александр ее разлюбил. Но Блок заверил девушку, что, наоборот, слишком любит ее, но она для него почти святая, воплощение Вечной Женственности. И предаваться плотским радостям с ней — кощунственно.
— А чтобы сблизиться с женщиной, с ней обязательно надо лечь в постель? — спросил Марк, который был немного осведомлен об интимных подробностях от дворовых ребят.
— Не обязательно, — заметил Люсик. — Впрочем, узнаешь когда-нибудь, сейчас это не так важно.
— А что важно? — спросил Марк.
Люсик, медленно и тяжело дыша, поднял свое тучное тело и достал с полки какую-то книгу.
— Это Ветхий Завет, — сказал он и стал читать: — «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: „не ешьте ни от какого дерева в раю“?
И сказала жена змею: плоды с деревьев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть.
И сказал змей жене: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.
И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел.
И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.
И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.
И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: Адам, где ты?
Он сказал: голос Твой я услышал в раю и убоялся, потому что я наг, и скрылся.
И сказал Господь Бог: кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?
Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.
И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела.
И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми… <…>
Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: „не ешь от него“, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей…
И нарек Адам имя жене своей: Ева, ибо она стала матерью всех живущих.
И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.
И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч, обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».
Люсик закрыл книгу и испытующе взглянул на Марка, ожидая его реакции.
— А я все понял, — сказал Марк.
— И что же ты понял? — спросил Люсик с хитрецой.
— Бог наказал Адама и Еву за любопытство, за то, что они поели плодов с заповедного дерева и поняли, что они нравятся друг другу голыми, без одежды. И он выгнал их, чтобы они не поели еще и плоды дерева жизни и не стали такими же богами, как Он.
— Ты совершенно прав, Марочка, — сказал весело Люсик, — Бог ревнивец и не хотел ни с кем делиться своей властью; как, впрочем, бывает часто и у нас, у людей.
— А я тоже, как поэт Блок, не хотел бы видеть мою девочку без одежды, Блока я понимаю. Хотя… если честно, — замялся Марк, — иногда мне нравятся красивые женские ножки, но если они в носочках.
— А без них? — от души рассмеялся Люсик.
— А без них не очень. Мне не нравятся их голые пальчики на ногах и их голые пятки.
— Чудесно! Чудесно! — восхищался Люсик. — Но хочу заметить, Марочка, что платоническую любовь мы испытываем не только в детстве, но и в старости. Отношение к женщине преобразуется в течение жизни — сублимация, как называл это великий психоаналитик Фрейд.
Кто такой Фрейд, Марк не стал спрашивать; впрочем, когда-то он уже слышал от Люсика и о нем. Ему все было понятно и без Фрейда. В этот день он полностью удовлетворил свое любопытство, вкусив плоды добра и зла от древа знаний своего любимого дяди.

3

В четырехэтажном доме с большим общим двором жили не только потомки высокородных сословий, но и представители низших слоев общества. В том же торце, где находилась квартира сестер Гриневич, жила сорокалетняя женщина по имени Клавка — так ее звали соседи. Ее квартира находилась в подвальном помещении, но была похожа не на комнаты в «подвале маленького домика в садике», где «трижды романтический Мастер», булгаковский герой, сочинял роман о Понтии Пилате; скорее, ее квартира напоминала саму Клавку или, вернее, кладовку, из которой были сооружены комнаты. И романы Клавка не писала, а работала где-то уборщицей и подрабатывала проституцией. Но это, конечно, нелегально — в советском обществе следовали моральному кодексу строителя коммунизма.
Клавка — настоящая пролетарка, вела себя уверенно, с достоинством; высокая, длинноногая крепкая баба, в которой нуждались такие же крепкие мужики. Она терпеть не могла шумливых детей и часто часами сплетничала с кем-нибудь во дворе, широко расставив ноги посреди площадки, где дети гоняли мяч.
Однажды мячик случайно полетел в ее сторону и попал ей чуть ниже пояса. Схватив его, она стала кричать, что ей попали в голову.
— Ха! Ха! У нее голова между ног, — засмеялся Сашка Балагуров, от которого мяч полетел к ней.
— А-а! Негодяй! У меня между ног воняет? — закричала Клавка, не расслышав его реплику. — А ты у меня там был?
Виталик Воеводин, боксер и один из самых бравых ребят, бросился спасать мячик и выбил его из рук Клавки. Но проворная, сильная баба успела поймать парня за шиворот и ударила кулаком по голове. Герой Виталик со слезами на глазах схватился за камень, но Клавка, прошедшая через грубость брутальных мужиков, периодически лежавшая под ними, не испугалась.
— Ну и что ты мне сделаешь? — поперла она на него, руки в боки, как танк.
Виталька был морально сломлен в этой схватке с бабой, прошедшей огонь и воду; его дядя разбирался с ней долго, беседуя о нравственности.
Сашка и другие дети были в восторге от этой перебранки, а для наблюдательного и любопытного Марка такие сцены были незабываемыми. Возможно, и «аристократки» Гриневич с ужасом наблюдали за этой сценой и слышали эти «светские беседы» со своей веранды.
Прямо над Клавкой, на первом этаже, жил другой экзотический персонаж по фамилии Ивко. Его фамилия украинского происхождения и образована от названия дерева ивы. Такое прозвище могло быть дано человеку гибкому, мягкому и задумчивому. Ивко был действительно задумчивым; образ плакучей ивы вполне подходил бы и ему, но он был далеко не гибким и тем более не мягким человеком.
Много лет назад Ивко женился на женщине с ребенком. Она любила его, а ее сын Валера был добрым и хорошим парнем.
Началась война, и Ивко ушел на фронт; он прошел весь путь до Берлина. Три дня в захваченном городе, когда советские солдаты бесчинствовали, грабя немецких жителей, Ивко знакомился с местными достопримечательностями и бытом и не участвовал в погромах, вызванных озверением от войны, смертей и психическими срывами советских бойцов. Он вел себя скромно, сдержанно; забрал у кого-то из местных жителей только швейцарские часы, которые, кажется, тот сам ему и подарил. Хотя после капитуляции Германии появлялись сообщения о массовых групповых изнасилованиях немецких женщин солдатами передовых частей Красной армии; а знаменитые кремлевские писатели, талантливые литераторы и сталинские холуи, писали, что «Час мести пробил!». Но Ивко в этом не участвовал, а даже делился своими продовольственными пайками с голодающими немецкими ребятишками.
После Победы он еще около года находился в Германии, а вернувшись домой к счастливой и любящей жене, устроился на работу.
В один прекрасный день празднования окончания войны — а такие вечеринки были частыми — кто-то в компании за столом сказал:
— Ну, закусываем, ребята, хватит пить.
— А что у нас есть на столе? — рассмеялся охмелевший Ивко. — В Германии свиньи питаются лучше, я своими глазами видел.
Никто тогда не понимал, почему в стране победителей опять наступил голод, но Ивко на следующий же день арестовали и приговорили к десяти годам лагерей.
Он вернулся через десять лет, отбыв в лагере полный срок день в день, злой и морально сломленный. Жизнь казалась ему теперь — да и люди тоже — чем-то бессмысленным. Он возненавидел всех, включая жену и ее сына.
Однажды ночью Марк, лежа на веранде, услышал крики с первого этажа, а затем Валерка, уже взрослый сын жены Ивко, хлопнув дверью подъезда, выбежал и исчез в темноте. Говорили, что Ивко поднял руку на жену, которая ждала его всю войну и все десять лет лагерей, и Валерий заступился за мать.
Вскоре Ивко остался один в трехкомнатной квартире. У него не было родных и друзей. Все ночи напролет он слушал по радио «Голос Америки», и с его веранды этот «Голос» разносился по всему двору и по всему району, где в это время слышны были лишь далекие гудки поездов или голоса ночных сверчков.
Лежа на своей веранде верхнего этажа, ночами Марк тоже слышал исходящий из квартиры Ивко «Голос Америки», плывущий как эхо над макушками деревьев. Заинтересовавшись этой радиостанцией, он попросил у дяди Якова, родного брата своей матери, маленький транзисторный радиоприемник «Спидола» и приноровился ловить «Голос» на коротких волнах. В этом азиатском регионе в ночное время поймать американскую радиостанцию было несложно, тогда как в столичных районах советского государства это было затруднительно, ведь станцию глушили спецслужбы: американцы, хотя и помогали СССР во время войны, снова считались врагами.
Это было время портативного транзистора и радиоприемника «Спидола», изобретенного латышами, а также время, когда в Ташкенте начали появляться телевизоры. Дядя Яков был одним из первых в городе обладателей телевизора и сам читал лекции по начертательной геометрии в учебной телевизионной программе. Однако его поведение продолжало удивлять соседку, Марию Федоровну Тальских, которая возмущалась его инфантильным, по ее мнению, увлечением голубями и бросанием камней на ее крышу, чтобы прогнать их в небеса.
Дядя Яков действительно любил животных, особенно голубей, и в то же время он был талантливым человеком и ведущим преподавателем института; но больше всего на свете дядя Яков любил свою жену. Тамара была красивой, умной, властной, похожей на Мэрилин Монро, знаменитую американскую киноактрису. Он полностью растворился в ней и в семейных делах. Прежде он больше посвящал свободное время сестре Анжелике и маме, но с появлением Тамары изменился; как сказано в «Евангелии от Матфея», в святом благословении Нового Завета, «оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью». Так оно и случилось. И это было прекрасно! Многие им завидовали. Хотя бабушка Алла и была рада счастью сына, она переживала, что он теперь принадлежит другой женщине, а не ей и Анжелике.
В доме Якова и Тамары всегда собирались известные, значимые люди: врачи, профессора, композиторы, ведущие педагоги. Тамара отличалась привлекательностью, умом и прекрасно готовила, она была искусницей в кулинарии, и у нее было «хобби», очень популярное среди советской интеллигенции, — собирать вокруг себя «полезных» друзей. Предпочтение оказывалось влиятельным людям, особенно врачам.
Хорошего врача было трудно найти в этой стране, где все были уравнены и различались не по таланту и умению, а по коммунистическим понятиям, как обстриженные кусты в парке. Поэтому врач Василенко из династии выдающихся русских врачей, оказавшихся в Туркестане по воле судьбы, был у них одним из самых обласканных друзей. Также в их круг входил будущий президент Узбекистана Акил Салимов, в то время еще молоденький декан политехнического института и уже видный партийный работник.
Тамара была музыковедом, и в их компании встречались знаменитые композиторы, которых Марк помнил еще с тех пор, когда ходил под стол пешком, а его годовалая сестричка Оля, дочь Якова и Тамары, ползала за ним по всем комнатам среди танцующих и веселящихся гостей.
Бабушка Алла и дед Паруйр — родители Якова — жили тихо в своей маленькой комнатке, не мешая им, молодым и полным надежд, гулять, наслаждаться жизнью, строить карьеру и свое будущее. Время было уже другое: ни войн, ни голода, ни сталинских репрессий — так называемая оттепель. Начинался период, когда коммунистическое общество могло вздохнуть. В их квартире собирался «бомонд», резко контрастирующий с социальным многообразием жителей четырехэтажки. Так, на последнем этаже жили две сестры Пензины. Да, снова сестры, но на этот раз не близнецы и далеко не потомки аристократов, а представители самого дна социального общества. Но, несмотря на это, они получили квартиру в престижном доме, что не удивительно: ведь за это боролись большевики в 1917 году.
Младшую звали Сонька, ей было лет тридцать пять, и у нее был на редкость хулиганистый сынок-подросток. А старшую сестру звали Нюська — та самая пьяница, которая, когда видела во дворе Иосифа, отца Марка, грозилась его изнасиловать, он ей очень нравился как мужчина. Сонька работала где-то уборщицей, и к ней постоянно таскались мужики ее же интеллектуального уровня, если понятие интеллекта здесь как-то применимо.
Сестры иногда били друг друга, и однажды ночью Марк слышал стоны, доносившиеся с их веранды. «А это Нюська Пензина огрела Соньку кочергой по животу», — рассказывал кто-то из соседей позже.
Ко всеобщему удивлению, Тамара однажды предложила Нюське убрать ее квартиру, и с хорошей оплатой. И это несмотря на разборчивое отношение Тамары к людям и стремление окружать себя лишь изысканным обществом. Нюська с радостью согласилась и взялась за дело, когда в квартире никого не было, работала с настроением и энтузиазмом, зная, что у нее будут деньги на выпивку. И каково было ее удивление и восторг, когда в чулане она обнаружила огромные бутылки с вишневой наливкой домашнего приготовления. Когда Тамара вернулась домой, ожидая увидеть чистую квартиру, она обнаружила Нюську сидящей в тазу с грязной водой, где та промывала тряпку. Нюська, счастливая, вся «в небесах», что-то напевала и терла пол в одном и том же месте.
— Ну и с какой головой я ее позвала делать уборку? — жаловалась Тамара Иосифу, отцу Марка. — Не могу себе этого простить!
А Иосиф смеялся от души, рассказывая всем эту историю.
Сын Соньки Пензиной, подросток Валерка, вместо того чтобы, как все нормальные люди, попадать в свою квартиру через подъезд и дверь, забирался с первого этажа на четвертый, лазая по всем верандам, словно обезьяна. Однажды Марк слышал, как он со смехом рассказывал дворовым детям:
— Залезаю домой, а мамка с кем-то опять в койке, и голые задницы сверкают туда-сюда.
— А что здесь смешного? — ужаснулся тогда Марк.
После того как Валерка поймал горлинку, оторвал ей голову, зажарил на костре и съел у всех на глазах, самые отпетые хулиганы района Первушка выглядели для Марка лордами в сравнении с этим подростком. Марк, естественно, предпочитал дружить с другими детьми, у которых вырисовывался хоть какой-то интеллект.
Одним из таких был Генка Афанасьев. Паренек славянского типа — беленький, с голубыми глазами, немного похожий на поэта Сергея Есенина. Таким он остался в памяти Марка. Интеллект Генки был не просто «хоть каким-то», а уникальным; Марк поражался его талантам. Генка прекрасно рисовал, делал какие-то фантастические чертежи, был невероятно изобретателен в детских играх и различных творческих придумках. Непонятно было, почему он так обожал все, что относилось к американской культуре, ведь информация об этой капиталистической стране была довольно скудной, да и нежелательной в стране развитого социализма. Но его яркое воображение и жажда познания били ключом.
Однажды он предложил Марку тайком сходить на «экстраординарную экскурсию», как он выразился, в «мертвецкую» — морг крупнейшего в Средней Азии медицинского института ТашМИ, основанного в 1920 году.
Морг располагался в отдельном здании на периферии территории всего медицинского комплекса и выглядел как загадочная кладовая. Студенты там практиковались, изучая трупы людей, замоченные в растворе формалина. Вход в кладовую с мертвецами не охранялся, и достаточно было вечером проникнуть на территорию комплекса через отверстие в окружавшем ее заборе.
Да! Детей влекло любопытство — та движущая сила познания, которая иногда приводит к глупостям, а иногда и к великим открытиям.
В сумерках сторож у центральных ворот не заметил, как два сорванца проникли в медицинский городок через дырку в заборе.
Они шли крадучись по узкой тропинке, вдоль которой росли высокие многолетние деревья; территория медицинского городка выглядела как Эдемский сад. Солнце уже скрылось где-то за невидимым горизонтом, но мягкие золотистые цвета еще ложились на листья деревьев. Цель вылазки ребят не гармонировала с этим спокойствием и умиротворенностью весеннего вечера.
Они подошли к моргу. Дверь была приоткрыта, а окна были с решетками и без стекол.
— Почему не заперта дверь? — спросил Марк.
— А кого там охранять? Мертвецы не убегут. И воровать их никто не станет, кому это надо? — рассудил Генка.
Марк поднялся на цыпочки и заглянул в окошко. У него закружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Сразу он не понял причину, но потом догадался, что смотрит на труп, лежащий на столе прямо перед окном, в которое он заглядывал. Это было не все человеческое тело, а часть, срезанная в том месте, где заканчивалось туловище. В срезе были видны кишки и другие внутренности.
У лежавших на других столах трупов также отсутствовали некоторые части тела. В ванне Марк успел заметить две отрезанные головы.
Запах был непривычным, напоминающим уксус. Марк любил запах уксуса, который бабушка Алла использовала для армянских маринадов, но этот был с примесью химических веществ, резким, неприятным и стойким.
У него помутнело в глазах, и мурашки забегали по всему телу, как однажды на высокой скале над пропастью, откуда он не мог слезть. Марк отвернулся от окна и решительно сказал:
— Нет, Генка, я туда не пойду.
— Да не бойся ты, мертвецы не кусаются, — рассмеялся друг. — Они безвредные. Вот когда мой папка пьяный и живой приходит домой — вот это опасно! А эти… — И он махнул рукой. — Ну, я все же зайду туда.
Марк больше не смотрел через окно, трусил, а Генка все не возвращался из мертвецкой. Марк испугался: «Как же я помогу ему, если какой-нибудь мертвец оживет и схватит его?» И Генку жалко, и страшно, и дыхание сперло. «Черт их знает, этих мертвецов! — думал Марк. — Кто они? На что способны? Что они делают после смерти? У многих даже частей тела нет». Ему была понятна жизнь, которая недавно вторглась в его сознание и душу — это, казалось, навсегда. Но что такое смерть — это ему было непонятно.
Генка наконец вышел из мертвецкой с взъерошенными волосами и выпученными глазами от увиденного.
— Вот это да! Вот это страх божий! — восклицал он без конца под впечатлением от общения с покойниками. — И запах в носу какой-то… ужасный, и никак не уходит.
Дети, испуганные, быстро направились к выходу, поскольку уже стемнело и нигде не светили фонари. Хотя небо все еще находилось в светлой дымке севшего солнца и немного освещало тропинку. Но мальчикам было действительно страшно, ведь на территории городка не было ни души, кроме них и покойников, которые, впрочем, тихо пребывали в своем пространстве и никому не мешали.
Когда путешественники подошли к своему дому, дворовые дети сидели у костра, как бывало обычно по вечерам, и о чем-то мирно ворковали. Два героя пристроились к ним, и когда родители Марка стали его искать, он оказался среди послушных дворовых деток, а их экстраординарное путешествие осталось в тайне.
Да, Генка всегда придумывал что-нибудь небывалое, увлекательное. Однажды он прочитал детскую книгу Николая Носова «Приключения Незнайки и его друзей», и у него родилась новая идея. Дело в том, что персонажи этой сказочной повести Винтик и Шпунтик придумали и построили автомобиль и ездили на нем. Генка решил соорудить машину, похожую на описанную в книге. Он рассказал об этом Марку.
— Но что в этих историях для маленьких детей тебя так привлекло? — спросил Марк.
Тогда Генка принес Марку книжку и стал читать:
«Механик Винтик и его помощник Шпунтик были очень хорошие мастера. <…>
Однажды Винтик и Шпунтик никому ничего не сказали, закрылись у себя в мастерской и стали что-то мастерить. Целый месяц они пилили, строгали, клепали, паяли и никому ничего не показывали, а когда месяц прошел, то оказалось, что они сделали автомобиль.
Этот автомобиль работал на газированной воде с сиропом. Посреди машины было устроено сиденье для водителя, а перед ним помещался бак с газированной водой. Газ из бака проходил по трубке в медный цилиндр и толкал железный поршень. Железный поршень под напором газа ходил то туда, то сюда и вертел колеса. Вверху над сиденьем была приделана банка с сиропом. Сироп по трубке протекал в бак и служил для смазки механизма. Такие газированные автомобили были очень распространены среди коротышек. Но в автомобиле, который соорудили Винтик и Шпунтик, имелось одно очень важное усовершенствование: сбоку к баку была приделана гибкая резиновая трубка с краником, для того чтобы можно было попить газированной воды на ходу, не останавливая машину».
— Так это же сказка, фантазия, — рассмеялся Марк. — Мама читала мне эту книжку в детстве.
— Ну не скажи, — возразил Генка. — Фантазия, говоришь? А если сделать такой же автомобиль, только с двумя сиденьями? Использовать детали от моего велосипеда: колеса — они небольшие, педали, цепь, шестеренка. Приделать моторчик. Ручной тормоз будет контролировать передние колеса. У моего папы в кладовке лежит совсем новенький велосипед, который он купил для меня. А ты свой старый принесешь, снимем с него еще два колеса.
— Ходить в гости к покойникам интереснее, чем то, что ты придумал, Гена, — подтрунил Марк.
Тогда Генка на следующий же день нарисовал внешний вид детского автомобиля, составил чертежи во всех деталях и показал их Марку. Это напоминало игрушечное средство передвижения, состоящее из корпуса, рамы, ходовой части и рулевого управления.
— Корпус будет из дюралюминия, — объяснил он.
— А что такое дюралюминий? — поинтересовался Марк. — Это тоже железо?
— Это легкий и прочный сплав алюминия и каких-то еще металлов. Из него делают самолеты. Превосходный материал!
— А где мы достанем его?
— В Шумиловском городке. Там кладбище самолетов.
Это был жаркий летний день, когда изобретатели проникли на свалку, где хранились отработанные части самолетов. Солнце так пекло, что дотронуться до любого металла было невозможно. Дети сняли одежду, чтобы обернуть ею ладони и нести куски раскаленного дюралюминия, которого было там в изобилии — любой формы и размера.
Любопытный Марк то и дело задавал вопросы:
— А этот кусок от какой части самолета?
— От конструкции хвоста, — отвечал Генка с видом знатока.
— А это какая часть?
— Фюзеляж.
— А это?
— Опора шасси или крыло.
До позднего вечера дети таскали домой куски легкого металла, из которого в те времена изготавливали самолеты.
Марк принес и свой старый детский велосипед, чтобы использовать некоторые его части и, главное, колеса.
У дяди Якова в гараже было много слесарных инструментов для собственной машины и хозяйственных нужд. Марк без разрешения взял те инструменты, которые они выбрали вместе с Генкой, и по чертежу, подрезая специальной ножовкой неровные кусочки дюралюминия, сложили корпус по принципу мозаики. Дюралюминий легко поддавался обработке и резке, но затем встал вопрос, как скрепить все это в одно целое. Просверлив множество дырок в корпусе из довольно мягкого материала, они скрепили все части стальной проволокой, которую Марк тоже стащил у дяди Якова. Затем пришлось клепать и вручную, так как крепление оказалось непрочным. Потребовалось много физических усилий и Генкиной уникальной смекалки, чтобы реализовать этот фантастический план.
Машина уже ездила по принципу велосипеда, и можно было вдвоем кататься. Но она дребезжала и двигалась очень медленно, что детей не устраивало.
— Столько работы, — жаловался Марк, — а толку чуть.
— Не переживай, приходи ко мне сегодня вечером, я покажу тебе кое-что! — весело сказал Генка. — Моторчик совсем новый, и горючее есть.
Когда вечером Марк подошел к калитке дворика, где жил его друг, он услышал шум и крики: вроде бы там кто-то дрался. Вскоре из калитки выскочил молодой мужик, весь в крови, он махал руками и ругался матом:
— Будешь ****ь мою жену — я тебя, сука, закопаю. Вот мои ребятишки завтра подойдут — увидишь тогда, падла!
Марк не заходил во двор, ждал, и Генка сам вышел к нему.
— Это дядя Петя, мамкин друг, набил морду папке моему, — объяснил Генка.
Марк удивленно посмотрел на него.
— Да, да! — продолжил Генка. — Папку мамка давно выгнала, уже как год, за то, что он пьяница и драчун. Ну что, идем в сарай, я тебе покажу маленький моторчик для нашей машины. Мы будем ездить в точности как ездили коротышки в книге Носова.
Генка жил с мамой в квартире с одной комнатой и маленьким двориком. Его мать была чуть старше тридцати, простая русская женщина с очень привлекательной внешностью. Мужа она выгнала за пьянство и побои, но он иногда являлся к ней и, видимо, требовал физической близости. Она была действительно очень соблазнительна и женственна, и понятно, почему ее бывший муж, когда выпивал, не мог устоять от влечения к ней. В этот раз он «получил» от дяди Пети, ее нового ухажера, которого она теперь предпочла для любви.
Невзирая на эту «народную драму», дети направились в сарай, который находился в углу дворика, и Марк увидел там моторчик.
— Он почти новый, — сказал Генка. — Вот и ручное сцепление есть, чтобы менять скорость. Мой папка давным-давно принес его с работы, чтобы сделать для меня велосипед с моторчиком.
— Ну и почему же не сделал? — спросил Марк.
— Да он все время пьяный и со своими дружками. А моторчик остался нетронутый, целенький, — сказал довольный Генка.
Марка немного удивило, что целенький моторчик волнует его друга больше, чем выгнанный из дома папка.
Генка иногда жил у своей бабушки Паши, мамы его матери. Ее маленький домик с небольшим собственным двориком также находился в большом общем дворе. Она иногда забирала внука к себе, чтобы тот не мешал ее дочери устраивать личную жизнь. Свою сказочную машину юные изобретатели собирали в ее дворике.
— Я не совсем понимаю, Генка, как это будет работать, — сказал Марк.
— Хорошо, объясняю: педали вращают переднюю шестеренку, а цепь соединяет ее с одной из задних шестеренок на колесе. Это передает вращение на заднее колесо и приводит в движение весь корпус. Мотор будет приводить в движение заднее колесо независимо от педалей, он подключен цепью к шестеренке рядом с задним колесом.
— А что, моторчик будет крутить только одно заднее колесо?
— Да, этого достаточно. Машина и так поедет. Цепь, по-моему, проскакивает, — сказал озабоченно Генка. — Надо проверить ее натяжение, чтобы она правильно проходила и не застревала.
Наконец они с трудом установили моторчик, цепь, шестеренки и другие детали.
— Итак, опытный прогон машины, — громко и театрально произнес Генка. — Тестинг!
Он все чаще использовал английский с пижонским благоговением. Но Марку это не мешало, он считал его уникальной личностью.
Генка сел в машину и стал крутить педали, развивая скорость. И о чудо! Машина завелась! Мотор взревел и заработал! Сказочный автомобиль продолжал движение уже за счет работы моторчика, а не педалей. Генка стал объезжать двор. Соседи, кто был в это время там недалеко, смотрели на него с удивлением, как на маленького дьявола.
Из двора Генка выехал на дорогу соседней улицы, где всегда было пусто, и помчался по ней; где-то развернулся и вернулся к воротам общего двора — там его ждал счастливый Марк.
— Ручное сцепление не сработало, — пожаловался расстроенный Генка, когда машина остановилась у ворот. — Пришлось выдернуть из мотора свечу зажигания во время езды.
— А что это такое — свеча зажигания? — спросил Марк.
— Она воспламеняет топливо в цилиндре, и двигатель начинает работать. Без нее не будет искры, и мотор не заработает. Поэтому так и называется — двигатель внутреннего сгорания.
— А можно завести этот мотор без свечи зажигания? — спросил Марк, садясь за руль.
— Нет, завести бензиновый двигатель без свечи зажигания невозможно. И вообще, как нашу машину остановить во время движения без выдергивания свечи, если ручное сцепление не срабатывает? Я пока не придумал, — сказал Генка.
Марка успокоило то, что Генка не сказал «не знаю», а сказал всего лишь «не придумал».
— Ну я поехал, — сказал Марк и приготовился крутить педали.
— Подожди! — остановил его Генка. — Слушай внимательно: если тебе надо остановиться, ты можешь надавить на сцепление, чтобы двигатель перестал крутить шестеренку заднего колеса, а потом нажимай ручной тормоз. Если ты решишь не останавливаться, а просто замедлить скорость на повороте, тоже нажимай сцепление, и чтобы разогнаться опять, полностью отпусти его, и моторчик продолжит вращать колеса.
— Ты же сказал, что ручное сцепление не сработало у тебя?
— Если это случится, то выдергивай из мотора свечу зажигания во время езды. Машина не сразу, но замедлит ход. И после этого используй ручной тормоз для полной остановки.
Марк начал движение.
— Сильней, сильней крути педали! — прокричал Генка. — Набирай скорость!
Мотор наконец-то взревел, и Марк понесся по пустой улице. Он развернулся по кругу на той же скорости, которую, впрочем, не смог изменить. Возвращаясь, он выдернул свечу, и мотор быстро заглох. Затем с помощью ручного тормоза остановил машину.
— Здорово! — восторгался Марк. — Но сделать поворот, не уменьшая скорость, очень трудно и опасно.
— Пока будем ездить по кругу и выдергивать свечу каждый раз. А потом я что-нибудь придумаю и со сцеплением.
Уже стемнело, и два маленьких конструктора решили расходиться по домам.
— А где будем держать наш автомобиль? — спросил Марк.
— Пока машина побудет у моей бабки во дворе. Она завтра приезжает; гостит у сына, дяди Бори.
— Тоже пьяница? — спросил Марк.
— Да, — кивнул Генка. — Но добрый и тихий. Когда выпьет, сидит и всем улыбается, счастливый такой! Всегда молчит. Может, когда трезвый, спросить у бабки Паши: «Как твое здоровье, мама?» — или у меня: «Как дела, Генка?» А с сестрой, мамкой моей, вообще не общается; только иногда они могут встретиться — ну разве что на чьих-нибудь похоронах.
Дети разошлись по домам.
На следующий день Марк, под впечатлением от их приключений, сразу же после школы побежал к Генке. К его удивлению, во дворике, где они держали свой автомобиль, собралась толпа: соседи и незнакомые люди.
Тут он увидел Генку, который вышел за калитку с заплаканными глазами.
— Похороны у нас, — сказал он.
Марк удивленно смотрел на него.
— Дядя Боря, пьяный, под машину попал, — продолжал Генка. — Три дня теперь он будет лежать в гробу у бабки в доме.
— А почему так долго? — спросил испуганный Марк, который уже был знаком с покойниками, но похороны так близко видел впервые.
— Обычай у нас такой, — сказал Генка. — Но запах будет!.. Хоть стой, хоть падай! В такую-то жару…
— А плакал ты почему? Жалко дядю?
— Да нет, — вздохнул он. — Бабка наш автомобиль разбила и на крышу забросила.
— Зачем? — воскликнул Марк. — И почему именно на крышу?
— Из-за сына ее, дяди Бори, у нее самой крыша поехала. Мешал ей автомобиль во дворе. Сказала: «Ты антихрист маленький, и нечего тебе время тратить на глупости. Люди сегодня соберутся у нас. Двор лучше убери и кладовку почисть».
— Как же она смогла справиться с такой тяжестью?
— Ванька, сосед, все сделал по ее просьбе, а моторчик, сука, себе забрал.
— Люди добрые! Заходите попрощаться! — кто-то стал зазывать в дом толкавшихся во дворике.
— Пойдешь со мной? — спросил Генка.
И оба они зашли внутрь. Приглашенные толпились вокруг гроба. Ванька-сосед, открывая крышку гроба, с мрачным видом и каменным тоном произнес:
— Крепись, тетя Паша!
— Боря, Боря! — увидев мертвого сына, запричитала тетя Паша. Она положила руку на его лицо и стала гладить его волосы. — Похолодел весь! — качая головой, плакала она. — Весь холодный какой! — повторяла она без конца и гладила его то по лицу, то по лбу с огромным синяком на виске — видимо, от удара машины.
На Марка это произвело сильное впечатление — намного сильнее, чем его недавняя встреча с покойниками в морге, хотя там, кроме мертвецов и двух «юных следопытов», вокруг не было никого.
«Видимо, ужасна не сама смерть, а встреча с ней живых людей», — размышлял он, лежа ночью на своей веранде.
Уставший от ярких впечатлений последних дней — открытий, приключений и разочарований, Марк тихо и мирно уснул под открытым летним небом, усыпанным миллионами звезд — бесконечными мирами чьих-то далеких, неизвестных жизней и, видимо, неизвестных смертей.

4

С обратной стороны четырехэтажного дома, где жил Марк, пролегала тихая улица Павлова с широкой проезжей частью. Именно здесь Генка и Марк устроили пробный прогон своего сказочного автомобиля.
Эта улица была названа в честь того самого академика, великого ученого, который всю свою жизнь мучил собак, чтобы познать добро и зло — открыть некоторые истины, которые послужат человечеству. Хотя его исследования и увенчались успехом, позже он сожалел, что пожертвовал жизнями одних живых существ ради жизни других, и возникла легенда, что в конце своей жизни академик Павлов поверил в бога. Впрочем, это не подтверждено.
Рядом находился винный завод, основанный еще в девятнадцатом веке русским купцом Первушиным. Пьяненькие мужики и бабы часто тусовались здесь, в высохших арыках под ветвистыми деревьями, щедрыми на тень и прохладу. Курили анашу, употребляли другие наркотики и часто устраивали пирушки и драки — словом сказать, имели свою «малину»: эта улица была излюбленным местом для местной шпаны.
Они жили в одноэтажных старых домах с такими же большими общими дворами, стоявших вдоль этой улицы. Она начиналась от винного завода и заканчивалась заводом «Подъемник», где изготовляли машины — подъемные краны. Во время войны этот завод производил продукцию для фронта и здесь работали дети Аллы и Паруйра — Яков и Анжелика. Теперь местные пролетарии зарабатывали на нем на содержание своей семьи и на выпивку и с гордостью носили почетное звание «рабочий класс».
Напротив «Подъемника», на другой стороне улицы, построили новый четырехэтажный дом, а во дворе каким-то образом оказался высокий, метров тридцать, холм, или, можно даже сказать, гора. Говорили, что это оставшаяся часть древней городской оборонительной стены. Дворовые дети постарше часто лазали на макушку этой горы, и однажды Генка предложил Марку присоединиться к их компании «юных альпинистов». Марк, естественно, согласился, но один из участников, Сашка Балагуров, был против: «Его нельзя брать с собой: еще не дорос».
К сожалению, Сашка оказался прав. Когда все успешно достигли вершины горы и направились вниз, выяснилось, что спускаться сложнее, чем залезать на эту гору. Все скалолазы уже были внизу, а Марк застрял на вершине. С его ростом было трудно спуститься по отвесной скале, и он сидел вверху, не зная, что делать.
Генка снова забрался к нему на гору. Он то спускался ниже, то поднимался обратно, не оставляя Марка одного: искал легкие пути спуска, а потом, от безысходности, сел рядом с ним на вершине и тоже чего-то ждал. Солнце палило беспощадно, и у Генки пошла кровь из носа. Марка мучила жажда.
Сашка Балагуров кричал снизу: «Генка, пошли его на ***, пусть сидит там один! Спускайся, мы уходим!» Но Генка не оставлял друга. Когда Сашка Балагуров от злости стал бросать в них камни, какой-то житель дома, молодой мужик спортивного вида, увидел со своего балкона, что происходит. Он вышел, прогнал Сашку, залез на гору и помог Марку спуститься. Марк и Генка, счастливые, только и успели крикнуть ему «спасибо» и помчались галопом домой.
— Этот новый дом оказался не без добрых людей, — впопыхах крикнул Генка, когда они, довольные, бежали по тихой улице Павлова.
— В том доме живет друг моего отца, — сообщил ему Марк на бегу. — Он часто приходит к нам и жалуется на своих жен.
— У него много жен? — удивился Генка.
— Нет, две какие-то.
Когда они уже подбегали к своему двору, Генка вдруг остановился и вопросительно посмотрел на Марка.
— А завтра по телевидению показывают кино «Гуттаперчевый мальчик», — сказал он мечтательно.
— Я поговорю с дядей Яковом, — сказал Марк. Он знал, что телевизор был еще редкостью, так как дорого стоил, и не многие в их общем дворе могли позволить себе эту роскошь, а уж Генка — так тем более.
Вечером к родителям Марка пришли гости — друг отца Володя Солдаткин с женщиной, которую Марк раньше не видел. «Какое совпадение!» — подумал Марк, ведь только сегодня он вспоминал об этом человеке: это Володя Солдаткин жил в том же доме, что и тот ловкий мужик, который снял Марка с макушки горы (кстати, имя этого спасителя Марк так и не узнал, но иногда вспоминал о нем).
Володя Солдаткин работал инструктором ЦК — это была довольно высокая партийная должность. Но манеры у него были не как у человека пролетарского происхождения, кого обычно предпочитали видеть на таких должностях, а скорее как у рафинированного интеллигента. На это место его устроила влиятельная в партийных кругах его мама.
Надо сказать, Солдаткин был человеком чересчур добрым и чересчур интеллигентным, с изысканными, утонченными манерами — до занудства! Возможно, именно поэтому у него всегда были проблемы с женщинами.
Ему бы не помешало знать одну «маленькую истину» из произведения Ницше: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!» — так говорил Заратустра. Но он не читал Ницше. Он читал Маркса, Энгельса, Гегеля и других материалистов, поэтому не понимал, как вести себя с женщинами. И это была его постоянная головная боль, вернее сказать, душевная боль.
С женой он развелся, с сыном рассорился. В общем, был одинок. Приходил часто к Иосифу, отцу Марка, поговорить, согреть свою душу. А Иосиф был хорош в умении поддержать.
И вот в тот день Солдаткин пришел в гости с весьма экстравагантной дамой, решил познакомить ее со своим другом и его семьей. Мать Марка прекрасно готовила изысканные блюда и к чаю подала торт «Бизе».
Казалось, их гость был счастлив! Обхаживал свою даму со всех сторон, предупреждал ее желания, угадывая их на лету. Видимо, ожидая в будущем того же и от нее.
— Наконец-то я счастлив, Иосиф! — сказал Володя, когда они вдвоем вышли на веранду. — Это та женщина! Она создана для меня!
Друг его Иосиф знал «маленькие истины» Ницше и сказал ему шутя:
— Володя, ты уже обжегся однажды, не торопись обожествлять женщин. Одной святой Марии Иоакимовны для нас достаточно.
Солдаткин понимал тонкий юмор, был достаточно образован, но к женскому полу относился слишком романтично. Он был человеком из прошлого, чудом оказавшимся среди коммунистов двадцатого века.
В первое время после женитьбы на этой даме он приходил с ней к отцу Марка. Но потом стал навещать его без нее, говорил, что у жены частые командировки. Однажды он пришел к Иосифу весь вне себя.
— Какая подлость! Какая подлость! — повторял он без конца.
— Что произошло? — спросил Иосиф.
— Представляешь, она познакомилась с каким-то профессором и уехала отдыхать с ним в Крым. Я ей этого не прощу никогда, Иосиф!
Отец Марка успокаивал его как мог.
Вскоре Солдаткин пришел к нему за советом.
— Иосиф, скажи, что мне делать? Она хочет вернуться ко мне. Говорит, поняла, что любит меня.
— Не верь ей! — предостерег Иосиф. — И что ты ответил?
— Я сказал ей: «Я никогда не прощу! Предательница!»
Какое-то время Солдаткин приходил к Иосифу и рассказывал, что бывшая продолжает уговаривать его снова сойтись.
— Ну а ты? — спрашивал Иосиф.
— Я — броня! Ей не прощу! — был тверд Володя. — Я глубоко ранен жалом предательства этой женщины.
Все в семье Марка в подробностях знали его драму, знали и его прежние любовные истории. Однажды отец пришел домой возбужденный, даже немного возмущенный, и говорит:
— Представляешь, Анжелика, зашел я сегодня к Володьке Солдаткину, проведать, и он заявил мне: «Иосиф, я решил сойтись с ней. Она, думаю, раскаялась».
— Отравленный ядом предательства, Володька выздоровел, — улыбнулась Анжелика.
Через некоторое время Володя опять оказался один, но к Иосифу, отцу Марка, он продолжал приходить, и они оставались близкими друзьями долгие годы. При всей несуразности его «образа печального рыцаря», Солдаткин был достойным человеком, которому можно было доверять. А таких людей среди знакомых и друзей родителей Марка было не так уж и много.
Впрочем, и среди друзей Марка трудно было бы найти подростка более достойного, чем Генка Архипов, чей интеллект никак не гармонировал с социальной средой, окружавшей его. Творческий потенциал и разнообразие талантов Генки восхищали Марка, для которого творчество всегда было чем-то особым, даже мистическим. Он иногда ассоциировал это с древнегреческой богиней Мельпоменой, о которой где-то читал, или с вечерней звездой Венерой, которой любовался перед сном. Она появлялась на горизонте еще до наступления ночи, а иногда позже повисала рядом с луной, когда та выходила на ночную прогулку. Для Марка эта вечерняя звезда была олицетворением творчества, а не любви, как для многих, включая друга его отца Володю Солдаткина… Но это — пока!
И пока… они с Генкой встретились во дворе, как и договаривались, чтобы идти смотреть кинофильм «Гуттаперчевый мальчик».
— Можно ли взять с нами и Сашку? — спросил Генка, четырнадцатилетний подросток с щедрой и открытой душой. — Он узнал, что я иду к тебе смотреть этот фильм, и тоже просится.
Марк был не злопамятен и, конечно, согласился. Таким образом, поганец Сашка Балагуров сидел с ними вместе на веранде у дяди Якова, где они смотрели кино по телевизору с линзой, какие выпускали в те времена.
В фильме режиссера Герасимова снимались легендарные актеры: Названов, Грибов, Попов, Стриженова. Советское кино, несмотря на строгую цензуру и тоталитарный режим, отличалось высоким художественным уровнем. В стране било ключом многообразие талантов и энергии, и все это нужно было куда-то девать. Народные традиции многонациональных республик объединились в общую идеологию. И какой бы порочной и абсурдной ни была советская система, результаты в некоторых видах искусства были ошеломляющими. Создавались шедевры! В далеком будущем, после упразднения власти коммунистов и превращения России в мафиозное государство «зомби», киноискусство с таким высочайшим уровнем режиссерского и актерского мастерства останется легендой в истории русского кино и уже никогда не вернется, как и молодость к умирающему старцу.
76 минут дети были под гипнозом магической игры великих артистов. Они перенеслись в реальность девятнадцатого века. Герой фильма — восьмилетний сирота, отданный в обучение немцу-акробату Карлу Беккеру, который бранью и побоями приобщает мальчика к цирковой профессии и нещадно эксплуатирует ребенка в своих выступлениях. Жалеет сироту и тайком обучает его настоящему цирковому искусству клоун Эдвардс. Во время одного из выступлений мальчик-акробат, выполняя по требованию Беккера сложный трюк, срывается с высоты и разбивается.
Фильм заканчивается сценой вьюги на пустынных улицах Санкт-Петербурга. Ветер срывает афишу с портретом гуттаперчевого мальчика, который только что умер в гримерке на глазах у клоуна Эдвардса, его подруги артистки Вари и немца-акробата Беккера, виновного в его гибели.
«Эдвардс, я не виноват. Вы же сами говорили: у меня золотое сердце», — оправдывался Беккер, когда клоун смотрел на него испепеляющим взглядом, полным слез.
Безысходность и тоска! Ошеломляющая депрессия! Это те художественные краски, которыми фильм обрисовал общество царской России, где, по мнению советских идеологов, царила социальная несправедливость. Коммунистическая пропаганда оказывала мощное воздействие благодаря талантливым людям: художникам, поэтам, артистам, режиссерам. Их творческий потенциал, как вулканическая энергия, стремился выплеснуться на поверхность, и им приходилось применять свои способности к абсурдным идеям марксизма-ленинизма.
Генка обладал ярким воображением и был очень впечатлительным. Этот фильм ошеломил его, но не идеей несовершенства общественного строя того времени, а личной драмой гуттаперчевого мальчика, внешне очень похожего на него. Генка три дня находился в состоянии прострации и шока. У него постоянно текли слезы. «Я не хочу жить!» — повторял он без конца.
Образы, которые поразили его как ядовитые стрелы, — печаль и безысходность не оставляли его в покое. Однажды он залез на высокий гимнастический снаряд, установленный во дворе, и повис на перекладине вниз головой, держась за нее только ногами. Именно в таком акробатическом положении гуттаперчевый мальчик в фильме сорвался с шеста и разбился.
— Я убью себя! — повторял Генка, вися вниз головой на перекладине.
Марк успокаивал его как мог:
— Это же кино, Генка. Актеры просто притворяются. Они играют роль.
Впрочем, сам Марк тоже был под большим впечатлением от фильма, но его поражало эмоциональное состояние друга — депрессия, в которой тот пребывал несколько дней. У Марка появилось предчувствие: «А может быть, Генку посетило провидение, и в этом фильме он увидел свое будущее: потрясен страшной судьбой, которая его ожидает? Ведь он — копия этого гуттаперчевого мальчика… Невероятно похож на него!» Но об этом Марк молчал, считая эти мысли своими фантазиями. «И даже если это произойдет, — думал он, — то во всяком случае все будет совсем иначе».
Шли дни, месяцы и годы. Генка с Марком виделись все реже. Социальная среда затягивала каждого из них в свою оболочку. Это были очень разные слои общества, разные миры, определившие судьбы друзей. Генкиным талантам и его яркому воображению была необходима почва, на которой взращиваются поэты, художники, писатели и ученые, а если человек одаренный не находит выхода своей энергии, он скорее направит ее на собственное разрушение, чем вообще не направит никуда.
Однажды Марк гостил у дяди Люсика и случайно бросил взгляд на толстую пыльную книжку. Вечное любопытство заставило его протянуть руку и открыть первую попавшуюся страницу. Каково же было его удивление, когда он прочитал: «От Марка, глава четвертая».
— Твой тезка, — сказал с улыбкой Люсик, заметив это. — Почитай, почитай, Марочка. Полезно! — подбодрил он его. — Это Библия, ты здесь всегда найдешь ответ на вопрос, который тебя не оставляет в покое. Просто открой любую страницу, как бы произвольно.
Марк медленно перевел взгляд на страницу, которая случайно открылась, и стал читать:
«И опять начал учить при море; и собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сидел на море, а весь народ был на земле, у моря. И учил их притчами много, и в учении Своем говорил им: слушайте: вот, вышел сеятель сеять; и, когда сеял, случилось, что иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то. Иное упало на каменистое место, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и терние выросло, и заглушило семя, и оно не дало плода. И иное упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят, и иное сто».
Марк задумался о своем друге Генке: «Он как то зернышко, что “упало в терние”. Его тернием стала улица Павлова. И он, видимо, не принесет плода».
Об этой тихой улице Павлова, находившейся за домом Марка, можно рассказать много интересного и необычного.
Эта улица резко отличалась от большого общего двора — это был совсем другой мир. Там жили в основном любители наркотиков, алкоголя и бандиты. Это было социальное дно.
Правда, иногда встречались и интеллигентные люди, случайно затерявшиеся в этом коммунистическом «общежитии».
Даже жил там один известный футболист. Славка Стадник — так его назвали футбольные фанаты — был добрым, жизнерадостным по своей натуре. Местные ребятишки смотрели на него как на бога. И он к ним относился внимательно, с каким-то особым теплом. Жил он с еврейской мамой и купался в лучах славы. Иногда его навещали друзья — такие же, как он, футбольные звезды. Отец Марка был большим любителем футбола и, когда встречал Славку на улице, всегда останавливался, чтобы побеседовать с ним о футболе.
Станислав Стадник был великолепным защитником, играл в национальной команде, и его знала вся страна. Но после травмы, полученной во время одного футбольного матча, он долго не мог участвовать в соревнованиях. Какое-то время ходил в гипсе, заигрывал с детишками, бегающими по улице с мячом, тосковал по спорту, а затем куда-то исчез.
Шла молва, что влияние тихой улицы Павлова возымело над ним власть и он стал спиваться и погиб в какой-то пьяной драке. Другие рассказывали, что он вернулся в свою команду «Пахтакор» и после успешного матча, в котором забил решающий гол, раздосадованный до глубины души болельщик противников, специально прилетевший на эту игру из другого города, зарезал Стадника прямо на глазах у людей в гостинице.
Отец Марка выяснил: все это оказались слухи. Стадник просто рассорился с тренером футбольной команды, и его пригласили в другой клуб. Отец с радостью сообщил об этом Марку.
Хотя имя Станислава Стадника было в те дни легендой, Марка это, впрочем, мало интересовало. Он витал в собственных мирах.
На этой же улице и в том же дворе, где стоял дом Славки Стадника, жила семья Вороновых. Отца у них не было. Мама, немолодая женщина, работала уборщицей. Ее младший сын был отъявленным хулиганом и часто приставал к Марку, когда тот возвращался из школы; его раздражала интеллигентная внешность Марка — подростка из другого мира. А старший сын был уже сформировавшимся бандитом и не занимался уличными мелочами, а участвовал в серьезных уголовных делах. Когда его забрали в армию, служил он в Берлине, где всегда находились советские войска по договоренности с правительством социалистической Германии, чтобы в случае необходимости защитить их режим от капиталистического Запада.
Как-то прошел слух, что старший Воронов арестован и получил большой срок. Рассказывали, что вместе с такими же, как и он, «доблестными» советскими солдатами, находясь в центре города в увольнении, они напали на немецкого гражданина, избили его до полусмерти и ограбили. В больнице пострадавший немец по фотографиям советских военнослужащих, бывших в тот день в увольнении, опознал всех «героев».
В семье Вороновых была еще девочка, третий ребенок. В шестнадцать лет она была очень красивой как лицом, так и фигурой. Дворовые подростки говорили о ней: «Все мужики улицы Павлова писают кипятком от Нинки Вороновой». Марк нередко встречал ее в своем подъезде: Нинка приходила помогать по хозяйству сестрам Гриневич. Они очень любили ее и относились к ней как покровительницы.
Остатки аристократии… О них еще Ницше писал: «Если исключительный человек относится к посредственным бережнее, чем к себе и себе подобным, то это для него не вежливость лишь, а просто его обязанность…»
Нинка тянулась к ним тоже. Она мечтала вырваться из того социального круга, в котором выросла, и это объясняло ее интерес к Марку. Он был младше ее на два года, и его холеный и интеллектуальный вид привлекал ее. Марку она тоже нравилась. Он уже начал обращать внимание на красивых девочек, которые все больше овладевали его юношеским воображением и не давали ему покоя. Но к мужским подвигам он еще не был готов. Чрезмерный романтизм тормозил его развитие как активного мужчины.
Нинка же была готова к любви. Понимая власть своей красоты, она искала интеллигентного парня, чтобы оставить позади то «дно», где ей выпало родиться. Долгое время они с Марком просто переглядывались. Как-то она обманула его, сказав, что ей столько же лет, сколько и ему. Но Марк узнал правду от ее ухажера, дворового парнишки Альки, и Нинка сильно обиделась на своего воздыхателя, обозвав его предателем.
Когда ей исполнилось восемнадцать, она неожиданно вышла замуж за парня с высшим образованием из приличной семьи, который жил на их улице. Однако вскоре у них начались конфликты, поскольку она все-таки была из другой социальной среды. Да и замужество ее было не по любви, а из-за желания преодолеть комплексы низшего сословия.
После замужества Нинка немного располнела, но все еще оставалась привлекательной, аппетитной. Мужчины их двора буквально сходили с ума от желания.
Марку было шестнадцать лет, когда он решил попробовать сблизиться с женщиной. Он знал, как это делается, из книг и рассказов друзей, но, не имея практического опыта, не понимал, а точнее, не чувствовал реальность, живя больше в мире сексуальных фантазий. Эти фантазии давно владели им, не позволяя выйти в мир близости с настоящей женщиной. Как плод, который не может покинуть материнскую утробу, но уже начинает показываться. Вот! Еще немного, и стоит поднатужиться. И Марк «поднатужился».
С обратной стороны четырехэтажки, где жил Марк, были балкончики, не такие большие, как веранды, выходящие на общий двор. Эти балкончики смотрели на тихую улицу Павлова, и Марк часто вечерами любовался оттуда не улицей, а красочными закатами. Солнце заходило с этой стороны здания, а луна появлялась с другой, где Марк засыпал на открытой веранде под музыку Гайдна и Моцарта. А закаты больше подходили к симфонической музыке Листа, грамзаписи которой он любил слушать во время захода солнца. Почему именно Листа? Возможно, романтические краски его произведений лучше гармонировали с красотой южных закатов. Моцарт и Гайдн — классики, чья музыка вызывала более интеллектуальные эмоции. А Марк был скорее романтиком, и в этом заключалась его проблема. «Пора поднатужиться и войти в мир реальности», — часто уговаривал он себя.
Нинка Воронова продолжала навещать сестер Гриневич, и когда она заходила в подъезд со стороны улицы Павлова, а Марк в это время любовался закатом со своего балкончика, они переглядывались и улыбались друг другу. Он понимал, что достаточно лишь подать ей какой-нибудь знак или намек, и она поднимется к нему в квартиру, не заходя к своим старушкам.
Однажды, ожидая ее появления и наблюдая за пешеходами, он заметил совсем иную картину. Для этой улицы она была неудивительной, но резко контрастировала с романтическими закатами и его воображаемым миром.
Девочка-цыганка, живущая на улице Павлова, шла по дороге и истерично кричала и плакала, причитая:
— Мамочка! Мамочка! Оставила меня?.. Любимая!..
Прохожие смотрели на нее с презрением, без всякого сочувствия. Марк знал, что местные считают ее проституткой.
— Что произошло? — громко крикнула соседка, идущая по улице.
— Она только что узнала, что ее мать умерла, — откликнулась женщина с другой стороны дороги. — Собиралась навестить ее, и Верка из четвертого дома ей сказала: «А твоя мать вчера умерла в больнице».
— А черт с ней, цыганка… — сказала другая соседка, сидя на табуретке у своей калитки и лузгая семечки.
Пока Марк наблюдал за этой уличной драмой, его бабушка Алла вышла на балкон, услышав крики.
— Видишь, — сказала она, — какие люди! Сообщили девочке о смерти матери, и, видимо, не без удовольствия. Безжалостные люди!
«Да, это дно, — подумал Марк. — Это реальность!»
На следующий день Марк опять ждал Нинку Воронову. И о удача! Она появилась, и Марк был в доме совершенно один. Он выглядывал со своего балкончика, голый по пояс из-за жары. Она, как всегда, смотрела на него игривыми и веселыми глазами.
— Соблазняешь? — пошутила она.
— Заходи! — сказал ей осмелевший Марк.
Через несколько минут Нинка поднялась на четвертый этаж, миновав старушек Гриневич, и зашла к нему в квартиру.
— Ты один? — спросила она.
Марк кивнул.
— Какая у вас красивая мебель! — обратила внимание Нинка и стала рассматривать дорогие вазы, сервизы и ковры.
Родители Марка с любовью и со вкусом покупали эти вещи годами, доставали через знакомства современную заграничную мебель, что было обычным явлением в стране коммунистов с ее всенародной системой блатов. «У всех в доме все было, когда в стране ничего не было!» — так шутили. Но были и те, у кого действительно ничего подобного не было. Нинка, открыв рот, ходила по комнатам и любовалась.
— Я тоже хочу такую мебель, — говорила она. — А мужу моему ничего не надо, и мать его стерва.
Марк полез в буфет за вином.
— Вино не буду, — сказала Нинка. — Мне еще к моим бабушкам Гриневич надо зайти. — И села на кровать в спальне.
Марк присел рядом и смело обнял ее. Он еще не умел целоваться по-настоящему, поэтому стал осторожно прикасаться губами к ее груди, шее и плечу. Нинка решила, что он опытный любовник, и легла на кровать, сняв трусики. Марк тоже разделся, но еще не успел почувствовать возбуждение, как Нинка резко раздвинула ножки. Он волновался при виде реального голого женского тела и понимал, что уже надо как-то действовать. Но что было сильнее, желание или волнение, трудно было определить. Ему, вероятно, нужно было время, а лучше — вся ночь, чтобы в спокойных сплетениях тел родилось желание, не отвлекающее от магического акта экстаза, желание, двигающее все живое на планете, все цивилизации; самый восхитительный человеческий грех — проклятый Богом и являющийся сутью бытия, о которой безуспешно размышляют философы из века в век.
Нинка поняла, что Марк еще не знал женщины, и высвободилась из его объятий.
— Ты так смело начал целовать меня, — сказала она, — я думала, что ты опытный мужчина. Оставайся таким же чистым и нетронутым.
Она оделась и начала ходить по квартире, довольная и веселая, вновь рассматривала все с интересом, снова жаловалась на мужа, на его мать, и было видно, что секса у нее было в достатке и особой нужды в нем она не испытывала.
После этого случая Марк не ощущал себя неудачником и не мучился комплексом мужской неполноценности по простой причине: он давно был охвачен сильным физическим влечением к женщинам — этими мощными эрекциями, которые, словно огненные стрелы, пронзают сознание подростков, затмевая все остальные мечты и стремления. Он был уверен, что с таким страстным чувством, откуда-то внезапно свалившимся на него, он рано или поздно овладеет женщиной.
Некоторые дворовые ребята рассказывали в подробностях о своих первых сексуальных победах и приключениях. Они коллективно водили малолетних проституток на чердак четырехэтажки и даже пробовали мужеложество друг с другом в дворовом туалете, не в силах терпеть адские муки подросткового желания. У них это происходило легко, естественно, без каких-либо проблем, как у зверюшек.
Но Марку все это было мерзко. Он был далек от поведения местного отребья и ждал своего часа, когда спустится наконец на землю со своих романтических высот, плавно, как на парашюте. И отец его, опытный педагог, понимающий сложность подросткового периода в жизни будущих мужчин, ранимость их психики, помог ему с этим «парашютом».

5

В городском Доме знаний появилась афиша: приехал какой-то психолог из Омска, вернее, сексолог — врач, занимающийся сексуальными проблемами мужчин. Он выступал с одной-единственной лекцией в будний день, и афиша была только одна. Местное городское руководство — коммунисты не очень-то поощряли обсуждение подобных тем, считая это чем-то слишком откровенным и постыдным для «идеального» советского человека. Но каким-то образом этому доктору из Омска разрешили выступить.
К слову сказать, это было уже время оттепели, и в стране социализма не гонялись за врагами народа, не сжигали ведьм на костре, и все верили, что Земля круглая. Однако к подобным темам все еще относились с предубеждением, считая их тлетворным влиянием Запада.
Особых объявлений в городе об этой лекции никто не делал, но отец Марка все же узнал о ней, ведь такое событие для общества, привыкшего к шаблонам коммунистической морали, не могло пройти незамеченным и не удивить многих своей прогрессивностью. Но прежде чем предложить Марку пойти на эту лекцию, Иосиф рассказал ему историю из своей жизни:
— На фронте, когда советские войска наступали, а это было весной 1945 года, наша танковая бригада остановилась в венгерской деревушке недалеко от Надьканижа — это юго-западнее озера Балатон, по направлению в Германскую Австрию. Продолжалось наступление Украинского фронта под командованием маршала Толбухина. — Отец Марка любил рассказывать о войне не только своим студентам, но и всем, кому это было интересно. Он знал много увлекательных историй об этом периоде, да и надо напомнить, что он был историком по профессии. — Там каким-то образом оказались молодые цыганки, и они с удовольствием навещали наших солдатиков, скучавших по своим подружкам. Я еще тогда не знал женщин — был мальчиком, хотя мне было уже восемнадцать лет, и надо мной сослуживцы, полковые ребята, подсмеивались.
Солдаты где-то раздобыли много спирта и, пьяные, гуляли с молодыми женщинами, купаясь в лучах своего счастья молодости и чувствуя приближение победы и конца войны. Они подносили горящую спичку к спирту в кружке, который моментально воспламенялся, а потом со смехом выпивали его, как бы проглатывая огонь, символизирующий войну, и говорили: «Это конец войны!» Кто-то обязательно добавлял: «За Сталина!» Я не любитель алкоголя, но, тем не менее, им удалось споить и меня. Правда, я сначала задувал огонь, а потом выпивал спирт. Утром я проснулся в объятиях молодой голой цыганки, не помня, как она оказалась в моей постели. Я с ней ничего не делал ночью, хотя, честно говоря, и не знал как. Ребята смеялись надо мной от души, а мне было стыдно за это. Прошло время, и все встало на свои места. Вот и ты появился на свет, — пошутил отец. — Мы пойдем с тобой завтра на интересную лекцию, — сказал он, подумав немного, — пора и тебе узнать больше об отношениях мужчины и женщины.
Неожиданное предложение отца перекликалось с постоянными вопросами и размышлениями Марка на эту тему, и он, конечно, согласился.
Когда они пришли на лекцию, в Доме знаний был аншлаг. Народу собралось неимоверно много — как на стадионе во время чемпионата страны по футболу. К слову, отец иногда брал с собой маленького Марка на важные матчи, приучая его к футболу и надеясь, что тот станет болельщиком. Но Марк соглашался ходить туда только ради обещанного ему мороженого. Так вот, интереса у маленького Марка к футболу тогда было значительно меньше, чем теперь, когда они пришли на эту любопытную лекцию. Актовый зал Дома знаний был переполнен, продавали даже стоячие билеты, так как мест не хватало.
— Такого скопления мужиков я еще не видел в своей жизни. Это фантастика! — смеялся отец.
Они слышали, как сидящие перед ними тоже поражались невероятному сборищу мужчин города в зале и шутили по этому поводу.
Приятный лектор лет сорока начал выступление с того, что представился врачом, который многие годы занимается вопросами половых расстройств у мужчин.
В стране с тоталитарным режимом в те годы, после сталинской эпохи, наступила оттепель, и, видимо, врач из Омска мог спокойно заниматься научными исследованиями, которые его интересовали, без препятствий со стороны партийных чиновников, контролировавших абсолютно все, даже воздух, которым дышали советские люди.
Как объяснил лектор, поначалу эта тема интересовала его по двум причинам: особенной важностью и малой изученностью. Позже он заметил, что его исследования вызывают повышенный интерес окружающих, и это стало для него настоящим сюрпризом.
— Первое, что я хотел бы сказать вам, уважаемые граждане города Ташкента, — начал он свое выступление, — я буду называть вас просто друзьями, не используя слово «товарищи». Эта тема интимная, и мы должны чувствовать доверие друг к другу. У вас будет много личных вопросов, и, пожалуйста, не стесняйтесь быть откровенными в нашей беседе. В противном случае наша встреча окажется бессмысленной.
— Да-а, видно: психолог, — прокомментировал шепотом отец с иронией (как коммунист и опытный лектор, привыкший к другому стилю общения с аудиторией).
Доктор продолжал:
— Нежелание мужчин сообщать кому-либо о своих проблемах в личной жизни всегда затрудняет мои исследования, а также возможность получить достоверную статистику по распространенности этих проблем. Начну с того, дорогие друзья, что считаю самым важным в этой чувствительной для нас области: физически здоровый мужчина, как правило, способен к сексуальной жизни и продолжению рода. Однако на эту способность могут влиять различные факторы, и одним из главных является психоэмоциональное состояние. Вот об этом мы и поговорим сегодня.
По моим исследованиям, неспособность к эрекции во время близости с женщиной у большинства мужчин случается довольно часто и не является физиологической проблемой, а связана с недостатком опыта и некоторыми психологическими факторами.
Мужчины обычно винят себя в неудаче, совершая тем самым большую ошибку. Такой подход приводит к психоэмоциональным расстройствам и мнимой импотенции. Мужчина начинает думать: «Я неполноценен», что, в свою очередь, приводит к дальнейшим психологическим проблемам, влияющим на сексуальную жизнь. В нем поселяется неверие в себя, и каждая новая попытка сближения с женщиной оказывается безуспешной, поскольку он зацикливается на своих прошлых неудачах.
Однако вот что стоит уяснить: в сексуальной жизни многое зависит от женщины, а иногда — все зависит от нее! Женщина может сделать мужчину сильным и уверенным в себе, а может и сломать его как личность. Если она неопытна или имеет дурной характер, это может негативно сказаться на его дальнейшей сексуальной жизни. Но если она любит его, то он действительно счастливчик; ему повезло, и она создаст такие условия, при которых он сможет стать мужчиной в полном смысле этого слова. В истории есть немало примеров, когда мужчина уходил к другой женщине именно по этой причине.
В большинстве случаев, дорогие друзья, как говорят французы, шерше ля фам — «ищите женщину». Я бы даже перефразировал: «вините женщину», — слегка пошутил доктор. — Однако прошу вас отнестись к моему каламбуру с долей иронии, так как причиной неудач может быть и сам мужчина, особенно если его природный характер не позволяет легко адаптироваться к различным ситуациям, виной могут быть также неопытность, образ жизни или дурные привычки, о которых мы поговорим позже.
Сексуальные отношения и неудачи можно сравнить с морскими волнами: они постоянно меняются, но остаются волнами. Поэтому лучший способ разобраться в проблеме — не теоретизировать, а рассмотреть конкретные примеры, которые уникальны, но имеют и общие черты.
Затем доктор детально рассказал о нескольких случаях из своей практики и объявил:
— После небольшого перерыва, друзья, мы продолжим нашу беседу на примерах ваших проблем в отношениях с женщинами. Прошу вас подготовить записки с вопросами мне. Желательно подробнее описать ситуацию и немного рассказать о себе. Можно анонимно.
В перерыве Марк с отцом прогуливались по мраморной площадке с колоннами у парадного входа. Вокруг были расклеены афиши и толпились мужчины, как бывает на акционных биржах или скачках где-нибудь на далеком Западе.
Отец то и дело с кем-то здоровался или останавливался побеседовать о том о сем. Он был знаком со многими людьми в городе, поскольку был очень общителен и имел тот самый природный характер, упомянутый лектором, — позволяющий легко адаптироваться к различным ситуациям. Все обсуждали повышенный мужской интерес к этой теме, иронизировали и подсмеивались друг над другом. Для социалистического общества такое откровение было непривычным. «Обнажились наши мужики!» — шутили многие.
— Иосиф, привет! — раздался голос из толпы. — И ты здесь? — обратился к нему мужчина еврейской внешности. — Я смотрю, весь город здесь собрался.
— А, Фимка, привет, — ответил отец. — Ты-то чего пришел? По-моему, у тебя все в порядке с этим делом, — пошутил Иосиф.
— Даже чересчур хорошо! — усмехнулся Фимка. — Можно немного поубавить.
— А я вот пацана привел, приобщать к нашему мужскому делу, — сказал отец шутливо.
— Правильно, правильно, — одобрительно закивал Фимка. — Это надо знать молодым.
Они продолжали разговаривать с какими-то игривыми намеками на интимные отношения с женщинами, и Марк все понимал. Мужики развлекались шутками на тему, в какой-то мере запретную для советских граждан, живущих под красным знаменем «Морального кодекса строителя коммунизма», утвержденного партией и правительством совсем недавно, в 1961 году. Кодекс был направлен на формирование «нового человека», который бы соответствовал идеалам коммунистического общества. Этот исторический документ определял нормы поведения советских граждан, такие как нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни. И вдруг — эта лекция. Всем было невероятно весело от этого.
А когда Марк с отцом после перерыва вернулись на свои места с небольшим опозданием, в зале стоял шум и хохот.
— Что произошло? — спросил Иосиф сидящего впереди. — Из-за чего смеются?
— А у них в корзинке места не хватает для записок из зала. Мужики засыпали доктора вопросами.
Наконец галдеж в зале прекратился. Принесли большую тару, куда поместились все записки, и доктор приступил к их чтению.
— Здесь в записке не указано имя, но это не обязательно; можете также использовать псевдоним, если пожелаете. Итак! Я вижу, вы тут написали целую повесть, — улыбнулся доктор и посмотрел в зал. — Но не важно, читаю ваш вопрос:
«Гражданин доктор, я давно мучаюсь мыслью о том, что дьявол существует. Вот послушайте, что произошло со мной совсем недавно. Я влюбился! Я знал, что эта женщина свободна. И я даже был в курсе, что она спала с мужчинами, с которыми я был знаком. Но мне это было безразлично. Я страстно желал ее тела, хотел обладать этой женщиной. Ночами я просыпался в поту от мучительного желания коснуться ее голых плеч и грудей. Я представлял ее обнаженной и даже часто мастурбировал. А когда мы встречались с ней на улице, она с усмешкой смотрела на меня, догадываясь о моей страсти к ней. Однажды она сама подошла ко мне и сказала: „Я люблю хорошие рестораны, а цветы терпеть не могу! А вы?“ И рассмеялась. Я восхитился тогда, какие у нее белые зубы и чувственные губы! Я растерялся от неожиданности и сказал ей: „Конечно, конечно! Только ресторан!“
Мы замечательно провели с ней там время! Танцевали без устали. Я почти не пил алкоголь, готовя себя к ночи. Хотел явиться для нее настоящим мужчиной и сделать нашу первую встречу незабываемой.
И вот настал момент, который я так долго ждал! Она разделась спокойно, как будто мы были вместе каждый день. Я заметил у нее на теле ниже талии, между сладенькими складками, темное родимое пятно, которое немного портило ее полноватое белоснежное тело с изумительными изгибами. Она легла в кровать, ожидая меня. И о ужас! Мое возбуждение, которое длилось до бесконечности, когда она была рядом в ресторане, когда, танцуя, постоянно касалась меня, вдруг исчезло. Половой орган ослаб. Я начал сходить с ума. Она с удивлением ждала и смотрела на меня, а я был сломлен и посрамлен. Наконец она молча оделась и сказала: „Ничего, бывает. Спасибо за прекрасный вечер!“ — и ушла. Доктор! Я раздавлен. Это родимое пятно на ее теле! Эта женщина — дьявол».
Прочитав записку, доктор вздохнул и весело посмотрел в зал. Многие улыбались, с большим интересом ожидая его комментарий.
— У вас талант писателя, вы не задумывались об этом? — обратился доктор к анонимному автору записки, глядя в пространство зала.
Многие засмеялись.
— Именно ваши творческие способности и яркое воображение, — продолжал доктор, — сыграли с вами злую шутку. А дьявол здесь ни при чем, даже если он и существует. Вы эмоционально перевозбудились, для естественного процесса эрекции здоровому мужчине не нужны лишние фантазии, особенно по ночам, когда вы представляли вашу возлюбленную обнаженной. Кроме того, погружаясь в дурную привычку мастурбации, вы помешали физиологическому процессу, заложенному природой. А если еще вспомнить, что ваш половой орган был возбужден все время, пока вы танцевали с этой женщиной… Попробуйте, придя домой, постоять с поднятой рукой в течение часа. Вы поймете, что дьявол здесь ни при чем и что вы — нормальный, здоровый мужчина. Будьте более сдержанны в сексуальных чувствах и не давайте волю воображению по ночам относительно того, что уже существует само собой в материальном мире.
Перечитайте Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Советую вам как потенциальному писателю, — пошутил доктор. — И не относитесь к этой неудаче так серьезно. Даже ваша подруга сказала: «Ничего, бывает. Спасибо за прекрасный вечер!» Вам повезло: она не оскорбила вас. К тому же, судя по вашей записке, вы не очень молоды и могли бы знать, что физическое сближение с женщиной лучше начинать с ласк, поцелуев, прикосновений. Мне ли вас учить этому?
Но еще важно и другое! — теперь доктор обратился ко всем в зале. — Опасно, когда женщина бесцеремонна в подобных ситуациях, особенно если она с молодым парнем, юношей. Это может оставить нежелательный отпечаток в его ранимой душе и сознании.
Дорогие друзья, вы должны помнить: для некоторых мужчин процесс сексуального сближения с женщиной требует привыкания к ней. Мы все люди, и очень разные. В некоторых древних культурах существовал обычай, согласно которому молодоженам нельзя было прикасаться друг к другу в первые дни после свадьбы. Это, видимо, давало им возможность привыкнуть друг к другу.
Если бы подруга автора этой романтической истории, которую я прочитал вам, не ушла сразу, а осталась с ним на всю ночь и без каких-либо претензий к нему, уверяю вас, к утру все было бы у них в порядке.
Закончив анализ этого вопроса, доктор перешел к чтению следующей записки, которую он, не глядя, достал из корзинки.
— Вот любопытный случай, — сказал он и стал читать:
«Доктор, возможно, вы объясните мне? Я ушел от жены к любимой женщине, пожертвовав семьей. Мы прожили с любовницей около года, как она вдруг заявила, что любит другого мужчину. Я потребовал от нее объяснений. Она призналась, что он ей больше подходит как мужчина, хотя я как человек ей по-прежнему интересен. Она хотела бы, чтобы мы оставались друзьями. Но я не могу быть ее другом. Я страстно желаю ее как женщину. Я не стал хуже, и сексуальный акт у нас продолжался довольно долго. Скажите, доктор, может быть, существуют мужчины с очень крупным половым членом?»
Доктор посмотрел в зал: многие улыбались, и он тоже не удержался от легкой улыбки.
— Вы знаете, — обратился он к автору записки и к публике, — когда у нас, взрослых людей, возникают сексуальные проблемы, мы порой становимся наивными, как дети. Это объясняется недостатком осведомленности в этой области.
Средний размер полового члена у мужчин в состоянии возбуждения колеблется от двенадцати до шестнадцати сантиметров и способен удовлетворить любую женщину. Так устроено природой. Безусловно, в истории были и феномены, но нас они сегодня не интересуют.
Я думаю, вы акцентируете внимание не на том, что стало причиной сексуального предпочтения вашей возлюбленной. Ведь вы ушли от своей жены к любовнице не из-за физического устройства ее полового органа, а из-за ее женских чар.
Я позволю себе немного свободы и сделаю исторический экскурс. Жители Древнего Рима обсуждая крупные половые членами, относились к этому с определенной долей иронии. В искусстве Древней Греции мужские половые органы обычно изображались меньшего размера, чем можно было бы ожидать от величины этого конкретного мужчины. Греческое искусство не было одержимо размером полового органа. Искусство Возрождения следовало этой же традиции, как, например, видно на статуе Давида работы Микеланджело.
Не существует предела вариантам причин, по которым возникает сексуальный интерес между мужчиной и женщиной, и со временем этот интерес исчезает. Однако есть нечто общее, как в ранее упомянутом мною сравнении с постоянно меняющимися морскими волнами.
Я вам сейчас наугад перечислю некоторые причины влечения друг к другу:
«Она очень сексуальна».
«Он настоящий мужик».
«Он обходителен и очень нежен со мной».
«Она невероятно добра».
«Он очень богат».
«Какая фигура у нее!»
«Какой красивый мужчина!» — последнее чаще всего возбуждает женщин, особенно юных дев.
Но потом, когда они начинают жить вместе, на первый план выходят вещи, не учтенные при свиданиях. И одна из них — однообразие в сексуальной жизни. Одно и то же изо дня в день, из года в год. Как сохранить свежесть чувств? Этот вопрос не ко мне, а к высшим силам природы. Но некоторые советы чисто физиологического свойства я мог бы вам дать.
Мужчина может и должен приспосабливаться ко всем особенностям женского характера и сексуальных предпочтений. Например, если женщина достигает оргазма слишком быстро или, наоборот, ей нужно больше времени для удовлетворения, это требует внимания и понимания.
Мы все разные. Но если оба партнера — женщина и мужчина — относятся к сексуальной жизни одинаково, то все будет в порядке, пока кто-то из них не изменит свое отношение, например, встретив другого человека.
Я перечислю три наиболее частые причины сексуальных увлечений и любовных измен.
Во-первых, «запретный плод» — он уводит нас в библейскую историю грехопадения Адама и Евы, а на деле это просто проявление любопытства, которое присуще нам с рождения.
Дальше идет привлекательная внешность объекта желания, которая всегда играет значительную роль.
И конечно, «химия» — та самая загадочная искра, которая связана с нашей ДНК. Эта молекула, принципы устройства которой не так давно раскрыл британский ученый Джеймс Уотсон, все еще полна тайн.
Я предполагаю, — обратился доктор к анонимному автору записки, — что в вашем случае все три причины сыграли свою роль. Поэтому с любовницей вы испытывали более острое сексуальное возбуждение, чем с женой. И по той же причине она ушла к другому мужчине: вероятно, с ним ее оргазм наступает быстрее, чаще и сильнее.
Однако не ищите в себе физические недостатки и не унижайте себя мысленно. Судя по вашему рассказу, вы совершенно здоровы, и этого достаточно для счастья. Мой совет — вернитесь к жене и семье, если она готова вас принять.
Друзья, — обратился доктор к публике, — вы можете с места задавать вопросы, просто подняв руку, кто пожелает, и я отвечу сразу, вне очереди. Ну, кто-нибудь, смелее!
Отважных не оказалось, и доктор достал из корзины следующую записку с вопросом.
В этот момент поднялся со своего места старик с орденами на пиджаке — непонятно, по какому поводу надетыми, — и с тростью в руке медленно вышел в проход между рядами.
— Дайте микрофон уважаемому господину, — попросил доктор свою ассистентку, единственную женщину в этом зале. Она ходила между рядами с постоянной улыбкой, а мужчины провожали ее веселыми взглядами и вульгарными шутками.
— У меня к вам два вопроса, гражданин доктор, — сказал старец с орденами. — Является ли ваша лекция на эту тему приемлемой в нашем обществе и соответствует ли она «Моральному кодексу», недавно опубликованному партийным руководством нашей страны? И хочу вас попросить не называть меня господином, у нас нет господ! — добавил старик многозначительно, подняв палец.
— Хорошо, я учту вашу просьбу, — сказал доктор. — Как я понял, это ваш первый вопрос. Отвечаю: моя лекция посвящена здоровью советского человека и созданию крепкой семьи. Сексуально здоровые мужчины — залог формирования «нового человека» в коммунистическом обществе.
В зале поплыли шорохи, шепот и смешки. Доктор внимательно и с ироничной улыбкой смотрел на старика с орденами, ожидая следующий вопрос.
— Теперь у меня личный вопрос, доктор, — продолжил почтенный орденоносец. — Я уже много лет не имею интимных отношений с женщинами, ослаб, — сказал старик грустно и задумчиво. — Но мой сосед, который живет на первом этаже, еврей, зовут его Исаак, говорит, что он способен к этому делу и продолжает. Он старше меня, между прочим, — с укоризной добавил старик, как будто в этом есть вина доктора из Омска или соседа Исаака.
— Скажите, а сколько вам лет, уважаемый? — спросил доктор.
— Восемьдесят! — гордо ответил старец.
— Ну что же вы хотите в этом возрасте? — удивился доктор.
— Ну, сосед-еврей говорит, что он может! А он старше меня.
По залу прокатился гул смеха. Доктор стоял с улыбкой какое-то время, а потом ответил:
— И вы тоже говорите.
В зале продолжали смеяться, а доктор добавил:
— Не обижайтесь, уважаемый, возраст есть возраст. Есть даже старый анекдот на эту тему.
— У вас анекдоты, а у моего соседа Исаака все «работает», и у него есть сведения из еврейской истории об этом.
— Ну, поделитесь с нами этой историей, — предложил с улыбкой доктор.
— Эта история из еврейской религии, — продолжал обиженный старик. — Много тысяч лет назад Авраам и его жена Сара зачали ребенка, когда Аврааму было сто лет, а ей — девяносто. У них родился сын, и дали ему имя Исаак. От него и произошла вся нация. Вот в честь него и назвали моего соседа-еврея. Теперь евреев много и в нашем районе. У них в доме всегда все есть, полные холодильники, все могут достать. И с «этим делом» у них тоже все в порядке в любом возрасте, — продолжал возмущаться орденоносец, но было непонятно, на кого он обижался — на доктора или на евреев. — Авраам мог в столетнем возрасте! — воскликнул старик. — И мой сосед Исаак тоже может, а ему восемьдесят три исполнилось!
Зрители в зале слушали этот диалог затаив дыхание и еле сдерживая смех. Видно, хотели, чтобы комедийное представление не прерывалось ни на минуту. Отец Марка был в восторге.
— Это потрясающе! Потрясающе! — повторял он шепотом. — И в этом евреи виноваты.
Доктор долго собирался с мыслями, не потому, что у него не было ответа, а потому, что боролся со смехом. Наконец он обратился к старику:
— А вы спросили своего соседа, почему сыну столетнего Авраама дали имя Исаак?
Старик вылупил на него удивленные глаза и отрицательно помотал головой.
— По древнееврейской легенде, — продолжил доктор, — когда Авраам узнал от Бога, что его жена родит сына, он рассмеялся и сказал: «Неужели от столетнего отца будет сын? А Сара, девяностолетняя, неужели родит?» И весь народ тогда смеялся над этим. Поэтому Всевышний назвал сына Авраама Исааком, что созвучно слову «смеяться» — на древнееврейском языке это звучит как «цохек». Отсюда произошло имя Ицхак, Исаак. Мы атеисты и рассматриваем это как легенду, но она указывает на то, что половой акт в этом возрасте и тем более рождение ребенка весьма сомнительны. Даже патриарх Авраам смеялся над этим. Так что не переживайте, уважаемый. Все естественное не безобразно.
Публика оживленно делилась впечатлениями. Все были в восторге; представление удалось на славу, как в театре импровизаций, где нет сценария и актеры придумывают действие на ходу.
Доктор прервал гул и смех, царившие в зале, и начал читать следующий вопрос:
— «Скажите, доктор, встречаются ли женщины с двумя половыми органами? Если такая мне попадется, как мне себя вести? Какой сделать правильный выбор во время секса с ней?»
Прочитав вопрос, доктор посмотрел в пространство с какой-то ироничной беспомощностью. Опять смех покатился по только что затихшему залу.
— Ну что мне вам сказать? — задумался лектор. — Аномалии у женщин бывают, конечно, когда имеется двойной набор органов репродуктивной системы, но очень редко. И если вам посчастливится вступить в сексуальную близость с такой женщиной, то она, вероятно, сама укажет вам, где и в каком месте ей больше нравится заниматься любовью.
Смех в зале не прекращался, а только разрастался. Какой-то высокий парень вышел в проход между рядами и бесцеремонно подошел к ассистентке доктора. Она послушно, как загипнотизированная, отдала ему микрофон.
— Доктор, могу ли я задать вопрос, не относящийся к теме вашей лекции? — спросил он.
— Разумеется, нет. Но поскольку вы уже стоите с микрофоном в руках передо мной и даже купили билет на мою лекцию, в виде исключения я вас слушаю.
— Доктор, я мечтаю о том времени, когда мы будем жить при коммунизме и когда все будет общим, в том числе и женщины. У меня проблема, полностью противоположная тому, о чем вы рассказываете здесь. Дело в том, что я не могу сдерживать себя и постоянно меняю женщин. Не могу устоять, если женщина привлекательна и готова провести со мной время. Из-за этого я дважды развелся. Мои жены не хотели этого терпеть, ни одна из них. Но я не вижу смысла в жизни, если буду отказывать себе в удовольствии познать новую женщину. Они чаще идут на сближение со мной, чем с другими мужчинами. Чем-то я их привлекаю. Я счастливый человек, но создать семью не смогу, хотя очень люблю детей.
В зале снова раздался смех, и доктор восхищенно и шутливо сказал:
— Вы действительно счастливчик, и мне следует учиться у вас, а не вам у меня. Но если говорить серьезно, то выбирайте: семья, верная жена, дети — ведь это тоже счастье! Или… Простите, но у меня даже нет слов, как охарактеризовать то, чем вы занимаетесь. Подумайте: в чем вы видите смысл жизни? Мы же все-таки люди. Мой вам совет, раз уж вы обратились ко мне за помощью: не торопитесь жениться, повремените. Ваше не совсем уравновешенное психологическое состояние пройдет. Это просто перевозбуждение молодости, результат прекрасного здоровья и счастливой жизни в нашей замечательной социалистической стране. Я вам даже немного завидую. Рано или поздно вы остепенитесь, поверьте мне. И почитайте «Моральный кодекс строителя коммунизма» — тогда вы поймете, как нужно себя вести, чтобы ваши мечты сбывались.
Было не совсем понятно, иронизирует доктор или серьезно, но все засмеялись и зааплодировали похотливому счастливчику.
— Сегодня у нас вечер комедии, — весело заметил доктор, доставая следующую записку из корзины. — Вот, кстати, серьезный вопрос наконец-то! — сказал он, вздыхая. — Здесь уже будет вам не до смеха, друзья. — И начал читать вслух:
«Уважаемый доктор! Я живу с супругой уже несколько месяцев, и между нами царит настоящая любовь. Мы встречались много лет, прежде чем решили узаконить наши отношения. Однако сейчас наш союз находится под угрозой разрыва. Моя жена испытывает трудности с оргазмом, в то время как у меня он наступает слишком рано — иногда через две-три минуты, а иногда чуть позже.
Она очень меня любит и не желает расставаться, но мне больно видеть, как она раздражена и страдает. Я полагаю и даже убежден, что причина моей импотенции кроется в увлечении онанизмом в юности, когда у меня не было опыта общения с женщинами. Доктор, что мне делать?
Благодарю вас за внимание к моей проблеме и к этой важной теме ваших исследований».
— Ну что ж! — произнес доктор. — У меня для вас есть и хорошие новости. Судя по стилю вашего письма, вы образованный человек, и я уверен, что ваша спутница жизни тоже. А это уже является залогом успеха. Однако есть и плохая новость — ваше убеждение в импотенции и постоянный поиск причин ее возникновения. Именно уверенность в собственных физических недостатках мешает нормализации вашей сексуальной жизни. Я ответил вкратце на ваш вопрос, а теперь подробнее.
Ваша юношеская мастурбация не может являться причиной, как вы выразились не совсем корректно, импотенции, поскольку через эту вредную привычку юности проходят примерно семьдесят — восемьдесят процентов мужчин. Безусловно, это отрицательно сказывается на сексуальных возможностях, когда мужчина вступает в половую жизнь, но только в течение первых недель или месяцев. В дальнейшем, как правило, он перестраивается и ведет себя адекватно, особенно когда в отношениях с женщиной присутствует постоянство и взаимные нежные чувства.
Есть много пересудов, мнений на эту тему, но я обращусь к библейской легенде, хотя мы, атеисты, интерпретируем историю иначе, чем это делает Библия. В Ветхом Завете упоминается сын Иуды по имени Онан. В древнем народе было принято, что если кто-то из мужчин умирал, его брат должен жениться на вдове, чтобы она могла родить наследника, которого бы считали сыном покойного мужа. Но Онан, когда ложился с женой своего брата, не хотел, чтобы у нее был ребенок, и изливал семя на землю. За это он получил смертную казнь от Господа. С именем Онана связывают появление понятия «онанизм», которое существует и по сей день, и мужчины много веков грешат этой дурной привычкой. Однако род человеческий, как видите, не прекратился.
Теперь о другом: в своем вопросе вы использовали слово «импотенция». Это грубая ошибка! Длительность полового акта у мужчин варьируется, но в среднем она составляет от двух до десяти минут, хотя некоторые исследования показывают, что оптимальная продолжительность, при которой оба партнера могут достичь удовлетворения, составляет от пяти до семи минут. В интимной жизни нет универсальных правил; то, что удовлетворяет обоих партнеров, и есть норма для этой пары. Итак, если сексуальные партнеры удовлетворены продолжительностью полового акта, о преждевременном семяизвержении говорить не принято, а значит, и импотенции нет.
Видимо, вы очень возбуждены во время сексуальной близости. Ваша жена вам очень нравится, но пробуйте сдерживать себя. Ваша задача — просто научиться продлевать половой акт. Попытайтесь в это время мысленно отвлечься на посторонние вещи. Однако не стоит думать о чем-то слишком неприятном. Лучше выбрать нейтральную тему, например, вспомнить игру любимой спортивной команды.
Половой акт можно продлить, если до собственного оргазма периодически прекращать фрикции. В это время можно продолжать стимуляцию эрогенных зон женщины (пальцем, губами). Ведь вы ее любите. Целуйте ее везде, где ей приятно. Вы можете довести ее до состояния экстаза, а затем, вводя член, продолжать фрикции до полного ее удовлетворения. Если ваша эрекция на время ослабевает, фрикции не следует прекращать.
И еще. Это важно! Избавьтесь от страха и не применяйте к себе понятие «импотенция». Вы совершенно здоровый человек, и помните, ваша интеллигентность и деликатность здесь совершенно неуместны.
А теперь я дам вам весьма полезный совет — сделайте себе обрезание. Это древнееврейский обряд, который включает хирургическое удаление складки кожи над головкой.
Когда сыну Авраама Исааку было восемь дней от роду, он был обрезан по заповеди, данной Богом. Это уже не совсем легенда. Некоторые народы и сегодня следуют этому обычаю. Обрезание не только гигиенично, но и позволяет головке члена быть менее чувствительной, что помогает дольше сохранять эрекцию. Возможно, у вас повышенная чувствительность головки полового члена, и если вы сделаете обрезание, это пройдет. У любого мужчины это увеличивает продолжительность полового акта в несколько раз.
Поскольку автор записки анонимный, я не могу напрямую задавать ему вопросы и излагаю все возможные варианты. Но если автор пожелает, он может поднять руку и побеседовать со мной прямо из зала.
Еще один совет вам, друзья, но весьма неординарный. Прошу отнестись к нему без предвзятости. Снова обратимся к истории, в этот раз к Древней Греции. На греческом острове Лесбос жила поэтесса Сапфо, чьи стихи позже нередко воспринимались как воспевание любви между женщинами. Отсюда и происходит понятие «лесбиянство» — женский гомосексуализм.
В нашем социалистическом обществе не существует однополых отношений, так как они не соответствуют нашим идеалам. Однако на Западе отношения между женщинами существуют и по сей день. И женщины, совершая половой акт друг с другом, используют способы, которые нам, мужчинам, не мешало бы знать. Секрет лесбиянок заключается в их изобретательности, в то время как мужчины чаще однообразны и во время секса больше сконцентрированы на себе и своих удовольствиях. Это, возможно, и является одной из причин, по которой лесбиянство существует много веков и не исчезло. Их опыт может открыть для мужчин неизмеримые возможности в сексуальном удовлетворении любимой женщины.
Лесбиянки обычно начинают с объятий и поцелуев, а затем ласкают друг другу грудь и гениталии. Кроме того, когда лесбиянки начинают игру с молочными железами, они уделяют этому больше внимания и времени, чем пары разного пола. Женщина, выступающая в активной роли, постоянно следит за реакцией своей партнерши, тогда как мужчины при стимуляции молочных желез делают это больше для того, чтобы вызвать возбуждение у самих себя.
Также известно, что лесбиянки возбуждают своих партнерш орально-генитальным способом более эффективно. Обычно они более изобретательны и менее сдержанны в сексуальном плане, чем пары разного пола. Это, вероятно, объясняется тем, что женщине на основе собственного опыта легче понять, что может быть приятно другой женщине. Лесбиянки, применяющие оральный секс, в большинстве случаев бывают более чем удовлетворены своей половой жизнью.
Доктор вдруг замолчал; было понятно, что он не хотел бы слишком углубляться в эту тему.
— Дорогие друзья! — продолжил он. — Мы все хорошо понимаем, что в нашем обществе подобные нетрадиционные отношения непозволительны, но от закомплексованности в интимных вопросах мы должны избавляться. И, повторю, отнеситесь к моим отвлеченным примерам без предвзятости, и тогда мои советы помогут вам добиться успеха в любви и продлить время интимной близости, чтобы оба партнера были довольны и счастливы. Я желаю гармонии в вашей полноценной сексуальной жизни, этом прекрасном даре природы. И благодарю вас за активное участие.
Аплодисменты звучали долго, переходя в овации.
Участники встречи расходились не торопясь, обсуждая и смакуя тему, а также весело шутили — казалось, они были возбуждены и навеселе, как после увлекательного спектакля или выпитого дорогого коньяка с изысканными закусками.
По дороге домой отец с Марком почти не разговаривал. Да и возможности для этого не представлялось: отец встречал знакомых на каждом шагу, останавливался, подробно рассказывал о себе и с вниманием слушал собеседников, которые делились с ним своими проблемами или новостями. Создавалось впечатление, что он был знаком со всем городом.

6

Шестнадцатилетний Марк увлекся чтением книг. Долгое время отец укорял его за то, что он читает только русские народные сказки, и говорил: «Пора уже переходить к серьезной литературе». У родителей была шикарная библиотека: собрания сочинений русских и зарубежных классиков, коллекция «Библиотеки приключений» и многие другие сокровища мировой литературы. После сталинского периода началась так называемая оттепель, открывшая широкие возможности для публикаций ранее запрещенных книг. Все стремились к знаниям. Стало очень модно много читать и блистать эрудицией. Молодые отцы простаивали ночи напролет в очередях за подпиской на литературное наследие всех времен и народов.
Сначала Марк увлекся Стефаном Цвейгом. Особенно его впечатлил «Рассказ в сумерках». Он перечитывал эти романтические строки по многу раз:
«…Медленно сворачивает юноша с широкой открытой аллеи на боковую дорожку, где деревья своими посеребренными вершинами как будто обнимаются в высоте, а внизу под ними лежит тяжелая тьма. Кругом тишина. Но тишина, наполненная тем неописуемым звучанием, как бывает в саду, напоминающим падение капель дождя на траву или шелест касающихся друг друга стеблей. Вся эта неуловимая музыка овевает идущего юношу, который охвачен сладкой, необъяснимой тоской. Порой он слегка трогает дерево или останавливается, чтобы прислушаться к мимолетным звукам ночи. Шляпа давит ему, и он снимает ее, чтобы подставить свои обнаженные виски, в которых стучит кровь, под дуновение сонного ветерка.
Вдруг, когда он глубже погружается в темноту, происходит нечто невероятное. Позади него раздается скрип щебня. Испуганно обернувшись, он видит мерцание высокой белой фигуры, идущей к нему, с ужасом чувствует себя в крепких объятиях женщины. Теплое, мягкое тело тесно прижимается к нему, дрожащая рука быстро проводит по его волосам и откидывает назад его голову. Шатаясь, он чувствует на своих устах, как раскрытый плод, чужие дрожащие губы, которые впиваются в них. Это лицо так близко к нему, что он не различает его черт. Он даже не решается всмотреться в них. Дрожь, словно боль, пронизывает его тело с такой силой, что он должен закрыть глаза и безвольно, как добыча, отдается этим пылающим губам. Нерешительно, неуверенно, как бы вопрошая, его руки схватывают это чужое тело, и, быстро пьянея, он прижимает его к себе. Жадно скользят его руки по мягким линиям, задерживаются, — и снова, дрожа, скользят, становятся лихорадочнее и смелее. Все сильнее прижимаясь и наклоняясь над ним, это тело всей сладостной тяжестью давит на его уступающую грудь: он чувствует, что куда-то падает и уносится этим тяжело дышащим напором, и колени его подкашиваются. Он не думает о том, как эта женщина пришла к нему, как ее имя, — он только жадно пьет, закрыв глаза, наслаждение с чужих влажных душистых губ, пока не пьянеет и не отдается безвольно, безрассудно яростной страсти. Ему кажется, что звезды внезапно падают с неба, — так сверкает у него в глазах, и все, к чему он ни прикасается, сыплет искры и жжет. Он не знает, как долго находится в этих мягких цепях, час или мгновения, он только чувствует, что все загорелось диким желанием в этой сладострастной борьбе, завертелось, закружилось в чудесном вихре.
Кто это был? И как долго это длилось? Подавленный, оглушенный, прислоняется он к дереву. Медленно приливает холодное сознание к лихорадочным вискам. Ему кажется, что его жизнь внезапно подвинулась на тысячу часов вперед. Неужели то, что в неясных мечтах он думал о женщинах и страсти, стало внезапно действительностью? Или это был сон? Он ощупывает себя, хватается за волосы. Да, они влажны на стучащих висках, влажны и прохладны от росистой травы, на которую они упали. Все вдруг снова проносится перед его взором, он чувствует, как горят его губы, вдыхает чужой, сладострастный аромат, исходящий от его платья, хочет повторить каждое слово, но не может вспомнить ни одного.
И тут он вдруг с ужасом вспоминает, что она совсем не говорила, ни разу даже не назвала его по имени, что он знает только ее страстные вздохи, вскрики, судорожно задержанные стоны сладострастья, что он знает аромат ее разметавшихся волос, горячее прикосновение груди, гладкую эмаль кожи, что ему принадлежало ее тело, ее дыхание, весь ее судорожный порыв, но он и не подозревает, кто была эта женщина, настигшая его в темноте своей любовью. Он может только бормотать имена, чтобы назвать свое неожиданное счастье…»
Желание романтической любви и эротики клокотало в Марке, как бурлящая огненная масса, иногда вырывающаяся наружу в виде вулканического извержения. О народных русских сказках он уже и позабыл.
Затем он увлекся французским писателем Мопассаном, и на него произвел сильное впечатление рассказ «Подруга Поля». Марк вспомнил о нем сразу же, когда вернулся домой после лекции в Доме знаний, где он узнал много интересного о секретах телесной любви.
Ночью, лежа на веранде, он перечитывал этот рассказ снова и снова, хотя знал его почти на память. Это была весна, конец апреля. Луна светила настолько ярко, что можно было видеть шрифт и читать без дополнительного освещения. Уличные коты истошно орали: то ли в сексуальном экстазе, то ли в боевой схватке. Их голоса мешали Марку сосредоточиться на тайнах любви, которые он познавал. Это уже были не сказки, а реальность, которая ожидала его и манила к себе волнующей женской рукой.
Он читал рассказ Мопассана о лесбиянках и вспоминал лекцию доктора из Омска, который приводил в пример изощренную любовь женщин, рассказывая об их особой чувственности. Ему это было не совсем понятно. Но он ясно осознавал желание слиться с любой из них, ведь у них такие красивые груди, белоснежные атласные ноги и тела! Зачем им обниматься друг с другом, если есть такие, как он — Марк, который желает близости с любой из них и может оценить их красоту? Он не понимал и поведение подруги Поля, Мадлен, которая занималась любовью с мерзкой толстухой и лесбиянкой Полиной.
«И зачем Поль покончил с собой? — рассуждал Марк. — Ведь эта Полина, с кем изменила ему его возлюбленная, — женщина, а не мужчина. При чем тут ревность?» Многое ему было неясно, кроме одного — желания женщины.
К визгу кошек на улице присоединился собачий лай, переходящий в тревожный вой, будто предвещающий приход сверхъестественной силы. Домашние животные всего привокзального района Первушки словно взбесились в ту ночь; их голоса смешивались с далекими гудками поездов. Небо было настолько ярким от полнолуния и звезд, что казалось — прожекторы освещают всю Вселенную и готовят ее к приходу Мессии.
А Марк погрузился в описание следующей сцены:
«…Вниз по течению медленно плыла покрытая тентом лодка, которой управляли четыре женщины. На веслах сидела маленькая, худая, поблекшая, одетая юнгой; волосы ее были зачесаны под клеенчатую матросскую шляпу. Напротив нее находилась белобрысая толстуха, одетая мужчиной, в белом фланелевом пиджаке; разлегшись на дне лодки, задрав ноги и положив их на скамью по бокам той, которая гребла, она курила папиросу, и при каждом взмахе весел ее груди и живот колыхались, встряхиваемые толчком лодки. На корме под тентом сидели, обнявшись за талию, две красивые, высокие, стройные девушки, блондинка и брюнетка, не сводившие глаз со своих спутниц.
По Лягушатне пронесся крик:
— А вот и Лесбос!
Разразился бешеный гвалт, началась ужасная давка; стаканы летели на пол, люди влезали на столы, все, обезумев от шума, орали:
— Лесбос! Лесбос! Лесбос!
Крик раскатывался по всему кафе, становился нечленораздельным, превращался в какое-то ужасающее завывание и внезапно, как бы с новым порывом, подымался ввысь, взлетая над равниной, внедряясь в густую листву огромных деревьев, разносясь к далеким холмам, поднимаясь к самому солнцу».
После этих строк Марк заснул и видел продолжение уже во сне:
«Женщина, сидевшая на веслах, при виде такой овации перестала грести. Белобрысая толстуха, лежавшая на дне лодки, небрежно повернула голову, приподнявшись на локте, а обе красивые девушки на корме, смеясь, стали раскланиваться с толпой.
Вопли удвоились, и от них задрожало все плавучее кафе. Мужчины приподнимали шляпы, женщины махали платками, и все эти голоса, визгливые или густые, кричали:
— Лесбос! Лесбос!
Вся эта толпа, этот сброд развратников, словно приветствовала своего вождя; так эскадра салютует пушечными выстрелами проплывающему мимо ее фронта адмиральскому кораблю.
Многочисленная флотилия лодок, в свою очередь, встретила громкими кликами челнок с женщинами, и он, возобновив свой сонный ход, пристал к мосткам немного ниже.
В противоположность другим, г-н Поль вынул из кармана ключ и изо всех сил свистнул в него. Его любовница, возбужденная и побледневшая, схватила его за руку, чтобы заставить замолчать, и глядела на него с бешенством в глазах. А он, казалось, выходил из себя: его охватила ревность мужчины, глубокий, инстинктивный, неудержимо бешеный гнев. Губы его тряслись от негодования, и он бормотал:
— Какой позор! Утопить бы их, как сук, с камнем на шее.
Но Мадлена вспылила; ее крикливый голосок стал свистящим, и она затараторила, словно говоря в собственную защиту:
— А тебе-то что? Разве они не вольны делать, что им хочется, если это никого не касается? Убирайся к черту со своей моралью, не суйся, куда не просят…
Он перебил ее:
— Это дело полиции, и я добьюсь, что их упрячут в Сен-Лазар!
Она подскочила:
— Ты?
— Да, я! А пока я запрещаю тебе с ними разговаривать, слышишь? Запрещаю! Она пожала плечами и, внезапно успокоившись, заявила:
— Вот что, мой милый, я буду делать, что захочу; а если тебе не нравится, можешь убираться на все четыре стороны хоть сейчас. Я тебе не жена, ведь? Ну так и помалкивай.
Он не ответил; они сидели друг против друга, стиснув зубы и порывисто дыша».
Марк неожиданно проснулся. Он увидел кровавое зарево на горизонте, а потом услышал гул, исходящий откуда-то, будто бы из преисподней. Веранда, где он спал, и весь четырехэтажный дом, в котором они жили, ходили ходуном. Все вокруг тряслось, и штукатурка сыпалась со стен и потолка. Грохот летевших с крыши кирпичей от развалившейся дымоходной трубы по-настоящему испугал Марка: он решил, что дом рушится. Чуть позже наступило понимание того, что происходит. Бабушка Алла, спавшая в эту ночь в квартире дочери, выскочила на веранду и начала кричать от ужаса, перебирая имена своих детей и внука — всех, кто ей был дорог. Правда, она забыла упомянуть Паруйра — своего мужа и Иосифа — мужа дочери, за что отец Марка потом иногда в шутку попрекал ее: «А про меня-то забыли, Алла Александровна?»
Позже, когда тряска прекратилась и все жители дома выбежали на общий двор, они с возбуждением обсуждали происшедшее, думая, что потрясло и на этом всё. Четырехэтажный дом не развалился, хотя в большинстве квартир появились трещины, а в некоторых — обрушились потолки. В отдельных одноэтажных домах провалились крыши. И никто не догадывался, что это только начало. Взбудораженные и испуганные соседи наперебой делились впечатлениями. Каждый рассказывал свою историю.
— Было очень страшно. Мою кровать как будто кто-то тряс с безумной силой, — запинаясь, быстро говорила женщина. — Мы с мамой встали в дверной проем, как учили действовать в подобной ситуации. Когда все побежали во двор, нас тоже позвали, и мы выскочили в чем были — в домашних халатах.
— Ой, а у нас это выглядело жутковато: потолок, мебель, пол и стены ходили ходуном, люстра раскачивалась во все стороны, падали стулья и полки, — в ужасе рассказывала другая.
— Мы, вероятно, находимся близко к эпицентру, — предположил пожилой сосед с толстым брюхом. Он стоял в огромных домашних трусах, спустившихся ниже живота, сверкая голой задницей.
— Но смотрите: четырехэтажка-то выстояла! Даже стекла не разбились, — заметил другой, рассматривая дом.
— При Сталине строили! — с гордостью сказал сосед с первого этажа, видимо, один из прежних его почитателей.
— Да, но местами отпала штукатурка, и везде пошли небольшие трещины, — вмешался с серьезным тоном жилец Теодор Зильбер.
Его квартира находилась на третьем этаже, прямо под квартирой Марка. Обычно Зильбер избегал общения с соседями и никогда не здоровался ни с кем. Он всегда выглядел предельно сосредоточенным и, идя домой с работы, проходил двор быстрым шагом. Это было впервые, когда он стал столь общительным.
— А мы с дедулей в первые секунды землетрясения даже не поняли, что произошло, — сказала девочка-подросток и почему-то рассмеялась. — Он постоянно говорит о ядерной войне с американцами, и еще какой-то Карибский кризис ему все время мерещится.
 — А меня так трясло, так трясло, что я упала с кровати! Укутавшись в одеяло, я выбежала, и боюсь теперь зайти обратно, — делилась молодая симпатичная женщина, улыбаясь и подчеркивая, что сейчас стоит «совершенно голая».
Постепенно все разошлись по своим квартирам и домам, а дети, собравшиеся во дворе, начали гонять мяч и играть в футбол. Было уже семь часов утра, это был вторник.
Позже Марк отправился на занятия, он уже был старшеклассником и перешел в другую школу. Уроки, конечно, отменили, и ученики болтались в школьном дворе. Возбужденные и довольные случившимся, как еще одним развлечением и очередным приключением, дети делились впечатлениями.
Марк не обсуждал ни с кем это событие. Он озабоченно чего-то ждал, вернее, кого-то — девочку, в которую был влюблен. Его чрезмерная романтичность не давала ему покоя. Он постоянно влюблялся. Спустя многие десятилетия, когда он уже был убелен сединой, Марк с сожалением вспоминал эти годы, потраченные на бессмысленные мечты и переживания.
Вот она появилась! Она стояла далеко от него и вдохновенно рассказывала пережитую в это утро свою историю, которая его, впрочем, не сильно интересовала. Он просто любовался девочкой.
Она училась в параллельном классе, и они не были знакомы. Но он и не собирался с ней знакомиться. Она была выше его, и Марк чувствовал себя зажатым и немым в ее присутствии. Один раз они все-таки столкнулись случайно на улице утром, когда оба спешили на занятия. Она сказала: «Привет», и он спросил ее: «Ты опять опаздываешь?» — Марк чувствовал, что должен был что-нибудь сказать, и получилась глупость. Она удивилась: «Я никогда не опаздываю» — и пошла дальше быстрым шагом. И это все. Больше он с ней не общался. Только ждал ее появления в школе по утрам. Заглядывал в гимнастический зал, где шли занятия по физкультуре, и она, в открытой спортивной форме, прыгала там на батуте. А однажды он украл ее фото с доски школьных отличников.
Когда Марк возвращался домой, по всему городу уже были развешаны ободряющие плакаты: «Трясемся, но не сдаемся». Сдаваться было действительно рано. Этим весенним утром испытание для жителей города не закончилось — напротив, оно только началось. Оставшихся без крова и жителей аварийных домов размещали в армейских палатках прямо во дворах и парках. Там же организовали питание.
Да! Это было мощное землетрясение! Знаменитое Ташкентское землетрясение, которое произошло 26 апреля 1966 года в половине шестого утра.
Когда вечером Марк пришел в Дом офицеров, где занимался в баскетбольной секции, он обнаружил, что на спортивной площадке уже расставляют палатки и раскладушки. Никакой тренировки не намечалось.
Марк вернулся домой. Соседи по двору долго не расходились, обсуждая и сплетничая, боясь заходить в свои квартиры. Но спать на улице было очень душно. В итоге многие возвращались домой. Однако стихия не унималась, периодически продолжались сильные подземные колебания, и на следующий день весь большой общий двор был заставлен кроватями и раскладушками. Все спали на открытом воздухе.
Марк прилег рядом с дедом Паруйром, но отец забрал его к себе. «Дед слишком старый, — проворчал он. — Спи здесь».
Ночью все проснулись от грохота кирпичей, летящих с крыши четырехэтажки. Марк снова решил, что их дом рушится. Но нет: это дымоходы на крыше продолжали рассыпаться от постоянных толчков. Когда соседи по койкам снова притихли и начали засыпать и были слышны только песенки сверчков, развлекавшихся по ночам в кустах, кто-то пошутил:
— Вот и долгожданный коммунизм наступил: все спим вместе!
— Не перепутай свою жену с чужой, — пошутил другой сонным голосом.
— А я уже перепутала мужа, — рассмеялась какая-то женщина — видимо, та, что всегда голая выбегала на улицу от подземных толчков и делала это, похоже, не без удовольствия.
— Интересная женщина, — прокомментировал отец Марка. — Я бы сам с ней перепутал что-нибудь.
Вскоре жители общего двора погрузились в сладкие и тревожные сны, ведь им утром предстояло идти на работу, несмотря на стихийное бедствие, постигшее город.
Марк не спал долго. Густые высокие деревья во дворе закрывали привычную ночную панораму, с которой он обычно засыпал на веранде в своих романтичных фантазиях. Звезд и ночного неба видно не было, да и луна куда-то подевалась.
На следующий день все жители были прикованы к телевизорам. Они слушали прогнозы Валентина Уломова — главного научного сотрудника Института физики и заведующего сейсмической станцией. Он стал самой известной персоной города, популярнее певицы Майи Кристалинской и актера Вячеслава Тихонова. Все с нетерпением ждали его сводки и хотели знать, когда прекратятся подземные толчки.
Ждали и другую информацию от правительства, подобную этой: «Ранним утром 26 апреля 1966 года стихия разрушила почти весь центр города. Эпицентр оказался в центральной части столицы — в районе, который называют Кашгаркой. Максимальная сила землетрясения в эти минуты достигала девяти баллов».
«По официальным данным, 8 человек погибли, 400 госпитализированы с различными травмами. 1773 дома и другие сооружения разрушены. 45 тысяч семей остались без крова».
«Разрыв пород в очаге наблюдался на глубине от двух-трех до восьми-девяти километров. Его горизонтальная протяженность составила четыре-пять километров».
«В Ташкент прибыли из Москвы генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев и председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин».
Последнее сообщение о приезде советского руководства, как обычно, больше всего успокаивало жителей города.
А поезда с добровольцами, гуманитарной помощью, строителями и инженерами шли нескончаемо — текли рекой через всю страну. Население следило за главной стройкой этого времени. Знаменитый поэт Андрей Вознесенский звал, пел и завывал на каждом перекрестке:
Помогите Ташкенту!
Озверевшим штакетником
вмята женщина в стенку.
Помогите Ташкенту!
Если лес — помоги,
если хлеб — помоги,
если есть — помоги,
если нет — помоги!
Ты рожаешь, Земля.
Говорят, здесь красивые горные встанут массивы.
Но настолько ль красиво,
чтоб живых раскрошило?
<…>
…Кукла под сапогами.
Помогите Ташкенту,
как он вам помогает
стать собой.
Он — Анкета.
В разрушенном городе развернули строительство все союзные республики: РСФСР, Украина, Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркменистан, Грузия, Азербайджан, Литва, Молдавия, Латвия, Армения и Эстония. На каждой палатке, где жили добровольцы, было написано, из какого города или республики прибыли стройотряды.
Удивительно, но благодаря этому стихийному бедствию через несколько лет Ташкент из отсталой провинции превратился в столицу всей Средней Азии. Город засиял новыми красками, радуя глаз просторными проспектами и зелеными парками.
Да, нет слов! Как бы ни смеялись мы над «ней» — идеей социализма, «она» блистала здесь во всей своей красе. Братство и сплоченность многонациональных республик торжествовали, и мощным каскадом, как Ниагарский водопад, стремились в разрушенный город для помощи его жителям. Видимо, не всё в этой коммунистической мечте было так уж глупо и смешно?
Ташкент с феодальным прошлым, глиняными домами и развалившимися дувалами превратился в прекрасный город — современную сказку, как в истории об Аладдине из «Тысячи и одной ночи». Но для этого потребовалась не одна ночь, а несколько лет. И новый город построил не джинн, вылезший из лампы, а энтузиазм людей, приехавших со всех концов страны. Возможно, это была своего рода благодарность ташкентцам: все помнили, как солнечные сердца жителей этого города согрели эвакуированных и беженцев во время войны и голодоморов.
Но главное, правительство Страны Советов стремилось придать Ташкенту образ помпезных ворот в коммунистическую Азию. Город должен был стать южной столицей — «Звездой Востока». Однако в пылу энтузиазма коммунисты сносили исторически ценные строения. Для партийных вождей и чиновников важнее было прекрасное будущее, чем наследие феодального и буржуазного прошлого, и этот «коммунистический модерн» впоследствии дорого обошелся советскому народу.
Когда бережное отношение к прошлому — стволу дерева, на котором растут новые ветви идей, — исчезает, мрак опускается на эту землю. «Прекрасное будущее» платит высокую цену за пренебрежение к «прекрасному прошлому», которое должно иметь место и право на существование.
В один воскресный день, через некоторое время после начала подземных колебаний, в общем дворе собрались все жители окружающих его домов. Причиной стало то, что жилищно-коммунальное хозяйство выделило для семей палатки, но их оказалось недостаточно. Теодор Зильбер, который обычно избегал общения с соседями, неожиданно вызвался организовать распределение палаток. Он же и проводил собрание.
— Не видно, не слышно его было, и вдруг — активист! А! Какой поц! — возмущался, шутя, отец Марка. — Без гешефтов не может обойтись…
— Ему надо срочно устроить свою семью в палатку, — объяснила бабушка Алла, — вот он и взялся за это дело.
Зильбер уже успел молниеносно составить список и приступил к его чтению. В конечном итоге его «гешефты» привели к следующим результатам. Палатки раздали тем, у кого были маленькие дети, и пожилым людям — в общем, по справедливости. И хотя двое детей самого Зильбера были уже подросткового возраста, а он сам был нестарым, каким-то образом его семья тоже получила палатку. Его жена, Зарина, тоже была далека от пожилого возраста — это была женщина в полном соку. Ей очень нравился Иосиф, отец Марка; часто она делала попытки пофлиртовать с ним, авось что-нибудь получится. Впрочем, он нравился многим женщинам — молодой, красивый, но палатка его семье не досталась по весьма справедливому решению активиста Зильбера: Марку было уже шестнадцать лет.
Большинство жителей одноэтажных домов имели собственные дворики, где и устраивались на ночлег. В течение дня все бодрствовали или находились на работе и при повторяющихся подземных толчках выбегали на улицу. Главный вопрос состоял в том, где провести ночь. Сила толчков уменьшалась с каждым днем, и это обнадеживало. Постепенно все приноровились к такой цыганской жизни.
Дядя Яков с любимой женой Тамарой и дочерью не разменивались на зависимость от всяких дворовых активистов и социалистических собраний и получили палатку в политехническом институте, где дядя Яков был ведущим преподавателем. А позже его с семьей пригласил к себе друг, Акил Салимов, тогда еще молоденький декан института, в будущем — президент Узбекистана. У Салимова был свой дом с большим двором, где можно было жить в безопасности и «устраивать пирушки в окружении лихих друзей, хмельных красавиц и коллег по работе» — так дядя Яков иногда шутил, намекая на цитату из не опубликованной еще книги Михаила Булгакова. И это, впрочем, сочеталось с постоянным стремлением Якова и его жены Тамары собирать вокруг себя «бомонд» — привилегированный круг влиятельных людей.
Свою палатку дядя Яков оставил маме — бабушке Алле. Там и устраивались на ночлег Марк с родителями. А вот Паруйру, отцу Якова, места не хватило, и, несмотря на его возраст, палатку ему не выделили. Активист Зильбер просто игнорировал его: то ли как бывшего кулака, то ли по причине молвы о нем как о бывшем наследнике коньячного завода. Да и дядя Яков почему-то холодно относился к своему отцу. Паруйр, в свою очередь, не любил связываться с пролетариями. Он устроился в садике под своей верандой и был очень доволен этим решением. Правда, бабушка Алла говорила ему: «Дурак ты старый, ночью, если дом рухнет, засыплет ведь тебя. Спи уж лучше в квартире». — «Я успею выбежать из садика, а из квартиры нет», — объяснял он и смеялся: мол, все равно я устроился лучше вас всех.
А вот орденоносец, ветеран и инвалид войны Чех — тот самый, которого бывшая жена не так давно вытаскивала из машины за мужские органы, — получил от местного жилищного управления отдельную палатку. В ней он сидел целыми днями. Бегать и прыгать заслуженный пенсионер уже не мог, и в свою квартиру заходил редко.
Аристократок, старушек-сестер Гриневич активист Зильбер определил в палатку рядом с дворовым туалетом. А пролетарскую семью Ивановых поместил в палатке под высоким тенистым деревом в глубине двора и сам устроился там же.
— Какое он все-таки говно, — не скупясь на образные сравнения, часто повторял отец Марка.
К поздней осени, когда уже трясло реже и слабее, все вернулись жить в свои квартиры.
Из России прибыли строительные войска, молодые ребята ремонтировали и восстанавливали поврежденные дома в большом общем дворе. Между строителями и местными нередко завязывались дружеские отношения, а иногда и больше. Один молодой прораб, парень интеллигентного вида, влюбился в старшую сестру соседской девочки, с которой дружил Марк. Когда ее сестра по утрам выходила из дома и шла на работу, он кувыркался на гимнастическом турнике, играя и сверкая мышцами. Вскоре он сделал девушке предложение — так стихийное бедствие послужило причиной рождения еще одной семьи.
Марк любил наблюдать за людьми. Вот молодой солдатик-строитель, высокий и крепкого телосложения, с удовольствием рассказывает детям о себе, а они вертятся вокруг него, как щенята. Несмотря на молодость, его голос звучит охрипло.
— А почему у вас голос такой? — спросил его Марк.
— Да я из Сибири. У нас холода доходят до минус сорока. Утром выпиваю сто грамм спирта, и на работу! — смеясь ответил он. — А вечером еще немного, чтобы расслабиться, ну, как полагается. А у вас здесь тепло… Много фруктов, очень хорошо! — вдруг добавил он мечтательно.
Этот солдат делал ремонт в квартире семьи Балагуровых, в которой младшим сыночком был Сашка-поганец. Остальные мужики в семье, старшие его братья, были невысокие, но крепкие и жилистые, в них проглядывала какая-то странная уверенность в своей избранности, несмотря на примитивный ум.
У одного из старших братьев была жена Люба — выше его ростом, здоровая русская баба, кровь с молоком.
«Как он справляется с ней? — удивлялся Марк, который уже многое понимал в любовных тайнах благодаря постоянному вниманию к подобным темам. — В этом деле не рост, видимо, главное», — заключил он.
Люба часто рассказывала разные истории, которые слышала от своей покойной бабушки из российской глубинки. Эти истории в основном вращались вокруг одной и той же темы — удаль русских парней.
— «Лихие они были», — любила повторять моя бабка с огоньком в глазах. «Когда мы нанимали работника, — рассказывала она, — первым делом кормили его и смотрели, как он ест. Если хорошо, то и работник, значит, будет хороший. Да и во всем такой молодец преуспевал», — вспоминала она, загадочно и мечтательно закатывая глаза. Ох уж бабка у меня была! Бедовая! — смеялась Люба.
Марк замечал, что солдатик тот, из Сибири, нравился Любе. «Видимо, Люба в бабку свою пошла», — решил он, слушая ее рассказы. Она часто уговаривала этого сибиряка:
— Идем, я тебя компотом напою. Жара ведь. Ну, идем! Компотом напою!
— Да нет, не хочу я, — стеснялся он, явно понимая, чего она от него хочет.
«Видимо, он предпочитает женщину помоложе», — рассуждал про себя Марк.
Парень был скромным, с открытой душой и доброжелательным, он был здоровее во много раз малогабаритных мужиков Балагуровых.
«Какие же все-таки люди разные», — думал Марк, наблюдая за ними.
Дети тянулись к этому сибиряку, и Марку он тоже нравился. Здоровенная Люба казалась ему просто похотливой лошадью, а ее мужики, Балагуровы, — какими-то уж совсем чужими. Хотя все говорили на одном языке — русском и были воспитаны на одних коммунистических идеях.
Шло время. Город отстраивался. Страна пела песни и гимны строителям коммунизма и строителям нового Ташкента. Марк учился в старших классах общеобразовательной школы и не хотел оставлять музыку, ибо она была единственным, что его по-настоящему увлекало.
Классическая музыка глубоко проникала в его душу, сознание и весь организм. Она потрясала его до болезненного состояния и вызывала глубокую одержимость и любовь к этому мистическому явлению. Эти духовные и интеллектуальные сокровища человеческих переживаний пришли к нам через века. И это удивительно! Если вспомнить о человеческих мерзостях во все времена, то как те же люди могли создать такое богатство мыслей и чувств? Непонятно… Но Марк, проникнув в эту сокровищницу, познав и почувствовав ее, не хотел с ней расставаться. Поэтому параллельно с общеобразовательной школой он захотел учиться в музыкальном училище. Это разрешалось. Тем более у дяди Якова и особенно у его жены Тамары кругом были знакомства.
— Пусть твой сын лучше займется каким-нибудь делом, — говорил Иосифу, отцу Марка, его дальний родственник Борис Абрамович, когда встречал на улице. — Ему деньги надо научиться делать, и высшее техническое образование не помешало бы, — советовал он, всегда при этом почему-то почесывая свои яйца. Видимо, это помогало ему мыслить и быть более уверенным в своем мужском мнении.
— Главное, чтобы он не попал под дурное влияние, — отвечал Иосиф. — А тяга к прекрасному только отвлечет его и обогатит. А если большого толку из этого не выйдет, я знаю многих учителей музыки: они хорошо зарабатывают на частных уроках и не пашут на заводе с утра до вечера, как инженеры.
— Деньги надо делать, Ося, — махал рукой, смеясь, Борис Абрамович и доброжелательно прощался.
Тамара поговорила с очень опытным педагогом фортепиано в училище и попросила ее проконсультировать Марка, помочь ему советом. Прослушав его игру, педагог сказала, что он очень музыкален и с хорошим интеллектом, но пианистические способности у него на среднем уровне. Познакомившись с его сочинениями, она посоветовала поступать на музыковедческое отделение, что очень хорошо и для композитора. Но если Марк решит идти на фортепиано, она согласна взять его к себе: ее просила Тамара, и к тому же он производит хорошее впечатление в музыкальном отношении. «В любом случае время не будет потеряно», — обнадежила она.
После этой встречи у Марка появились некоторые колебания относительно продолжения музыкального образования. Он принес тетрадь своих музыкальных сочинений молодому композитору Румилю Вильданову, который совсем недавно начал работать педагогом, но уже был известен и писал музыку для кино. Прочитав с листа сочинения Марка, он утвердительно сказал: «Да! Мне нужны такие студенты». И окончательное решение идти в музыку было принято!
Марк занимался у Вильданова по композиции и учился исполнительскому искусству у опытного педагога по фортепиано: он очень хотел профессионально, как пианист, играть сочинения классиков. Почему-то Марк решил, что у него это получится великолепно. Видимо, от большой любви к музыке он переоценивал свои пианистические возможности, что часто бывает со многими и в других сферах деятельности.
Занятия по фортепиано шли туговато, а по композиции — очень успешно. Однако Румиль Вильданов, его педагог и великолепный композитор, был весьма востребован у кинорежиссеров как автор музыки к фильмам — он часто уезжал и пропускал занятия. Когда его за постоянные пропуски уволили из консерватории, где он также преподавал, Румиль полностью посвятил себя музыке для кино и оставил преподавание. Марка перевели к новому педагогу, молодому композитору, недавно окончившему консерваторию, у которого он понемногу продолжал учиться, но уже не с тем же интересом и энтузиазмом. Основное время, усилия и надежды он теперь обратил к фортепианному искусству.

7

Государственное музыкальное училище имени узбекского поэта Хамзы представляло собой цветник невест и амбициозных юношей. Это было первое музыкальное учебное заведение в Узбекистане, созданное еще в 1924 году, когда шло формирование Советского Союза. Училище находилось в центре города по соседству с красивым парком. Там было все необходимое для профессионального обучения: концертный зал, классы для групповых, оркестровых и индивидуальных занятий с дорогими роялями, двухэтажное общежитие для приезжих студентов. И самое главное — огромная открытая территория с густой растительностью, окруженная множеством одноэтажных зданий, принадлежащих училищу. Здесь, во дворе, большей частью и тусовалась молодежь. Проводила свободное время между занятиями.
Это музыкальное училище славилось красивыми еврейскими девушками. Их родители отправляли дочерей учиться на педагогов музыки. Преподавание два-три дня в неделю обеспечивало зарплату, сопоставимую с доходом инженеров и врачей, работающих по восемь — десять часов. Кроме статуса творческой элиты, у них была возможность дополнительного заработка и больше свободного времени. Это было одним из светлых пятен социалистической «утопии» для творческих людей, особенно если вспомнить, для сравнения с прошлым, что говорил пианист Иосиф Гофман о музыке в буржуазном обществе:
«Молодому человеку, желающему сделать карьеру в области искусства, гораздо лучше не иметь дела с серьезной музыкой. Величайшие музыканты зарабатывали очень немного. В хороших условиях жили только Мендельсон и Мейербер. Моцарт, Гайдн и Брамс испытывали нужду, Шуберт умер в бедности. Вагнер постоянно был в стесненных обстоятельствах… Рахманинов продал все права на его популярнейший „Прелюд“ за 50 рублей. Издатель, разумеется, составил себе на нем состояние».
Через многие годы, десятилетия это училище исчезнет с лица земли, как исчезнет и весь Советский Союз. Но в то далекое время обеспеченные родители часто подкупали педагогов приемной комиссии, чтобы их дочери могли учиться в этом привилегированном заведении.
Многие студенты мечтали и о славе и успехе, не осознавая, что окончательное решение все-таки за Всевышним. Имели ли природные способности значение? Безусловно, но лишь до определенного момента. Дальше начиналась дорога судьбы — не в трехмерном или четырехмерном пространстве, учитывая время, а в бесконечном, где параметры изменялись и не имели предела в своем разнообразии.
Не только судьба, но и талант — это тоже подарок природы. Однако для того, чтобы он расцвел, развился до уровня, о котором грезило большинство юношей и девушек, нужна была особая почва, атмосфера и окружение, способные создать условия для этого, как, например, в столичных центральных городах — Москве и Ленинграде. Ташкент же оставался провинцией в отношении европейской культуры. Здесь существовали свои национальные традиции, уходящие в глубь веков, которые никак не сочетались с европейскими. Они шли параллельно, рука об руку, как «друзья», но не более того.
Однако любовь к музыкальному искусству двигала молодыми людьми, независимо от уровня их способностей и окружения, в котором они формировались. Часто из выпускников училища выходили хорошие педагоги и исполнители, но солисты всесоюзного масштаба — почти никогда, лишь за очень редким исключением. Такая же провинциальность наблюдалась и в композиторской школе, хотя по другой причине: существовал запрет на все, что относилось к инновациям и современным течениям западного искусства, — по причине изоляции, продиктованной коммунистической идеологией. Как результат, композиторская школа варилась в достижениях прошлого и в собственном соку. В Москве, в Ленинграде, в некоторых городах европейской части страны, как и во всем, были прорывы в более современные направления искусства. Но в Ташкенте приходилось довольствоваться достижениями местечкового характера и основной почвой для вдохновения являлось богатое наследие классической музыки прошлых эпох.
Тем не менее страстное влечение к творчеству, к поиску нового, к открытиям имело определенное преимущество над тем, если бы этого не существовало вовсе или не было бы хоть каких-то, пусть провинциальных, условий для такого творческого развития. Или если бы условия для учебы были только для избранных и особо одаренных молодых людей, как в Москве, к примеру. Что делали бы остальные? А если многие юноши и девушки тянутся к искусству, а не к точным наукам и стремятся реализовать себя именно в этой области? Это генетика! И чье влияние мощнее — ДНК или условий судьбы, брошенной к ногам молодых людей, как игральные кости? Марк не отвечал на эти вопросы, а просто вошел во врата «Мгновения» того далекого прошлого.
В училище он не посещал общеобразовательные предметы, ходил только на специализацию и индивидуальные уроки, так как учился параллельно в общеобразовательной школе. А свободное время Марк иногда проводил во дворе, с приятелями-однокурсниками.
Как-то они сидели в тени, весело беседовали и смеялись, рассказывая анекдоты. К ним присоединился их сокурсник Глезирович — еврейский парень, на редкость бездарный в музыке. Однако его бабушка очень хотела, чтобы он стал пианистом, и считала своего внука очень талантливым, поэтому он учился здесь. Вскоре подошел Нёма-скрипач. У него всегда на шее было красное пятно в том месте, где подбородник скрипки опирался на левое плечо. Он много занимался и удивительно реалистично для своего возраста оценивал свои возможности и жизнь вообще.
— У меня средние способности, — часто говорил Нёма. — Я буду играть в оркестре, и меня это вполне устраивает.
Недавно Нёма женился, хотя ему только исполнилось восемнадцать. Марка поражало его опустошающе трезвое отношение к жизни и раннее взросление. Рассуждения Нёмы казались Марку какими-то безжизненными, словно он шагнул из юности прямо в старость, минуя все те грезы, которые обычно наполняют романтичного юношу.
— Почему такой грустный? — спросил его кто-то из ребят.
— Циля болеет! — озабоченно сказал Нёма.
— Твоя жена что-то часто болеет. Она же молодая девушка! — удивился Славка, который любил подшучивать над ним и над всеми.
— Уже женщина, — поправил его кто-то из компании.
— У нее проблемы с почками, а теперь еще и простудилась, — грустно сказал Нёма.
— У моей бабушки тоже всегда проблемы с почками или еще что-нибудь, — сказал Глезирович. — Но ей уже много лет. А твоя-то почему все время болеет?
— Что вы хотите! Еврейская жена, как положено, всегда думает о здоровье, — с еврейской карикатурной интонацией пошутил Фимка Зильбер, учившийся на альтиста; педагоги, к слову сказать, считали его очень способным.
— А я расскажу вам анекдот, — встрял Славка. — Мойша спрашивает: «Хаим, ты женишься на русской?» — «Да. А что?» — «Почему бы тебе не жениться на еврейке?» — «Ты понимаешь, Мойша, еврейские жены болезненные. Не дай бог заболеет и умрет». — «Русская жена тоже может заболеть и умереть». «Не так жалко будет», — ответил Хаим.
Все засмеялись, кроме Нёмы.
— Пацанские хохмы у вас какие-то, чуваки, — возмутился он. — И анекдоты ваши долбаные столетней давности. Старьевщику-узбеку в Старом городе их и продавайте.
Неожиданно появилась Мира. Она училась на фортепианном отделении. Мира была на редкость тупая и в музыке, и в жизни, и, как исключение, красотой тоже не блистала: короткая шея, отсутствие талии, широкий и плоский зад и слишком тонкие ноги. Но это ее мало волновало. Она очень хотела замуж.
— Ну как, Глезирович? — обратилась она к своему приятелю-сокурснику. — Ты сделаешь?
— Ящик пива, — заказал он. — Тогда сделаю!
— Хорошо! Будет тебе ящик пива, — улыбнулась Мира и прошла дальше.
— Что она хочет от тебя? — спросил Марк Глезировича.
— Вчера попросила: познакомь, говорит, меня с парнем, но только чтобы он был высокий и остроумный. Ну я ей и обещал: «За ящик пива сделаю», — сказал.
Все смеялись от души над бедной Мирой.
Но если заглянуть немного в будущее, то она все-таки вышла замуж за высокого парня и была с ним счастлива. А об остроумии позаботился «шутник» Всевышний, который более содержательным и внешне привлекательным девушкам не всегда делал такие подарки, как Мире, — удачный брак.
К ребятам подошел парень маленького роста, коренастый, пружинистый, весь в мышцах. Это был Алик Мильман, пианист. Говорили, что он большой драчун: за постоянные драки его исключили из специальной школы при консерватории, где учились музыкально одаренные дети. Он держал в руках ноты, на которых была видна надпись: «Ф. Шопен. Концерт для фортепиано с оркестром ми минор».
— Что это такое ты играешь сейчас, Алик? — спросил Марк. — Ерунда какая-нибудь?
— Сам ты ерунда, — отрубил Мильман. — Это лучшее, что есть в музыке.
Марк, к своему стыду, еще не был знаком с этим сочинением Шопена, и когда позже нашел где-то граммофонную запись и послушал ее, был потрясен шопеновским гением. Какое-то время он буквально болел этим произведением, но уровень технической подготовки Марка еще не позволял играть его самому.
— Ну как дела? — спросил Мильман Эрика Давидкина, друга Марка, который молча сидел рядом. — Анвар пристает к тебе? Я буду драться с ним вместо тебя.
— Он хочет драться только со мной, — сказал Давидкин. — С тобой он отказывается.
— Скажи ему, что я разворочу ему морду, если он тебя пальцем тронет. — Сказав это, Мильман быстро направился на индивидуальный урок по специальности, где вместе с педагогом, на двух прекрасных роялях, они должны были играть концерт Шопена в четыре руки.
— Что этот Анвар хочет от тебя? — спросил Марк.
— Не знаю… — сказал Эрик. — Евреев, видимо, не любит.
— Но Мильман? Куда уж больше чем еврей, еврей из евреев, — удивился Марк.
— Его он боится, — сказал Давидкин. — Да мне плевать на этого Анвара. Ты бы лучше послушал, как Алик Мильман играет. Он музыкант от Бога.
— Да. Многие считают его гением, — подтвердил Марик Каганов, скрипач, тоже очень способный парень, но большой разгильдяй, на редкость неорганизованный студент.
Все присутствующие были согласны в том, что Мильман действительно невероятно одарен музыкально и таких, как он, в училище, пожалуй, больше нет, да и прежде никогда не было.
Эрик Давидкин дружил с Мильманом и очень завидовал ему — это было заметно. Впрочем, он завидовал всем талантливым музыкантам, но при этом мог и восхищаться ими. Поэтому нельзя было сказать, что его зависть была болезненной, как у Сальери, но что-то нездоровое в ней все-таки проглядывало. Сам Эрик был не без способностей. Вставал рано утром, ноги в тапочки и сразу за пианино. Занимался по много часов и грезил о славе. Марк поддерживал и его, и себя в этом мнении о возможном их будущем, но, скорее всего, делал это по наивности.
Эрик жаловался, что уже третий месяц учит прелюдию и фугу Баха на память, а вот Алик Мильман смог выучить ее за два дня. Марк тоже не обладал такой уникальной музыкальной памятью, как Мильман, но его иллюзиям это не мешало. Он был менее реалистичен, чем Давидкин, и с удовольствием, с вдохновением занимался музыкой, легко пребывая в своем придуманном, воображаемом мире. Впрочем, в композиторской области его иллюзии были не совсем уж безосновательны.
Эрик продвигался вперед благодаря своей настойчивости, упертости и волевому характеру, а Марк — благодаря своему романтическому складу. Но оба они иногда достигали заметных и даже значимых результатов на радость своим преподавателям.
— Вчера со мной беседовала эта… Вера Сергеевна, педагог по вокалу, — начал как-то рассказывать Эрик Марку. — Я у нее в классе по концертмейстерскому мастерству. Так вот, она убеждала меня, что стать концертным исполнителем, и тем более знаменитым, в наших условиях здесь нереально. Кроме того, такие исполнители уже с детства проявляют себя как вундеркинды, а к нашему возрасту их уже знают все.
— А кто это — Вера Сергеевна? — спросил Марк.
— Такая накрашенная, страшная, в цирке без грима может выступать, — уничтожающе определил Давидкин.
— А! Знаю. Видел ее как-то, — кивнул Марк. — Пошли ее…
— Отец тоже удивлен моими многочасовыми занятиями на фортепиано, — продолжал Давидкин. — Он говорит, что это не имеет смысла и наши мечты о концертной деятельности нереальны. Для этого нужно быть особо одаренным. И лучше, говорит он, заняться чем-нибудь другим. А моя мать умирает от счастья, когда Алик Мильман приходит к нам в гости и играет по слуху еврейские песни, которые она слышала в детстве, и на ходу импровизирует.
— А что твой отец говорит — из Алика получится известный музыкант?
— Он и в Алика не верит.
— А где он сам работает?
— Учитель физкультуры.
— Понятно… — сказал Марк. — Пока повременим с его советами и с этим… с «чем-нибудь другим».
Как-то Давидкин пригласил Марка к себе домой. Отец готовил шашлык во дворе, и они разговорились о музыке.
— Вот вы занимаетесь по много часов каждый день, — сказал отец Эрика, — а толк-то какой от этого? Пока я не вижу. Надо быть очень талантливыми, чтобы был смысл этим заниматься.
— У нас провинция в сравнении с Москвой, — оправдывался Марк. — Здесь трудно добиться чего-нибудь серьезного.
— А Рудольф Керре? — привел в пример отец Эрика. — Он ведь стал выдающимся пианистом, и его пригласили в Москву. Учился и работал он здесь, в Ташкентской консерватории.
Марку нечего было возразить, а Эрик лишь улыбался неоспоримым доводам своего отца.
— Я где-то читал, — сказал Марк, — что Генрих Нейгауз и известный пианист Гофман однажды спорили по этому поводу. Гофман утверждал: «Если молодой пианист, лет в семнадцать, не исполняет си-минорную сонату Листа, то он не станет исполнителем». А Нейгауз ответил, что, возможно, это так, но если молодой человек глубоко потрясен серьезной музыкой, то он обязательно найдет свое достойное место в музыкальном искусстве.
— И где ты это вычитал? — спросил отец Эрика.
— Не помню, — пробормотал Марк.
— Ты слышал эту сонату Листа? — спросил Эрик.
— Да… — ответил Марк. — Это просто восторженные эмоции и набор каких-то ужасов.
— Что за глупость? Все пианисты боготворят это произведение, — возразил Эрик.
— Разве можно этим восторгаться после Бетховена? — недоумевал Марк. — У него, у классика, философии и романтичности значительно больше, чем у представителя этого стиля Листа.
— Шашлык готов, — торжественно объявил отец Эрика. — Угощайтесь, ребята. Плотские радости вам тоже не помешают.
Тем не менее болезненная увлеченность серьезной музыкой продолжала владеть ими обоими и многими молодыми, кто стремился к высотам искусства или просто к духовным сокровищам прошлого, оставленными этому поколению лучшими представителями рода человеческого. К этому нельзя было быть равнодушным, имея интеллект, глаза, уши и душу.
Педагог по фортепиано Юрий Ицкович часто говорил Эрику:
— Не задумывайтесь, Эрик, слишком много о том, кем вы станете. Мы продолжаем привносить в нашу жизнь бесценные сокровища прошлого, несмотря на глупость и фальшь окружающего нас мира.
Его педагог, к сожалению, рано ушел из жизни из-за рака. Он был благородным и умным человеком, какие редко встречаются на пути молодых, блуждающих в потемках. А вот многие глупцы продолжали жить долго и успешно гадить вокруг, словно так и задумано свыше. Но это, увы, не новость.
Училищный двор был полон молодежи самых разных национальностей и культур: немцы, крымские татары, высланные Сталиным с родной земли, русские, украинцы, узбеки и, конечно, евреи и армяне, коих было подавляющее большинство. В этом «цветнике юности» бурлили любовные интрижки и витали мечты, на фоне музыкальных звуков, которые заполняли каждый уголок зданий, окружавших двор.
Это училище называли сионистским гнездом и оранжереей невест. Интернациональная политика проявлялась здесь в полной мере, открывая все пути для бесплатного обучения талантливой молодежи. А если таланта не хватало, его можно было «купить». В условиях социализма взятки при поступлении в учебные заведения были рутиной и, в общем-то, основным способом жить немного лучше, чем это было предписано конституцией, по которой все советские граждане должны были быть равными и «подстрижены», как газоны в парке.
Однажды Эрик Давидкин появился в училищном дворе не один. С ним была хрупкая девочка с большими ласковыми глазами, словно у лани, которыми она то и дело поглядывала на него с каким-то нежным целомудрием и доверием.
— Познакомьтесь, это Эля, — представил ее Эрик Марку.
Марк сухо, деловито поздоровался, чем еще больше смутил девушку. Вместе они покинули училищный двор, и все время говорил только Эрик. Он чувствовал себя хозяином положения, понимая, что нравится Эле. А Марк просто не знал, о чем говорить с ней, чувствуя ее напряженность и стеснительность. Они проводили Элю до школы при консерватории.
— Кто эта девочка? — спросил Марк.
— Она учится в спецшколе при консерватории, на фортепианном отделении. Невероятно одаренная пианистка. Алик Мильман в нее влюблен по уши. Он нас и познакомил.
— Мне показалось, что она увлечена тобой, а не Мильманом, — усмехнулся Марк.
— Может быть, — ответил Эрик. — Но меня привлекают ее душевные качества и большой талант пианистки.
— А как же Мильман? Ведь вы дружите.
— Я ему не мешаю. Мне с ней просто очень интересно как с человеком.
Эля влюбилась в Эрика, и Мильман был отвергнут. Эрик предпочитал дружить с талантливыми людьми и часто завидовал им. Но с Элей ему, кроме всего, было интересно, и он не мог долго обходиться без нее. Теперь не только Мильман, но и она была важной частью его жизни. Хотя влюблен он был в Леночку Ландау, с очень смазливым личиком, как пасхальные еврейские сладости, и совершенно пустой головкой. С ней он не знакомился, поскольку ее маленькое сердечко было занято другим еврейским парнем, правда недолго.
А Марк в этот период был совершенно свободен от всякой влюбленности, что было для него нетипично, и жил только своими фантазиями и иллюзиями, которые вели его в неопределенное будущее.
Он любил иногда проводить время со своим тезкой, Мариком Кагановым, талантливым скрипачом, но редким разгильдяем. Каганов знал немного идиш и бесподобно изображал местечковых еврейских родственников — старичков и старушек, кривя свое и без того некрасивое лицо с большим носом и типичными еврейскими чертами.
Марк обожал его пародии и однажды попросил показать их ребятам, собравшимся в училищной столовой, где они часто тусовались за дешевыми пирожками и компотом. Каганов начал изображать старых евреев, пародируя их мимику и речь.
— «Зол им ваксн бурикес ин пупик ун зол эр пишн мит борщ!» — произнес Каганов на идиш, кривляясь.
Все падали от хохота.
— Это талант! Талант! — восхищался кто-то.
— Переведи нам, пожалуйста, — попросил его Марк.
— «Пусть у него вырастет свекла в пупке и пусть он писает борщом!» — перевел Каганов и продолжил: — «Эсн зол эр гэакте лэбер, шмалц, эринг, йойх мит кнэйделех, карп мит хрэйн, ун зол эр зих мит йэдн бис дэрштикн!»
— Перевод! Перевод! — просили все.
— «Пусть он ест рубленую печень, сало, селедку, бульон с клецками, карпа с хреном, и пусть он подавится каждым кусочком!» — И сразу: — «Сема, чтоб ты сдох, немедленно иди обедать».
— А на идиш? — кричали зрители.
— «Сема, золст ду штaрбн, гей глейх эсн».
— Еще, еще! — слышны были возгласы.
— «Вос вилсту эсн, Семочка?» — «Дрек мит фефер». «Что ты хочешь покушать, Семочка?» — «Дерьмо с перцем». «Шлимазл! Олэ цейн золн дир аройсфолн, нор эйнэр зол дир блайбн — аф цейнвэйтик». — «Неудачник! Пусть у тебя выпадут все зубы, кроме одного, и чтобы он болел».
— Пародист устал, — наконец произнес изнемогающий от смеха Марк, и они вышли из столовой, ко всеобщему сожалению.
— Ты знаешь, — сказал Каганов Марку, — с тобой хочет познакомиться одна девушка.
— Это та красотка-блондинка, с которой я тебя видел вчера?
— Да, она… — подтвердил Каганов грустно.
— Вроде ты к ней неравнодушен, — заметил Марк. — Зачем тебе это знакомство?
— Она так хочет, — ответил Марик, смотря куда-то в пространство.
— Так ты влюблен в нее серьезно, я вижу? И вообще, у такой шикарной девочки наверняка много парней — зачем я ей нужен?
— У нее один ухажер — ее парень Шлёпс. Но она хочет с ним завязать. Ты ей нравишься.
— Это кто, тот армянин из банды Бори Лапина? — спросил Марк. — Я их вижу часто в училищном дворе.
— Да, он самый… Они вчетвером держат шишку в парке Тельмана и вообще в этом районе.
— Я знаю Борю Лапина, он умный парень, — сказал Марк. — Вроде учится на музыковеда в нашем училище.
— Да, он так и учится… — усмехнулся Каганов. — Ему все экзамены засчитывают. Его отец — директор музыкальной школы, влиятельный человек в городе. В училище у него все знакомые и друзья.
— Да… Крутые ребята. И ты хочешь познакомить меня с девушкой одного из них? Они ведут себя как короли: приходят в училище и требуют деньги у всех студентов.
— Ну, не у всех, — сказал Каганов. — Выборочно, на кого Бог пошлет. У тебя ведь не требуют, и у меня тоже. Кстати, вон они уже здесь.
Четверо парней стояли у входа в училище, вели себя развязно, как хозяева жизни, и внимательно осматривали всех, кто проходил мимо. Затем они вошли во двор и уселись на скамейке. Один из них, Боря Лапин, был парнем из интеллигентной еврейской семьи. Однако все знали, что он главный в этой бандитской группировке. Другой член их шайки — высокий, красивый армянин, студент университета, тот самый Шлёпс, о котором упоминал Каганов. Третий — русский парень, который выглядел как неотесанный жлоб. Четвертый — узбек, опустившийся наркоман, редкость среди ребят местной национальности. Как-то, будучи обкуренным или пьяным, он решил пописать на газон в училищном дворе на глазах у всех, но Боря его остановил.
Их компания занималась вымогательством денег, грабежами, бандитскими разборками и другими криминальными делами. Пойти в кино, а тем более в театр казалось им пустой тратой времени и невероятной глупостью, над которой они обычно хором смеялись. Вечера они проводили в парке Тельмана, рядом с музыкальным училищем, где гуляли в пивных или ресторанах со своими подружками.
Что объединяло этих ребят, несмотря на их разный интеллект, культуру, образование и национальность? Какие ценности связывали их в сравнении с другими, такими же молодыми, но мечтавшими об успехе в творчестве или исполнительском искусстве, как, например, Марк и его друзья? А кто-то, возможно, грезил о любимой девушке. Но многие просто хотели жить в достатке, иметь спокойную работу или стать хорошими педагогами. О чем только не мечтали и к чему только не стремились молодые, полные надежд! Кто же руководил всем этим? Был создателем и дирижером их стремлений?
Во дворе училища появился высокий, представительный мужчина — это был Иосиф Лапин, отец Бори. Он был озабочен поведением сына и не знал, как отвадить его от общения с криминальными дружками. Лапин вышел из центрального здания, где находился деканат, вместе с Михаилом Портманом — полным, невысоким человеком, его близким другом и педагогом его сына по фортепиано.
Михаил Портман отличался редким остроумием, был хорошим пианистом и очень опытным преподавателем.
К слову, когда-то он дружил с Тамарой и Яковом, тетей и дядей Марка, часто бывая в их компании «бомонда», «избранных». Однако после одного уморительного эпизода Тамара «предала его анафеме» и он стал их врагом навсегда. Причиной послужила безграничная любовь Портмана к юмору и шуткам, которые не имели предела. Здесь уместна цитата из Михаила Булгакова: «Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, — ответил Воланд, поворачивая к Маргарите свое лицо с тихо горящим глазом, — его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош».
Когда-то они отдыхали вместе на озере Иссык-Куль в Киргизии и Портман нашел в песке на пляже трусики, которые потеряла Тамара. Он какое-то время хранил их в первозданном виде — испачканными в песке и принес ей в подарок на день рождения, завернув в красиво оформленный пакетик с красной ленточкой. Возмущению не было предела! Особенно среди женщин. Правда, отец Марка был в полном восторге, хотя, комментируя этот случай, понимал уровень хамства, пронизывающего портмановский юмор.
Итак, в тот момент, когда Иосиф Лапин вышел из деканата вместе с другом, он был очень расстроен.
— Мой старший сын — нормальный человек, — говорил он Михаилу Портману. — Откуда это у Бори? — разводил он безнадежно руками. — Я просто не представляю! Все в нашей семье и все родственники — нормальные люди, работают, учатся. Откуда эта тяга к криминалу? — обескураженно удивлялся он.
— Его надо отправить в другой город, чтобы он расстался с этой дурной компанией, — посоветовал Портман. — У меня есть друзья в одесском музыкальном училище, устроим его там.
— Боря, подойди-ка сюда, — позвал Лапин сына и махнул ему рукой, так как тот находился довольно далеко.
Борис нехотя и медленно, с наглой улыбкой подошел к ним. Он был одет в стильную рубашку со множеством ненужных карманов.
— А зачем тебе столько карманов? — с улыбкой спросил Портман дружелюбно. — Сплевывать в них семечки?
— Боря, когда ты возьмешься за ум? — спросил отец умоляющим тоном.
— Держусь за него, — пошутил Боря, демонстративно обхватив голову руками.
— Я тебе помогу с экзаменами, — сказал Портман. — Ты только посещай занятия и проводи свое свободное время здесь, в училище. Закончишь его, и мы устроим тебя в непыльное местечко с хорошей зарплатой. Женишься. Думай о том, о чем думают все нормальные молодые люди.
— Михаил Яковлевич, — сказал Боря с усмешкой, — в любой день я могу иметь столько, сколько вы зарабатываете за месяц, а то и больше, если захочу.
— Боря! Ты плохо кончишь! — сказал отец.
— А если честно, — Боря стал серьезным, — я не могу расстаться с друзьями просто так. Я слишком много о них знаю и слишком многим обязан. Из этих ребят мало кому понравится, что я стал паинькой и живу, как вы говорите, нормальной жизнью. Меня в покое не оставят.
— Мы подумаем, — сказал отец.
— Мы отправим тебя учиться в Одессу, — добавил Портман.
Боря пожал плечами, и они разошлись.
Марк и Каганов были недалеко и слышали этот разговор.
— Ну как тебе? — спросил Каганов.
— Жалко парня. Начитанный, образованный. А кто этот белобрысый здоровяк? — Марк указал на жлобистого парня, который разговаривал с их сокурсником; тот стоял смирно перед ним и испуганно кивал.
— Это Шрам — кличка у него такая.
— А узбек, который только что подошел к ним?
— Это Алишер по кличке Волк. Он всегда обкуренный или пьяный. Видимо, они требуют деньги у Сашки Бабаева.
— Подойдем к ним, посмотрим, что там происходит, — предложил Марк.
Когда они приблизились, то увидели группу студентов и Шлёпса с Борисом Лапиным, сидевших на скамейках и мирно беседовавших. Каганов поздоровался с ними за руку, явно гордясь своим знакомством с королями местных улиц. Марк сел рядом. Боря Лапин рассказывал, как накануне вечером в ресторане они избили до полусмерти какого-то «чувака» — так они называли парня, который приставал к девушке. Они знали ее, она студентка училища, и решили проучить его.
— А что эти двое хотят от Сашки Бабаева? — спросил Марк у Эрика, который тоже сидел здесь.
— Деньги! — ответил он.
— Бабаев им должен, — добавил Шлёпс, услышав разговор.
— А сколько он у них одолжил и зачем? — удивленно спросил Каганов.
— Ничего он не одалживал, он просто должен, — ответил смеясь Шлёпс с налетом издевки.
Сашка Бабаев, расстроенный, подошел к ним и сел на скамейку.
— Я слышал, как ты вчера выступал в парке, играя на аккордеоне, — сказал ему Шлёпс. — Великолепно! Мне очень понравилось. Замечательный аккордеонист, — обратился он ко всем ребятам.
— А может, ты поговоришь с Волком и Шрамом, чтобы оставили меня в покое? — попросил Сашка. — У меня нет таких денег, какие они требуют.
— Тебе лучше найти эти деньги, — сухо ответил Шлёпс. — Они тебя не отпустят, раз уж выбрали.
— Что делать? Что делать? — в панике бормотал Сашка, посматривая на Марка.
Марк пожал плечами.
Сашка жил со старенькой мамой, не имея родственников, связей или влиятельных друзей, поэтому эти ребята, хозяева района, видимо, и выбрали его в качестве жертвы-должника.
С Марком Сашка иногда общался, они показывали друг другу свои музыкальные сочинения и делились творческими планами и мечтами. Сашка действительно был талантливым аккордеонистом и тоже мечтал стать композитором. Однако его не закрепили за педагогом по композиции: видимо, он еще не убеждал в своих композиторских способностях. Сашка часто импровизировал что-то бессмысленное с современными мелодическими интонациями, напоминающими додекафонию, и с уверенностью страстно утверждал: «Я обязательно стану композитором! Я обязательно им стану!»
Забегая вперед — композитором он так и не стал. Женился на москвичке и уехал в Москву, куда стремились многие из провинциального Ташкента. Будучи талантливым аккордеонистом, работал там в каком-то клубе. И этим ограничился его путь к юношеским грезам.
На следующий день в музыкальном училище красивая белокурая девушка сидела на столе в пустой музыкальной комнате, оголив соблазнительные круглые колени. Марк и Каганов стояли рядом, ведя светскую беседу. Каганов знакомил его с Наташей и сам любовался ею.
Марк стеснительно что-то бормотал и пытался иронизировать, и, видимо, удачно: ей нравились его шутки и намеки. Его охватывала дрожь от волнения, когда он смотрел на нее — опытную женщину, готовую к любви и объятиям. Однако он еще не был к этому готов, и его целомудрие, скорее всего, ее привлекало. Возможно, Наташа устала от хамства, пьянок и драк криминальных дружков своего Шлёпса и хотела познакомиться с чистым, порядочным парнем с нормальным будущим.
— Однажды я, голенькая после сна, одевалась, и папа увидел меня, — рассказывала она. — «Наконец-то я вижу свою дочь, — сказал папа довольный. — Соскучился, никогда тебя нет дома».
Действительно, все вечера она проводила со Шлёпсом и его дружками. Это, видимо, ей самой и надоело.
Ночью Марк долго не мог заснуть. Он представлял Наташу обнаженной и как ее отец смотрит на нее. Это его мучило, не давало покоя, и страсть бурлила где-то в подсознании, как в недрах Земли раскаленная магма. «Недавно подобная стихия снесла нашу Кашгарку и разрушила город», — подумал Марк и позволил себе обнять девушку, но это было уже во сне.
Каганов позвонил Марку на следующий день и сказал:
— Наташа приглашает нас с тобой в ресторан. Пойдешь?
— У меня нет денег на ресторан.
— Она приглашает и будет платить.
— Не знаю… — замялся Марк. — Подумаю.
— Если решишь, приходи сегодня к шести в «Голубые купола».
Каганов скрыл, что встреча назначена только ради Марка и, если бы он отказался, Наташа отменила бы приглашение, поэтому ей он сказал, что Марк придет, — хотел провести с ней вечер вдвоем даже таким способом.
Марк все-таки не решился пойти. Его инфантильное юношество застряло в каких-то романтических иллюзиях. Он еще не мог переступить этот порог, чтобы стать мужчиной в полном смысле этого слова, по отношению к женщине.
Каганов был счастлив! Целый вечер он провел рядом с Наташей, хотя она все время говорила только о Марке.
— Он так и не пришел, — грустно сказала она. — А ведь обещал, если ты мне не соврал, Каганов.
«Она в него влюбилась, — понимал Каганов. — Ну и пусть. Зато я сейчас с ней».
Прошло какое-то время, и Марк захотел узнать, как Наташа отнеслась к его, как тогда любили выражаться, пацанскому поведению. Ему было стыдно за свою нерешительность и, можно не стесняясь сказать, трусость.
Но Каганов куда-то исчез, и после занятий Марк решил сходить к нему домой. Вечером все были дома, кроме его друга.
— А где Марик? — спросил Марк.
Его мама расплакалась и махнула рукой.
— В больнице он, уже вторую неделю. Его зверски избили, когда поздно вечером возвращался домой. Следователь показывал фотографии подозреваемых, но он никого не узнал.
— Я же говорил ему, скотине, не общаться с этим хулиганьем, бандитами! — закричал его отец из дворика, где он хлопотал по хозяйству.
— Это дело рук дружков Бориса Лапина.
— Его видели с какой-то девушкой из их компании — вот и избили, — добавила Зарина, младшая сестренка Марика.
— Она все знает, — сказал отец, с улыбкой и любовью глядя на дочь.
Марк, расстроенный, ушел.
«Вот и весь любовный роман, — думал он по дороге с грустной иронией. — Не так, как у Цвейга и даже Мопассана. Видимо, дружки Шлёпса расправились с ним за ту встречу с Наташей, на которую я не пришел. И… может быть, он действительно и не знал этих ребят?»
После того случая Марк с головой погрузился в творчество и учебу. Каждую неделю он приносил свое новое сочинение преподавателю композиции, и тот был в восторге от музыкальных тем и идей, но критиковал за неумение развивать музыкальный материал. Молодой педагог из-за своей неопытности не мог толком объяснить, как организовать такое развитие. Собственно, именно это и является главной задачей любого композитора — развитие темы и музыкальной идеи. Для этого существовал широкий спектр композиторских техник: от простых и сложных музыкальных форм до новейших направлений авангарда в западной музыке, таких как сериализм, сонористика и минимализм, которые, впрочем, отвергались советской музыкальной цензурой. Но даже в провинциальной композиторской школе были традиционные техники мастерства, которые можно и нужно было изучать. Марк сочинял только хорошие музыкальные темки, но не знал, как придать им форму. Поэтому он стал больше уделять внимания исполнительским навыкам игры на фортепиано. Это тоже вдохновляло его и поглощало все его воображение и творческий порыв.
Он продолжал дружить с Эриком Давидкиным и его умненькой Элей. С ней Марку было даже интереснее, чем с ним. Мильман, как и прежде, был влюблен в нее, но безответно. Любовные пути не поддавались логике, и к этому тоже нужно было привыкать.
Тем не менее все они были поглощены творчеством. Эля выступала на конкурсах и концертах, выделяясь как одна из лучших пианисток.
Мильман часто играл на публичных мероприятиях, и его игра не оставляла равнодушным ни одного слушателя. «Это музыкант от Бога», — говорили о нем.
Сашка Бабаев, прекрасный аккордеонист, зарабатывал деньги везде, где удавалось, играя в парках, клубах и кинозалах.
Эрик продолжал бить рекорды по домашним упражнениям и занятиям фортепианной техникой и добивался определенных успехов.
Марк не отставал от них, но все еще предпочитал «летать в облаках».
Каганова отчислили из училища за постоянные пропуски. Связей и влиятельных заступников у него не было, и никто даже не обратил внимания на его яркие музыкальные способности, выгоняя его.
Однако самые драматические события развернулись вокруг Бори Лапина и его компании.
Борю отправили учиться в Одессу, как и планировали, чтобы оторвать от криминальных дружков. Однако там он быстро сблизился с местными такими же криминальными ребятами и в итоге оказался арестован. Иосиф Лапин за большие деньги смог освободить сына от следствия и вернуть домой.
А Шлёпс в это время встречал Новый год со своей девушкой Наташей. Ночью, возвращаясь домой, они поймали такси. Двое узбеков подошли и заявили, что это они остановили таксиста. Шлёпс без лишних слов ударил одного из них в челюсть, и завязалась драка. Опытный в таких схватках, он раскидал узбеков мощными кулаками, но у одного из них оказался нож, и тот нанес удар в сонную артерию. По дороге в больницу Шлёпс скончался.
На его похоронах мать рассказывала, что утром того дня он внимательно рассматривал свои детские фотографии и умилялся, какой он был хорошенький в детстве. «Чувствовал мой мальчик, что это его последний день», — плакала она, причитая и почему-то обвиняя Наташу в его гибели.
Лапин Боря был в шоке, узнав о гибели близкого друга, но вскоре вновь ввязался в криминальную историю. Он с дружком договорились со студентом-африканцем о покупке наркотиков и дефицитных заграничных сигарет. Получив обещанный товар, они отказались платить. Завязалась драка, и напарник Бори, отпетый бандит, ударил ножом африканца.
Когда раненый иностранец оказался в больнице, ему показали фотографии всех местных ребят, которых часто арестовывали, и среди них он узнал Борю. Отмазать его уже было нельзя — слишком много у Бори было арестов, и он получил большой срок. Лапин-отец смог лишь добиться, чтобы сын находился в местной тюрьме, где его могли навещать близкие. Первым, кто его навестил, был тот самый бандит, который ударил ножом африканца. Он предупредил Борю, что если тот его заложит, то ему не жить.
Отец Марка был знаком с отцом Бори и поддерживал с ним добрые отношения, поэтому Марк знал все подробности о том, как дальше разворачивались события.
Да… К сожалению, это была еще не вся «печальная история». В тюрьме к Боре приставал какой-то бандит-антисемит, и в одной из драк Боря случайно нанес ему смертельный удар. Его снова судили и увеличили срок, хотя удалось доказать, что это была самозащита.
Однажды Иосиф Лапин сообщил отцу Марка, что ходил прощаться с сыном.
— «Меня скоро убьют, папа» — так сказал мне мой сын, — рассказывал Лапин. — Боря сказал, что с ним должна рассчитаться мафия, к которой принадлежал этот антисемит, тот, кого он случайно убил. «Что же ты наделал, сынок? — говорю я ему. — Ты видишь теперь?» А он мне: «Поздно, папа! Поздно!»
Директор известной школы и уважаемый в городе человек, он плакал как ребенок.
Боря просил организовать встречу с любимой девушкой, с которой встречался много лет. Он хотел попрощаться с ней. Лапин заплатил немалую сумму, чтобы им выделили специальную тюремную комнату для встреч. Она пришла к нему и провела с ним ночь. Прощаться приходили и друзья, и родные.
Через неделю отец Марка был на похоронах. Он рассказывал: «Голова Бори была полностью забинтована. В гробу лежал совсем юный еврейский парень. Лицо интеллигентное, но бледное, как снег».

8

Школьные годы чудесные,
С дружбою, с книгою, с песнею,
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы.
(Евгений Долматовский, 1956)
Действительно, забыть эти годы невозможно, какими бы они ни были. Их воспевали в стихах и песнях. Поэтичными белыми ночами в Северной столице нашей Родины встречали рассвет и мечты своей юности. Читали стихи у памятников великих поэтов. Потом все вместе, дружно, пьяной гурьбой, ввалились в новое тысячелетие и устроили там дебош. Начался век варваров, мракобесов, лжецов. Век междоусобных войн.
Как же это могло произойти? Неужели за эту всенародную ложь должны платить все мы? Значит, если Господь наказывает, то не разбирается, кто виноват! А кто лгал? Те, кто мечтал и встречал рассвет белыми ночами, или те, кто родился в новом тысячелетии? Все будут отвечать?
Марк часто упрекал себя за те «чудесные» годы, которые он, в отличие от большинства, не любил. Он считал себя недостойным их прелести и романтизма. Учился плохо, испытывал неприязнь к учителям и одноклассникам, был потерян, «не мог себя найти». «Видимо, я был слишком несовершенен по сравнению с другими», — размышлял он.
Однако, вступив в двадцать первый век, он вдруг осознал, что не все зависело от него. Что же это было? Что пошло не так в развитии этой цивилизации?
Он решил вернуться в те «школьные годы чудесные», надеясь, что там найдет ответы.
Параллельно с учебой в музыкальном училище Марк учился в выпускном классе общеобразовательной школы, где была иная атмосфера. Скорее, это происходило в его воображении. В то время как музыка увлекала его, восхищала и затягивала в сказочный мир творчества, к школьным предметам у него подобного интереса не было. Более того, он испытывал к ним пренебрежение, а иногда и отвращение.
Как же это могло произойти, если прежде Марк любил читать, увлекался физикой, астрономией и даже географией? В математике он чувствовал себя неплохо. При этом он коллекционировал книги по искусству и репродукции великих художников прошлого — те, что можно было достать. С интересом читал древних философов и Библию. Был единственным в классе, кто прочитал «Войну и мир» Толстого от корки до корки.
Впрочем, по литературе он писал сочинения самостоятельно и получал отличные оценки за содержание, но двойки за грамотность, поскольку не запоминал, как правильно пишутся слова.
Странно, но по химии, к которой он не испытывал особого интереса, у него были хорошие оценки. Причина? Ему нравился учитель химии. А по остальным предметам? Страшно сказать: ниже «уровня моря»!
Где он еще немного оживал, так это на уроках литературы. Хотя у Марка были серьезные разногласия с педагогом, она творчески подходила к своему предмету, искренне его любила, и это немного возбуждало его интерес. Какое-то время они даже находили общий язык, им интересно было поспорить друг с другом. В чем же заключались их разногласия? В отношении к поэтам Сергею Есенину, которого Марк много читал и очень любил, и Владимиру Маяковскому, которого боготворила педагог.
Однажды, знакомя учеников с творчеством Маяковского, учительница закончила урок такими словами: «И каждый год, 19 июля, в день рождения Владимира Владимировича Маяковского, у его памятника в Москве появляются свежие цветы, желтые розы, его любимый цвет. Их кладу туда я, когда приезжаю летом в Москву на каникулы».
А Марк возмущался, что в школе не проходят творчество Сергея Есенина.
— Ты любишь Есенина, — однажды сказала ему учительница. — Можешь прочитать несколько его строчек?
Марк, обучаясь композиции в музыкальном училище, к тому времени уже написал романс на его стихи. Именно эти строки он и прочитал:
— Какая ночь! Я не могу.
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело, —
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
Любить лишь можно только раз.
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.
— Да, ты действительно знаешь Есенина, — сказала педагог. — Я думала, ты споришь лишь из-за духа противоречия, свойственного многим юношам. Но разве ты не видишь гениальность Маяковского как поэта? Какая смелость, мощь, своеобразие в его поэтических образах!
— «Облако в штанах?» — усмехнулся Марк. — «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» Поэтические образы? Для меня поэзия — это:
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь, — процитировал он Есенина.
Тем не менее, как учительницу литературы, ее весьма радовало, что Марк способен мыслить, а не повторять чужие слова, как попугай. Они особенно сошлись (правда, ненадолго), когда проходили «Войну и мир» Льва Толстого. Марк влюбился в это произведение и долго находился под впечатлением, особенно от образа Наташи Ростовой. Он иногда представлял себя на месте Бориса Друбецкого, когда его в укромном месте поцеловала Наташа.
«— Борис, подите сюда, — сказала она с значительным и хитрым видом. — Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, — сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
— Какая же это одна вещь? — спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
— Поцелуйте куклу, — сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
— Не хотите? Ну, так подите сюда, — сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. — Ближе, ближе! — шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
— А меня хотите поцеловать? — прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
— Какая вы смешная! — проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы».
Позже Марк воображал себя Андреем Болконским, ее женихом, но только ради Наташи, так как патриотический образ Андрея его почему-то раздражал. Затем он видел себя ловеласом Анатолием Курагиным, соблазнившим Наташу. А ночью представлял, как обнимает ее, совершенно голую.
Его восхищало, как гениально Лев Толстой описывал русский характер — исконную русскую душу Наташи и других героев романа. Правда, ему было немного обидно… Обидно, потому что Марк сам-то не русский, а писателей, подобных Толстому, среди тех национальностей, к которым он принадлежал, Марк не знал и не читал. Он даже немного завидовал белой завистью русским, что их русская душа может быть так красиво воспета.
Однажды учительница на уроке устроила дискуссию о поступке Наташи Ростовой, решившей сбежать с авантюристом Анатолием Курагиным, забыв об обещании жениху Андрею Болконскому и пренебрегая правилами знатного дворянства. В безумной страсти Наташа ринулась в «нравственную пропасть». В обсуждении ее поступка могли и, вообще-то, должны были участвовать все ученики класса.
Первым высказался Петя Ряховский, довольно глупый паренек из простонародья. Он клеймил Наташу позором за ее поступок.
— Простить нельзя! — уверенно заявил он.
Педагог не спорила и давала возможность высказаться каждому, видимо, чтобы научить их мыслить.
К слову, этот Петя недавно рассорился с одноклассницей, с которой долго дружил. Он увидел ее в кинотеатре с каким-то парнем. Его подружка не совсем понимала причину его обиды, но чувствовала себя виноватой, и после этого случая пересела на другую парту.
Выступали многие, и в основном все критиковали Наташу, особенно одна внешне не очень привлекательная отличница.
Марк тоже высказался, но удивил всех, и прежде всего учительницу: он защищал Наташу Ростову.
— Она только-только почувствовала себя женщиной, — доказывал Марк. — И была счастлива, но растеряна от этого сюрприза природы, от пробуждения еще неосознанных, волнующих ее желаний. Ну… как Ева в райском саду. И все это ринулось вместе с ней в какую-то пропасть страсти, ведь она была целомудренна и чиста, как белый лист!
Учительница литературы (она одна поняла его библейское сравнение) была в восторге от такой интерпретации Марка и поставила ему пять с плюсом.
А Петя Ряховский возмущался и еще долго спорил, как упертый козлик, не вставая с места.
— Нельзя это прощать, — твердил он.
А его подружка, сидевшая уже в отдалении от него, с какой-то нежностью смотрела на Марка.
Это был последний краткий период теплых отношений между Марком и учительницей литературы. Вскоре она стала относиться к нему с раздражением, даже ненавистью. И неожиданно!
По программе проходили творчество Александра Пушкина, и Марк не уделял этой теме должного внимания; его сочинение было плохо написано, не говоря уже об ужасной грамматике. Возмущению учительницы не было предела. Марка это удивляло, ведь даже его самое плохое сочинение, по сравнению с работами таких примитивных ребят, как Петя Ряховский, выглядело как произведение самого Льва Николаевича, — и сколько возмущений в его адрес!
Впрочем, его это мало волновало, так как он относился с редким пренебрежением к учителям. Немного позже он понял, что на ее отношение к нему повлияла молва о нем как о самом язвительном и непочтительном ученике с плохой успеваемостью. Собственно, чему было удивляться? Как Марк относился к педагогам школы, так и они к нему.
Но в чем же, размышлял Марк, заключалась причина такого его отношения к взрослым людям с жизненным опытом, собственными трудностями в этом социалистическом лагере? В несовершенстве самих преподавателей? Или в социалистической доктрине, пронизывающей образовательную систему? А может, в пролетарском происхождении большинства из них?
В прежние времена в Европе ученики порой жили в доме учителя, следуя за ним, словно за мессией. Теперь же все было пронизано какой-то солдатчиной и армейским духом. Простонародные обычаи, фольклор и пляски также стали частью этой атмосферы. Высокая духовность куда-то исчезла. Как у Ф. Ницше: «Аристократизм настроения ложью о равенстве душ погребен окончательно».
Ученики австрийского композитора эпохи барокко Иоганна Йозефа Фукса, например, иногда жили в его доме. Великий педагог и композитор Антонио Сальери, оболганный пьяным баламутом и гениальным поэтом Пушкиным, был настоящим богом для своих учеников, среди которых были Бетховен и Шуберт. Все это кануло в прошлое, и восторжествовала красная «серпастая и молоткастая» система с ее материалистическим пониманием школьного образования.
На первом уроке географии в начале учебного года Марк сразу же влюбился в этот предмет. Столько интересного на планете! Учительница вела урок увлекательно, и это его захватило. Хотя ее круглое и красное лицо напоминало крестьянку, это нисколько не мешало ей проводить занятие интересно.
Он сделал домашнее задание и старательно прочитал раздел. Правда, часть об экономике той местности, которую они изучали, он пропустил, так как там было всего два предложения.
Удивительно, но первым, кого учительница географии вызвала к доске, был Марк. Мало кто был под впечатлением от этого предмета, как он, и вот такое совпадение. Марк смотрел с любовью на географическую карту и с вдохновением ждал вопроса. И вопрос прозвучал.
— Расскажи-ка нам, Марк Невский, об экономике этой страны, — сказала учительница, смотря не на него, а куда-то в пространство безжизненными глазами.
Марк был ошарашен:
— Но там всего две строчки об этом!
— Садись, два! — объявила педагог ровным холодным тоном, в котором звучала какая-то беспросветная предопределенность.
География была забыта на долгое время.
Когда однажды Марка попросили показать на карте Палестину, историческую область на Ближнем Востоке, он долго искал, а потом радостно воскликнул:
— Я нашел! Но там нарисован Израиль.
— Это сионистское образование на Ближнем Востоке, с которым борется многострадальный народ Палестины! — сказала учительница истории, задавшая ему этот вопрос. От злости у нее даже слюни летели изо рта.
— Но в Библии написано, что там находилась древняя Иудея, а царь Давид завоевал Иерусалим. Я видел картины итальянских художников «Давид с головой Голиафа».
— Ты еще про Библию нам расскажи, — возмутилась педагог и поставила ему двойку.
Больше в учебник истории Марк не заглядывал, а на ее уроках рисовал всякие глупые карикатуры.
Марк в эти «школьные годы чудесные» был невероятно влюбчив, и его увлечения распространялись не только на девочек, но и на неодушевленные предметы. Следующим объектом его страсти стала физика, и он с нетерпением ждал занятий.
Учитель физики Андрей Трофимович приехал с Украины. Первый урок он начал так:
— Тело… — он сделал паузу, — находится на орбите… — опять пауза, — движется вокруг Земли.
Его глаза были пусты и устремлены не в класс, а куда-то в пространство, не в то, где находилось это тело. Он своим видом выражал презрение к мелочам, к которым, видимо, относились и ученики. Главное для него было утверждение, которое он собирался сформулировать.
После урока Марк немного охладел к этому предмету, с которого когда-то начиналась наука и вся цивилизация.
В выходной день отец Марка взял его в интересную поездку. Он преподавал в консерватории историю коммунистической партии — предмет, который в советские времена изучали во всех высших учебных заведениях, подобно тому, как в прошлые века изучали Библию. В должности старшего педагога он организовал для студентов поездку в горы. На вершинах уже лежал снег, и можно было кататься на лыжах.
По пути в автобусе студенты потихоньку распивали водочку, но отец Марка делал вид, что не замечает: не хотел портить взрослым ребятам отдых, тем более что они соблюдали приличия. Хотя Марку он сказал: «Это нехорошо». Студенты любили Иосифа Аркадьевича за человечность и понимание, а девушки иногда даже влюблялись как в мужчину. Ну, это и понятно — для них уже настало время!
Поначалу Марк катался на лыжах с не очень крутого склона. Но, войдя в азарт, забрался выше и понесся вниз, как коршун на жертву. Скорость была бешеная, и он упал в снег. Его пронесло по инерции метров пять — десять, он сломал руку и поранил лицо. Снег был жестким, подтаявшим и с ледяными кристаллами, поскольку восточное солнце ярко светило, не обращая внимания на снежные вершины. Многие студенты катались на лыжах даже в легких майках.
На следующий день учитель физики вызвал Марка к доске. Марк, с исцарапанным лицом и правой рукой в гипсе, неловко пытался левой рукой нарисовать схему центростремительной силы, удерживающей тело на орбите Земли.
— А что это ты весь в ранах и даже схему нарисовать не можешь? — спросил Андрей Трофимович зло и брезгливо. — Ты что, драчун? Вот из таких драчунов и вырастают хулиганы и двоечники! — распалялся он. — Драчун! — Фантазии несли его куда-то дальше и дальше, и в конце он заключил: — Садись на место, ученик, — двойка!
— Я не дрался, я упал в горах, катаясь на лыжах, — оправдывался Марк.
— Какие лыжи сейчас? Солнце печет. Ты еще и врун, — отрезал учитель.
— В горах уже снег. Там же очень высоко, — попытался объяснить Марк.
Никакие законы физики не могли убедить разгневанного учителя — даже те, что касаются изменения температуры воздуха в горах, которые он сам и преподает. Его больное воображение одержало верх.
Марк был очень расстроен. Он потерял еще одно школьное увлечение — загадочный мир физики. Он понял: если у Вселенной, о которой рассказывал учитель, еще может быть предел, то у глупости предела нет, и Андрей Трофимович просто дурак!
— Не расстраивайся, — сказал Сашок, с которым они дружили и учились вместе еще с начальной школы. — Давай сядем на заднюю парту и будем развлекаться на уроках Андрюши, получая удовольствие от его глупости.
Сашок был умным пареньком и великолепно разбирался в математике. Это у него было наследственным: его отец преподавал высшую математику в институте. Правда, в сочинениях по русскому языку у него в одном предложении можно было найти больше ошибок, чем слов. Ну, против природы не попрешь.
Их смех и комментарии на задней парте оставались незамеченными, и они развлекались, получая огромное удовольствие от безграничной глупости учителя.
— Ну, давай, Андрюша! — тихонько приговаривал Сашок, когда начинался урок, и они смеялись над очередной выходкой преподавателя.
Как-то директор школы предложила Андрею Трофимовичу послеурочные дополнительные часы, если он организует кружок для учащихся, интересующихся физикой. Сашок сказал Марку и еще двум их приятелям-одноклассникам:
— Надо записаться в этот кружок. Андрюша дурной, и он будет ставить нам только хорошие оценки, а мы будем развлекаться после уроков.
Все четверо были, в общем-то, еще детьми, и любые развлечения для них были всегда предпочтительнее учебы. Записались в кружок физики только они вчетвером, и это, естественно, настроило к ним благожелательно Андрея Трофимовича.
Серега Браилов, один из их компании, был мягким, добрым и безобидным пареньком. Однако он был совершенно не расположен ни к какой учебе и ничего не понимал в школьных предметах. Ему ставили хорошие оценки, поскольку его отец занимал высокую должность — был зампредседателя профсоюза Узбекской ССР и иногда одаривал учителей дефицитными путевками. Но что действительно любил Серега Браилов, так это футбол, и иногда он целыми днями гонял мяч, пропуская занятия.
— Ты был болен, Сережа? — деликатно спрашивала его классный руководитель Валентина Петровна, когда Браилов появлялся в школе после очередного прогула.
— Да, — смущенно отвечал Серега Браилов, краснея.
Впрочем, он краснел всегда, даже когда его спрашивали урок, который он никогда не знал.
Марк часто бывал у них в доме. Родители Браилова смотрели на Марка слегка недоброжелательно, видя в нем человека из другого, враждебного им мира. Они были стопроцентно пролетарского происхождения, случайно оказавшимися в Узбекистане и вознесенными в высший свет партийных чиновников. Мама напоминала простушку-доярку, а отец с тупым бараньим взглядом всегда требовал порядка в доме и во всем остальном. Они часто играли в карты на веранде втроем с дочкой, очень симпатичной школьницей. Семейное счастье, когда-то завоеванное большевиками, торжествовало у них в доме, а в это время Серега тайно показывал Марку игральные карты с голыми женщинами, которые отец привозил из-за границы, куда часто ездил в командировки; по должности он был ответственным за распределение заграничных путевок между тружениками республики.
Другой их приятель, Алик Полищук, был преданным другом, но также далеким от науки и творчества. Он был практичным и предпочитал «гешефты». Его отец, умный еврей, был знатным артельщиком и подпольным миллионером. В паспорте Алик значился украинцем, но эти «гешефты» не вызывали вопросов у всего человечества уже много тысячелетий. Хотя когда Валентина Петровна заполняла журнал, где, несмотря на интернациональную политику СССР, требовалось указать национальность ученика, и Полищук на ее вопрос, кто он по национальности, с типично еврейским акцентом ответил, что он украинец, она удивленно взглянула на его лицо с ярко выраженными национальными чертами.
— Полищук? — это все, что она могла произнести, вонзившись в него пристальным взглядом.
— Да! Украинец. А что? — возмутился Алик с врожденной еврейской интонацией, а затем все-таки не выдержал и рассмеялся.
Учительница смирилась и молча записала, как он сказал. Смеялись и Марк, и два других его друга, и весь класс, понимая, несмотря на свой юный возраст, эту историческую проблему «любви к евреям». Впрочем, антисемитизм в СССР был официально запрещен, как и любые расистские взгляды.
Марк часто помогал Алику писать сочинения или разобраться в физике, а Сашок делал за него математику. В общем, они дружили с первых классов.
И вот после уроков они вчетвером сидели на долгожданном «спектакле» — кружке физики.
— А, кружковцы! — довольно произнес вошедший в класс Андрей Трофимович. — Будем с вами готовиться к олимпиаде по физике.
Он сел за стол и стал просматривать задания.
— Вот простой вопрос, — сказал он. — Почему электрические провода в городе имеют большое провисание и как это связано с их натяжением?
Андрей Трофимович откинулся на стуле и обвел кружковцев хитрым взглядом. В его бесцветных, белесых глазах даже засверкал огонек.
— Давай, Марк! Ты у нас любишь физику, отвечай, — подзадорил друга Сашок.
Сам он, скорее всего, сообразил, какой должен быть ответ, с его-то мозгами, но предпочел развлечение.
Марк поднял руку.
— Говори с места, ученик, — махнул рукой Андрей Трофимович. Он не помнил имен и часто называл их «учащийся» или «ученик».
— Летом электрические провода не натягивают сильно, чтобы оставить запас длины, — сказал Марк. — Это предотвращает их обрывы зимой, когда провода сжимаются из-за низких температур.
— Правильно! — сказал Андрей Трофимович. — Пойдем дальше, — с азартом пробурчал он и стал листать вопросник.
Вдруг он хихикнул, а потом разразился гомерическим хохотом. Это как раз то, чего и ждали кружковцы, — они смеялись вместе с учителем, даже не зная, что именно вызвало у него приступ веселья. Впрочем, причина их интересовала меньше всего — главное, что спектакль продолжался!
Наконец учитель успокоился и зачитал следующий вопрос:
— Что произойдет, если две змеи одинакового размера начнут одновременно глотать друг друга, начиная с хвоста, и с одинаковой скоростью?
Андрей Трофимович, видимо, сам не представлял, как ответить на этот вопрос, и стал смотреть на каждого из кружковцев.
— Да сдохнут! От своей ядовитости, — сказал довольный Полищук.
— Ну а ты, ученик? — обратился физик к Браилову Сереге.
Тот, как всегда, покраснел и ничего не ответил. Но при этом смеялся от удовольствия.
— Дурная бесконечность получится! — ответил Саня вместо Браилова со скрытой издевкой.
— Я нарисую схему на доске, — вызвался с энтузиазмом Марк. Его воображению, как всегда, не было предела.
— Давай, давай, ученик! — подбадривал его Андрей Трофимович.
В результате рисунок Марка выглядел так: овальное кольцо размером в одну змею, а их головы расположены по разные стороны кольца напротив друг друга.
— Змеи могут проглотить только половину друг друга, — объяснил Марк.
— Это правильно, но чисто теоретическая ситуация, — сказал учитель, — поскольку в реальности змеи обычно не могут заглатывать друг друга таким образом, особенно если они одного размера. Ну, ладно! Молодцы, кружковцы! Всем завтра поставлю пятерки в журнале. А сейчас по домам.
Но ребята не спешили домой. Шли официальные школьные соревнования по гандболу, и они все четверо участвовали в них. На школьной спортивной площадке должна была состояться очередная игра, с десятым «В» классом.
Еще трое из их команды уже ждали на поле. Алексей Зацный — отличник и умный паренек. Ни с кем не дружил, был целеустремлен, думал только о карьере и готовился поступать в МГУ. Женя Теплицкий — не особо сообразительный, даже туповатый, но с амбициями: мечтал стать химиком, занимался днями напролет, но все равно получал по химии одни тройки. И седьмой игрок команды — Виля Ким, кореец, маленький, безвредный и скромный.
Его мама работала в аптеке и доставала лекарства для учительницы географии — той самой, которая почему-то невзлюбила Марка, да и всех остальных детей. Ее сын, ровесник ребят, был больным и немного уродливым. Она, видимо, не могла смириться с тем, что Марк был симпатичный, румяный и здоровый. Виле Киму она тоже все время ставила двойки, но при этом просила его маму достать лекарства. В общем, стерва, и таких в Стране Советов было много.
На поле уже разминалась команда соперников, а учитель физкультуры, Ефим Петрович, белобрысый, крепкий, с довольно жлобистыми манерами, громко покрикивал на всех, кто бегал по полю.
— Так, построились, команды! — объявил он армейским тоном. — Невский! — окликнул он Марка. — Широкоплечий в животе, живее! Встал в строй!
К Теплицкому Жене в это время подошли трое соперников из десятого «В» и о чем-то довольно жестко разговаривали.
— Встали в строй! — прикрикнул и на них учитель. — Играете два тайма по тридцать минут, перерыв — десять минут. Все ясно? Кто выиграет, зайдет в финал и будет участвовать в городских соревнованиях.
— Теплый, — это была кличка Жени, — о чем они с тобой говорили? — спросил Марк, когда команды уже построились для приветствия.
— Да плевать я на них хотел! — сказал Теплицкий геройски. — Они угрожали мне и требовали предупредить вас всех: «Если вы выиграете этот матч, у вас будут проблемы, вам будет плохо».
— Они же бандиты, — сказал Полищук. — С ними опасно иметь дело.
— Эти ребята связаны с серьезными компаниями. Я их знаю, — подтвердил Саня.
Марк оглянулся по сторонам. Нет, не потому, что он испугался. Он искал среди небольшого числа болельщиков девочку из десятого «В» класса, в которую был влюблен. Тем временем учитель дал сигнал свистком, и игра началась.
Виля Ким, несмотря на маленький рост, стоял на воротах. Не то чтобы он был хорошим вратарем, просто всем хотелось забивать голы, а он был самым покладистым и согласился на эту позицию.
Ребята играли хорошо, явно переигрывая противников, не приняв во внимание их угрозы. Интеллект друзей Марка значительно превышал примитивный интеллект соперников — будущих рэкетиров, а постоянные тренировки и любовь к гандболу сделали команду Марка сильной.
Высокий Сашок в спорных прыжках отбирал все мячи у противника. Полищук, как обычно, был самоотвержен и предан игре и своей команде друзей. Браилов Серега искренне любил спорт — единственное, что он любил и понимал, и отлично играл во все спортивные игры. Только на спортплощадке он чувствовал себя в своей тарелке, в своем мире, и краснел лишь от азартной беготни по полю, а не от невыученного урока. Отличник Зацный, как всегда, принимал разумные решения, а туповатый Теплицкий брал напором и своей физической массой, представляя себя героем, ведь именно ему пригрозили первому. Марк также хорошо забивал голы и проявлял незаурядную творческую изобретательность в игре, несмотря на некоторую медлительность и невысокие прыжки.
Во втором тайме хулиганы начали угрожать уже каждому из игроков при первой же возможности. Туповатый учитель физкультуры Ефим Петрович следил лишь за правилами игры, не замечая тонкостей в отношениях между игроками.
Постепенно в команде Марка угас энтузиазм и, самое главное, интерес к победе из-за, можно сказать, террора, развязанного начинающими бандитами, из которых в новом тысячелетии и будут формироваться мафиозные структуры властей, возникших на месте распавшейся коммунистической державы.
К концу второго тайма счет сравнялся. Марк играл в защите. В пылу азарта, забыв про угрозы, отнял мяч у нападающего, обошел через все поле противников и, оказавшись один на один с вратарем, забросил мяч в ворота. Забив гол, скорее по инерции, он тем самым показал противнику, что их угрозы не возымели успеха и его команда сохранила достоинство. Впрочем, интерес к игре все-таки был утерян, и они проиграли с перевесом в один мяч в пользу команды десятого «В». А будущим рэкетирам удалось успешно утвердиться в своей доктрине — «право сильного». Именно с доминирования этой «доктрины» и начнется новый век.
После матча по пути в раздевалку Полищук сказал Марку:
— Я готов был тебя расцеловать за тот последний гол.
В это время двое из команды победителей немного потрепали «героя» Теплицкого, но остальных не тронули: победа ведь была за ними. Один из них все же пригрозил Марку, но скорее в шутку:
— Ну что, еще будешь так с нами играть?
— Не буду, не буду, успокойся, — ответил Марк равнодушно и с долей брезгливости.
И все разошлись по домам.
Марк часто проводил время со своими школьными друзьями, хотя они были очень разными. Однажды он побывал в доме у Сани и обратил внимание на скромный быт и, казалось, не очень высокий материальный уровень. Отец Сани приготовил русский кавардак из картошки, лука и мяса. Он был доволен и собой, и своим блюдом, пригласив всех к столу. Марка, привыкшего к более изысканным кушаньям, такая простота слегка удивила.
После обеда они зашли в комнату бабушки Сани, где Марк обнаружил много интересного, что противоречило его первоначальному впечатлению об их семье. Старушка выглядела очень интеллигентно, а в ее просторной комнате красовался шикарный рояль. Она предложила Марку сыграть, но он постеснялся. На стенах висели портреты людей с благородными аристократическими лицами, а также картины и скульптуры, вероятно, времен буржуазной России. Было очевидно, что бабушка происходила из дворянского рода. Однако, к удивлению Марка, Саня был с ней груб, хотя и обращался на «вы», как это было принято в старорусских семьях.
— Я не люблю свою бабку, — признался Саня Марку позже.
— Но за что? — удивился Марк.
— Она мою маму обижала, — ответил Саня.
Марк понял! Бабушка — бывшая дворянка, потомок аристократов, а мать — простушка. Вот и готовый конфликт!
Саня, однако, предпочитал проводить больше времени с Аликом, чем с Марком. Его привлекала состоятельная семья Полищука, особенно в сравнении с его собственной семьей, во многом нуждающейся. Хотя отец и был видным педагогом в вузе, они жили от зарплаты до зарплаты. И несмотря на уникальные математические способности, для Сани мир денег и материальных благ казался значительно важнее; он часто пропадал у своего друга в богатом доме с огромным двором и садом.
Однажды учительница литературы обратилась ко всему классу с интересной, как она выразилась, историей, или, скорее, анекдотом.
— Иду я по Алтайскому рынку в это воскресенье, — начала она рассказывать, — и вижу двух учеников нашего класса. Не скажу кто, но идут они по базару с огромной корзиной сирени и продают цветы. Вот такие торговцы-предприниматели у нас с вами в классе появились, ребята!
— А кто это? — раздались возмущенные голоса. Одноклассников интересовало, кто эти «проклятые спекулянты».
— Они сами расскажут вам, если захотят, — ответила учительница с легкой иронией.
Саня, конечно, и рассказал, но не всему классу, а лишь своим дружкам — Марку и Сереге:
— Отец Полищука пришел как-то домой, когда мы с Аликом сидели во дворе, в саду, где растет много сирени, и потихоньку попивали там пиво. И говорит он нам: «Ребята, сирень скоро пропадет. Пока она свежая, нарвите полную корзину, отнесите ее на базар и продайте». Мы так и сделали, но на базаре столкнулись с нашей училкой. Мы заработали триста рублей — это три ее учительские зарплаты. Отец дал нам каждому по сто и себе взял столько же.
Марк оценил разумность сделки, но принадлежал к другому миру — миру творчества, приверженность которому отличала его от закадычных друзей. Поэтому большую часть времени проводил в музыкальном училище. Постепенно каждый из друзей погружался в свой собственный мир — по назначению, Божьему призванию или генетическому коду, неважно. Вскоре наступило лето, время выпускных экзаменов. Это были последние дни «школьных чудесных лет».
Марк, как всегда, писал сочинение сам — содержательно, но с ошибками. Многим ученикам помогали, так как по плану министерства образования следовало аттестовать всех, поэтому он особо не волновался. Несмотря на неприязнь со стороны многих учителей и богатую оранжерею полугодовых двоек, как минимум тройки по большинству предметов в аттестате ему были обеспечены.
Саня помогал другу Полищуку с математикой, в то время как у Сереги Браилова выстроилась целая очередь из учителей, готовых помочь. Пока дети писали четырехчасовое сочинение по литературе, родители переносили ящики с питьевой водой и занимались другими организационными мелочами. Отец отличника Зацного, такой же белобрысый и в очках, как его сын, бегал впопыхах по всей школе. Его сын шел на золотую медаль и готовился к поступлению в МГУ. А Теплицкий, как всегда, боролся с любимой химией: тройка была ему обеспечена, но для будущей карьеры химика требовалась более высокая оценка. Тихий Виля Ким спокойно писал свое сочинение, пока его скромная мама-кореянка терпеливо ждала в вестибюле.
Все шло по плану. Было очень тепло. На выпускной вечер дети пришли в праздничной одежде. Выпускные, празднование получения аттестата зрелости, проходили во всех школах города одновременно. По традиции гуляли всю ночь. В южном городе не было романтичных белых ночей, воспетых поэтами, как в Северной столице Родины, но небо усыпали яркие звезды, и можно было тоже мечтать, строить жизненные планы, прощаться с любимой девочкой и с этими «школьными чудесными годами» — в общем-то, с молодостью, которая начала отдаляться.

9

— Надо мыслить реалистично, Марк, — наставляла Тамара, его тетя, любимая жена дяди Якова.
— Да, действительно! — соглашался отец Марка. — Музыка — это хорошо, но профессия инженера все-таки надежнее.
— У нас в политехническом на мехфаке открыли новую специализацию — «холодильно-компрессорные машины и установки», — вмешался дядя Яков. — Это сегодня самое модное и перспективное направление.
— Я думаю, профессия будущего — это электронно-вычислительные машины, — сказала скромно бабушка Алла.
Она была уже старенькая, на пенсии, и никто не обратил внимания на ее мудрый совет — предвидение, что компьютерные технологии в скором времени изменят весь мир. Никто и не придал тогда значения ее словам. Всю жизнь она проработала главным бухгалтером в артели подпольных советских миллионеров и знала очень многое и о них, и о жизни. Прошла трудный путь среди дикарей-коммунистов, как армянская женщина, высланная большевиками с родной земли. Впрочем, кто слушает стариков? Их мудрость и истина, которую они познали, уходят вместе с ними, а молодые начинают все сначала.
Все сошлись на том, что Марку стоит поступать на «холодильно-компрессорные установки» в политехнический институт. А музыкой, без которой он не может обойтись, пусть занимается параллельно с учебой.
— Но учти, Марк, — предупредила Тамара, — совмещать такие вещи непросто! Может ничего не получиться ни там ни там. Вот дядя Яша твой ничего великого не достиг. Пел в опере, а теперь всего лишь педагог в институте.
«Она тащится от знаменитостей и собирает вокруг себя таких же друзей, — подумал Марк. — Недаром похожа на эту… Мэрилин Монро. Но дядя Яков — очень уважаемый педагог, и говорят, что лекции читает хорошо. Студенты его любят. И что плохого в том, что он хорошо поет? Правда, распевается всегда в туалете. Ей, видимо, нужен муж „великий“? Ничего, перебьется».
— Яша-джан, ты не должен уезжать в отпуск этим летом, — говорила бабушка Алла своему сыну. — Мой внук Марк поступает в институт, и ты должен помочь ему.
— Я всех в институте предупредил, мама, не беспокойся, — убеждал ее дядя Яков.
— Нет! Ты останься, пожалуйста, мало ли что может случиться.
Якову пришлось остаться, хотя его Тамара была очень недовольна. Но мать для него была если не более, то уж точно не менее значима, чем любимая жена.
Приемные экзамены в институт начались вскоре. Для многих это была самая сокровенная жизненная мечта — поступить и получить высшее образование. Но Марк об этом особо не заморачивался. Его дядя Яков имел в политехническом влияние, так что проходной балл племяннику был обеспечен.
Теперь он, когда возвращался домой из института, пересекал тот самый большой двор, в котором вырос, уже возмужавшим юношей. Расцвел, как судачили соседи, которые помнили его с детских лет, когда он носился по двору и проказничал. Удивительно, что они помнили все его шалости.
Расцвели и другие дети большого двора, особенно девочки, ставшие завидными невестами. Лара все хорошела и снова поглядывала на Марка, уже как на перспективного жениха. Она поступила в консерваторию на специальность «музыковедение» и часто общалась с его тетей Тамарой, помогая ей в житейских делах и восхищаясь ею как светской дамой, которой Лара хотела стать сама. Марк был для нее ступенью к этому, к тому же он волновал ее как женщину, готовую раскрыться в любую минуту. Однако Марк, помня о прежнем предательстве Лары, оставался к ней равнодушен, несмотря на ее женскую соблазнительность, очаровывающую всех вокруг.
Однажды Тамара купила купальник, который оказался ей мал, и предложила Ларе его примерить. Отец Марка случайно оказался рядом, когда Лара примеряла купальник; потом он недели две не успокаивался и восхищался: «Какая у Лары фигура! Точеная! А!.. Сказка!» Но на Марка эти восторги не производили впечатления. Он часто увлекался кем-то, но на стороне.
Ребята общего двора повзрослели, возмужали и выглядели статными, привлекательными. Некоторые учились в институте.
Сашка Балагуров работал плотником и женился на девушке из соседнего двора. У них, простолюдинов, все было проще: ни ухаживаний, ни романтики — свели и познакомили, и все тут. Соседи шептались, что ночами жена Сашки громко плакала, потому что он понемногу ее бил. Судачили, что после первой брачной ночи она не хотела физической близости, так как ей было больно. Родители Балагуровы не вмешивались. «Ничего, приживутся», — говорили они. В общем, это были лишь сплетни, которые Марк случайно где-то слышал и не придавал им значения.
Наташа, у которой в детстве был роман с Виталием, выросла в экстравагантную даму и стала на две головы выше Виталия. В то время как он остался низкорослым мужичком, несмотря на геройский облик, которым в детстве восхищал и вдохновлял Марка. И стихи он уже не писал, а работал на заводе. Судьба и природа с беспощадной иронией распорядились и расстроили его мечты и союз с Наташей, и они стали чужими.
А Юрка, отважный и лихой, отбивший Лару у Марка, когда они были детьми, к удивлению, тоже остался карликового роста. Лара, когда случайно встречала его во дворе, смотрела на него, как на детскую глупость. Он учился в техникуме, ходил тихо и скромно. Женился на какой-то девке. Мать Юрки жаловалась соседям, что его жена водит мужиков в его отсутствие:
— Я сказала ей: «Имей в виду, это мой сын, и я не позволю тебе потешаться над ним».
В общем, все и всё изменилось в этом большом дворе, где начинал свою жизнь маленький Марк. Время, этот неопознанный феномен, Марк теперь определял не по старинным настенным часам, висевшим у бабушки Аллы, — он ощущал его всеми чувствами, всей душой, осязал физически.
Многие соседи, которых он помнил молодыми, жизнерадостными, энергичными, стали старенькими и тихими, еле передвигались, а кого-то уже и не было в живых. И судьбы по-разному складывались у многих. Как брошенные семена… «…Иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то. Иное упало на каменистое место, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и терние выросло, и заглушило семя, и оно не дало плода. И иное упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят, и иное сто».
Марк никогда не забывал своего друга детства Генку. Он иногда встречал его на улице с изуродованным лицом, избитого и всегда под воздействием наркотиков. Генке было стыдно, и он никогда не здоровался. Однажды они столкнулись лицом к лицу, и Генка улыбнулся беззубым ртом и прохрипел: «Кайф!» И щелкнул пальцем под подбородок, как знак алкоголиков, зовущих к выпивке. Голоса у него уже не было, одно шипение, поскольку он пил, видимо, одеколон; денег на водку не хватало, но в каких-то злачных местах его накачивали дешевыми наркотиками.
«Да-а, этот феномен — время! Или, может быть, что-то другое управляет нами?» — размышлял Марк. Он понимал, что ответа нет ни у кого.
Все брезгливо избегали Генку, стесняясь знакомства с ним. Даже примитивные ребята сторонились его: они работали шоферами или на заводе, многие уже женились.
Однажды Марк прямо с веранды поливал из шланга сад с виноградником под домом дяди Якова, когда внизу вдруг появился Генка с взъерошенными «есенинскими» волосами. Почти приказным тоном он потребовал: «Давай! На меня воду!» Было очень жарко. В нем кипела гремучая смесь наркотиков и алкоголя, и Марк, выполнив его просьбу, направил на него шланг. Генка, освежившись прохладной струей, немного успокоился и пошел дальше. Это была их последняя встреча.
— Сдох, как собака подзаборная, — сказала соседка о нем недели через две после этого кому-то во дворе.
Марк стоял рядом и слышал.
— Нашли в арыке, — сказал сосед.
— Туда ему и дорога! Наркоман проклятый, — добавила другая соседка.
Какие чувства испытывал Марк тогда, трудно сказать. Ведь перед ним расстилалась большая жизнь, обнадеживающие перспективы, манящие в даль мечты.
Проходя однажды мимо подъезда, где жил почетный пенсионер и орденоносец Чех, чья бывшая жена однажды устроила незабываемый спектакль, вытаскивая его из машины за половые органы, Марк вдруг увидел его смирно сидящим на крылечке. Совсем старенький и ослабший, он уставился на Марка глазами, полными слез, и поманил его к себе пальцем. Марк подошел. Старик смотрел на него с восхищением и грустью, любуясь тем, как он из сорванца и шалуна превратился в прекрасного юношу. Он смотрел на Марка с улыбкой, тряс головой и плакал, понимая и ощущая этот феномен — время, по воле которого ему уже было положено уходить в небытие, а Марку — идти все дальше и дальше.
Бабушка Алла была уже на пенсии и помогала детям по хозяйству, помогала она и соседям большого двора, и знакомым.
Подпольные советские миллионеры, руководители артели «Свой труд», в которой она проработала много лет, очень уважали ее и говорили шутя: «У нас Алла Александровна одна армянка, но умнее и хитрее всех евреев вместе». А ум и хитрость ее заключались в том, что, будучи главным экономистом, она хорошо выполняла свою работу и не брала взятки за молчание, делая вид, что не замечает их делишек. Они ее очень ценили и, конечно, делали ей подарки.
Со временем мудрые еврейские дельцы в этой артели отошли от дел, и их дети заняли их места. Богатство вскружило головы молодым, жаждущим все больше и больше, и они потеряли чувство меры.
Рассказывали, что на их пирушках голые женщины танцевали на столах, ломившихся от дефицитных продуктов, которые советским труженикам мерещились лишь в далеком коммунистическом будущем.
Какой-то Мишка Хаимович поставлял артели нелегальный продукт. Когда он пришел за вознаграждением во время очередного застольного шабаша, произошел спор и скандал. Молодой руководитель артели, сын Семена Марковича, мудрого дельца и бывшего начальника бабушки Аллы, в пьяной драке выбил глаз Хаимовичу. Тот в пылу мести сдал всех в отдел по борьбе с хищениями.
Когда началось судебное разбирательство, следователи приходили и к бабушке Алле. Она отказалась давать какие-либо показания, хотя и была главным бухгалтером в этой артели много лет. «Я на пенсии и ничего не помню», — сказала она им. Увидев ее скромный быт — они со стареньким Паруйром ютились в маленькой комнатке, — резко отличающийся от царских условий, в которых жили до ареста подсудимые, следователи поняли: она не имела от миллионных махинаций тех предпринимателей ничего существенного. И оставили ее в покое. Она действительно оказалась самой умной из всех артельщиков, как шутил мудрый Семен Маркович. К счастью, он не дожил до этих дней — ареста и расстрела его сына.
Вскоре в газетах появились статьи об этом нашумевшем тогда на всю страну судебном деле: всех руководителей артели приговорили к высшей мере, к расстрелу. Смертная казнь применялась как исключительная мера наказания за расхищение государственной собственности в особо крупных размерах.
Пройдя трудный жизненный путь, бабушка Алла не очерствела, а, наоборот, стала более внимательной к людям. Марка тогда удивляло ее такое отношение ко всем.
— А куда ты носишь чай и суп каждый день? — спросил он ее однажды.
— Коле Пенягину, — сказала она. — Он болеет, а мать недавно умерла. Брат сидит в тюрьме уже год. Ему четырнадцать лет, и он остался один. Лежит в постели второй день, и, видимо, голодный. Никому он и не нужен.
Через многие десятилетия Марк понял, насколько она была искренна и проста в доброте своего сердца и как по достоинству не была оценена молодыми, всегда жаждущими оторвать какой-нибудь сладкий или жирный кусочек от жизни. Правда, многие пытались стать добрыми: политики, правозащитники, секретари обкомов, горкомов, учителя, мужья и жены, любовники и любовницы, начальники разных сортов, коллеги, сокурсники и друзья. Но у них всегда получалась какая-нибудь абракадабра — какой-нибудь кукиш или просто лживость. Не было у них той естественной человечности. Этому не учатся. С этим рождаются.
Там, где жил этот четырнадцатилетний мальчик, Колька Пенягин, был высокий кирпичный забор, огораживающий большой общий двор с той стороны. Это было в самом дальнем углу. И этот забор почему-то часто снился Марку. Только во сне он был разрушен, и за ним заканчивался Союз Советских Социалистических Республик. Дальше начиналась какая-то западная страна — то ли Швеция, то ли Норвегия. Марк во сне уходил туда гулять, но должен был вернуться к вечеру, чтобы его не арестовали. С тех пор прошло много лет, когда он перелез через этот забор и уже не вернулся. Но это было наяву.
Однажды, путешествуя по Австрии, Марк гулял по Зальцбургу. На романтичной старинной улочке, откуда открывался вид на средневековые крыши в невысоких горах, он обратил внимание, что уже где-то и когда-то видел эту улицу и этот пейзаж. Но ведь он был здесь впервые? Да, он вспомнил — это был тот самый сон!